Валентина Дмитриевна Гутчина
Одинокая женщина в Женеве
«Дождь. Мелкий, бесшумный, беззвучный дождь. Кажется, будто он идет – висит в воздухе, наполняя его миллионом невесомых капель воды – все время, что я живу в Женеве. А я живу здесь вот уже скоро сто лет. Сто лет одиночества.
Доброе утро, Ольга. Интересно было бы увидеть твое утро. Громкая музыка, неубранная постель, писк закипающего чайника… Надеюсь, я тебя не обидела? Просто пытаюсь вспомнить себя в твоем возрасте. А теперь представь себе мое «доброе утро»: тишина, полумрак серой комнаты (не переношу громкую музыку и яркий свет), женщина в кресле у открытого окна с чашкой обжигающего ароматом кофе. Одинокая женщина Женевы. Так и представимся. Приятно познакомиться.
Впервые я увидела тебя вчера, на юбилее нашего общего знакомца Жака Версо. Как тебе эта вечеринка на славной швейцарской дачке у озера? Миллион людей всех возрастов и народностей, говорящих на французском, немецком, испанском и английском, хохочущих, галлонами поглощающих вино и виски, жующих канапе, кадрящих чужих жен… И лишь один человек из всей этой шумной оравы смотрел на круглый шар Луны высоко в чернильнице неба, отбрасывавший узкую мерцающую дорожку на гладь озера.
Это была ты. «Ольга, – невольно вздрогнув, неожиданно услышала я рядом с собой поясняющий голос Жака. – Русская студентка, совсем недавно в Швейцарии и чувствует себя довольно одиноко. Знакомые – честно говоря, уже не помню кто – попросили пригласить ее, чтобы, значит, девчонка могла найти себе новых друзей-приятелей. Но она редкостная дикарка, сама видишь». Он кивнул на твой одинокий силуэт и тут же почесал за ухом: «Слушай, а в тебе ведь тоже течет какой-то процент русской крови – если я ничего не путаю».
Я пожала плечами, про себя подумав, что вот сейчас наш милый Жак, как всегда, стрельнет у меня сигарету. И он стрельнул, прикурил, болтая о том – о сем и ни о чем. Сто лет назад, когда мы с ним познакомились, в нашей первой беседе не прозвучало ни слова о русских корнях: я имела франкофонные имя-фамилию, скучного и толстого швейцарского мужа, изъясняясь на безупречном французском, как некогда русская знать ушедших веков. Быть может, это мой муж брякнул что-то о моем русском происхождении?
Впрочем, все это мелочи жизни. Просто вчера Жак подошел ко мне в теплых сумерках, увидел направление моего взгляда и выложил все, что ему известно о русской гостье, то бишь – о тебе. Я благодарила Бога – он почти тут же вернулся к своим гогочущим гостям, оставив меня наедине с собственными мыслями.
Ты стояла, неотрывно глядя на лунную дорожку: руки с вызовом и одновременно зябко скрещены на груди, брови сведены к переносице, рот – искривлен, будто от боли…Ольга, глядя на тебя, я словно увидела себя много лет назад. Тогда тоже был сентябрь, теплая ночь, мои однокурсники дружно и весело пели что-то под гитару, рассевшись вокруг костра, передавая друг другу бутылку водки, хохоча и целуясь, запуская (и допуская) руки под футболки, в теплую наготу девичьих грудей.
Меня тошнило от всего этого. Все было слишком банально, слишком примитивно и тупо. Сегодня жадные руки парня, ласкающего твое тело под одеждой, возбуждают, заставляя сердце учащенно биться, а завтра заставят лишь судорожно зевнуть. Я стояла в стороне от костра под одиноким деревом и тоскливо смотрела на такие близкие, крупные и одновременно такие далекие звезды. «Мне двадцать лет, – бежали в голове унылые мысли. – Юность, можно сказать, уже прошла, а что впереди? Непременное замужество, скучная работа – в лучшем варианте переводчицы – скромная зарплата, дети, на которых придется тратить все деньги, и единственное счастье всей жизни – однажды стать бабушкой».
Мне не хотелось жить. Слишком уж убогим рисовалось примерное будущее. А я и сама не знала, какой жизни хочу. Надо мной склонялось огромное пространство неба – великолепная стихия воздуха; под ногами была прочная стихия земли, прямо передо мной – стихия огня, который, казалось, протягивал ко мне свои огненные гибкие руки; а слева – небольшая речушка без имени – стихия воды. Четыре стихии, божественный квадрат. Я на мгновение закрыла глаза и проговорила: «Четыре стихии, молю вас, подарите мне потрясающую жизнь-приключение, жизнь, как фильм о Джеймсе Бонде!» Быть может, сейчас это звучит глупо, но тогда мечта о бытие в стиле великолепного Бонда была для меня пределом мечтаний.
Я открыла глаза. Все так же тупо и радостно гремела гитара у костра, а девчонки хихикали, а мальчишки изо всех сил старались говорить хриплыми низкими голосами бывалых мужиков. Мир не изменился.
– Будь ты проклят! – зло пробормотала я сквозь зубы.
– Спасибо! – хмыкнул кто-то за моей спиной.
Я испуганно обернулась.
Он стоял и смотрел на меня с ехидной ухмылкой: молодой парень с узким бледным лицом, длинным и хрящеватым носом, довольно близко посаженными глазами. Короткая стрижка, джинсы, футболка, обе руки – чуть не по локоть в карманах.
– Это я не вам, – невольно растерявшись, сказала я.
– А-а. Уже лучше. А то представьте: иду я себе по ночному берегу реки, вижу костер с тусовкой, а чуть в стороне – изящный женский силуэт. Меня так и подмывает подойти неожиданно, обнять прекрасную незнакомку, повалить в густую траву и отчаянно – пардон! – изнасиловать, пусть под финиш и выяснится, что лицо ее – страшнее Квазимодо. И вот, когда я уже совсем рядом и протягиваю руки, чтобы схватить ее за плечи, слышится злобный голос: «Будь ты проклят!» Неплохо. Романтику накрест перечеркнули, всех послали на фуй – слава Аксенову за его изобретение!.. А у вас очень милое лицо, вы знаете об этом?
Этот неторопливый монолог, произнесенный почти равнодушным голосом, вызвал во мне два чувства. С одной стороны – глухое раздражение: еще один банальный мужик, пытающийся раздуть из себя нечто необыкновенное. С другой стороны – у него был холодный и циничный взгляд, которым, казалось, он успел прочесть все мои мысли и мечты, попутно усмехнувшись их наивности.
Я покраснела, благодаря Бога за то, что в темноте парень вряд ли это заметил. Я – точь-в-точь как ты! – скрестила руки на груди, одновременно вызывающе и зябко.
– Милое лицо – спасибо, я в курсе. У вас есть, что еще сказать?
Боюсь, мой голос был голосом юной стервочки. Но парень только усмехнулся.
– У меня всегда есть предложения.
Он подошел, решительно обнял меня – легко преодолев мое отчаянное сопротивление – повалил на землю, в густую траву, которая тут же скрыла нас с головой.
– Молчи, – прошептал он, глядя мне в глаза своими – холодными и мудрыми. – Ты все равно хочешь того же, что и я.
После этого он легко и нежно поцеловал меня, рукой провел вдоль шеи, и я вдруг ощутила себя маленькой девочкой, для которой все счастье – подчиниться этому большому и сильному мужчине.
Та ночь стала началом любви всей моей жизни, которая длилась всего-то один год и оставила в сердце рану, которая отдает болью до сих пор. Можете мне поверить.
А дождь так и идет – парит, висит, улыбается в воздухе. Надеюсь, наше знакомство перерастет в дружбу. Не забудьте взять зонтик, когда отправитесь гулять. Счастливого дня! С наилучшими пожеланиями – ОЖЖ, или
Одинокая Женщина Женевы
P. S. Между прочим, надеюсь, ты не обиделась за то, что мы с тобой на «ты»? Как это у доброго старого Пушкина: «Пустое «вы» сердечным «ты» … Еще раз – мои пожелания удачи».
1.
Этот день – даже не день, серое утро – начинался раньше обычного. Как правило, в выходные Ольга позволяла себе подольше поспать (мир грез, где все ярко и прекрасно, где нет этого проклятого чувства одиночества, отвратительного ощущения чужбины). А уж в воскресенье, да после юбилея Версо, она и вовсе собиралась выспаться от души: вернулась в два часа ночи, еле нашла место для парковки своей малолитражки, а потом, под дождем, накрывшись рюкзачком, добежала до дома, мокрая, как мышь. И злая, как крыса! Скинула мокрую одежду, зарылась под одеяло и тут же уснула. Нет в жизни счастья!
И вот – воскресное утро, восемь часов, серое небо, затянутое пеленой беззвучного мелкого дождя и – пронзительный телефонный звонок. Ну, кто еще может разбудить в такую мутную рань? Конечно, мама. В Москве – десять часов, она выпила свои два кофейника кофе, съела свой салатик из авокадо, десять раз посмотрела на свои наручные часы джеймсбондовской марки Омега, на кухонные часы в виде ананаса и – была-не-была! – набрала женевский номер любимой дочки.
– Алло, милая, ты уже встала?
Дурацкий вопрос. Повторимся: воскресенье, восемь утра, тошнотворно монотонный дождь, проклятая чужбина…
– Мам, я еще сплю.
Веселое хихиканье. Она наверняка цапнула сигаретку (хотя давно мечтает бросить курить) и щелкнула зажигалкой.
– Спишь? Милая, кто рано встает, тому Бог дает.
О, Господи, прости меня и за все сразу.
– Мам, сейчас только восемь утра. Вся Женева спит, тихо, как на кладбище.
А кладбище, кстати, тут же, под носом, стоит лишь выглянуть в окно: знаменитое Планпале, где похоронен великий и несчастный Кальвин и неповторимый Хорхе Луис Борхес. И где назначают свидания в солнечные дни местные влюбленные.
– Ну, милая, ты ведь знаешь, почему я звоню. Мне не терпится услышать твой рассказ о юбилее того кинопродюсера. Ты там ни с кем не познакомилась?
Последняя фраза объясняла все: мама слепо верила – стоит дочке появиться на большой швейцарской тусовке, как женихи посыплются на нее как из рога изобилия. Ольга подтянулась на локте, вытряхнула из пачки сигарету («Не надо бы курить, но так одиноко и потом – в Швейцарии курят все!») и, усевшись в кровати по-турецки, с телефонной трубкой, зажатой между левым плечом и ухом, закурила, щурясь на дым, глядя на серый сырой фон открытого окна. Дождь, дождь, дождь…
– Профессор Моккард говорит, что в Женеве почти всю зиму идут холодные беззвучные дожди, – проговорила, стряхивая пепел в чашку с остатками позавчерашнего кофе.
Фырканье на той стороне провода.
– Милая, при чем тут твой Моккард? Он всего лишь старый зануда-очкарик.
– Он вовсе не зануда, – неожиданно рьяно для самой себя, прервала мать Ольга. – У него великолепное чувство юмора, никто как он не знает русскую литературу, а уж сам язык…
– Да-да, это понятно, но я о другом, – смущенное хихиканье. – Я об этом юбилее, где ты вчера была, как его там?..
– Версо. Жак Версо, – Ольга кивнула, с улыбкой представляя, как мать вот сейчас щурится на сигаретный дым, которым, надо думать, уже заполнилась кухня. – Кстати, именно Моккард организовал мое приглашение на этот юбилей.
– Да-да, я же говорю, что все это понятно и твой Моккард просто душка. Но вопрос о другом: ты там ни с кем интересным не познакомилась?
Странно, но в последней фразе, в самом произнесении слова «интересный», прозвучала едва ли не тревога. Как будто мамочка боится, что дочь сведет дружбу с итальянской мафией, приняв их за нечто «интересное».
Искусственное покашливание (Ольга вдруг как наяву увидела покрасневшую мать, нервно тыкающую окурком в стеклянное дно пепельницы) и вдруг – сбивающийся, торопливый голос:
– Я так переживаю, что проснулась сегодня в пять утра и еле дождалась десяти, чтоб тебе позвонить. Выпила недельный запас кофе.
Нервный смешок. Бедная мама. Ольга вздохнула – как все это близко и печально-похоже: серое утро, серый дождь, серая жизнь.
– Увы, мама, я ни с кем не познакомилась. Как была, так и осталась – одинокая женщина в Женеве…
(Последняя фраза, почти буквально повторенная в письме таинственной незнакомки, каких-то несколько минут позже заставит ее сердце удивленно екнуть…)
Серое утро продолжалось. Отбросив трубку в сторону, Ольга побрела на кухню, где, безостановочно зевая, заправила кофеварку, поставила на плиту, а сама присела у окна, ни о чем конкретно не думая, бессмысленно глядя на громадные деревья с надгробными плитами у своих корней, рассеянно размышляя о Женеве, вчерашнем юбилее Версо, о маме, о себе и об их общем одиночестве.
Сколько себя помнила – мать всегда была одна. Некрасивая худая женщина, тихо и незаметно трудящаяся театральным костюмером. Совершая первые исследовательские подходы к зеркалу, Ольга, разглядывая собственное лицо – весьма хорошенькое по самым строгим оценкам – задавала себе вопрос: «Выходит, я пошла в папу? Кто он? Где он?»
Странно – он, отец, словно незримо присутствовал, наблюдая за ростом и взрослением дочери. Прекрасная квартира, прекрасная мебель и одежда, достаток и комфорт, французский лицей. И все это – на скромную зарплату театрального костюмера? Ха-ха три раза! Ольга рано начала делать выводы, самостоятельно сложив два и два.
– Мам, а где мой папа?
Этот невинный вопрос прозвучал однажды вечером 16 мая, в пятнадцатый день рождения Ольги. Мама была готова к нему и, дерябнув для смелости стаканчик шерри, закурив «Кэмел», начала долгий и скучный рассказ о юношеской любви, о прекрасном принце, который таинственно исчез, как только последствия любви стали очевидны.
Терпеливо выслушав сентиментальную мелодраму, Ольга немедленно задала следующий вопрос:
– Так это он наш спонсор?
И сделала жест, точно приводя в пример роскошные портьеры и кожаные кресла, персидские ковры на полу и африканские фигурки-пепельницы. На этот раз мама только выпила очередную порцию шерри, затянулась сигаретой и кивнула. Больше диалогов об отце между ними не было.
И вот – Женевский университет, прекрасная квартира, собственный приличный счет в банке… Снова отец – невидимый спонсор? Как он выглядит? Где и кем работает? Скорей всего, он иностранец, живет вот здесь, в Женеве, и этим объясняется и французский лицей в Москве, и женевский университет… А, может, и это странное приглашение на юбилей Версо?
Жак Версо, знаменитый швейцарский художник, проживающий в прекрасном особняке прямо на берегу озера с собственными сходнями и великолепной яхтой, на которой он и катал всех подвыпивших гостей собственного юбилея. Ольга, разумеется, знать не знала никакого Версо – первый курс университета, первые месяцы новой жизни в новой стране, где она мгновенно ощутила себя мучительно одинокой среди всех этих приличных и чистеньких, стерильно улыбающихся всеми тридцатью тремя зубами швейцарцев. “Ca va?” – “Ca va bien!”
Заученные фразы, заученные улыбки. Иногда ей неожиданно приходило в голову: а вот если сейчас воткнуть нож в пузо вот этой приторно-улыбчивой дамы, она также прилично воскликнет, что-нибудь в духе “Oh, comme c’est terrible!”, при этом старательно грассируя и неодобрительно качая головой?
Все началось в пятницу: в обед к ней подошел профессор русского языка и литературы Жан Моккард, с первых дней старательно ее опекавший (она чуть было не заподозрила, что он и есть ее таинственный отец). «Ольга, – произнес он не без торжественности. – Я хочу дать вам великолепный шанс поупражняться во французской разговорной речи. Завтра у одного моего приятеля юбилей – 60 лет. Он кинопродюсер, личность уникальная, любит новых людей, а потому на юбилее у него вы можете встретить кого угодно – от уборщицы аэропорта до министра просвещения. Он пригласил меня, но как раз завтра я уезжаю на конференцию, потому сказал Жаку, что меня представит моя студентка из России. Поезжайте, будет очень интересно!» Так все и началось.
Кофе забулькал, смешиваясь с почти неслышным звуком плавающего в воздухе дождя, ароматом сливаясь с терпким озоном этого утра. Налив себе чашечку, не кладя сахара, Ольга, устроившись на диване под окном, открыла свой ноутбук и первым делом проверила почту.
В то утро пришло одно-единственное письмо от таинственной незнакомки – тоже участницы вчерашнего юбилея, тоже русской и – тоже одинокой женщины Женевы. Потрясающе.
2.
Итак, еще одна одинокая женщина, которая вчера присутствовала на юбилее. Русская. Не первой свежести. Ничем не отличающаяся от коренной жительницы Женевы. Включай мозги, угадай – кто это был?
Ольга улеглась на диване, уставившись в потолок цвета сладкой карамели. Она подъехала к дому Версо чуть позже десяти, в сумерках. Как по заказу, дождь к вечеру перестал, так что спускалась к дому по почти сухой гравиевой дорожке. Разумеется, направление движения от самого шоссе указывали традиционные плакаты в духе «К нашему славному юбиляру Жаку – сюда!!!», «А теперь поверните направо!!!». Да и сам дом светился и сиял, как рождественская елка.
Основное действие разворачивалось во внутреннем дворике, у самой воды: огромные платаны, украшенные светящимися фонариками, столики со всевозможными салатами и бутербродами, винами и коньяками, мангал, у которого колдовали с таинственными улыбками на лицах два типа восточной внешности, а иже с ними – группки людей там и тут – с бокалами в руках, пьющие, жующие, курящие, смеющиеся… И, конечно, музыка! Она заполняла собой все пространство, перекрывая гул голосов и смех – ее любимый «Отель Калифорния» в исполнении лапочек «Иглз»:
