Протоиерей Валентин Свенцицкий
Интеллигенция
Доктор. Все вы, господа, нервничаете, говорите загадками. Надо жить головой и не распускать задерживающих центров. По-моему, вы сейчас в таком состоянии, что никакое хладнокровное обсуждение немыслимо, и я предлагаю всякие рассуждения прекратить и просто поболтать, отдохнуть…
Николай Прокопенко. И пообедать.
Доктор. Совершенно верно, и пообедать.
Подгорный. Я с вами вполне согласен, доктор, и потому удаляюсь… отдыхать… (Смеётся.)
Иван Трофимович. На башню[7], милочка?
Подгорный (очень серьёзно). Куда же мне ещё идти отдыхать?.. Пока, до свидания, господа… (Идёт к двери.)
Татьяна Павловна. Сейчас обедать.
Сергей Прокопенко (вслед). Наверху, кажется, Таракан спит.
Подгорный (останавливается). Наверху?
Николай Прокопенко. Нет, нет, он в столовую пошёл.
Подгорный уходит.
Итак, любезнейший доктор до обеда предписывает нам отдых. Чем же нам развлекаться?
Доктор. Вот, может быть, Лидия Валерьяновна сыграет?
Лидия Валерьяновна. Нет, я сейчас не могу.
Доктор. Расстроены?
Лидия Валерьяновна. Просто не хочется.
Николай Прокопенко. В таком случае Серёжка произнесёт небольшую речь шёпотом.
Сергей Прокопенко. Не остроумно.
Входят Лазарев и Ершов. Здороваются.
Доктор. Опоздали, господа. Прозевали любопытную комедию.
Лазарев. Вот как? Очень жаль.
Ершов. С участием Андрея Евгеньевича?
Татьяна Павловна. Был Титов.
Сергей Прокопенко. И предлагал по гривеннику за фунт подлости и по восьми копеек за фунт измены.
Ершов. Не согласились?
Сергей Прокопенко. А вы как думаете?
Николай Прокопенко (хохочет). Браво. Считай за мной двугривенный.
Лазарев. Нет, без шуток, господа, чем дело кончилось?
Иван Трофимович. Решили, пока хватит средств, издание продолжать, а тем временем подыскать издателя.
Ершов свистит и машет рукой.
Сергей Прокопенко. Нечего свистать.
Ершов. Перевод денег.
Входит Вассо заспанный.
Николай Прокопенко. Таракан, ты великолепен.
Ершов. Спали?
Вассо (сердито). Вы, может бить, спали – мнэ мисли спать нэ дают.
Сниткин. Таракан, собственно говоря, никогда не признаётся, что он спит.
Вассо. Э. На столь накрывают, тарельками щёлкают – что я, утопленник, чтобы под музику спать?
Сергей Прокопенко (подходя к Ершову). Это потому «перевод денег», что у нас настоящей любви к делу нет. И веры. Да.
Ершов. И вы в пессимизм ударились? У нашего вождя Подгорного заразились, должно быть.
Сергей Прокопенко. Андрей Евгеньевич тут не при чём. У него у самого гроша нет. А вот эдакие господа (указывая на Лазарева) – при чём.
Лазарев (улыбаясь). То есть?
Сергей Прокопенко. То есть имеете сотни тысяч и не можете поддержать дело, в котором сами участвуете и которое гибнет на ваших глазах.
Лазарев. Да, я не скрываю, что в ваше дело не верю.
Сергей Прокопенко. А если не верите, зачем сотрудничаете?
Лазарев. Во-первых, от скуки. Во-вторых, потому, что статейки мои по агрономии, во всяком случае, безвредны.
Сергей Прокопенко. Просто вам денег жалко. Так бы и говорили.
Лазарев (спокойно). Ошибаетесь. Дело ваше я своим не считаю. Отношусь к нему, как и ко всему, с любопытством: что, мол, у них выйдет, – а денег бы не пожалел, поверьте, всё состояние отдал, если бы придумали что-нибудь такое, что бы я мог назвать «своим делом».
Николай Прокопенко. Теперь Серёжа вам всю жизнь будет в уши трубить о всяких «великих задачах».
Сергей Прокопенко. Успокойся. Я знаю, что Григория Петровича не прошибёшь.
Смех.
Николай Прокопенко. Вот Аркадий Тимофеевич прославится – и у нас деньги будут. Скоро, по вашим вычислениям, а?
Ершов (недовольно). Ну вас.
Николай Прокопенко. Нет, серьёзно, вы знаете, господа, Аркадий Тимофеевич изучает биографии всех знаменитых писателей и всё вычисляет, в каком возрасте они прославились. И с собой сравнивает. Без шуток.
Смех.
Ершов (сердито, но делает вид, что шутит). Я хоть что-нибудь делаю, а вы валяетесь.
Николай Прокопенко. Я валяюсь потому, что я натура брандовская.
Лазарев. И потому валяетесь?
Николай Прокопенко. Да. Всё или ничего[8]. Всё у нас невозможно, и я предпочитаю ничего.
Сергей Прокопенко. Мило… Очень даже мило.
Николай Прокопенко. Это уже дело вкуса.
Сергей Прокопенко. У кого в груди горит жажда правды, кто хочет обновить мир – тот не может сидеть сложа руки.
Николай Прокопенко. Да кто тебе сказал, что я мир обновить хочу?
Доктор. Ну, братья-разбойники, скучно.
Николай Прокопенко. Нет, серьёзно. Я решительно ничего не хочу. Помните, у Горького пьяный: ничего, говорит, я не хочу – и ничего не желаю[9]. Так и я: ничего не хочу и ничего не желаю…
Сергей Прокопенко. Мило.
Татьяна Павловна. Будет дурака валять.
Вассо. Ест хочу.
Все смеются.
Ершов. Смех смехом. А дело-то, похоже, лопнет?
Николай Прокопенко. О деле нельзя – доктор нам предписал развлекаться.
Сергей Прокопенко. Почему лопнет, не понимаю, за нас правда и вера в победу. (Встаёт в позу.) Чем больше препятствий, тем больше крепнут наши силы.
Николай Прокопенко (хохочет, перебивая). Ну, теперь дорвался, спасайся, кто может.
Сергей Прокопенко (не обращая внимания). Великое дело, которое мы начинаем, не умрёт: не в деньгах сила, а в идее. (Всё больше и больше возвышает голос.) Мы смело должны продолжать наш путь к великой цели; если до конца пути не суждено дойти нам, это сделают за нас грядущие поколения…
Звонок. Сергей Прокопенко не обращает внимания.
Сниткин. Звонок, кажется.
Сергей Прокопенко (продолжает во весь голос). Заря новой жизни, надеждой на которую мы живём, загорается с каждым днём всё ярче и ярче…
Звонок.
Татьяна Павловна. Прокопенко! Звонят – перестаньте вы. (Идёт в прихожую.)
Вассо. Я скоро «карауль!» кричать буду.
Николай Прокопенко (хохочет и хлопает в ладоши). Браво, оратор. Просим, просим…
Иван Трофимович. Тише, господа, – может быть, кто-нибудь чужой.
Смолкают. Голос Татьяны Павловны в прихожей: «Дома – он у себя наверху». Входят Мирский и Татьяна Павловна. Мирский молча кланяется всем присутствующим.
Мирский. У вас гости, может быть, мне удобнее прямо пройти к нему?
Татьяна Павловна. Нет, это свои. И мы сейчас идём обедать. Таракан, позовите Андрея Евгеньевича. Садитесь. Он сейчас придёт. Пойдёмте, господа, в столовую.
Все уходят. Мирский, заложив руки за спину, несколько раз проходит по комнате. Вассо молча возвращается и, увидав, что все ушли, идёт в столовую. Небольшая пауза. Входит Подгорный.
Мирский. Здравствуйте, Андрей Евгеньевич, заняты? Может быть, помешал?
Подгорный (дружески жмёт руку). Нет, что вы, садитесь.
Мирский. Видите ли, какая история, Андрей Евгеньевич, у меня к вам поручение есть.
Садятся.
Подгорный. Поручение? От кого это?
Мирский. Да от директора, Андрей Евгеньевич. Вы уж простите меня, старика: я буду говорить прямо, без всяких, знаете, этих фокусов…
Подгорный. Ну, конечно же, Фёдор Фёдорович. В чём дело?
Мирский. Вы знаете, Андрей Евгеньевич, как мы любим все вас и ценим. И директор тоже, да… но штука-то вот в чём… Журнал вы тут издаёте, «Народные думы», и значитесь редактором-издателем… Так вот директор находит это неудобным… Уф… Ну, слава Богу, кончил. А то, верите ли, как гимназист какой-нибудь боялся идти к вам. Чуть домой не вернулся. Как, думаю, я говорить-то буду, в чужие дела мешаться… Да главное – люблю-то я уж очень вас.
Подгорный. Я не понимаю – журнал, кажется, ничего предосудительного не содержит, ни в каком смысле?
Мирский. Знаю, знаю, Андрей Евгеньевич, и директор ничего не имеет… Но, подите же: говорит, несовместимо звание учителя и редактора народного журнала.
Подгорный. Ну уж как угодно.
Мирский (волнуясь). Господи, Боже мой! да не упрямьтесь вы, Андрей Евгеньевич: снимите своё имя официального редактора. Вот и всё. И издавайте себе с Богом что хотите. Ведь он только формальность соблюсти просит.
Подгорный. Нет, Фёдор Фёдорович, я должен решительно огорчить вас отказом.
Мирский. Вот что, Андрей Евгеньевич, редакторство вы снимите, а вместо этого поставьте, что при вашем ближайшем участии. Все же так делают…
Подгорный. Может быть, и делают. Не знаю. Но мне всё это надоело, опротивело. Не симпатично это как-то… И от всего этого я устал невыносимо.
Мирский. Ах ты, Господи, Боже мой! Вот беда-то…
Подгорный. И потом, всё, кажется, устроится само собой: журнал за недостатком средств, вероятно, придётся закрыть.
Пружанская быстро влетает в комнату, на ней шляпа, кофточка, в руках зонт.
Пружанская. Я мешать не буду, я на минутку, на минуточку… Ради Бога – что решено с журналом?.. Я не спала ночь… Утром, на заседании Комиссии по народному образованию[10], Калиновская говорит: «Любовь Романовна, вы больны». Я говорю: «Я не больна, но я всю ночь думала, думала, думала…» (К Фёдору Фёдоровичу.) Я, кажется, с вами знакома?..
Мирский (кланяется). Очень возможно, только что… не припоминаю…
Пружанская. Но, понимаете ли, ваше лицо страшно знакомо… Вы были на педагогическом съезде, да?..
Мирский. Конечно, конечно.
Пружанская. Я обратила внимание на ваше лицо, такое доброе-доброе… Со мной была председательница женского клуба, я говорю ей: «Посмотрите на этого доброго старика – его, наверное, ученики обожают…» Ха-ха-ха… Я так рада познакомиться. Чрезвычайно рада. (Подаёт руку.) У нас в России нет настоящих педагогов. Школьное дело – язва России. Вы согласны?.. На заседании Комитета я говорю: «Нам нужны не программы, нам нужно открыть образцовую школу. Школа, школа, школа – наше спасение…» Андрей Евгеньевич, не мучайте меня, говорите же, что с журналом? Журнал необходим для народа как воздух… Аглая Ивановна вчера говорит мне: «Журнал – это химера». Я говорю: «Нет, в нём залог обновления нашей родины…»
Подгорный. Пройдите в столовую, Любовь Романовна, там жена – она расскажет подробно.
Пружанская. Я вся сгораю от волнения… (К Фёдору Фёдоровичу.) До свидания. Я вас, может быть, не увижу? (Подаёт руку.) А жаль: мне надо с вами о многом переговорить, о многом… В школу необходимо допустить женщину. Только мать может понять ребёнка! Секретарь Лиги свободного воспитания[11] говорит мне: «Учительницы будут заниматься с гимназистами флиртом». Я говорю ему: «Вы пошляк. Вы смотрите на женщину, как восточный деспот». Женщина спасёт школу, я верю в это. Вы согласны?.. Но, Боже, я заговорилась. До свидания… мы ещё встретимся, не правда ли?.. (Быстро и шумно уходит в столовую.)
Мирский (смеясь). Вот так история. (Садится на прежнее место.)
Подгорный. Да. Нелепая особа. Но жена находит, что она может давать ценный фактический материал по женскому движению.
Мирский. Везувий, прямо-таки Везувий… (Смеётся.)
Подгорный. Я более получаса её болтовни не выдерживаю.
Мирский. Однако, Андрей Евгеньевич, как же быть-то?
Подгорный. Никак.
Мирский (машет рукой). Точно вы нашего директора не знаете: добрый он человек, да упрям ведь, что с ним поделаешь. Неприятность большая может выйти.
Подгорный. И пусть.
Мирский (сердится). Сами вы не знаете, что говорите! Пусть… Тут отставкой может кончиться.
Подгорный. Это уж его дело…
Мирский. Экий вы, прости Господи. Хохол вы, что ли? Упёрся, на, поди. Всю жизнь свою ломать? Из-за чего?.. Из-за формальности?
Подгорный. Всё равно, рано или поздно, с гимназией мне придётся порвать.
Мирский. Что делать, что делать?.. Научите старика…
Подгорный. Да вы не волнуйтесь, дорогой Фёдор Фёдорович, право, это не так страшно. Всё обойдётся.
Мирский. Да как же обойдётся-то?
Подгорный. Очень просто: велят подать в отставку – я подам.
Мирский. Не до шуток мне.
Подгорный. Я не шучу.
Мирский. Тогда, значит, – больны. Да, больны.
Подгорный. Вот что, Фёдор Фёдорович: идите вы себе в гимназию и скажите директору, что, мол, поручение исполнил, и Андрей Евгеньевич совет принял к сведению.
Мирский. Ну вас тут совсем. (Встаёт.) К директору я сейчас не пойду. Не хочу я ему ничего говорить. Даю вам трёхдневный срок: одумайтесь.
Подгорный. Только сами понапрасну томиться будете, и через три дня я скажу то же…
Мирский. И слушать не хочу… Прощайте… (Жмёт руку.)
Подгорный. А главное – всё это мелочи, Фёдор Фёдорович: и отставка, и гимназия, и директор…
Идут к двери.
Мирский. Мелочи… Что же не мелочи, по-вашему, – журнал?
Подгорный. Не знаю… Может быть, и журнал – мелочи…
Уходит в прихожую. Из столовой выходит Татьяна Павловна. Из прихожей слышен голос Мирского: «И слушать не хочу… До свидания…» Подгорный возвращается в комнату.
Татьяна Павловна. Ушёл?
Подгорный. Как видишь.
Татьяна Павловна. Что он?
Подгорный. Так, пустяки, по делу.
Татьяна Павловна. Иди обедать.
Подгорный. Хорошо. Слушай, вот что я хотел тебе сказать… У нас целый день народ. Ты знаешь, я ничего против не имею… Но я уже просил тебя, кажется, чтобы хоть одна комната… наверху… была в полном моём распоряжении… Чтобы никто не смел там хозяйничать…
Татьяна Павловна. Я не понимаю твоего тона.
Подгорный. Не в том дело… Пойми, наконец, я не могу в собственном своём доме остаться на полчаса один, когда мне это нужно… На столе всё перерыто… Прости, пожалуйста… я говорю, может быть, резко, но… одним словом… оставьте в покое мою верхнюю комнату…
Татьяна Павловна. У тебя нервы. Иди есть. (Берёт книгу). Да, я тебе хотела показать. (Подаёт ему открытую книгу.)
Подгорный. Что это?
Татьяна Павловна. Заметка о «Народных думах». Всего читать не надо. Прочти заключение.
Подгорный (читает вполголоса). «Не пройдёт и двадцати лет, как интеллигенция русская выродится окончательно и превратится в жалкое, бессильное ничтожество, ни для чего не пригодное и никому не нужное…»
Действие второе
Комната первого действия. Пять часов вечера. Татьяна Павловна читает за круглым столом. В руках у неё карандаш и толстая тетрадь. Николай Прокопенко с подушкой выходит из левой двери и направляется в столовую.
Николай Прокопенко. Ваш муж сбесился.
Татьяна Павловна (не переставая читать). В чём дело?
Николай Прокопенко (видимо взволнованный, но стараясь говорить шутливым тоном). В этом только и дело, что сбесился.
Татьяна Павловна (перестаёт читать). Не понимаю.
Николай Прокопенко. После своей отставки он бросается на мирно спящих людей. Очевидно, тупоумные гимназисты прекрасно подействовали на его печень.
Татьяна Павловна. Говорите толком.
Николай Прокопенко. Выгнал меня ваш супруг. Да-с. Я находился в объятиях Морфея, а сей отставной педагог явился наверх, вытащил из-под моей головы вот эту самую, ни в чём не повинную, подушку и объявил, что если ещё раз застанет меня на своём диване, то спустит с лестницы. Я протестую, милостивая государыня, примите это к сведению как хозяйка дома…
Татьяна Павловна. Вздор. Идите в столовую.
Николай Прокопенко. Да – вздор! (Идёт.) Нет, это не вздор, как отсчитаешь двадцать две ступеньки…[12] Коммуна, чорта с два… (Уходит.)
Пауза. Из левой двери быстро выходит Подгорный, крайне возбуждённый.
Подгорный. Я тебе заявляю в последний раз. Можешь устраивать из дома всё что тебе угодно, но если не оставят в покое мою верхнюю комнату – я всех выгоню вон. Поняла?
Татьяна Павловна. Во-первых, выпей воды. Во-вторых, вот письмо от Ивана Трофимовича.
Подгорный. Убирайтесь к чорту со своими письмами. Всё это мне надоело, опротивело… И не думайте, что я шучу. Я больше переносить такой хаос не в состоянии. Этак с ума можно сойти. Ад какой-то.
Татьяна Павловна. Пожалуйста, не кричи. Я не глухая.
Подгорный (сдержанно). Если вы не желаете форменного скандала, то я прошу вас внушить обоим Прокопенкам, что моя комната – не постоялый двор… (Уходит.)
Татьяна Павловна продолжает читать. После небольшой паузы голос Ивана Трофимовича в прихожей: «Никогда не заперто – я уж знаю их порядки…» Голос Лидии Валерьяновны: «Никого нет ещё…» Голос Ивана Трофимовича: «Быть не может…» Входят в комнату.
Иван Трофимович. Я же говорю, быть не может. Здравствуйте, голубушка, честь имею кланяться… Ну-с, будете теперь Иван Трофимовича толстяком звать, а?.. (Здоровается.)
Татьяна Павловна. Это Прокопенко так зовёт – я вас зову Иван Трофимович.
Иван Трофимович. Шучу, шучу, матушка… Как же вы относитесь к моему предложению?
Татьяна Павловна. К какому предложению?
Иван Трофимович (увидав своё письмо на столе). Ба! Да они и письма не прочли ещё!
Татьяна Павловна. Письмо Андрею Евгеньевичу – я принципиально не читаю чужих писем.
Иван Трофимович. Да читайте же скорей… Ах ты, Господи, вот дела-то!
Татьяна Павловна распечатывает и читает письмо.
Лидия Валерьяновна. Андрея Евгеньевича дома нет?
Татьяна Павловна (не переставая читать). Только что пришёл.
Иван Трофимович. Скучает, небось, по гимназии.
Татьяна Павловна. Не знаю…
Пауза.
(Дочитав до конца.) Я поражена. Такая неожиданность! Благодарности излишни, разумеется: общественное дело не требует благодарности…
Иван Трофимович. Какие там благодарности, матушка. Не об этом речь. Дело-то надо обмозговать как следует, чтобы зря деньги не истратить. Толк чтобы был…
Татьяна Павловна. Кто даёт деньги?
Иван Трофимович (смущённо). Это мой маленький секрет… так сказать…
Татьяна Павловна. Вздор. Здесь не должно быть секретов.
Иван Трофимович (волнуясь). Ах, матушка, да разве вам не всё равно?.. С неба упали, и достаточно… О чём толковать…
Татьяна Павловна. Мы должны знать, на чьи деньги будем вести дело.
Иван Трофимович (смущаясь всё больше и больше). Ах ты, Господи, Боже мой… На чьи, на чьи… Не на бессовестные деньги, можете быть спокойны, голубушка…
Татьяна Павловна. Я верю. Но должна знать из принципа.
Иван Трофимович. Какой там, голубушка, принцип. Ну если я назову вам первую попавшуюся фамилию, легче будет?
Татьяна Павловна. Вы должны сказать правду.
Иван Трофимович. Да бросьте вы, матушка.
Татьяна Павловна. Нет, это необходимо принципиально.
Иван Трофимович (смотрит на Лидию Валерьяновну). Придётся сказать, Лидочка?
Лидия Валерьяновна. Если Татьяна Павловна непременно хочет – разумеется.
Иван Трофимович. Я, видите ли… Своё именьице заложил… Пятнадцать тысяч – деньги небольшие… это, так сказать, заём… и потом… (Совсем сбившись.) Одним словом, дело верное, и деньги не пропадут… Ну вот, голубушка, всё, кажется…
Татьяна Павловна (к Ивану Трофимовичу). Благодарю вас. Это благородно с вашей стороны. Жму вашу руку. (Жмёт руку Ивану Трофимовичу.)
Татьяна Павловна (к Лидии Валерьяновне). Благодарю вас.
Лидия Валерьяновна (сухо). Меня не за что.
Татьяна Павловна. Прокопенко прав – вы многое можете.
Лидия Валерьяновна. Я здесь не при чём. (Очень серьёзно.) Только одно непременное условие: Андрей Евгеньевич не должен знать, откуда эти деньги.
Татьяна Павловна. Почему?
Лидия Валерьяновна. Так – не должен. Это единственное наше условие.
Татьяна Павловна. Странно. В общественном деле…
Лидия Валерьяновна. Татьяна Павловна, разве вам не всё равно? Я вас прошу. Очень прошу. Скажите, что деньги достал Иван Трофимович у одного капиталиста. Вот и всё… Хорошо?
Татьяна Павловна. Да я не знаю… С принципиальной точки зрения… Хотя, вздор! Я согласна.
Иван Трофимович. Вот и великолепно! Вот и хорошо! Я тоже большой нужды скрывать не вижу… Да вот пойди с ней. (Указывает на Лидию Валерьяновну.) Иначе, говорит, я ни за что не соглашусь. Сама же всё это затеяла…
Лидия Валерьяновна (перебивая). Иван Трофимович!
Иван Трофимович. Ну, ну, ну… Молчу, молчу…
Входят Николай Прокопенко и Вассо.
Николай Прокопенко. Убирайся к чорту, Таракан, – ты мне расстраиваешь нервы, у меня и без того бессонница.
Вассо. А ви думаете, мнэ очень слядко смотрэть на вашу морду?..
Здороваются с Иваном Трофимовичем и Лидиею Валерьяновною.
Иван Трофимович. О Дружба, это ты![13]
Вассо. Как голубки воркуем.
Смех.
Николай Прокопенко. У Таракана новый проект.
Лидия Валерьяновна (улыбаясь). Неужели?
Вассо. Дэле нашёл, Лидия Валерьяновна… Жюрнал закроем, выпишу из Архангельска пару аленей. За городом детей возить буду. Кто гривенник, кто двугривенный – богатый буду.
Татьяна Павловна. Ликвидации не будет: Иван Трофимович достал пятнадцать тысяч.
Николай Прокопенко. Серьёзно?
Татьяна Павловна. Я всегда говорю серьёзно.
Николай Прокопенко. Ура. О-го-го-го… Теперь мы покажем, чорт возьми…
Вассо. Малядец…
Николай Прокопенко. Да какой же это, с позволения сказать, дурак вам дал? Ай да толстяк – удрал штуку, считайте за мной двугривенный…
Вассо. Катыхынски купит надо.
Николай Прокопенко. Гениальная мысль, Таракан, – считай за мной двугривенный, – беги за кахетинским. А я возвещу радостную весть всей братии, населяющей дом сей, аки песок морской.[14]
Вассо встаёт.
Татьяна Павловна. Деньги в столовой на столе.
Вассо уходит.
Иван Трофимович. Кто же дома?
Николай Прокопенко. Сергей блуждает по тёмным аллеям уснувшего сада[15] и вдохновляется. Сниткин в угловой комнате пишет бесконечную повесть о том, как идейная Катя ссорилась со своими глупыми родителями. Addio[16]. Иду, как древний герольд, возвещать победу… (Уходит.)
Иван Трофимович. А где Андрей Евгеньевич?
Татьяна Павловна. Наверху.
Иван Трофимович. Я бы, голубушка, пошёл к нему о делах поговорить, можно?
Татьяна Павловна. Разумеется.
Иван Трофимович. Вот и отлично. (Идёт к двери.) Не помешать бы только ему…
Татьяна Павловна. Вздор.
Иван Трофимович уходит.
Лидия Валерьяновна. Вы, Татьяна Павловна, продолжайте читать. Не обращайте на меня внимания, я мешать не буду.
Татьяна Павловна (принимается за книгу). Мне осталось прореферировать несколько страниц. Сейчас кончу. Если хотите, можете играть на рояли.
Лидия Валерьяновна (встаёт). Не помешаю?
Татьяна Павловна. Разумеется.
Лидия Валерьяновна играет на рояли. Татьяна Павловна пишет в толстую тетрадь. Вассо проходит из столовой в прихожую. Во время игры из прихожей на цыпочках выходят Лазарев и Ершов. Некоторое время стоят и слушают. Затем тихо, чтобы не шуметь, проходят к Татьяне Павловне. Лидия Валерьяновна замечает их и сразу обрывает игру.
Лазарев. Так и знал. По случаю радостного дня-то можно бы и для публики поиграть, Лидия Валерьяновна.
Лидия Валерьяновна. Я устала.
Ершов. Лидия Валерьяновна играет только для избранных.
Лидия Валерьяновна. Очевидно, это какой-то намёк – только я, право, его не понимаю.
Татьяна Павловна. Слышали?
Лазарев. Как же. Вассо на улице встретили. Поздравляю от души! А вам, Лидия Валерьяновна, честь и слава!
Лидия Валерьяновна. Мне? При чём же я тут?
Лазарев. Да вот, Аркадий Тимофеевич говорит…
Лидия Валерьяновна (перебивая). Неправда: Иван Трофимович уговорил одного капиталиста дать деньги.
Лазарев. А…
Ершов. Шли на похороны – попали на именины. А мы всю дорогу с Григорием Петровичем разговаривали. Знаете, Татьяна Павловна, о чём?
Татьяна Павловна. Не знаю.
Ершов. Я говорю Григорию Петровичу, что иметь такое количество денег, как он, и идти со спокойным сердцем на ликвидацию дела, в котором он сам участвует, и ничем не помочь – это… это, по меньшей мере, оригинально.
Лазарев. Во-первых, откуда вы знаете, что со спокойным сердцем, во-вторых, почему вы знаете, что я не помог бы, и в-третьих, почему бы и не поступить оригинально?
Татьяна Павловна. Я полагаю, денежные разговоры теперь излишни.
Ершов. Я не о деньгах говорю: Григорий Петрович – психологическая загадка.
Лазарев. Которую разгадать очень просто. Да и не стоит.
Ершов. Иметь столько денег. Такое богатство… Да если бы я… (Машет рукой.)
Лазарев. Если бы вы были богаты – ну и что бы тогда?..
Ершов. Хы, хы, хы… Будет вам шутить-то…
Лазарев. Нет, серьёзно?
Ершов. Так я вам и скажу.
Лазарев. Век мне говорят о богатстве и об его прелести, а сам я совершенно его не чувствую.
Ершов. Шутник. Коли не чувствуете – отдайте мне тысяч сто.
Лазарев. Представьте себе, с удовольствием бы отдал, но и в этом смысла не вижу. А делать что бы то ни было без смысла – органически не способен.
Ершов. Сто тысяч. Да я бы… (Машет рукой.)
Входят Сергей Прокопенко, Николай Прокопенко и Сниткин. Шумно здороваются.
Сергей Прокопенко. Господа, и вы ничего… Как будто бы не случилось ничего особенного…
Лазарев. А что нам делать?
Сергей Прокопенко. Безумствовать. Раскрыть объятия для новой грядущей жизни…
Николай Прокопенко. Заткнись на время, пока (передразнивает Вассо) «не лёпнули наши перепонки».
Ершов. Да-с, Сергей Борисович, вот и чудо свершилось… да-с.
Сергей Прокопенко (быстро оборачивается к Лидии Валерьяновне). Лидия Валерьяновна, разве я не прав, что вы всё можете, всё, что захотите?
Лидия Валерьяновна (очень сухо). Я уже несколько раз говорила и ещё раз повторяю, что я совершенно здесь не при чём: Иван Трофимович достал деньги у знакомого…
Сергей Прокопенко. Ну, всё равно…
Ершов. Хы, хы, хы… Значит, Иван Трофимович чудо-то совершил…
Сергей Прокопенко. Теперь наступает время, когда всё, о чём мы мечтали, на что надеялись, чем жили, должно наконец осуществиться. (Встаёт в позу.) И мы покажем, что наши идеалы не пустое фразёрство, что в груди истинной интеллигенции горит священное пламя, и мы понесём это пламя вперёд по пути прогресса. Вот она – заря новой жизни, о которой я говорил. Я верю, что не пройдёт и двух-трёх лет, как наши грандиозные планы, наши несбыточные мечты сбудутся, и вся русская жизнь…
Татьяна Павловна. Прокопенко, вы дали слово не кричать.
Сергей Прокопенко (другим тоном). Я не кричу, Татьяна Павловна, я говорю только, что жизнь совершенно изменит своё русло, что мы стоим у порога самых неожиданных, захватывающих событий.
Николай Прокопенко. Ну и великолепно. И успокойся… Считай за мной двугривенный.
Сниткин. Действительно, собственно говоря, переворот, так сказать, полнейший.
Николай Прокопенко. Да-с. Даже сам автор повести об умной Кате и глупых родителях ожил – это не шутка.
Входит Вассо. На нём пальто и шапка, в руках несколько бутылок.
Вассо. Гдэ напиваться будем? Здэсь ли, в столовой ли?..
Николай Прокопенко. Натурально, в столовой.
Сниткин. Собственно говоря, здесь просторней.
Сергей Прокопенко. Господа, знаете что? Пировать – так пировать! Перенесём сюда из столовой стол. Составим на него с окон цветы. Постелем белую скатерть…
Татьяна Павловна. Вздор. И там хорошо. (К Вассо.) В столовую.
Вассо уходит.
Сергей Прокопенко (печально). Почему, Татьяна Павловна? Так бы славно здесь…
Николай Прокопенко. Не унывай, Серёжка, в столовой резонанс лучше.
Сергей Прокопенко. Или, знаете что, господа, пойдёмте за город. Погода великолепная.
Ершов. Благодарю покорно: моя жизнь ещё нужна отечеству.
Сергей Прокопенко. Костёр разведём. Холодно не будет. Право, господа. Проедем две-три станции и уйдём куда-нибудь в лес. Так надоели эти комнаты! Здесь и воздуху настоящего нет. Ведь сегодня великий день, господа. Татьяна Павловна, я сниму чехлы: пусть будет как на Пасху?
Татьяна Павловна. Перестаньте, Прокопенко, вы не мальчик.
Сергей Прокопенко. Ничего нельзя.
Николай Прокопенко. Серёжка прав. Кой чорт мы все носы повесили! Кто хочет веселиться?
Ершов. Готов.
Николай Прокопенко. И плясать будешь?
Ершов. Буду.
Николай Прокопенко. А Доримедонт Доримедонтович?
Сниткин. Буду.
Общий хохот.
Лазарев. Для такого удивительного случая вы должны сыграть, Лидия Валерьяновна.
Лидия Валерьяновна (улыбаясь). С удовольствием. (Идёт к роялю.)
Сергей Прокопенко. Лидия Валерьяновна, кадриль.
Николай Прокопенко (хохочет). В первой паре Серёжка со Сниткиным, во второй я с Аркадием Тимофеевичем.
Встают в пары. Лидия Валерьяновна играет первую фигуру кадрили. Общий хохот. В это время входят Иван Трофимович и Подгорный. Всё сразу смолкает. Все поражены контрастом общего веселья с усталым и грустным лицом Подгорного. Пауза.
Иван Трофимович. Они плясы затеяли тут, соколики.
Шум сразу возобновляется. Все здороваются с Иваном Трофимовичем и Подгорным.
Николай Прокопенко. Доримедонт Доримедонтович… Ха-ха-ха… Умную Катю забыл… Ха-ха-ха…
Иван Трофимович. А сам-то хорош.
Сергей Прокопенко. Андрей Евгеньевич, какое счастье! А?.. Вы знаете, в столовой уже кахетинское приготовлено.
Ершов. И теперь начнутся речи, речи, речи…
Николай Прокопенко. Обязательно.
Подгорный. Господа, давайте сегодня без речей. Попробуем сегодня ни о чём не думать?
Татьяна Павловна. Мыслящим людям трудно ни о чём не думать.
Ершов. Андрей Евгеньевич хочет, как мальчик, прыгать через верёвочку.
Подгорный. Да, пожалуй. Во всяком случае, бросим на сегодняшний день все умные книги и не будем произносить длинных речей. Впрочем, как хотите.
Сергей Прокопенко. Я за речи.
Ершов Я тоже.
Николай Прокопенко. Только, чур, Серёжка говорит последний, чтобы желающие могли спастись бегством.
Сергей Прокопенко. Глупо.
Входит Вассо.
Вассо. Пожальте – катыхынски готово.
Шумно направляются в столовую.
Ершов (давая дорогу Лидии Валерьяновне). Даме почёт и уважение.
Иван Трофимович. Григорий Петрович, вы мой сосед, вы, кажется, один только пьёте пиво.
Ершов. И я тоже.
Николай Прокопенко. А ещё поэт.
Ершов. При чём тут поэзия?..
Лазарев. Господа, пропустите вперёд хозяйку.
Сергей Прокопенко. Я предлагаю, господа, чтобы сегодня хозяйки не было, – да здравствует коммуна!
Николай Прокопенко (в дверях). Андрей Евгеньевич, а как бы хорошо теперь в лес, на воздух!
Подгорный. Ну проходите, проходите…
Сцена некоторое время пуста. Из правой двери быстро выходит Вассо – он в пальто и в шляпе. Из прихожей в то же время врывается Пружанская.
Пружанская (загораживая дорогу Вассо). Я на одну минуту. Ради Бога, простите, я всегда забываю ваше имя – Таракан. Это ужасно смешно, но не обижайтесь. Я совершенно не хочу вас обидеть. Я даже говорила Татьяне Павловне: «Его зовут Тараканом – это неблагозвучно». Если обязательно надо насекомое – можно было бы назвать Мотылёк, не правда ли? Ради Бога, Таракан, извиняюсь, что случилось?.. Не мучайте меня!..
Вассо. Катыхынски малё – ещё две бутилки велели купить… (Хочет идти.)
Пружанская (удерживает его). Кахетинского… ничего не понимаю… Ха-ха-ха… Ах, какой смешной… Простите, простите, простите, я страшно смешлива… Председательница Гигиенического общества[17] говорит мне: «Вы, Любовь Романовна, смешливы, как дитя». Я отвечаю ей: «Это потому, Марья Васильевна, что я люблю жизнь…» Вы так смешно говорите… Но я люблю иностранцев, я страшно люблю иностранцев… Секретарь Общества борьбы с народной грубостью говорит мне: «Любовь Романовна, вы космополитка». Я говорю: «Да, я космополитка – и горжусь этим…» Я вас задерживаю. Но ещё два слова… Умоляю вас.
