Валентин Лавров
Граф Соколов – гений сыска
Петля
Сыщики вошли в квартиру. Прямо напротив, в обширной гостиной, висел Абрамов. Бегло осмотрели помещения: библиотеку, спальню, чулан, кухню. Повсюду, даже в туалете, стояли вдоль стен стопы книг. В просторной гостиной белел мраморный бюст Вольтера, стоял рояль. На стене висела большая картина Репина «Дубовый лес». И повсюду – антикварные безделушки.
Посреди комнаты на высоком потолке переливалась хрусталиками в лучах утреннего солнца массивная люстра. Веревка была зацеплена за ее толстый крюк. Возле стола на ковре валялся стул.
– Никаких следов борьбы нет, как отсутствуют и какие-либо признаки ограбления, – негромко заметил Кошко. – А на теле трупа, что? Есть ли какие-нибудь повреждения?
– Сейчас осмотрим и доложим, – деловито ответил медицинский эксперт Павловский. – Первое впечатление – повесился сам.
Покойный был одет в плохо сшитый костюм-тройку желтовато-песочного цвета, в стоптанных запыленных башмаках, с золотым обручальным кольцом на коротком толстом пальце.
– Я вам скажу, – прошептала Пятакова на ухо Диевскому, – что покойник в этой одежде пришел с улицы. А он дома всегда переодевался. Ох, как страшен он, прямо не узнать. Глаза-то выпучил!
Сыщики внимательно рассматривали Абрамова.
Рот у покойного был полуоткрыт, из него выглядывал кончик языка, из левого уха по щеке натекла струйка крови. На шею была накинута так называемая закрытая скользящая петля. Не повреждая узлов (способ их завязывания может способствовать разоблачению преступника), разрезали веревку и положили Абрамова на пол.
Павловский и Соколов внимательно осмотрели труп и явных признаков повреждений, которые могли произойти от борьбы с возможным убийцей, не обнаружили.
Павловский сказал:
– Судя по всему, это действительно самоубийство. Аполлинарий Николаевич, взгляните: след странгуляционной борозды на шее полностью соответствует материалу и форме петли, а также ее косо восходящему направлению. Состояние тела и трупных пятен говорит о том, что смерть наступила где-то около полуночи.
Пятакова, несколько осмелев, вставила:
– Вот-вот, повесился тут же, как пришел…
Соколов так взглянул на Пятакову, что она осеклась, вернулась к дверям, где стоял ее стул.
Кошко согласно кивнул Павловскому:
– Я думаю, ваши выводы согласуются с осмотром места происшествия. На ворсе ковра четкий след волочения стола – больше чем на метр. И вот, пододвинув стол под люстру, Абрамов поставил на него стул: на белой скатерти есть отпечатки ножек. Встав на этот стул, Абрамов привязал веревку к крюку, сунул голову в петлю и, толкнув ногой опору, повис.
– Стул упал в шестидесяти одном сантиметре от стола. – Диевский держал в руках сантиметр и, стоя на коленях, занимался измерением.
Павловский внимательно осматривал труп, который теперь лежал на полу возле окна. Он докладывал, а протокол вел Жеребцов.
– Одежда в полном порядке, – говорил Павловский, нигде кровавых пятен нет. В бумажнике пятнадцать рублей восемь копеек, записка с адресом: «Село Черкизово, дом Утенкова», билет на трамвайный маршрут «Б». Положение петли типичное – расположена спереди, в области щитовидного хряща, и поднимается по боковым поверхностям шеи к сосцевидным отросткам и заканчивается в области затылочного бугра…
Психоз
Пока Павловский диктовал, Кошко негромко делился впечатлениями с Соколовым:
– Получается, что права свидетельница Пятакова: Абрамов так расстроился неудачной поездкой в Черкизово, что, придя домой, от огорчения полез в петлю. Это похоже на скверный анекдот, но я знал еще более вопиющий случай самоубийства. В девятьсот первом году пятнадцатилетний сын директора рижской гимназии лег на рельсы перед шедшим поездом и был превращен в кровавый фарш.
– И причина?
– Девушка, которую он пригласил в театр, предпочла пойти с другим. Я только что прочитал статью судебного психиатра Ковалевского о нейрастениках. Ковалевский утверждает, что на этих самых нейрастеников накатывает приступ беспричинного страха, тоски, ревности. И в таком состоянии они способны на любой абсурдный поступок: могут убить или себя, или другого.
Соколов с сомнением покачал головой:
– Если бы мы обнаружили предсмертную записку, но таковой нет. Как утверждают свидетели, Абрамов был вдов и среди близких людей имел лишь сына Дмитрия. Он служит инженером-экспертом акционерного общества «Диана», что на Ильинке. Да еще двое каких-то книжников порой захаживали к покойному. Необходимо их разыскать и допросить.
– Мы это сделаем, – заверил Кошко и повернулся к Павловскому: – Если труп сфотографировали, сняли отпечатки пальцев, вызывайте карету и отправляйте в морг. Проведите там, доктор, вскрытие, чтобы ни у кого не оставалось сомнений в суициде. А мы начинаем обыск.
Жеребцов вздохнул:
– Волынки с этими шкафами-полками, горе мое горькое! Так что, видать, не судьба нам нынче наслаждаться вашим, Аполлинарий Николаевич, гостеприимством.
– Немного, обжора, подождешь, – успокоил его Ирошников. – Как дело это завершим, так и отправимся…
Таинственный чертеж
Там, где квартира заставлена книгами, обыск – дело действительно до помрачения разума сложное. Из полиции на подмогу были вызваны еще трое.
В трюмо обнаружили шкатулку, где хранились разные золотые безделушки – серьги, два кулона, браслеты, несколько колец с драгоценными камнями, цепочки. Пятакова пояснила, что эти вещички надевала на себя жена Абрамова, скончавшаяся несколько лет назад.
Более любопытные открытия сделали в гостиной, где стоял палисандровый шкаф, набитый весьма редкими изданиями: первопечатными книгами, гравированными изданиями времен Петра Первого, иллюстрированными альбомами, которые кое-где были перемешаны с томами изящно изданной энциклопедии Брокгауза и Эфрона.
– С книгами обращайтесь бережно! – приказал Соколов. – Обратно ставить будем точь-в-точь так, как они стояли у хозяина. Это наша обязанность – соблюдать порядок. – Николай Иванович, что за пакет ты обнаружил?
– Во втором ряду лежал. Ба, да здесь акции Русского торгово-промышленного банка! Каждая стоит две с половиной тысячи. Всего тут тридцать акций. А вот еще кое-чего! В альбоме «Злополучная поездка…» (он напечатан в Петербурге в 1864 году, а название – нарочно не придумаешь!) ассигнации… – азартно говорил Жеребцов. – Много, однако, их тут.
Пересчитали наличные, оказалось – тридцать одна тысяча.
– Теперь отпадают все сомнения – ничего не пропало, а труп этот не криминальный. Вы согласны со мной, Аполлинарий Николаевич?
– Никак нет! – отозвался Соколов. – Уравновешенный, крепкого здоровья и вполне обеспеченный человек, увлеченный собиранием раритетов и только что жаждавший сделать очередное приобретение, вдруг лезет в петлю! Так не бывает. И байки психиатра Ковалевского меня в обратном не убедят.
– Но вы идете против фактов! – раздражаясь, сказал Кошко.
Загремел квартирный звонок. (Пора объяснить: звонки эти были бронзовыми и производили шум при вращении ручки влево-вправо. Кое-где сохранялись до середины XX столетия.)
– Пакет из прозекторской! – воскликнул Ирошников, открывая дверь посыльному. – Что веселенького нам прислал гордость российской медицины Павловский? – И он хотел сломать сургучную печать.
– Позвольте, Юрий Павлович, мою службу исполнять мне самому! – Кошко выдернул из рук фотографа пакет. Вскрыл, пробежал глазами, удовлетворенно хмыкнул: – Вот резюме: «Признаков борьбы, царапин, никакого насилия на теле Абрамова не обнаружено. Смерть наступила в результате сдавливания органов шеи петлей под действием тяжести повешенного тела». Все-с! Дискуссии закончены, обыск тоже. – Раскурил с наслаждением папиросу «Катык», повеселевшим голосом добавил: – Всякому толковому сыщику ситуацию объяснять – дело лишнее. Соколов, опечатайте квартиру, ключи – в полицию. Ценности приобщить к протоколу обыска.
Соколов хмыкнул:
– Хм, бедный умный начальник! За что ему такое страдание – командовать глупыми подчиненными?
Вопреки вроде бы очевидным фактам, гений сыска всем своим существом чувствовал: здесь произошло преступление. Вдруг его взгляд остановился на длинной скатерти, покрывавшей стол и спадавшей почти до пола. Сыщик поднял край и удивился:
– Как же это не заметили мы?
В его руках был лист почтовой бумаги, сложенный вчетверо. Соколов развернул, слегка присвистнул:
– Фьюить! Да это какая-то шарада! Синим грифелем начертано множество вертикальных линий и семь горизонтальных. Некоторые получившиеся прямоугольники отмечены красным. – Он протянул чертеж Кошко, усмехнулся: – Что это? Умный начальник должен бы знать! Пятнадцать кровавых отметин на чертеже.
Кошко осторожно за уголки взял чертеж, долго изучал его, задумчиво покачал головой:
– Чепуха это, а не ребус. Во всяком случае, это не та предсмертная записка, которая была бы к месту. – Указал на середину чертежа: – А вот тут жирный отпечаток пальцем, синим грифелем! Юрий Павлович, проведите идентификацию. Почти наверняка это след руки Абрамова.
…Августовское небо за окнами чуть посветлело – близилось утро.
Кошко официальным тоном произнес:
– Уважаемые сослуживцы, завтра, то есть уже сегодня, попрошу на службу не опаздывать – всем быть ровно в девять утра.
Подозрение
Утром сыщики, в том числе и сам Кошко, походили на сонных мух. Лишь Соколов, как всегда, был свеж, бодр, весел.
– Где Ирошников? – громово крикнул он, появляясь в сыске. – Чьи отпечатки пальцев на чертеже?
– Отпечатки, как выяснилось, не принадлежат убитому. Чьи они? Пока неизвестно, но это ничего не означает. На этой бумаге может быть изображена какая-то галиматья, она не должна сбивать нас с толку.
Соколов насмешливо, в тон повторил:
– Конечно, конечно, сбивать она нас не будет. Она станет нашей путеводной звездой. Вроде Вифлеемской, только приведет не к яслям, а к завершению дела. Сына убитого разыскали? Сказывали, что третьего дня он был командирован «Дианой» в Рязань?
Кошко сдержанно ответил:
– Дмитрий Львович вчера был извещен телеграммой, а сейчас сидит в приемной и ждет встречи. Должен предупредить: он совершенно убит внезапной кончиной отца. Будьте, Аполлинарий Николаевич, с ним деликатней, это моя просьба.
– Благодарствую-с за ваш полезный совет. – Соколов изобразил расшаркивание.
Кошко покраснел от досады, но ничего не ответил.
В приемной навстречу Соколову поднялся осанистый, в костюме от хорошего портного человек лет сорока. Волосы его на артистический манер волнистыми прядями сбегали на плечи. Глаза – крупные, красивые – глядели с печальной тревогой.
Соколов спросил:
– Я хотел бы знать, что побудило вашего отца залезть в петлю?
Дмитрий неопределенно развел руками:
– Все это, знаете, невероятно до такой степени, что я не вижу никакого объяснения… Когда мне сообщили об этом в Рязани, где я находился по служебным делам, то просто не поверил, думал, дурная шутка…
– С кем ваш батюшка дружил?
– Никого и ничего отцу было не надо – только редкие книги, и все! Впрочем, он порой принимал у себя Владимира Чуйко, это владелец большого антикварного магазина на Мясницкой, в доме Давыдовой, что, знаете, против Банковского переулка. И еще он приятельствовал с библиофилом Ульянинским, тот тоже одержим книгой, вроде папаши.
– Большой капитал был у вашего отца?
– Да, значительный! В ценных бумагах и наличными – не менее ста тысяч. Он все это прятал в палисандровом шкафу, что стоит в гостиной. Мне он доверял, при мне раза два доставал оттуда деньги…
– Когда вы в долг просили?
Дмитрий очень удивился:
– Да, в долг! Но откуда вы это знаете?
– Смекалистый я! Кстати, ценные бумаги и ассигнации, как и шкатулку с золотыми изделиями, мы приобщили к протоколу допроса. По завершении следствия вам вернем. Вы, Дмитрий Львович, не возражаете, коли беседу продолжим в доме вашего покойного батюшки?
– Что ж, раз так надо, я готов.
– Кстати, вы слыхали, сударь, про новую забаву сыщиков – дактилоскопию?
– Что это?
– Не знаете? Напрасно, увлекательное дело. А вот и наш фотограф Ирошников – золотой человек. Юрий Павлович, по хорошему знакомству, сделай нам твое одолжение, прокатай пальчики Дмитрия Львовича.
Ирошников пригласил:
– Милости прошу в лабораторию! Дмитрий Львович, вот раковина, вот мыло – тщательно вымойте руки и досуха вытрите. Не бойтесь, это не больно и совершенно для вас бесплатно, – живо проговорил Ирошников, который всегда заряжался от Соколова бодрым настроением.
Достав цинковую пластинку, он капнул на нее типографской краски и резиновым валиком тонко растер ее. Тут же ловко захватил с боков суставы пальцев Дмитрия, перекатил от одного ногтя к другому и таким же манером перенес отпечаток на регистрационный бланк.
– Чепуха, право, – пробормотал Дмитрий, на лице которого было написано любопытство, смешанное с недоверием. О дактилоскопии, только что внедренной в практику московского сыска, он ничего не слыхал.
Рефлекс цели
Соколов и Дмитрий вышли на Тверской бульвар и, поймав лихача, отправились к Тургеневской площади. Огромная людная Москва жила своей прекрасной и шумной жизнью, двигалась мимо богатых витрин магазинов, затененных брезентовыми навесами, яркой нарядной толпой, оглашалась криками офень и торговцев мороженым, звоном конки, была хороша лубочной прелестью золотых церковных куполов, шумной бестолочью едущих колясок и неимоверным количеством тяжко нагруженных ломовых телег. Это была сказочная и вечно праздничная жизнь, которую нам нынче и представить себе невозможно.
Соколову было странно и больно сознавать, что где-то рядом, в темных углах бушуют грязные страстишки, царствуют жестокость, притворство и лживость. Те, кого Господь создал по своему образу и подобию для жизни светлой и радостной, уничтожают ее алкоголем, наркотиками, преступлениями.
Дмитрий с явным трепетом вошел в квартиру, где совсем еще недавно страшно умирал его отец.
Соколов сказал:
– Внимательней проверьте, все ли на месте, нет ли каких перемен? Картины, вазы, статуэтки, вообще, весь антиквариат – целы?
Дмитрий задумчиво осматривал ящики комодов, содержимое книжных шкафов и полок, конторку, стоявшую в библиотеке. Открыл даже тайный ящик в секретере, где лежали редкие древние монеты, которые отец коллекционировал.
– Кажется, все лежит на своих местах, – сказал он.
– Стало быть, самоубийство?
– Вне сомнений. Человек он был кристальной честности, доброжелательный, спокойный. Но порой на него накатывала какая-то меланхолия. А что касается редких книг, то тут, уверен, батюшка был просто одержимым. Среди сна он мог вскочить и начать целовать какой-нибудь уникум.
– Вы желаете сказать, что Лев Григорьевич был психически больным?
– Нет, но даже ученые пишут, что коллекционер – человек не совсем здоровый. Я, поверьте, у кого-то читал…
– Об этом пишут Сербский, Крафт-Эбинг, Попов. Это разновидность рефлекса цели. Но, Дмитрий Львович, вы были невнимательны. В их работах речь идет о реакции накопления, когда стяжание теряет всякую биологическую и культурную ценность. Вспомните Плюшкина. Слабоумные собирают тряпки, нитки, всякий мусор. Но ваш отец собирал вещи высокой ценности – материальной и художественной. Для такого собирательства необходим высокий интеллект и глубокие знания предмета.
Кто-то крутанул дверной звонок. На пороге стоял Кошко. Он приблизил лицо к уху Соколова:
– На чертеже отпечатки пальцев Дмитрия! Вот, я привез увеличенные фото.
Твердый характер
Сыщики вошли в гостиную, где с отрешенным и нарочито спокойным видом смотрел в окно Дмитрий.
Соколов упал в глубокое кресло, стоявшее возле письменного стола в углу комнаты. Указал Дмитрию на стул:
– Садитесь, сударь!
Они оказались лицом к лицу. Соколов, храня гробовое молчание, уставился стальным взглядом в Дмитрия. Вся Москва знала, что взгляда Соколова никто не выдерживает. Ходила легенда, что какой-то отпетый преступник, когда Соколов впился в него суровым взором, скончался от разрыва сердца. Вот и Дмитрий беспокойно заерзал на стуле:
– Чего вы от меня хотите?
Соколов продолжал молча буравить глазами Дмитрия. Тот не выдержал, отвернулся.
Тогда сыщик, по-прежнему храня гробовое молчание, медленно развернул перед носом Дмитрия чертеж.
Едва бросив на него взгляд, Дмитрий заметно взволновался, побледнел.
– Знакомая вещичка? – прервал молчание Кошко.
– Нет! – обрезал Дмитрий. – Первый раз вижу.
Соколов широко улыбнулся:
– К этой интересной бумажке мы еще вернемся. А теперь, Дмитрий Львович, не желаете ли проверить собственную наблюдательность? – И он положил на стол две фотографии. – Но вначале – крошечная лекция. С незапамятных времен было замечено: папиллярные узоры на кончиках пальцев у каждого человека индивидуальны, нельзя найти двух людей с одинаковыми отпечатками. – Соколов задушевно понизил голос: – Даже после смерти, пока не разовьются гнилостные изменения, эти особенности сохраняются. А теперь, сударь, взгляните сюда: на сих фото изображены отпечатки пальцев одного человека или разных?
Дмитрий стал рассматривать фото. Задумчиво произнес:
– Узоры одинаковы!
– Верно, они носят так называемую петлистую форму и принадлежат вам, уважаемый Дмитрий Львович. Причем вот эти отпечатки у вас откатал в сыске наш Ирошников, а вот эти мы обнаружили на чертеже, от которого вы, сударь, по понятной для меня причине отказываетесь. Теперь вы тоже будете запираться?
– Никакого чертежа не видел, не знаю и знать не хочу! – отрезал Дмитрий.
Кошко по-тигриному сладко промурлыкал:
– Ведь ваше запирательство может быть неверно истолковано. Вспомните, дорогой Дмитрий Львович, при каких обстоятельствах вы держали этот листик в руках?
Дмитрий вскинул голову, отчего его волосы красивыми прядями рассыпались по плечам, а глаза источали мучительную боль.
– Господа сыщики, я не мог убить своего отца, ведь я так любил его! Мне лучше было самому умереть. И потом, вы все время забываете, что я находился в двухстах верстах от Москвы. Множество свидетелей вам это подтвердят.
Кошко сочувственно качал головой. Даже на Соколова искренний тон Дмитрия произвел впечатление.
Магазин Жукова
Дмитрий стиснул ладонями виски, глубоко задумался. Вдруг он с живостью воскликнул:
– Как же я сразу не вспомнил? Естественно, что на этой бумаге должны быть отпечатки моих пальцев. Недели две назад (у меня дома хранится счет, могу его предъявить) я посетил магазин письменных и чертежных принадлежностей Ивана Жукова. Это на углу Никольской улицы и Черкасского переулка.
Кошко, сразу просветлев лицом, согласно кивнул головой:
– Наискосок от аптеки Феррейна?
– Совершенно верно! Я купил коробку почтовой бумаги верже за три рубля семьдесят пять копеек – это тысяча листов. Затем сотню большого формата конвертов – семьдесят пять копеек. И еще… – Дмитрий сморщил лоб, – что я еще купил? Ах, три медных прижимки для бумаг в виде руки, одну из которых вы, господа полицейские, видите на этом столе.
– Вы отдали ее отцу? – Кошко излучал само доброжелательство.
– Да, прямо из магазина я на извозчике отправился к отцу. В тот день мы договорились отобедать у него. Приехав на Тургеневскую, извозчика я отпустил, а покупки занес в дом. Отец попросил у меня стопку бумаги. Я вынул из коробки листов двести и положил их на стол. Как и прижимку. Все это и сейчас находится перед вами. Естественно, что тогда и остались на бумаге мои отпечатки. А как иначе?
Эту оправдательную речь Дмитрий заканчивал на торжествующей ноте. Толстая стопка такой же бумаги, на которой был сделан чертеж, действительно находилась на столе.
Проторенная дорожка
Услыхав это объяснение, Кошко радости своей не скрывал: с самого начала приняв сторону Дмитрия, он был счастлив, что теперь отпали последние сомнения в его виновности. Из этого вытекало еще более важное последствие: начальник сыска утер нос скандально известному графу, для которого юридические законы – прошлогодний снег, а заносчивость зашла столь далеко, что отучила уважать субординацию.
Начальник сыска поднялся со своего места, долго тряс руку Дмитрия:
– Вот так бы, с самого начала, все объяснили нам, и никаких недоумений тогда б не возникло! Примите мои сожаления, что в столь тяжкую минуту пришлось вас тревожить. Сегодня же подпишу бумаги, дающие вам право вступить в права законного наследника. Хорошая память, Дмитрий Львович, вас выручила!
– Это у меня от профессии инженера, многое приходится удерживать в голове. – Дмитрий облегченно вздохнул.
– Позволите отвезти вас на службу?
– Спасибо, но хочется немного прогуляться, погода такая хорошая.
Соколов, однако, не торопился вставать из-за стола. Откинувшись по привычке на спинку кресла своей могучей спиной и чуть раскачиваясь, он самым любезным тоном сказал:
– Очень рад, что у вас, Дмитрий Львович, замечательная память. Тогда вы легко сумеете вспомнить, когда испачкали свой указательный палец правой руки синим грифелем: после того, как сделали чертеж, или во время этой работы?
Только что бывшее радостным лицо Дмитрия мгновенно переменилось: оно смертельно побледнело, губы задрожали, не в силах что-либо молвить. Наконец, собравшись с силами, Дмитрий пролепетал:
– Нет… ничего не знаю! – Он понуро опустил голову. – Вот господин Кошко сразу понял, что я не замешан… – Вдруг истерически крикнул: – Все это – гнусная провокация! Вы – по происхождению граф, у вас достойные родители. И чем вы, граф Соколов, занимаетесь? Невинного человека обвиняете в убийстве.
– Обвиняют отпечатки ваших пальцев! – спокойно отвечал сыщик.
Дмитрий вновь исступленно крикнул:
– Так скажите мне, кого осудили только потому, что нашли какие-то выдуманные вами отпечатки пальцев? Ну что же, граф, вы молчите? А молчите вы потому, что нечего вам сказать: никто и никогда не был обвинен из-за таких бредовых свидетельств.
Соколов, выдержав паузу, ледяным тоном произнес:
– Вы, Дмитрий Львович, говорите правду: в России пока никто не был осужден только потому, что оставил на месте преступления пальцевые отпечатки. Но за рубежом многие суды полностью доверяют дактилоскопическому доказательству.
– Например? – запальчиво выкрикнул Дмитрий, уверенный, что сыщик говорит ему неправду.
– Так, в апреле 1907 года в бельгийском городишке Фрепоне были обкрадены три квартиры. На осколках разбитых оконных стекол нашли отпечатки пальцев. Был арестован некий бездельник Леонард, чьи отпечатки были идентифицированы с теми, что остались на стеклах. И хотя Леонард вроде вас категорически отрицал, что обворовал квартиры, суд признал его виновным в краже со взломом. Позже Леонард во всем признался и указал место, где лежат украденные вещи. Подобные приговоры уже выносились в Японии, в Венгрии и других странах.
– Чепуха!
– В России дактилоскопия введена в тюрьмах циркуляром Главного тюремного управления в позапрошлом, 1906 году, а самым свежим законом – ему ровно месяц – от 6 июля 1908 года в сыскных отделениях больших городов.
– Гиль, чепуха, ложь!
– Жаль, что вы еще больше усложняете непростое положение, в которое попали. Я по телефону вызываю конвой, который вас доставит в Бутырскую тюрьму. Место печальное, но оно весьма способствует размышлениям и сосредоточенности. Вы, кажется, владеете английским языком?
– Да…
– Сегодня же вам доставят труды Гальтона и Генри, вышедшие в Лондоне, об использовании отпечатков пальцев в определении преступников. Внимательно читайте и серьезно размышляйте – это поможет вам принести чистосердечное признание. На русском языке, к сожалению, книг на интересующую тему пока нет.
Дмитрий был отправлен в тюрьму.
