Валентин Бадрак
Чистилище. Книга 2. Тысяча звуков тишины (Sattva)
– Да уж, бесспорный аргумент, – согласился Лантаров, вспомнив свое ужасное положение в убойной палате, трехмесячное лежание почти без движения в мрачной дымке своих тревог. – Ради того, чтобы забыть о больнице и болезни, я готов потерпеть без мяса. Хотя, откровенно говоря, я бы от сытной котлеты или жирного свиного шашлыка с кетчупом не отказался бы.
– Хорошо, – неожиданно с улыбкой согласился Шура, – я тут скоро собираюсь к Евсеевне по делам, так что мяса для шашлыка я раздобуду.
Лантаров промолчал, не зная, как реагировать.
Наконец настало время, когда Шура показал ему свою комнату, которую почему-то называл залом откровений. Лантаров и сам мог бы заглянуть туда во время отсутствия хозяина, но постеснялся. В нем в равных пропорциях возрастало уважение к этому странному человеку и непонимание вычурных правил его жизни. Через неделю пребывания в лесной, как он называл, келье Лантаров уже мог перемещаться по дому на костылях, не рискуя упасть, но еще опасаясь полностью стать на ноги. Выглянуть на улицу он тоже не решался. В последние дни похолодало, а теплой одежды у него не было вообще – носил он предложенный хозяином дома свитер и спортивного типа брюки. Кроме того, он опасался, что реакция на него Тёмы может оказаться неадекватной – мохнатый теленок с громадными клыками, упрямым взглядом казался ему непредсказуемым зверем, частью пугающего, заметенного снегом леса.
Комната Шуры поразила гостя еще больше, чем другие помещения этого необычного жилища – она походила на место для какого-то туземного таинства. Он ожидал увидеть в ней все, что угодно, только не вызывающую пустоту. Она была крохотная, приблизительно три метра длиной и столько же шириной. В одном углу стоял единственный предмет мебели – маленькая табуретка с какими-то сосудами из желтого металла на ней – они походили на глиняные горшки, в которых сельские бабушки размельчают деревянной палочкой ингредиенты для изысканных блюд. В другом углу прямо на полу лежало несколько свертков и подушек, какие иногда можно обнаружить на диване. «Не хватает еще только барабана и бубна, – подумал гость с сожалением, – а я-то думал…» Большие окна с двух сторон впускали так много света, что с непривычки Лантаров даже поморщился. На стенах рядом с окнами и около входной двери висели уже привычные глазу плакаты с надписями и какие-то замысловатые рисунки с непонятными геометрическими конструкциями и симметрично расположенными дольками, похожими на листья загадочных цветов. А вот еще одна стена, которая была напротив двери, оказалась сплошь покрыта зеркалом. Лантаров опешил, увидев в зеркале вопиющую, душераздирающую фигуру инвалида, глубоко усадившего свои подмышки на симметрично поставленные костыли. «Неужели я успел превратиться в карикатуру на человека? Я! Тот человек, который испытал всю полноту жизни, умел легко, играючи управляться с бурным течением столичной жизни. Во что же я превратился? В кусок скрюченной проволоки с человеческой головой», – так думал он, глядя на себя в зеркало, и потоки ярких картин успешной жизни пронеслись перед его застывшим взором. Он всматривался в свои запавшие, ожесточенные глаза, точно престарелый чемпион, взгляд которого случайно наткнулся на медали – свидетельства былой славы, усугубляющие горечь теперешней немощи.
– Ну что, позанимаемся немного?
Голос Шуры, показавшийся еще более хриплым, чем обычно, оторвал его от размышлений. Смысл слов не сразу дошел до его помутневшего сознания, похожего на компьютер, запущенный на перезагрузку. Когда же парень понял крамольный вопрос, глаза его еще больше округлились, и возникло непреодолимое желание огреть стоявшего человека костылем.
– Не переживай, ничего страшного не произойдет, – успокоил Шура, который, вероятно, понял смуту в душе своего подопечного, – ты ведь сидишь за столом. Так что давай попробуем посидеть тут.
И с этими словами Шура прошел в угол комнаты и взял несколько плотных подушек и валиков разных размеров.
– Ты уверен, что это мне нужно? – неуверенно и робко спросил Лантаров, – мы ничего не повредим? Может, мы попробуем сделать это завтра?
– Завтра всегда останется в будущем и никогда не наступит. Для многих людей даже маленькое действие оказывается невозможным из-за этого. Но все, что мы должны совершить в жизни, мы должны сделать сегодня.
После этих слов Шура стал укладывать подушки. Затем он осторожно усадил молодого друга на вымощенное ими место так, что тот опирался на стену практически ровной спиной. Устраивая больного, он несколько раз заботливо осведомлялся, уютно и не больно ли ему.
– Помнишь, Кирюша, я говорил тебе о четырех краеугольных условиях исцеления? – Шура опустился рядом с Лантаровым на корточки и потирал руки.
В ответ молодой человек только промычал что-то невнятное. Положение тела было для него непривычным, и он напряженно ожидал появления боли.
– Тогда я повторюсь. – Шура произносил слова медленно и спокойно, глядя Лантарову прямо в глаза. – Это очень важно, потому что настоящий эффект от тех или иных действий будет лишь тогда, когда у тебя появятся глубокая вера и четкое намерение. Они же – плоды знаний. Итак, во-первых, мы должны правильно питаться и уже встали на этот путь. Во-вторых, мы должны позитивно мыслить и постепенно приближаемся к этому.
Лантаров неожиданно застонал не столько от боли, сколько от ее предчувствия, и стал сползать вправо по стене.
– Тебе больно?
– Да нет, – промычал Лантаров напряженно, – как-то мне неприятно и непривычно – я не могу удержать свое тело.
Шура неспешно и осторожно возвратил его туловище на прежнее место и продолжил тем же спокойным, убедительным тоном:
– В-третьих, мы должны двигаться, обеспечивая здоровую жизнь нашего тела и правильную циркуляцию энергии в нем. Пока мы отодвигаем этот важнейший принцип, но ведем активную подготовку к его внедрению. И наконец, в-четвертых, мы должны правильно дышать, насыщая тело праной.
«Чем-чем?» – хотел было спросить Лантаров, уловивший только последнее слово, но промолчал. Ему требовалось немало усилий, чтобы сидеть в одном положении. Шура же продолжал объяснять:
– Дыхание связывает невидимой нитью наше биологическое тело и духовную природу. И дыхание, которое мы будем практиковать, называется пранаяма. Оно воздействует на наши эфирное и астральное тела. Вообще-то, регулярное использование таких упражнений позволит развить способности интеллекта к концентрации, а это крайне важно для нашего дальнейшего продвижения к здоровью…
«Ну и туманно же он выражается», – мелькнуло у Лантарова, который постепенно и даже незаметно для самого себя настраивался на волну Шуры, все чаще воспринимая его как наставника.
Прошло не менее часа, прежде чем с помощью Шуры Лантаров освоил несколько на первый взгляд нехитрых дыхательных упражнений. Сначала Шура учил его ритмично выталкивать порции воздуха через нос посредством резкого напряжения живота, приговаривая, что это шикарный гидравлический массаж мозга, который он проделывает изнутри.
– Кирилл, это одна из основополагающих очистительных практик тела, – объяснял ему Шура по ходу обучения, – из тех, что мы уже с тобой начали изучать раньше. Помнишь тратаку? А эта называется капалабхати. Хотя можешь не запоминать – это не столь важно. Если она выполняется правильно, то способна менять даже наше эмоциональное состояние, настроение.
Лантаров хотел спросить как, но Шура опередил его.
– Дыхание – это наш природный барометр. В стрессовом состоянии у нас «перехватывает дыхание», а когда мы умиляемся от счастья, то наоборот, дышим легко, ровно и глубоко. Так вот, возможен и обратный процесс. Мы контролируем дыхание, концентрируемся на определенных способах и получаем совершенно ожидаемое состояние сознания.
Затем Шура показал, как правильно выполнять упражнение под названием «Кузнечные меха», когда надо было предельно быстро вдыхать воздух носом и так же быстро выдыхать. У ученика очень быстро закружилась голова, потемнело в глазах, и он потерял бы сознание, если бы Шура не остановил его. Затем дошли до задержки дыхания на вдохе, выполнив лишь несколько коротких попыток. Наконец учитель заставил вообразить себя живым акустическим резонатором и с закрытым ртом пропеть несколько раз звуки «А», «О», «У» и «М». У Лантарова ничего не выходило, кроме болезненного дребезжания и щекотания в гортани. Ему это упражнение особенно не нравилось из-за несвойственного напряжения и возникновения от вибраций внутри отвратительных ощущений. Но Шура мягко настаивал и уговаривал его пробовать ради возвращения телу былого здоровья. Учитель и сам много раз повторял звуки, утверждая, что таким образом производится важный вибрационный массаж эндокринных желез. Лантаров же от этих внешне простых наставлений и упражнений совершенно выбился из сил; ему было лень напрягать тело, не нравилось производить любые усилия, и совсем уж выводило из себя мучительное повторение чего-либо. С куда большим удовольствием он наглотался бы горьких таблеток и откинулся бы на мягкой кровати без движений. Но тут, в лесу, определенную стимулирующую роль играло то, что не было нигде мягкой кровати, не было других людей и вообще не было никаких отвлекающих событий, которые были бы способны переключить его внимание на какой-либо предмет. Шура же в такие моменты становился непреклонен, и больной выполнял все указания механически, не признавая, правда, что эти упражнения способны как-то помочь ему. Они казались ему не столько мистикой, сколько выдумкой полоумных дикарей.
Наконец на лице Шуры отразилось удовлетворение проделанной работой, и он похвалил выдержанного ученика.
– Просто чудно! Ты замечательно выполнил дыхательные упражнения. И скоро сам заметишь их эффект.
– Да ну, – отмахнулся Лантаров, – ерунда это какая-то. Ума не приложу, какая польза может быть от этой дурни.
– Не скажи, – решительно не согласился Шура, – при помощи пранаям наша энергетическая конструкция как бы закрепляется, становится нерушимой. Мы учимся контролировать дыхание, а приобретаем уникальный бонус – способность контролировать эмоциональное состояние, концентрировать мозг. Но, конечно, если ты не будешь относиться к делу с предельной верой в его ценность, для целебного действия потребуется в два раз больше времени.
– А почему ты называешь это пранаямой? И еще ты сказал: «Насыщать тело праной»…
– Ага, – обрадованно воскликнул Шура и с энтузиазмом сжал поднятый на уровне плеча кулак, как боксер перед рингом, – запомнил! То-то же! И в пассивном режиме информация закрепляется в голове.
Отшельник впервые за этот день ласково улыбнулся молодому другу и стал объяснять так увлеченно и проникновенно, что и Лантаров заслушался. Он не верил, но все это звучало, как хитроумная сказочка для взрослых, и даже напряжение и тупая боль внизу застывшей спины куда-то улетучилась.
– Смотри, Кирюша. Великий Творец, можешь называть его Богом или Природой, окружил человеческую душу тремя оболочками. Первая – идея, ее мудрецы называют каузальным телом. Вторая – тонкое астральное тело – в нем как раз расположена и «живет» наша ментальная и эмоциональная система. И наконец, грубое физическое тело – то, что мы ощущаем, можем видеть и потрогать руками. Так вот астральное тело – это и есть наша прана, жизнетроны. То есть, атомы и электроны, которые заряжены нашим намерением, мыслью. Вот почему мудрецы окрестили прану творческой жизнетронной силой, называя ее разумной энергией – в отличие от слепых атомов.
– Хммм, – Лантаров покачал головой, не зная, как реагировать на сказанное, – а откуда у тебя такая вера в то, что это правда?
– Я прочитал это во многих книгах разных авторов, которые жили в разные времена. Все они говорят об одном и том же. Самое интересное, что мудрецы Востока утверждают то же самое, что святые западной культуры. А о пранаяме один восточный мудрец по имени Патанджали написал еще приблизительно за четыреста лет до рождения Христа. И он обозначил ее как один из восьми элементов йоги – универсальной системы, с которой я хочу тебя познакомить чуть позже. Когда позволит твое физическое состояние.
Лантаров промолчал, не зная, что сказать – его аргументы исчерпались.
– Я бы, возможно, не проникся такой нерушимой верой, – добавил на всякий случай Шура, – если бы на себе не убедился, что все это действует. Отменно! Безотказно, как часовой механизм! Как самый справедливый закон жизни!
Лантаров не мог не признать, что предложенная система Шуры приносит результаты. Ему становилось легче с каждым днем. Шура как-то сказал ему:
– Однажды, когда я сильно болел, то вычитал такое правило, которое взял за основу. Оно гласит: «Работай усердно, и произойдет очищение. Не нужно привносить свет, он раскроется внутри тебя». И мне это правило помогло выжить.
Лантаров сначала позабыл об этом правиле, но позже, в один из дней, когда они вместе с Шурой выполняли дыхательные упражнения в специальной комнате, его взгляд наткнулся именно на эти слова на одном из плакатов. Ниже стояла краткая подпись: «Свами Шивананда».
6
«Качество жизни, качество жизни… Тьфу… Слова какие-то туманные. Кто скажет, что у меня не было качества жизни?! Да оно было на порядок круче, чем у этого снежного человека! Кому, ну, кому нужно это монашество? Пещерный аскетизм в качестве масла на бутерброд? А за этим аскетизмом скрывается непроглядная дремучесть и тупой отказ от жизни. Разве это его качество и стремление быть вечно молодым могут сравниться хотя бы с одним днем моего качества? Да никогда! Уж лучше прожить год на всю катушку, чем пятьдесят в пещере», – так думал Лантаров, оставшись один в заметенной снегом хижине.
Шура целый час в монотонном темпе, без минуты отдыха, как маленький, живой экскаватор, работал с лопатой, чтобы обеспечить выезд машине – какое-то неотложное дело возникло у него за пределами лесного царства. Краем уха Лантаров слышал, что Евсеевна попросила его приехать. Затем Кирилл долго наблюдал за его работой из окна, не переставая думать о том, что совершенно не понимает этого нелюдима. И, скорее всего, никогда не поймет. А этот Шура, наивный, думает, что поставит его на ноги и обретет ученика или апологета своего невнятного учения. Нет, это какое-то искусство для отмороженных. Для чудаков, которым подходит это заумное и ненатуральное, как говорит Шура, философско-созерцательное отношение к жизни. Все эти древние, крестьянские мысли о натуральном хозяйстве, пчелах, лохматой собаке, деревьях, речке с кристально чистой водой неподалеку и какой-то античной Евсеевной не вызывали у него ни энтузиазма, ни живого интереса, когда об этом заговаривал Шура. Это был другой, неведомый и пугающий пустотой и тишиной, тошнотворный мир. Шура радовался обширному пространству, убеждая, что он хозяин и этого леса, и неба, и звезд, у него же, Лантарова, это пространство вызывало лишь недоверие и страх. Тишина, которую боготворил Шура, выводила его из себя или ввергала в жуткое оцепенение.
Да, он уже признавал благотворное воздействие чистого воздуха, целебные свойства многих предложенных лесным жителем упражнений. «Смотри, как спокойно и размеренно, по часам Вселенной, течет тут время. Когда ты увидишь, как изменяется одна только природа, понаблюдаешь за ней, будто в замочную скважину, тогда осознаешь совершенство мира и его Творца, примешь мысль, что нет на самом деле ни времени, ни пространства», – говорил ему Шура с такой одухотворенной улыбкой, словно каждая клеточка его души улыбалась. А вот Кириллу в это время приходили крамольные, стрекочущие, как назойливые кузнечики, мысли, что он теряет дни и месяцы. У него возникали видения совсем иного плана: мерещилось вульгарно двигающееся женское тело, запахи дорогого виски и импортных сигарет, звуки набирающей скорость машины. Ему даже киевский смрад центральных асфальтовых артерий был дороже и ближе этого бесконечно мрачного одинокого леса. «Превратился в настоящего оборванца, быка колхозного. А нормальные пацаны в это время тусуются, потягивают дорогой коньячок и обнимают роскошных баб, разъезжают на шикарных тачках по Киеву, и в карманах у них совсем не пусто», – кружилось у Лантарова в голове, пока Шура толковал о пользе чистого сознания.
И все-таки, не все ментальные инъекции егеря пролетели мимо сознания Лантарова. Какой-то частью себя, вероятно, той, что оставалась закованной в звенящие цепи недуга, он чувствовал, что непостижимый обитатель лесного царства познал нечто такое, что ему не открывается. И что преодолел он притяжение тех земных стереотипов, которые еще цепко удерживают его, Лантарова. Былой городской гуляка даже готов был признать, что где-то завидует этому мировоззрению, но принять его не мог. Он ощущал, что в его юной голове стали происходить первые тектонические сдвиги и действие их заключалось в изменении отношения к некоторым воспоминаниям. Как если бы кто-то рассеивал былой фокус внимания и наводил новый, обращая внимание на иные детали, которые раньше казались не важными.
7
Чем больше Лантаров наблюдал за лесным чародеем, чем больше вникал в его ненаучную, противоречивую космологию и становился невольным участником аскетических монашеских ритуалов, тем более попадал под магическое обаяние тайны. Он не понимал механизма воздействия на человека этой подозрительной системы, декорируемой заманчивыми философскими лозунгами и языческими атрибутами. Но городского жителя Шура впечатлял все больше, он эпатировал своей небывалой, неземной умиротворенностью, извечной сосредоточенностью на непостижимых вещах и какой-то непрошибаемой отстраненностью от всего материализованного мира. Ошеломленный, Лантаров нехотя вынужден был признать: этот механизм работает! Это походило на действие ультразвука, высокочастотные колебания которого он не улавливал, зато мог видеть результат. Порой ему казалось, что Шура постиг некие священные таинства, секреты древних волхвов и не только чувствовал их природу, но владел в совершенстве каким-то упоительным волшебством, скрытым от всех окружающих.
В Лантарове по-прежнему боролись два противоборствующих ощущения. Находясь с Шурой, он поддавался его мягкому, источаемому открытым сердцем воздействию. Но, оставаясь наедине с собой, он умирал от скуки, маялся, не в силах заставить себя делать что-то полезное. Несколько раз в день он брал в руки то одну, то другую книгу, но уже через несколько минут ловил себя на отсутствии всякой мысли при механическом, машинальном движении глаз по тонким, нескончаемым цепочкам из букв. Случалось, он часами тоскливо глядел в окно, наблюдая, как клыкастый охранник степенно бродит по двору, обнюхивает всякие предметы, лижет снег или просто лежит на нем, тускло глядя в пространство. Однажды, когда Тёма намеревался вырыть яму, он, вспомнив, как ругал собаку за такие проделки Шура, грозно постучал в окно и пожурил его пальцем. Пес остановился, внимательно и пытливо взглянул человеку прямо в глаза, отчего Лантарову стало не по себе: животное всматривалось угрюмо и тяжеловесно, подобно наглому, подвыпившему босяку на вокзале. Затем, что-то заключив для себя, продолжило рытье, уже не обращая никакого внимания на человека. Иногда Лантаров брал на руки кота и гладил внешне податливое, но неприручаемое животное, рассматривая его или дергая за усы, пока оно, улучив момент, не сбегало. Казалось, в кота встроен уникальный механизм, благодаря которому он только созерцает мир, контактируя с ним как можно меньше. Порой Лантарову мерещилось, что кот, взирающий тусклым, немного насмешливым взглядом, смотрит на него из иного мира. И этим он был схож с Шурой. Лантаров впервые открыл для себя мир животных – параллельный, не пересекающийся с человеческим. Когда он наблюдал, как неподвижно застывший, превратившийся в плюшевую игрушку кот расслабленно и беззаботно сидел на подоконнике, с проказливо-пытливым выражением созерцал происходящее за окном, он готов был поклясться, что у животного есть душа.
Шура был непрестанно чем-то занят. У него всегда были планы на весь день, но выполнял он их не спеша, со спокойным пристрастием, достойным Диогена, как известно, способного с одинаковым упоением загорать на солнце и сочинять трактат «О добродетели». Казалось, ничто в мире не беспокоит Шуру и не может оторвать его от размеренного движения в неведомом Лантарову направлении. Когда он находился в доме, то либо занимался в своей маленькой комнатке, либо писал и читал, сидя за столом, не обращая внимания на происходящее вокруг.
Поражал Шура и невиданным здоровьем. Однажды ранним утром, когда Лантаров отправился в уборную и заметил, что Шура не спит, он заглянул в маленькую комнатку и оторопел: при свете свечи хозяин дома неописуемым образом закинул обе ноги за голову и стоял на полу на одних руках. Похожий на большого, уродливого паука человеческих размеров, он напряженно и все-таки спокойно дышал глубокими и протяжными вдохами и выдохами. Лицо у занимающегося оставалось непроницаемым, как будто он натянул на себя маску из китайского театра. Только через полминуты Шура беззвучно расплелся и принял нормальный облик. После чего совершенно безмятежно, будто только что проснулся, произнес своим хрипловатым, приветливым голосом:
– Привет! Присоединяйся!
– Да ну, – отмахнулся Лантаров, – что ж я буду тут делать со своими костылями?
– Подышим, – сказал Шура просто, но затем, подумав, добавил: – Это напрямую связано с твоим исцелением.
«Как это может быть связано с моим исцелением? Бред какой-то…» – подумал Лантаров раздраженно.
– Нет, я уж лучше попозже. Еще не проснулся. – И с этими словами он собрался тихо ретироваться, но вдруг разглядел в полутьме сидящего рядом кота. Он чуть не присвистнул.
Тусклый, бледный свет свечи выхватывал из полумрака только контуры животного – кот казался вычурно нереальным существом, демоном, выплывшим из потустороннего мира поглазеть на этого чудаковатого обитателя.
– А кот-то тут зачем? – не удержался Лантаров.
– Ждет завтрака, – засмеялся хозяин дома. – Гипнотизирует меня своим присутствием. И, ты знаешь, я со временем сдаюсь…
И Шура, как ни в чем не бывало, продолжил свои занятия, начав завязывать в узел свои конечности.
Сначала Лантаров полагал, будто Шура ведет праздный образ жизни, занимаясь лишь собой, подчиняя жизнь своему незыблемому правилу, всему тому, что он называл: «укреплением духа и тела» и «развитием сознания». Он, правда, давно приметил, что хозяин дома каждое утро систематически садится за письменный стол и что-то почти непрерывно записывает в толстую тетрадь. Или просто читает, то и дело что-то помечая в книге цветными карандашами или выписывая из нее в разные, такие же увесистые, как и тетрадь, блокноты. Когда за ужином он невзначай спросил его об этом, выражение лица Шуры на мгновение показалось озадаченным, а затем он с улыбкой стал рассказывать. Оказалось, что он официально работает в лесничестве, занимаясь чисткой леса, подкормкой местной живности, засадкой вырубок и прочими задачами лесного хозяйства. Он, правда, тут же добавил, что принципиально не принимает участия в организации охоты, считая убийство беззащитных животных самым постыдным для человека делом. Попутно же занимается выращиванием хвойных деревьев, которые пользуются хорошим спросом у владельцев домов и приусадебных участков – у Шуры с некоторых пор уже целое зеленое хозяйство. А еще выступает помощником Евсеевны, которая знает толк в разведении цветов и содержит солидную пасеку, получив лицензию на производство редких, ценных и довольно дорогостоящих продуктов.
– Так у тебя, выходит, тут доходное предприятие? – по-деловому заметил Лантаров, уже готовясь подсчитать прибыли своего товарища. Не из зависти, а из чистого любопытства, по машинальной привычке, которая развилась у него от долгого общения с дельцами.
Шура добродушно усмехнулся.
– Могло бы быть доходным, – охотно объяснил он, – но я не бизнесмен. Не люблю работать ради денег. Только ради удовольствия. Знаешь, как приятно наблюдать, как к нашему двору, возле которого я соорудил место прикорма, вплотную подходят олени…
Но Лантаров увлекся подсчетами и перебил говорившего. Олени ему были неинтересны.
– Слушай, но все равно, ты ведь легко мог бы купить компьютер, телевизор, стиралку, чтобы не маяться стиркой вручную… Верно? У тебя хватило бы денег?
Лантаров сам не замечал, как загорались его глаза при одной мысли о деньгах. Он заметил, что Шура сказал «к нашему двору», но эта фраза тотчас улетела куда-то в подсознание, тогда как слово «деньги» породило уйму доминирующих ассоциаций.
Шура же, напротив, тотчас сник, когда понял, что рассказы о природе и животных так далеки от восприятия этого молодого человека, как звезды от планеты Земля.
– Да, мог бы, – ответил он просто, – но зачем мне это? Холодильник – согласен, летом бывает полезен, сохраняя мое время. Да и то, сказать честно, он мне почти не нужен – я купил его только год тому. Не знал, куда потратиться, вот и прикупил, чтобы электрочайнику было тут не скучно. Но и сейчас холодильник мне больше мешает, ведь я не храню приготовленную пищу дольше одного дня. А летом вообще неделями не готовлю – всего свежего и зеленого предостаточно. Стиральная машина, может быть, мне и пригодилась бы. Но нужно проделать скважину для воды и провести ее в дом. Это отвлечет слишком много энергии. Кроме того, для стиралки необходимо использовать порошок, а я давно отказался от этого современного чуда. Как и от всякой синтетики – в пище, одежде и всем прочем. Ты, верно, заметил, что у меня даже посуда деревянная. А стирать я с солдатских времен привык руками – мылом и щеткой. Быстро, надежно и независимо от причуд техники. Телевизор и компьютер мне попросту не нужны – это лишние раздражители, которые делают мозг беспокойным, а жизнь – суетливой. Когда-то у меня был компьютер, да отдал его Евсеевне. А добрый молодец Владимир, сын Евсеевны, его запросто пропил… Сама жизнь подсказала, что мне такой аппарат не нужен.
Лантаров был озадачен этим добровольным отказом от благ цивилизации.
– Послушай, Шура, но тебе же надо как-то рекламировать свою продукцию – в интернете, например?
– Нет, – убежденно ответил отшельник, – совсем не нужно. Это уже было бы коммерцией и требовало бы усилий для расширения предприятия. И тогда бы не мое хозяйство работало на меня, а я – на него. Я бы находился в зависимости от спроса. А так я имею только необходимый минимум. Даже больше, как видишь – купил же холодильник, который мне в принципе не нужен.
– Но все равно, как ты успеваешь выполнять столько работ?
Шура потер ладонями и возвел глаза к потолку, как будто намеревался вычитать оттуда подсказку.
– Для начала – никуда не спешу. Не я для работы, а работа для меня – вот мое правило. Распределяю усилия, чтобы не уставать. Нельзя позволять загонять себя ради денег или мифических достижений. А работаю только для наслаждения. Приучил себя рано вставать, в половине пятого утра. И ложиться в восемь – половине девятого. Есть, правда, секрет. – Лантаров при этих словах приоткрыл рот и подался вперед, опершись руками о скамейку. Ответы приводили его в такое недоумение, что он даже забывал о боли и необходимости всегда думать о щадящем положении своего тела. Шура же заговорил заговорщически, и молодой человек так и не понял, серьезно это сказано или в шутку. – Я выучил закон сохранения энергии, научился ее накапливать и рачительно использовать – не распыляться. Заметил – я утро использую исключительно для нематериального? Для размышления, получения знаний, записей. И никогда – для денег. А энергия – это, Кирилл, то добро, которого Бог каждому отмерил сполна. Но многие просто рассеивают ее в разные стороны, а затем падают, обессиленные. Но каждый человек обязательно должен трудиться, что-то производить полезное. Как говорится, делать богоугодные дела. Это, кстати, напрямую связано со здоровьем…
– Вот-вот, – подхватил Лантаров, – я, когда наблюдаю за тобой, думаю, что ты занимаешься исключительно своим здоровьем.
– Шутишь?! – у него на лице появилось слабое подобие удивления. – Разве можно жить только для здоровья? Это же форменный маразм! Абсолютно бессмысленно для разумного существа! Наоборот, это здоровье нам необходимо для жизни. Посмотри, как правильно организованы пчелы или муравьи – все их действия предельно сконцентрированы. Ну, а когда приходит час исчезнуть, они уходят молча и достойно. Людям следовало бы учиться у природы. А здоровью я уделяю время потому, что у меня с медициной нелады – привык полагаться на себя. Да и приятно чувствовать себя здоровым. И, главное, это необходимо для качественной реализации себя как развитой земной сущности.
– Это как? – Лантаров в недоумении сложил брови полумесяцем.
– Помнишь, я говорил тебе о миссии каждого земного обитателя. Фактически без миссии наше пребывание тут, в этом мире, не имеет смысла.
– А-а, – протянул Лантаров, – я-то вначале подумал, что ты удалился в лес… ммм… из протеста или… – тут Лантаров немного помедлил, – из вредности. Ну, чтобы создать какое-нибудь альтернативное учение о здоровье. Я слышал, был такой мужик нечесаный и босоногий, проповедовал, у меня соседка в эту секту ходила.
Шура громко и раскатисто рассмеялся, впервые так явно выражая эмоции.
– Ну и что ж, соседка? Оздоровилась?
– Да вряд ли… Чего-то там обливалась, да видно, мозги себе простудила… Помню, болела чем-то долго…
Шура вдруг посерьезнел, черты его лица стали ярко выраженными.
– На самом деле, все учения давно созданы. Еще пару-тройку тысячелетий тому назад. На долголетии мы с тобой уже вроде бы поставили точку: не важно, сколько ты, в конце концов, проживешь лет. На мировой системе координат какие-то сто лет отдельного человека – меньше точки. Важно – что ты в этой жизни успел сделать. Можно прожить тридцать три и оставить потомкам по себе божественный свет надежды, а можно дожить до восьмидесяти семи и дослужиться до генерала, как, к примеру, основатель и главный надсмотрщик сталинских гулаговских лагерей, не помню, как его… – Шура, скривившись, махнул рукой, а затем, сосредоточив лицо, добавил: – Но, можно вообще прожить жизнь растения…
– Ну да ладно, шут с ним, с лагерным. Первым ты, конечно, Иисуса вспомнил. Но ведь не всем выпало быть святыми!
– Что значит: выпало – не выпало?! Я такого слова не понимаю и не принимаю. Каждый из нас сам решает, чем жить, каким смыслом наполнить пребывание в мире. Вся наша жизнь – нескончаемая серия испытаний, возможностей и открывающихся шансов, результатом которых становится осознание и исполнение миссии. Правильно, не всем быть святыми. Но избрать созидательный путь, который указывает свободный, не скованный дурными стереотипами разум, можно всегда.
