Вадим Поситко
На острие меча
Глава 5
Темные воды понта ласково плескались о борт корабля. Шторм закончился, в прозрачно-голубом небе ярко светило солнце, и только изрядно вымотанные люди, вповалку лежавшие на настилах носа и кормы, являли собой живое свидетельство того, что совсем недавно здесь бушевала стихия.
Все утро команда отважно боролась со шквалистым ветром и противостояла коварным волнам, то обрушивавшим на судно холодные массы воды, то норовившим завалить его на бок и пустить ко дну. Однако моряки действовали слаженно и решительно, капитан оказался опытным мореходом и, по всей видимости, превосходно знал непредсказуемость местных вод. Как только стало очевидно, что шторма не избежать, были убраны оба паруса, груз в трюме укрепили, чтобы он не сместился, когда корабль начнет швырять по волнам, задраили весельные гнезда. Все эти действия, включая мужество экипажа, и позволили кораблю выстоять…
Кезон стоял у форштевня и вглядывался в горизонт. Где-то там, за чертой слияния неба и моря, была земля. Со слов Эвмена, их сильно снесло к северо-востоку, в воды, которые контролировал флот Боспора, и существовала большая вероятность того, что они наткнутся на патрульные корабли. Последствия такой встречи трудно было предугадать, поскольку, опять же со слов купца, в настоящее время и Херсонес, и Византий находились с Пантикопеем не в самых лучших отношениях.
Расчетливый грек в свое время сделал все возможное и невозможное, чтобы обезопасить свой груз, и, на взгляд Кезона, весьма в этом преуспел. Начал он с того, что по броской цене купил боевую бирему, которые уже давно не использовали по назначению, и модернизировал ее – убрал нижний ярус для гребцов, увеличив таким образом место под товары. Затем нанял опытного капитана и два десятка профессиональных воинов, к которым добавил из числа своих людей пятерых хорошо обученных лучников. С капитаном он не прогадал, так как тот сразу же проникся новой идеей и внес личный вклад в переоборудование судна. По примеру больших кораблей, предложил установить в носовой части дополнительную мачту, парус которой не только увеличил бы скорость их детища, но и улучшил его маневренность.
Разумеется, затраты на содержание такого корабля были немалыми (приходилось платить охране и содержать гребцов), но Эвмен с лихвой компенсировал их тем, что сумел значительно увеличить товарооборот. К тому же товары его были негромоздкими и специфическими: ткани, кожи, посуда, оружие. Теперь его чудо-бирема, с гордым названием «Олимпия», курсировала между Византием и Херсонесом, как шустрая неуловимая рыбка. Она успевала выгрузить товар и вернуться в порт приписки, тогда как неуклюжие и медлительные торговые корабли конкурентов только приползали в пункт назначения. Ну и, конечно, безопасность. Обнаглевшим за последние два года таврийским пиратам «Олимпия» явно была не по зубам.
Все это Кезон узнал от самого Эвмена, расписывавшего достоинства своего судна с такой любовью, точно речь шла о дорогой его сердцу женщине. Дородный и холеный грек с радостью согласился взять на борт прибывшего издалека «сирийца», путешествие с которым обещало не быть скучным. Помог устроить на идущий в Томы корабль и его товарища.
Уже в первый день плавания они стали закадычными друзьями. Потягивая разбавленное вино, грек с жадностью истинного торговца слушал рассказы о странах, в которых успел побывать его пассажир, расспрашивал о рынках и товарах, цокал языком и качал головой. Его любознательность Кезона забавляла, и он с охотой делился с ним всем, что вынес из своих странствий. Умалчивал только об одном – по какому делу направлялся в Херсонес. Торговец не имел привычки лезть в чужие дела, и Кезона это устраивало.
– Да, потрепал нас Эвксин знатно! – услышал он за спиной голос хозяина судна. – Разминается, видать, перед будущими штормами.
Кезон обождал, когда грек встанет рядом, и только тогда заговорил с ним:
– Надежный у тебя корабль, Эвмен, но я уже не прочь ощутить под ногами землю. Не знаешь, как долго еще нам болтаться в море?
– Капитан говорит, что при хорошем ветре не меньше дня.
– Такая его уверенность радует. Тем более что ветер, как я вижу, попутный.
И действительно, увлекаемая пузырями парусов, «Олимпия» резво неслась на запад. Кормчие возвращали ее на прежний курс, и возвращали, повинуясь не только приказу капитана, но и собственному нетерпению, которого и не пытались скрыть. За ним стояло единственное и общее для всех желание – быстрее убраться из здешних небезопасных вод.
– Я думаю, боги послали мне знак, – благоговейно произнес Эвмен, – и этот шторм был их предупреждением.
– И что теперь? – поинтересовался Кезон. – Свернешь торговлю?
– На этот сезон, да. И дома дел хватает.
– Тебе виднее. Но я бы тоже рисковать не стал.
– Никто и не рискует. Зимой по Эвксину не ходят, опасно.
Кезон усмехнулся:
– То-то я смотрю, ваш понт не такой уж и гостеприимный!
Грек посерьезнел, приложил пальцы к губам.
– Ты осторожнее со словами, уважаемый. Море таких шуток не любит.
И словно подтверждая его слова, на горизонте всплыла полоска земли, а следом, будто вынырнув из нее, возник пока еще плохо различимый по цвету парус. Он быстро приближался, двигаясь им наперерез.
– Земля! Корабль! – запоздало выкрикнул проревс – матрос, в обязанности которого входило первым оповещать о встречных судах.
Между тем парус увеличивался в размерах, и скоро стало очевидно, что их два, кроваво-красных, туго наполненных ветром. Кезон приставил ладонь ко лбу, всмотрелся – яркое солнце отражалось от водной глади, слепило глаза – и разочарованно покривился.
– Не могу разглядеть эмблему на флаге, – сказал он, обращаясь к Эвмену.
Тот, не менее пристально следивший за приближающимся судном, неуверенно пробормотал:
– Кажется, это пентера. И, вероятнее всего, боспорская.
– Все на весла! – отдал команду капитан, и «Олимпия» ожила.
Гребцы загремели уключинами и деревом, послышались нервные голоса, и вскоре оба борта биремы напоминали ощетинившегося иголками ежа. Ощетинились копьями и выстроившиеся на мостиках носа и кормы воины охраны. Глядя на них, Кезон мрачно ощупал свой кинжал. Слабое оружие в серьезной схватке, но уж лучше такое, чем вообще ничего. Он повернул лицо к греку.
Тот стоял, нервно вцепившись в фальшборт, и скрипел зубами:
– Принес их Борей на нашу голову! За что мне это?!
– Так, может, все еще обойдется? – осторожно заметил Кезон, сам не особо веря в то, что говорит.
Эвмен отрицательно мотнул кучерявой головой.
– Не обойдется. Смотри, как летит! Ну, прямо ястреб на добычу!
Пентера, вспенивая воду, уверенно шла на сближение. С ее борта прозвучал высокий и грозный рев трубы, полетел над морем и растворился в прозрачном воздухе, наполнив его тревогой и безысходностью.
– Требуют остановиться! – прокричал с кормы капитан.
– Не дождутся! – со злостью бросил торговец и с удивительной для своего немалого веса прытью поспешил к нему. Катастрома между скамьями гребцов жалобно заскрипел под его сандалиями.
Кезон остался на месте. Его пальцы непроизвольно сжались на рукояти кинжала, глаза сузились, сосредоточившись на чужом корабле, но сознание оставалось ясным, а расчетливый ум уже вырабатывал возможные варианты действий на ближайший час. Впрочем, вариантов было немного: сражаться и умереть либо позорно прыгнуть за борт и утонуть в бездонных водах Понта Эвксинского. В любом случае конец был один – смерть. Вот только смерть с оружием в руках выглядела предпочтительней, поскольку именно такая была достойна мужчины.
Тем временем пентера продолжала пенить воду и уверенно сокращать расстояние, но и «Олимпия», подталкиваемая веслами, заметно ускорила свой ход. Их разделяло не больше стадия, когда рев трубы во второй раз разорвал пространство. Рядом с Кезоном кто-то громко выругался:
– Дунул бы лучше себе в ухо, осел!
Ему ответил дружный хохот. А Эвмен с кормы поддал жарку:
– Парни, покажем этим боспорским задницам, где живут рыбы!
«А я бы попробовал оторваться», – пронеслось в голове Кезона, и капитан словно услышал его мысли.
– Налегай! – прогремел над кораблем его голос. – Если дорожите жизнями, гребите живее, мать вашу!
Дважды повторять ему не пришлось; гребцы с удвоенной силой навалились на весла, и бирема буквально воспарила над морем. И все-таки, чтобы значительно оторваться от боспорского корабля, этого оказалось недостаточно. Тот заметно настигал, все так же шел наперерез с нарастающей скоростью. Два ряда весел с каждого его борта ритмично буравили темную воду понта, оставляя на ней белый пенистый след. Расстояние сокращалось, и уже можно было разобрать на змеевидном флаге главной мачты золотое изображение трезубца. Последние сомнения насчет принадлежности пентеры, если у кого и оставались, были окончательно развеяны.
– Забирай влево! – скомандовал капитан.
Кезон увидел, с каким рвением кормчие припали к рулевым веслам, как вздулись мускулы на их обнаженных руках, исказились от напряжения лица. «Олимпия» стала послушно отклоняться в сторону открытого моря, но и на вражеском судне, заметив ее маневр, принялись соответственно менять курс. Начиналась погоня, и неизвестно, кто вышел бы из нее победителем, если бы с пентеры, предупреждая окончательный разворот беглеца, не дали залп из баллист.
Одно из ядер достигло цели и в щепки разнесло рулевое весло у самой лопасти. «Олимпия» судорожно всколыхнулась и на какое-то время потеряла управление.
На корабле противника дали сигнал к атаке.
Понимая, что схватки не избежать, Кезон обнажил кинжал и огляделся. На корме спешно меняли вышедшее из строя весло и разжигали жаровню. У хитрого грека, оказывается, на такой случай был заготовлен сюрприз, и Кезон в очередной раз подивился его изобретательности. Лучники опустили наконечники стрел в пламя, и промасленная ветошь на них вспыхнула. А уже в следующее мгновение в сторону пентеры полетел рой несущих огонь стрел. Большинство из них упало в море, и Эвмен в сердцах плюнул прямо на палубу. За первым залпом последовал второй, более прицельный и более удачный. Две стрелы вонзились в борт корабля, а две прошили его артемон.
Боспорцы ответили: небольшие свинцовые ядра раскрошили несколько весел правого борта «Олимпии» и пробили надпалубное ограждение кормы. Капитан бросился оттаскивать покалеченного кормчего и занял его место. Эвмен взвыл:
– Стреляйте, порази вас гром! Стреляйте!
Лучники, прячась за поднявшими щиты греками, пустили стрелы, потом еще и еще. С палубы пентеры потянулся дымок, вспыхнул малый парус. Однако боспорцев это только озлобило: их баллисты выплюнули новую порцию снарядов, а стрелки послали целый град стрел. Одна из них, прошив горло, пригвоздила к мачте воина, перебегавшего в носовую часть судна. Вероятно, Эвмен послал его к пассажиру, так как активно жестикулировал, пытаясь что-то донести. Кезон даже не стал вникать, что именно: все его внимание было приковано к пришпиленному, точно жучок, человеку, в расширенных глазах которого застыло удивление. Ни боль, ни ужас, а именно удивление. Из открытого рта на подбородок и грудь хлынула густая алая кровь, ноги подломились, обмякшие руки безвольно повисли вдоль тела, разжались пальцы, выронив уже бесполезный меч.
– Берегись!
Кезон оглянулся на крик. Пентера надвигалась на «Олимпию», нацеливаясь обшитым бронзой тараном в ее корму. На мостике, по обе стороны форштевня, сгрудились воины с занесенными над щитами копьями, кто-то из них выкрикивал оскорбления в адрес византийцев. Эвмен не остался в долгу.
– Пусть собаки съедят вашу печенку, а вороны выклюют глаза! – заорал он так, что надорвал голос. – Пусть Зевс пора…
Вошедшее в грудь копье, оборвало его на полуслове. Он рухнул на палубу как подкошенный, широко разбросав руки и ноги. И сразу за этим «Олимпию» сотряс мощный удар.
Кезона отбросило к левому борту, и он сильно ударился плечом. Кто-то завопил, послышался треск ломающегося дерева. Приподнимаясь на локте, он обнаружил, что, падая, выронил кинжал. Рядом его не было. Видимо, отлетел под ногами воинов, ринувшихся на корму, где вот-вот должен был начаться бой. Одного из них пронзила стрела, и он свалился прямо на головы гребцов. Его товарищи, дико крича и потрясая оружием, с ходу влились в самую гущу свалки.
Кезон освободился от сумки с письмом Гипепирии и, не раздумывая, бросил ее за борт. Затем подобрал меч сбитого стрелой наемника и побежал на шум битвы.
Боспорцы уже запрыгивали на площадку и, ступая по трупам, шаг за шагом выдавливали византийцев с кормы. Двоих прижали к фальшборту и добивали мечами, остававшихся теснили к скамьям гребцов. Последние, не имея оружия, с ужасом наблюдали за происходящим; кое-кто, спасая свою жизнь, уже прыгал в бурлящее вокруг сцепившихся кораблей море. В спешке Кезон наступил на руку одного из них. Тот вскинул голову и прошил его обезумевшим взглядом, а мигом позже прилетевшее с пентеры ядро превратило эту голову в кровавое месиво. Ошметки мозга полетели на Кезона; он отшатнулся, едва не оступился, но чудом удержался на ногах. Правда, ненадолго.
– Твари! – прохрипел, падая на него, один из людей Эвмена.
Он вывалился из последнего ряда и буквально придавил его изрубленным телом к палубе. Обездвиженный, Кезон еще успел увидеть, как падали под ударами боспорцев последние защитники «Олимпии», как их капитана проткнули сразу двумя копьями, а он, продолжая рычать и брызгать слюной, снес топором одному из врагов полруки.
Что-то тяжелое ударило Кезона в висок, и он отключился.
* * *
Вода, окатившая лицо, была соленой и отдавала рыбой. Кезон поморщился, с трудом разлепил глаза. Над ним, развязно скалясь, стоял боспорский воин. В руке он держал кожаное ведро, из которого, видимо, и выплеснул на него дурно пахнущую жидкость. Хохотнув, боспорец наклонился, подмигнул и участливо поинтересовался:
– Как тебе, уже легче, засранец?
– Уже легче, – с трудом вымолвил Кезон, но только для того, чтобы не злить его. – Благодарю.
– Чумазый очнулся! – сообщил кому-то воин и пошел прочь.
Сознание возвращалось, постепенно восстанавливая картины последних событий – неожиданных, стремительных, жутких. Кезон пошевелился. В боку кольнуло, а шея затекла так, что любая попытка двинуть ей доставляла боль. И все же он заставил себя повернуть ее, чтобы осмотреться.
Он лежал на широкой сплошной палубе чужого корабля, у главной мачты, несвязанный. Впрочем, такая беспечность победителей имела довольно простое объяснение – бежать-то, по большому счету, было некуда, разве что прыгнуть за борт, но безжалостное море только отсрочит на какое-то время смерть и сделает ее особенно мучительной; сражаться и умереть, захватив с собой пару-тройку жизней, также не представлялось возможным, поскольку не было оружия. Оставалось довериться судьбе и ждать.
Совсем рядом Кезон увидел лежавших у борта пленных из числа команды «Олимпии». В основном это были гребцы и трое или четверо уцелевших в бою моряков. Выглядели они настолько жалко, что разобрать, кто из них кто, было сложно. Но Кезон и не пытался, сейчас его занимало другое: чем он заслужил свое особое положение? Во-первых, его не связали (у других пленных руки были стянуты веревками), а во-вторых, бросили (или уложили) отдельно. Такое внимание к своей персоне он мог объяснить только бросающимся в глаза внешним видом: дорогие сандалии, восточный головной убор, по азиатской моде подстриженная борода и смуглая кожа. Другой причины Кезон пока не находил.
– Откуда ты?! – услышал он резкий, скрипучий голос, неприятно резанувший слух. – Я тебя спрашиваю, олух!
Последовал грубый пинок в бок, тут же отозвавшийся болью во всем теле.
– Из Сирии, путешествую, – кривясь, отозвался Кезон.
– И каким ветром надуло в наши края?
Расспрашивал его высокий крепкий воин, судя по дорогим браслетам на запястьях, офицер.
– Я ученый, изучаю страны, составляю карты.
– Карты, говоришь? – Офицер явно заинтересовался.
– Да, я географ, – кивнул Кезон, хотя это движение и принесло ему новую боль.
– Географ – значит, шпион! – сделал вывод боспорец и вынес свой приговор: – Ладно, полежи пока. В Пантикапее решат, что с тобой делать.
Он удалился, на ходу отдавая распоряжения своим подчиненным, и Кезон еще долго слышал его мерзкий голос. Теперь, когда ситуация прояснилась, у него появилась почва для размышлений, а именно: как в дальнейшем выстраивать свое поведение. Клеймо шпиона – не лучший вариант для пленника. Тем не менее впереди забрезжил слабый огонек надежды.
Кезон облизал потрескавшиеся губы и с искренним сожалением посмотрел за корму корабля, в синюю даль моря. Где-то там, в мрачных водах Эвксина, опускалась на дно пробитая вражеским тараном «Олимпия».
Глава 6
Томы, это же время
В Томы Лукан прибыл во второй половине дня и сразу отправился на поиски постоялого двора. Прежде чем явиться к наместнику провинции, не мешало привести себя в порядок, да и время явно не подходило для аудиенции, которые обычно проводили до обеда. Поэтому, сойдя с корабля, он не стал утруждать себя блужданиями по городу, а выбрал более-менее приличную гостиницу недалеко от порта и въехал со своей скромной поклажей в комнатку на втором этаже. Чуть позже служанка принесла ему ужин и таз с подогретой водой – именно то, в чем он нуждался больше всего. Умывшись и перекусив, Лукан с наслаждением вытянулся на набитом соломой тюфяке и попробовал заснуть. Все-таки, что бы ни говорили его друзья и родственники в Риме, а путешествия имели и свои приятные моменты.
Воображение перенесло его в Византий, в тот день, когда он расставался с Кезоном. Расставался, возможно, навсегда. Почему «возможно»? События, в которые волею судьбы он был вовлечен, носили настолько масштабный и специфический характер, что с определенной долей вероятности можно было допустить, что их с Кезоном пути еще пересекутся. Во всяком случае, Лукан этого не исключал.
Он с улыбкой вспомнил серьезное лицо сирийца, когда тот давал ему последние напутственные советы: не заводить случайных знакомств в незнакомом городе, оберегать от посторонних глаз письма и как можно быстрее попасть в легион. Сирийцем он стал называть Кезона после их обеда у торговца Эвмена, когда выяснилось, что тот и в самом деле провел много лет в этой азиатской стране. Но что самое удивительное, Лукан уже не испытывал к нему неприязни. Наоборот, все, что прежде в Кезоне его раздражало, теперь казалось вполне нормальным и даже забавным.
Не выходила из головы и Гликерия. Он так и не понял, кто она в доме Гипепирии. Для рабыни девушка вела себя чересчур независимо, как, впрочем, и для служанки, получившей вольную. В ней чувствовалась порода, характер…
Незаметно для себя Лукан уснул. Лицо Гликерии, с насмешливыми, зовущими глазами, сменил расплывчатый образ Туллии. Сестра смеялась и манила его за собой, ускользая всякий раз, как только он пытался поймать ее за руку. Так продолжалось до тех пор, пока она не растворилась в густом белом тумане, из которого вышел отец. Он не улыбался, как его дочь, а был сосредоточен и хмур. Хотел что-то сказать, но едва открыл рот, как стал исчезать в том самом мареве, в котором пропала Туллия. На его месте тут же возникла темная пульсирующая масса, постепенно обретающая формы человека. Человек этот сидел на стуле, забросив нога на ногу, и в упор смотрел на Лукана. Его лицо раздражающе-медленно лишалось размытости, оставляя в неведении, кто бы это мог быть, а когда наконец обрело четкие контуры, легче от этого узнавания не стало… Женственные черты наружности Нарцисса искажала гримаса неудовольствия…
Лукана разбудил крик петуха, донесшийся со двора гостиницы. Бдительная птица оповещала о начале нового дня, который обещал круто изменить его жизнь. Лукан потянулся, забросил руки за голову. Вставать не хотелось, хотя он и чувствовал себя вполне отдохнувшим за ночь. В окно вливался мягкий утренний свет, пахло морем. Какое-то время, пока окончательно не рассвело, он лежал с открытыми глазами и размышлял о смысле увиденного сна. Вывод напрашивался сам собой: секретарь императора напоминает ему о важности своего поручения и торопит с его выполнением.
Поднявшись, Лукан первым делом проверил самое ценное: оба письма и оружие – меч, подаренный ему отцом, и кинжал. Все было на месте. Облачившись в чистую тунику и добавив к наряду перевязь с мечом, он еще раз оглядел себя и пришел к выводу, что теперь можно и нанести визит наместнику Галлу. Оставалось узнать, где располагаются административные здания римлян.
– Базилика наместника только строится, – пожал плечами хозяин постоялого двора, низенький, сухощавый грек.
– Где в таком случае его можно найти?
– Вероятнее всего, в личных апартаментах, в западной части города.
Понимая, что большего из грека не вытянуть, Лукан пожелал ему всяческого процветания и покинул гостиницу. В конце концов, и как уже бывало не раз, местные языки непременно доведут до нужного места.
За медную монету двое мальчишек провели его по узким и многолюдным улицам Том к комплексу одноэтажных зданий, которые временно занимала римская администрация. У свежевыкрашенных ворот стояли двое часовых, явно изнывающих от солнца и скуки. При виде римских воинов мальчишки сбежали так быстро, что Лукан даже не успел заметить, когда они исчезли. Усмехнувшись такой их прыти, он подошел к стражникам.
– У меня послание для наместника Дидия Галла. Из Рима.
Физиономии часовых уважительно вытянулись. Один из них мотнул головой.
– Тебе повезло, парень. Наместник как раз у себя. Тебя проводят к нему.
Они отворили одну из створок ворот, пропуская его внутрь.
Очутившись во дворе, Лукан тотчас попал под опеку внутреннего караула. Его начальник, немногословный, с суровым лицом ветеран, предложил оставить заплечный багаж под их присмотром и выделил сопровождающего.
– Благодарю, – кивнул ему Лукан.
В центре перистиля мастера завершали отделочные работы изящного фонтана, тут же напомнившего о доме. Но он решительно погнал эти мысли прочь. Ступив в спасительную прохладу портика, они со стражником миновали еще один пост охраны и вошли наконец под массивные своды внутренних помещений. В приемной – довольно тесной комнатенке – за конторой сидел молодой офицер, вероятнее всего, личный секретарь или адъютант Галла, и водил пальцем по грифельной доске. Услышав шаги, он вскинул голову.
– По какому вопросу?
– К наместнику, с депешей из Рима, – доложил за Лукана караульный и отступил назад.
Офицер окинул посетителя быстрым оценивающим взглядом и кивком указал на его меч.
– Оружие следует оставить здесь. Таковы правила.
* * *
Авл Дидий Галл, уже немолодой, с обильной сединой мужчина, восседал за громоздким письменным столом, сплошь заваленным бумагами, дощечками и письменными приборами. Его сильные длинные руки были покрыты многочисленными шрамами, среди которых белыми рубцами проступали совсем свежие – напоминание о недавней кампании в Британии. Насколько знал Лукан, Галл отличился в ней как толковый командир и смелый воин, не прятавшийся в бою за спины своих легионеров. За это он заслужил их уважение и ярую преданность, которой позавидовал бы сам Юлий Цезарь. И, скорее всего, именно эти качества, вкупе с боевым опытом, стали причиной его назначения в Мёзию, на неспокойные северные рубежи Империи. Но, возможно, была и другая причина, не такая явная: возвращение в Рим героя, завоевавшего авторитет у толпы и армии, представлялось Клавдию не совсем удобным, а если говорить прямо – небезопасным. Император, ставший в последнее время особенно подозрительным (и не без оснований!), всерьез опасался конкуренции. А исходила она, по его мнению, в первую очередь от военных.
Обо всем этом в свое время поведал другу вездесущий Луцерий. Он каким-то непостижимым образом первым узнавал все новости в Риме, не брезгуя при этом и грязными сплетнями, бродившим как в среде знати, так и плебса. Вполне естественно, что Лукан всегда был в курсе происходящего не только в Вечном городе, но и далеко за его пределами, и часто даже раньше отца.
– Послание от императора Клавдия, наместник. – Он сделал два шага в сторону стола и вынул из переметной сумы небольшой кожаный тубус – последний полученный от Нарцисса футляр. – Прошу. – И протянул Галлу.
Тот тут же распечатал его и, подавшись вперед, принялся читать содержимое извлеченного папируса. Читал внимательно, иногда морща высокий лоб и двигая густыми серебристыми бровями.
Наконец он отложил свиток в сторону и посмотрел на Лукана.
– Только утро, а уже две хорошие новости! Это сообщение пришло как нельзя вовремя. Ты даже не представляешь, юноша, насколько вовремя!.. Ну, а ты? Не каждому доверят депешу такого рода. Я не услышал твоего имени.
Лукан понял свою оплошность и поспешил представиться:
– Гай Туллий Лукан. – Помедлил, видя, как начинает меняться лицо Галла, и вынул оставшийся чехол. – Отец шлет тебе пожелания здоровья и благости богов. И это письмо.
Серые, глубоко посаженные глаза Авла Дидия смотрели из-под густых нависающих бровей с какой-то особой внимательностью, точно он пытался разглядеть или узнать в чертах стоящего перед ним стройного светловолосого юноши что-то знакомое, какой-то одному ему известный образ. Но возможно, он просто пытался увидеть то, что хотел.
Наконец Галл развернул свиток, но, прежде чем прочесть его, заметил:
– Служба в армии – достойное занятие и хорошая школа. А ты, как сам понимаешь, направлен сюда именно для этого. Не скрою, мне приятно видеть, что молодые люди еще помнят о своем долге перед отчизной. Особенно сейчас, когда она в них так нуждается.
– Долг – не бремя! Это священная обязанность каждого римлянина, – отчеканил Лукан.
– Именно так. – Бледное от недосыпания лицо наместника оживилось. – Именно так, – повторил он и принялся читать письмо Сервия.
Лукан терпеливо ждал, когда он закончит. Навытяжку стоял у стола и разглядывал кабинет – большое квадратное помещение, дальняя стена которого была оборудована стеллажами, сплошь забитыми свитками пергамента и папируса. К левой была придвинута длинная софа, мягкую обивку которой, по-видимому, совсем недавно заменили. Чуть в стороне от нее, на постаменте в углублении стены, стояли бронзовые изображения Юпитера и Марса. Ничего лишнего. Все просто и в то же время со вкусом. Окна правой стены – их было два – выходили в древний, как и само здание, сад. Сейчас над его расчисткой работали рабы, скорее всего, привезенные Галлом из Британии. Их обнаженные торсы носили следы затянувшихся ран.
– Понятно, – сказал Галл, отрывая Лукана от его наблюдений.
Он откинулся на спинку стула, улыбнулся ему. Какое-то время молчал, и Лукан буквально почувствовал, насколько мощная волна энергии исходит от этого человека. Даже косые лучи солнца, пронзающие окна, казалось, искрились в потоках этой могучей силы.
– Я давно и близко знаю твоего отца, – неспешно заговорил он, и его густой низкий голос наполнил кабинет, – но так сложилось, что мы уже давно не виделись. Даже во время моего последнего короткого визита в Рим не представился случай. Уж такова жизнь – сплошная суета, за которой порой некогда уделить внимание достойному человеку. – Галл прервался, в его глазах, все еще сохраняющих огонек молодости, промелькнула тень, тень сожаления о чем-то безвозвратно утраченном. – Уверен, – продолжил он, – твой отец знает, что делает, и в сложившихся обстоятельствах боги не оставят его. А он, повторяю, – человек достойный. И надеюсь, что ты, мой мальчик, не уронишь его имя, имя вашего славного рода. Поверь, мне бы искренне не хотелось разочароваться. Ты понимаешь, о чем я?
Лукан почтительно промолчал, и наместник закончил:
– Неприятно и больно видеть, как молодые римляне тратят свое время, свою жизнь… попусту, предпочитая силе тела и духа вино и распутных женщин.
– Это не про меня! – твердо заявил Лукан.
– Сколько раз я слышал эти слова! – Галл качнул головой. – Вот только судьба преподносит нам гораздо больше разочарований, чем мы готовы принять.
– Честь рода я не уроню! – упрямо повторил Лукан, и наместник улыбнулся снова.
– Мне нравится твоя уверенность, – сказал он. – Время покажет, а сейчас я бы хотел услышать от тебя, чем живет Рим. Мне интересно все, включая толки в тавернах и на рыночных площадях.
Лукан растерялся. Не зная политических предпочтений Галла, можно было одной неосторожной фразой нажить себе проблем, и в лице наместника, и в дальнейшей службе вообще. Видя его замешательство, Галл подбодрил:
– Мы здесь одни. И ни одно сказанное тобой слово не покинет этой комнаты. Так что смелее, мой мальчик.
– Когда я покидал Рим, – начал Лукан, – все говорили только об одном – о заговоре против императора. Многие выказывали неудовольствие по поводу его чересчур уж крутых мер в искоренении измены. Клавдий доверился в этом, как всегда, преторианцам. Ну и нескольким особо приближенным к себе…
– Советникам, – помог ему закончить фразу Галл и спросил: – Невиновных пострадало много?
– Этого я не знаю. Последний, о ком я слышал, это Анний Винициан. Но во время ареста он принял яд.
– Успел, значит, лисья его душа, – хмыкнув, мрачно заметил наместник.
В этот момент он напомнил Лукану отца, примерно так же во время их последней беседы отреагировавшего на смерть давнего соперника Клавдия.
– Винициан был одним из организаторов заговора, – уточнил он. – Так, во всяком случае, говорят.
– Правду говорят. Было бы странно, будь все наоборот. – Галл усмехнулся, чуть склонил набок голову. – А как реагирует толпа? Возмущается? Или требует утопить всех смутьянов в Тибре?
– Толпа довольна. Она довольна уже тем, что восставшие легионы не дошли до Рима и не сожгли его. Или, чего хуже, не устроили в нем резню.
– Уж не знаю, что хуже: сжечь город или вырезать его население. Обычно и то и другое следуют вместе. Но не думаю, что до этого бы дошло.
– Я покинул Рим больше месяца назад, и тогда многие сенаторы и всадники спешили оставить город. Их можно понять: под видом ареста мятежников и сочувствующих им удобно сводить личные счеты… тем, у кого есть такая возможность и личная выгода.
– А ты смышленый юноша, – качнув головой, проговорил Дидий. – Это хорошее качество для того, кто пришел в армию. Особенно сейчас, когда на границах Империи обстановка оставляет желать лучшего.
– В провинции так неспокойно? – осмелился поинтересоваться Лукан и тут же пожалел о собственной несдержанности. Друг отца мог истолковать его беспокойство за проявление малодушия или страха.
– Дело не в провинции, а в тех, кто с ней граничит, – ушел от прямого ответа Галл и сразу сменил тему: – Пока послужишь при моем штабе. У меня как раз недокомплект офицеров, и нужны толковые парни. – Он вдруг стал серьезен и даже официален. – Не скрою, мне приятно, что Сервий направил своего единственного сына именно ко мне. Но хочу предупредить сразу: не рассчитывай на какие-то поблажки с моей стороны. Любимчиков у меня нет, и армейский устав одинаков для всех.