Вадим Мальцев
Война глазами участника Парада Победы. От Крыма до Восточной Пруссии. 1941–1945
Во время ремонтных работ наша команда ни в чём не нуждалась благодаря деятельности Лизунова. Имела в изобилии продукты, новое обмундирование, спирт и даже самолётные отбалансированные винты, которые было невозможно достать на складах даже самим хозяевам центральной базы. Из Лизунова мог получиться отличный снабженец, но в то сложное военное время его способности не были своевременно замечены и направлены в нужное русло. Поэтому кипучая деятельность и внутренняя убеждённость в своих возможностях постепенно формировали в нём афериста, пройдоху и дельца.
Узнав о предстоящей поездке, Лизунов, который уже имел дело с начпродом базы, решил ещё раз воспользоваться его доверчивостью и разгильдяйством. Представившись героическим командиром авиационной группы, предназначенной для окончательного уничтожения немецкой авиации, он получил в своё распоряжение легковую автомашину командира базы и с шиком подъехал к продовольственному складу. Там, предъявив какие-то аттестаты или сомнительные списки личного состава и обстоятельно обрисовав обстановку на фронте, он выписал и получил продукты, которых было достаточно для пропитания целой эскадрильи. В ассортименте были галеты, шоколад, твёрдая колбаса, консервированное мясо, крупы, спирт, хлеб и другие продукты. Меньшая часть продуктов была уложена в два ящика из-под снарядов, которые были закреплены как моторы и винты в кузове пятитонки, отъезжающей под Ялту.
Шофер пятитонки, или, как его стал называть Лизунов, – командор, был худощавым, стройным солдатом с выступающим кадыком и тонким носом с горбинкой, подтверждающим его греческое происхождение. Выцветшая на солнце, какая-то несуразная, без звёздочки пилотка подчёркивала смуглость кожи и неровность проросшей на лице щетины. Его сапоги, совершенно разные по ширине и высоте, постоянно находились в движении и лишний раз утверждали весёлый нрав и беззаботность их хозяина. Таков был наш «командор».
Под стать «командору» была и автомашина ЯЗ-5. Запускалась она только от заводной рукоятки, имела неисправный глушитель, у неё были разбиты фары и стёкла кабины, имелось много других особенностей, о которых мы узнали позже. Когда всё было готово, мы уселись втроём на плохо закреплённую, прыгающую подушку сиденья и, оглушённые немыслимыми шумами, совершенно не реагируя на стрельбу зениток и разрывы бомб, с нескрываемой радостью тронулись в путь.
– Командор, жми на газ и давай песню! – выкрикивал Лизунов, стараясь перекричать рёв мотора и не прикусить при этом свой язык. Он был полон задора и огня.
Перед поездкой у нас состоялся довольно интересный разговор. Возможно, чтобы поднять авторитет и закрепить созревшие в его голове какие-то решения или намерения, он сказал:
– Думаю, что у тебя есть что-то сокровенное на сердце.
Затем, внимательно посмотрев мне в глаза, добавил:
– Но ты хороший человек, и поэтому я тебе могу спокойно довериться.
Я насторожился. Он выдержал паузу и сказал главное:
– Я внештатный агент НКВД. Мой псевдоним Онегин.
С одной стороны, я понял, что он хорошо знал структуру организации, а с другой – мне казалось, что он собирается сделать мне какую-то пакость. Тогда я немного подумал и сказал:
– Я тоже агент, но мой псевдоним Ленский. Будем знакомы!
– Если это даже так, верь мне, я тебя не подведу.
Больше разговор на эту тему не повторялся, и тема была закрыта.
Без происшествий доехали до Симферополя и остановились возле рынка. Город и рынок жили ещё привычной мирной жизнью. Шла обычная торговля осенними дарами крымской земли и предметами военного обмундирования. Тёплый осенний день и рыночная спокойная суета не позволяли представить, что через несколько дней здесь будут хозяйничать оккупанты.
Совершенно не чувствовалось озабоченности или нервозности людей, толкущихся на рынке, а также тех, которые его покидали, уезжая на грузовиках на восток. Удивительно, что на рынке было очень много военных, хотя в это самое время на ишуньских позициях малочисленные подразделения моряков и соединения плохо подготовленной для обороны отдельной армии решали судьбы Крыма, Кавказа, а также многих людей, оказавшихся на пути продвижения немецких войск. Усиление обороны полуострова ожидалось за счёт частей Приморской армии, эвакуированных из Одессы, но пока их не было.
Отдыхая на рынке от шумов нашего «мастодонта», мы проходили мимо фотографа. Лизунов дёрнул меня за рукав и сказал:
– Это не фотограф, он не профессионал. Возможно, он шпион. Я хочу проверить свои подозрения.
– Мне кажется, что ты ошибаешься, и у нас дальняя дорога, – усомнился я.
– Пошли, сфотографируемся на память о нашей поездке и о последних днях Симферополя. Главное – слушай и поддержи разговор, а потом разберёмся.
Два молодых авиатора в новых тёплых комбинезонах с меховыми воротниками, в тёмно-синих пилотках подошли к фотографу и уселись на стулья перед большим чёрным ящиком, закреплённым на треноге. Лизунов мгновенно перевоплотился и начал разговор, который для меня сначала был не совсем понятен:
– Инженер, я как командир эскадрильи, а возможно, уже полка, доверительно тебе скажу: за вчерашний вылет на Румынию мы получим награды и большие деньги. Теперь главное – не запороть двигатели. Ведь немцы не знают, что Пе-7 могут выжимать скорость более 600 км/ч. А те моторы, которые нам доверили, с удельным весом всего 0,2 кг/лс. Немецкий рекорд скорости будет побит. Ты помнишь время вылета на Яссы?
Затем разговор пошел о кассетных бомбах и скорострельных пушках. Содержание нашего разговора явно повлияло на фотографа. Он стал чаще подходить к нам, усаживать нас на стульях, отходить к треноге и опять подходить к стульям. Было ясно, что разговор его заинтересовал. Я же был удивлён и тоном, и эрудицией собеседника, а главное – той уверенностью, с какой он излагал свои хитрости.
Две фотокарточки размером 9x12 сантиметров были проявлены, промыты в ведре с водой и ещё мокрыми вручены нам человеком, очень похожим на немца.
Пока мы обсуждали наши дальнейшие действия, этот немец исчез, а вместо него у треноги оказался татарин. О своих подозрениях мы сообщили милиционеру, безразлично стоящему на углу двух улиц, и поехали дальше на Бахчисарай.
Ехали по узкой пыльной дороге, разгоняя редких пешеходов и озадачивая водителей встречного транспорта своими габаритами и очень страшным рёвом мотора. После Бахчисарая вскоре доехали до ремонтной базы, где сравнительно быстро освободились от нашего груза.
Обратный путь нам был знаком. Когда солнце стало мелькать чаще за деревьями, мы съехали с пыльной дороги и уютно разместились на каменистой прохладной земле в тени колючей южной растительности. Стол из брезента, сервированный богатым набором продуктов, вызывал аппетит и предвкушение приятной трапезы. Обед нашей троицы изобиловал тостами, результаты которых не замедлили сказаться на экипаже, особенно на «командоре».
– Друзья! – обратился к нам наш шофёр-командор, уже плохо справляясь со своими мыслями и словами. – Пора ехать… на ночной отдых… Там нас уже ждут… девчата… Мы успеем… Мы засветло… будем в гостях…
Отказаться от такого заманчивого предложения в тот момент было невозможно. Решение было принято: ехать к девчатам. Практическая реализация этого решения для «командора» оказалась весьма сложным делом. К этому времени он потерял над собой контроль, и его лихие порывы засунуть пусковую рукоятку в соответствующее место мотора заканчивались плачевно. Он либо сразу падал на колени перед машиной, либо цеплялся горбатым носом за выступающий радиатор и опять беспомощно валился. Зрелище было исключительно забавное, если не считать окровавленного носа и потоков крови, струившихся по лицу. Это продолжалось до тех пор, пока мы не догадались облить его холодной ключевой водой и натереть ему уши.
Вскоре совместными усилиями заводная ручка была вставлена в храповик, включено зажигание и мотор запустился, нарушая тишину осеннего дня. С большими предосторожностями и частыми остановками мы благополучно доехали до совхоза «Красная роза», расположенного в посёлке Зуя. Здесь размещался банно-прачечный батальон 51-й армии, укомплектованный в основном эвакуированными с Украины девчатами. Когда мы с шумом подъехали к длинным баракам и вылезли из высокой кабины пятитонки, в ротах, перед отбоем, был час личного времени. Покрытые толстым слоем дорожной пыли, мы, возможно, имели не совсем приличный вид.
Однако первая встреча была более чем радушной. Нас окружили плотным кольцом любопытные, доброжелательные, совсем молоденькие девчонки, которые наперебой стали интересоваться, кто мы и откуда. Инициативу переговоров по старшинству решительно взял на себя Лизунов, постепенно входящий в роль командира отряда бомбардировщиков, совершивших ночной налёт на Румынию. Его яркий рассказ о прорыве трёх зон воздушной обороны в районе Плоешти, атаках ночных истребителей, о новейших наших самолётах был красноречив и достаточно убедителен.
Мне в этом «обычном боевом вылете» отводилась роль флагманского штурмана, сбросившего точно над целью, под огнём крупнокалиберной зенитной артиллерии, четыре бомбы ФАБ-250 и множество зажигательных бомб. Моя главная заслуга, как я понял, состояла в том, что немецкие танки, хотя и прорвали ишуньские позиции, теперь остались без горючего и не смогут продолжать наступление на Джанкой.
Поэтому эта ночь и последующие, он гарантировал, будут спокойными, а команд на эвакуацию не будет. Закончил Лизунов рассказ грустным повествованием о том, как были похоронены стрелки-радисты, погибшие в неравном бою, взорван подбитый самолёт, и теперь мы едем на новый аэродром, так как на старом высадился немецкий десант. Всё это было подтверждено «командором», который своей весёлой улыбкой и прежним знакомством с женским персоналом окончательно рассеял недоверие к двум авиаторам в пыльных лётных комбинезонах.
После этого мы были приняты женским подразделением окончательно.
Стройная, в хорошо подогнанном обмундировании старшина роты первая поняла необходимость приютить на ночь и обласкать героического командира и его штурмана. Последовала нужная команда, и я попал в распоряжение очень приятного сержанта с мягким украинским говором, заботливым взглядом и ласковыми, сильными руками. Было приятно мыться душистым мылом и полоскаться тёплой водой, смывая месячную грязь. Еще приятнее чувствовать заботу милого существа, находящегося рядом с большим синим чайником.
Затем был ночной ужин, определивший наши отношения и взаимный выбор. От выпитого спирта и девичьего окружения по телу растекалась взбудораженная горячая кровь, усиливая ожидания чего-то для меня важного и таинственного. Тихая звёздная ночь, по-южному тёмная, не пугала и не настораживала, а ласкала в своих объятиях всех, кто был жив и хотел жить. В маленькой комнатке длинного барака мне и Лизунову были определены две солдатские койки, которые принадлежали, как выяснилось позже, нашим заботливым младшим командирам. Пока всё шло так, как обещал «командор». Свет в комнате потушен, через открытое окно повеяло ночной свежестью.
Настало время ожидания. Время остановилось. Наконец дверь приоткрылась, и в комнату проскользнули две тени. Было слышно, как они раздевались, укладывали своё обмундирование, сдержанно хихикали и о чём-то шептались. Ко мне под простыню забралась та, которую я так долго и с таким нетерпением ждал. Я ощутил наяву запах девичьего тела с привкусом приятного аромата хозяйственного мыла. Первый раз я был так близок с девушкой, и первый раз я верил в реальность свершения, о котором только мог мечтать молодой, здоровый организм. Но ничего этого не случилось. Всё было так, как хотела она, как ей подсказывали разум, чувства и сердце. Вдобавок, видимо, ещё действовал девичий уговор. Наши поцелуи и взаимная ласка оканчивались внезапно и так решительно со стороны милой девушки, что мне оставалось только ждать и слушать её нравоучения, которые сменялись политинформацией и слезами о расстрелянных немцами многочисленных родственниках.
Чудом спасшаяся от немецкой расправы, она оказалась совсем одна. И это, как я понял, её волновало сильнее, чем присутствие в постели молодого человека. Вскоре её настроение передалось и мне, мы оба превратились в ласковых детей, успокаивающих друг друга. Этой ночью между нами появилось то доверие, которое складывается между людьми в течение долгой совместной жизни или при сильных взаимных чувствах.
Прерывистый, нервный сон рядом с девушкой закончился в час рассвета. Расставались мы с грустью, понимая, что больше встреч не будет и что война определила наши судьбы на долгие годы. И только «командор», обстиранный, чисто выбритый, с наклейкой на носу, всем своим видом выражал удовлетворённость и даже радость.
Наша автомашина, отдохнувшая за ночь, завелась с полуоборота и ринулась, поднимая пыль, навстречу новому дню. Несмотря на тряску, крутые повороты и страшный шум от мотора, я всю дорогу дремал, вспоминал события прошлой ночи и убеждался, что всё было не так, как хотелось, но так, как было нужно. И ещё я убедился, что удача бывает только тогда, когда ты можешь быть самим собой, не маскируясь под другую личность. Лизунов также переживал, и поэтому мне было не столь печально. Его дальнейшие настойчивые попытки вовлечь меня в различные аферы не имели успеха, я постепенно стал его сторониться.
Ближе к вечеру мы были на аэродроме Ново-Царицыно, где три наших самолёта уютно стояли в новых, хорошо укреплённых капонирах. Личный состав размещался в домах, расположенных совсем рядом с взлётной полосой, которые очень удачно маскировали и капониры, и аэродромные службы. Благодаря хорошей маскировке немцы не знали о существовании аэродрома в населённом пункте. Мы спокойно готовили самолёты к полётам и встречали их с боевых вылетов, а также спокойно отдыхали по ночам.
Оставшийся в живых лётный состав изучил на практике наземную и воздушную обстановку на нашем фронте, научился уходить от истребителей, внезапно появляться над целью и летать на малых высотах, маскируясь фоном местности. С каждым удачным вылетом накапливался опыт пилотирования и использования боевых возможностей самолёта. В результате эффективность вылетов увеличилась, а боевые потери уменьшились.
Я проверял перед каждым вылетом радиооборудование, заменял радиолампы, неисправные блоки, а также подвешивал бомбы, маскировал самолёты, дежурил по стоянке и ходил в очередные наряды. Было приятно смотреть, как взлетают самолёты, и ещё приятнее встречать их на земле. Однако сам момент приземления мне не нравился. Как правило, самолёт на большой посадочной скорости касался земли одним колесом, подпрыгивал и стукался другим. Даже на грунтовой посадочной полосе момент посадки сопровождался характерным скрипом и шумом, которые прекращались только после соприкосновения с землёй всеми тремя точками.
Радиооборудование самолётов, которое я проверял и готовил к полётам, работало вполне прилично, за исключением переговорного устройства СПУ-6, на работу которого в полёте сильно влияли помехи от сложного электрооборудования, систем зажигания и плохой металлизации элементов управления самолётом. Я делал всё, что от меня зависело, и так, чтобы не было замечаний лётных экипажей.
В середине октября, в тихий и ещё достаточно теплый день с севера послышался невероятный треск и шум от множества маленьких, совершенно игрушечных самолётиков, летевших на уровне стеблей кукурузы и поэтому долго невидимых. Они появились как саранча, плюхались со всех сторон на аэродром и заруливали самостоятельно в капониры. Эти самолётики типа И-5, Ут-1 и Ут-2 были объединены в штурмовой авиационный полк и в силу своих возможностей выполняли боевые задания по уничтожению противника. (Возможно, это был 11-й ШАП.) Первое время лётчики этого полка из-за отсутствия технического состава сами обслуживали самолёты, были не в меру грязными, уставшими и недовольными.
Механики и мотористы нашего полка помогали им проверять моторы, меняли свечи, чистили пулемёты. Эта помощь не приносила удовлетворения, а вызывала жалость к маленьким самолётикам и к их лётчикам, которые, несмотря на очень большой риск, героически выполняли боевые задания. Количество самолётиков в капонирах уменьшалось с каждым боевым днём.
На крымских перешейках шли упорные оборонительные бои. 26 октября, перегруппировав свои силы и введя в бой резервы, немцы прорвали правое крыло наших оборонительных позиций и начали быстрое продвижение на Джанкой. Не встречая сопротивления, немецкие войска подходили к Симферополю и к Ново-Царицыно.
На аэродроме заканчивался лётный день. Произвёл посадку самолёт 09. Ещё не успели остановиться винты, а наш молодой командир, не в меру возбуждённый, выскочил из люка и стал махать руками, изрыгая энергичные ругательства и посылая проклятия в адрес всех святых и командования. В этот момент он напоминал погибшего майора Помазанова.
Оказалось, что немецкие танки и мотопехота, поднимая дорожную пыль, приближались к нашему аэродрому. Наш командир, старший сержант Лёша, быстро принял решение. Лётному составу разрешался ужин и ночной отдых на стоянках вместе с техниками, чтобы с рассветом взлететь, отбомбиться по ближайшим немцам и перелететь на аэродром Семь Колодцев. Техническому составу вместе со штабными и политработниками было приказано двигаться ускоренным маршем на Карасубазар. Командиру БАО (батальон авиационного обслуживания) поручалась оборона аэродрома до момента взлёта последнего самолёта.
То ли немцы очень хотели спать, то ли у них был плановый субботний отдых, но их передовые подразделения не дошли до нашего аэродрома ни ночью, ни рано утром, когда последний самолёт с грузом бомб уходил на север.
Мы же, не зная распорядка немцев, под предводительством комиссара полка торопливо двигались пешим порядком по каменистой пыльной дороге на Карасубазар. Сначала движение было организованным, затем темп движения стал замедляться, а небольшая колонна стала растягиваться. Начальный темп движения задавал уже немолодой комиссар, его поддерживали ветераны из механиков.
Среди ветеранов выделялся механик по вооружению старший сержант Кравченко, который обладал здоровым оптимизмом и необходимым жизненным опытом, чтобы в критических ситуациях быть решительным и целеустремлённым. Его твёрдый характер и ровное отношение ко всем однополчанам делали его в моих глазах честным и авторитетным. Это мне нравилось, и я старался быть рядом с ним.
Нам предстояло пройти около 30 километров по дороге, по которой передвигались караваны XIII века. На первом же коротком привале выяснилось, что новый замполит не сможет продолжать марш в нашей колонне из-за полной непригодности ног и сапог. Я же потуже перемотал портянки, вспоминая добрым словом своих командиров по училищу, натянул яловые сапоги и двинулся дальше, навстречу заре и подальше от немцев.
Когда вдоль дороги стали различаться кипарисы и тополя, начал накрапывать приятный, освежающий дождик, который ускорил движение и даже несколько снял усталость. На окраине Карасубазара нас поджидала грузовая автомашина БАО, на которой привезли горячий завтрак и сухой паёк на целые сутки вперёд. Проворные официантки нас быстро накормили и напутствовали озорными словами:
– Ждите нас, мальчики, в Керчи, купаться будем вместе.
Но пока нам была нужна Феодосия. По дороге на Феодосию довольно часто ехали автомашины с какими-то штабами и тыловыми командами. Некоторые машины, потеряв покрышки, ехали на дисках, создавая шум и вызывая удивление. На одной из таких автомашин мы, три сержанта, без особых приключений добрались до приморского города, в котором я бывал несколько раз до войны.
Город по кривым наклонным улицам спускался к тихому, серому морю. Однообразные одноэтажные дома выглядели серыми и грязными. Окна были закрыты ставнями. По мощённым булыжником улицам суетливо двигались прохожие. Они волокли, тащили, катили и перевозили на тележках мешки, ящики, бочки и другие упаковки, содержащие продукты и промтовары. Горожане выглядели сосредоточенными и не в меру озабоченными. Видимо, их удручали те дела, которыми они занимались, их не совсем приветливые взгляды как бы говорили: «Смотрите, или можете не замечать, но во всём этом вы виноваты сами. Свой долг каждый должен выполнять до конца».
Слухи значительно опережали события. Войска отступали под натиском немцев поспешно и неорганизованно. А стихия наживы уже захватила городское население, которое, заботясь о своём дальнейшем существовании, тащило по домам всё, что было в обширных портовых пакгаузах, складах и в магазинах. Растаскивали склады и магазины без сутолоки, даже как-то организованно. На улицах валялись мешки с пшеницей, горохом, мукой, овсом, макаронами и крупами. По водосточным канавкам текло вино из разбитых бочек. Всюду были видны следы позорного обогащения и безразличия к судьбе приморского города. Каждый думал о себе и поступал как все.
Ветра не было. Звуки приглушались низкой облачностью. Запахи были устойчивыми и сопровождали нас вниз, по улицам – к приморскому парку. Пахло вином, копчёной рыбой, мукой, морем и соляркой от стоящих у причалов судов. Согнувшись под тяжестью ноши, устало поднимались в гору пожилые женщины, а мужчины занимались перевозками с использованием тележек и тачек. У некоторых домов останавливались и разгружались автомашины. Город жил особой прифронтовой жизнью.
В поисках попутного транспорта мы обошли многие кварталы города и оказались на железнодорожном вокзале. Здесь было тихо: на путях – ни вагонов, ни паровозов. Буфеты и ларьки закрыты. Служащих железной дороги нигде не видно. Запомнились остеклённые ларьки, витрины которых были заполнены банками крабов, бутылками шампанского, папиросными коробками и другой мелочью.
Мы сидели на удобной вокзальной скамейке, не зная, что предпринять дальше. К нам подошёл железнодорожник и попросил прикурить. Он подсказал, что скоро на Владиславовку пойдёт последний паровоз, который сейчас стоит у водокачки. Принято единодушное решение – ехать на этом паровозе. Ехали мы в тендере, усевшись на мешки с углём. Уже вечером, уставшие и грязные, но очень довольные, мы сидели в столовой и знакомились с грустными новостями.
На аэродроме Семь Колодцев, куда мы добрались с таким трудом, чтобы улететь на «большую землю», скопилась почти вся фронтовая авиация. Из-за нехватки боекомплектов и бензозаправщиков наши «сотки» стояли в капонирах. Техническая столовая находилась в пяти километрах от наших стоянок и плохо справлялась со своими прямыми обязанностями. Ужин заканчивался поздно вечером, когда наступала полная темнота. Шли ночные дожди.
Для своевременной подготовки самолётов к полётам в тех сложных условиях приходилось совмещать обед и ужин. Поэтому мы были вынуждены ездить по вечерам в столовую на нашем ПАРМе, смонтированном на шасси ЗИС-5.
Однажды, возвращаясь по скользкой грязной дороге с ужина, мы встретили небольшую колонну танков, которая оттеснила нашу автомашину с накатанной колеи в глубокий кювет. В результате чего мастерская резко перевернулась. Те, кто находился внутри мастерской, оказались придавленными тяжёлым оборудованием. Наиболее опасными предметами были: токарный станок, верстак, кислородные и ацетиленовые баллоны. Раздались дикие крики и стоны. Танкисты остановились и стали помогать пострадавшим. В кромешной темноте трудно понять, кого куда вытаскивать. Только чёткие команды начальника ПАРМа и его находчивость позволили разобраться в куче раненых. Многие из них были отправлены в санчасть на автомашине.
Я же в течение этих неприятных минут сидел в небольшой яме, наглухо придавленный кузовом мастерской, слушал крики и стоны моих товарищей и тихо ждал своей очереди. В эту яму меня направила неведомая сила в тот момент, когда машина только начала переворачиваться, а я с подножки отскакивал подальше от опасности.
Прыгнув в темноту, я проскользил по крутым откосам счастливой для меня ямы и оказался плотно прикрытым кузовом. Винтовка, с которой в то время я не расставался, была сломана, а её погнутый ствол упирался в обшивку кузова. Я был невредим и терпеливо ждал. Один из танков натянул трос и аккуратно поставил ПАРМ на все четыре колеса. Я вылез из ямы, присоединился к другим здоровым товарищам, и мы пошли к самолётам по грязной, избитой танками дороге.
На следующий день обещанный командованием самолёт ТБ-3 за нами так и не прилетел. Кажется, он был сбит ещё на «большой земле». Тогда была дана команда: добираться до станицы Абинская своими средствами и силами. Силы у нас ещё были, но средств не было.
Немцы приближались. 1 ноября был взят Симферополь, 3 ноября – Феодосия, 4 ноября бои начались на ак-монайских позициях. Войска, оборонявшие Крым, были измотаны непрерывными боями, не пополнялись резервами, управление войсками было нарушено. Ко всему прочему моральный дух 51-й армии был настолько низок, что местные красноармейцы были готовы разойтись по своим домам. Некоторые так и делали.
Мы, трое авиационных механиков, готовились к отступлению: собрали и сожгли все чемоданы и парашютные сумки, в которых находились личные вещи погибших лётчиков и техников; подобрали по вкусу новое обмундирование (я почему-то заменил тёплый хороший комбинезон на демисезонный); прихватили с собой бортпайки и небольшой бочонок с коньяком, который нашли среди вещей погибших лётчиков. Коньяк был отличным, и мы даже решили его сохранить до первой большой победы. Однако обстановка на пути в Керчь была настолько сложной, что нам пришлось его обменять на места в грузовой автомашине ГАЗ. Этот бочонок позволил нам достаточно быстро добраться до Керчи.
6 ноября 1941 года мы проснулись в небольшом опрятном домике местного жителя, который нас довёз до Керчи на автомашине без покрышек. Утро было тихое и приятное. Хозяин был доволен отсутствием стрельбы и перспективой остаться в своём доме, воображая, что война для него закончилась. Мы же немецкой пропаганде не поддались и неспешно двинулись к переправе. Оказалось, что переправы, как мы её представляли, в виде постоянно курсирующих паромов или больших барж, не было. Были маленькие катера, маленькие баржи, которые как-то и кем-то загружались, отплывали от берега и попадали под атаки немецких самолётов. Только за редким исключением некоторые из них благополучно доплывали до узкой песчаной косы с названием Чушка или до нашего берега. Хотя на обоих берегах стояли зенитные батареи, но их огонь не причинял особых неприятностей немецкой авиации. А наши истребители, в основном это были самолёты И-153, были не способны эффективно прикрыть переправу от самолётов противника.
Вдоволь насмотревшись на условия переправы и убедившись, что попасть на передовую значительно проще, чем на противоположный берег, мы отправились в сторону от порта, ближе к горе Митридат. Здесь нам повезло. Появились тучи, начался мелкий дождик, море накрыл туман. Немецкие самолёты больше не летали. Мы сидели на берегу и соображали, что нам делать дальше. Неожиданно прямо перед нами появился катер с блестящей медной трубой и военно-морским флагом. С катера сошли двое в телогрейках, а мы попросили моряков переправить «авиацию» на «большую землю».
Нас пригласили на катер, и он, стуча дизелем, не спеша отошёл от берега. В маленькой каюте нас угостили чаем, сухарями, галетами и сахаром. Высадились на пустынном берегу в густом тумане при сильном дожде. Приморскую Тамань нашли по лаю собак. Приветливая хозяйка дома, у которой мы попросились переночевать, поджарила колбасу с яйцами, достала из погреба молока и поставила на стол молодое вино. От вина и плохого настроения меня так сильно развезло, что это событие запомнилось на всю жизнь.
Расставание с Крымом было хотя и временным, но трагичным как из-за больших потерь, так и из-за той фатальной неорганизованности и неразберихи, которые будут преследовать меня до ноября 1942 года.
До свидания, Крым, до скорой встречи!
Теперь некоторые итоги пребывания на Крымском фронте.
Примерно через год, уже на Кавказе, я узнал, что за получение по подложным документам вещевого и продуктового довольствия и совершение других афер Лизунов был судим военным трибуналом. Об этом сообщалось в приказе командующего 4-й воздушной армией генерала К.А. Вершинина.
Моим другом в Крыму был самолёт Пе-2 «сотка» 22-й серии производства Казанского завода, с хвостовым номером 09 и боевым экипажем: командир – Лёша, штурман – Толик, стрелок-радист – Вася. Я готовил это оружие фронтовых друзей к боевым вылетам, охранял при вынужденной посадке самолёт, ремонтировал его после воздушного боя и встречал после каждого полёта.
После войны названия памятных для меня населённых пунктов поменялись: Сарабуз именуется Гвардейское, Ново-Царицыно – Советский, Карасубазар – Белогорск, Семь Колодцев – Ленино.
Все изложенные события и эпизоды – реальные, однако некоторые фамилии и имена могут быть искажены из-за давности времени.