Вадим Мальцев
Война глазами участника Парада Победы. От Крыма до Восточной Пруссии. 1941–1945
Начало войны
22 июня 1941 года я был часовым на посту № 1 в штабе у знамени училища и денежного ящика. Через открытую форточку веяло свежим ранним утром, пахло сосной и сыростью от пола, вымытого курсантами. Тишину спящего лагеря постепенно, сначала робко и неуверенно, а затем с вдохновением и азартом начали заполнять птичьи голоса, среди которых слышались соловьиные трели.
Было обычное раннее утро, которое приносило радости нового дня, извещало о конце ночной смены и приятном завтраке в караульном помещении. (Усиленное питание всегда полагалось караулу за его особую службу.)
В то памятное утро я выключил на своём посту освещение и наслаждался пением птиц, свежим рассветом и тишиной, которая медленно таяла под влиянием нового дня. Всё было спокойно, привычно, обыденно. После сдачи поста я продремал бодрствующую смену, поспал около двух часов, позавтракал и был готов заступать на пост, когда вдруг услыхал страшное слово – ВОЙНА.
Пока для меня и для многих это было только слово, произнесённое по радиотрансляции. Мы слушали выступление наркома иностранных дел В.М. Молотова, недавно принимавшего представительную делегацию немцев и теперь называющего их врагами. Казалось, он должен был первым осознать тот хитрый и грандиозный обман, который так тщательно подготовили и реализовали немцы, а возможно, и предотвратить его в самом начале. Но теперь было слишком поздно – нужно браться за оружие.
Как я узнал позднее, в этот же день к верующим обратился митрополит Сергий. Он сказал:
«Повторяются времена Батыя, немецких рыцарей, Карла Шведского, Наполеона. Жалкие потомки врагов православного христианства хотят ещё раз попытаться поставить наш народ на колени перед неправдой, голым насилием принудить его пожертвовать благом и целостью Родины, кровными заветами любви к своему Отечеству.
Но не первый раз приходится русскому человеку выдерживать такие испытания. С Божьей помощью и на сей раз он развеет в прах фашистскую вражескую силу. Наши предки не падали духом и при худшем положении, потому что помнили не о личных опасностях и выгодах, а о священном своём долге перед Родиной и верой».
Нам выдали старые винтовки, новые противогазы. В лагере усилили караулы, учёба пошла ускоренными темпами. На разводе караулов, который всегда проходил очень торжественно, с большим духовым оркестром, комендант лагеря майор Иванов артистично, громовым голосом сообщал о немецких диверсантах, неизвестных личностях, задержанных без документов, о задачах шпионов, сигнальщиков и других пособников врага. Немецких парашютистов он обрисовывал примерно так: «светлые волосы, голубые глаза, стального цвета комбинезон, жёлтые ботинки с гетрами, сигнальный фонарь, парабеллум, гранаты, ром, галеты, шоколад. Стреляют без промаха. Могут появиться в лагере. Ваша задача их обезвредить».
После такого инструктажа некоторые курсанты отказывались идти в караул. Их желание удовлетворялось, но они оказывались реальным примером трусости и нарушения устава. Их фамилии повторялись на многих построениях.
Хотя фронт был далеко, но по ночам во многих местах вспыхивали таинственные огоньки, взвивались ракеты и задерживались подозрительные личности. Однажды наша рота была поднята по тревоге для прочёсывания леса в районе домов начсостава. Там, как говорили, по ночам раздавался кодированный свист, который и послужил причиной тревоги. Мы с примкнутыми штыками, но без боевых патронов, в кромешной темноте шли по лесу, натыкаясь на пни, корни и кусты бузины. Как хорошо, что не было боевых зарядов! Был только страх. В результате успешной операции пойманы трубач из музвзвода и жена преподавателя. Случайностей было много. Говорили, что кто-то стрелял в начальника училища, бесследно пропало два курсанта 9-й роты, застрелен курсант, находившийся в секрете.
В свободное от занятий время непрерывно рыли щели, которые также непрерывно осыпались и превращались в обычные канавы. Были изрыты все площадки, плацы, лес около палаток и берег реки.
Через месяц прозвучала настоящая тревога. Быстро одеваемся, хватаем противогазы, из пирамид – винтовки и в щели. Временами слышен звук моторов самолётов, но в стороне и очень высоко. Хочется спать, однако мелкий песок сыплется откуда-то сверху, попадая за шиворот, в глаза и рот. Если начинаешь ворочаться, то песок сыплется как из ведра. Перед рассветом, когда я уже уснул, проснулся от разрывов бомб и стрельбы зениток – немецкие самолёты бомбили железнодорожный мост через Оку. На следующий день в лагерь приехала взволнованная мама. Она рассказала, что над Лианозовом летало много немецких самолётов, которые в основном сбрасывали зажигательные бомбы. Сгорел наш сарай, в котором я любил читать книги и который для меня был детской крепостью. Одна бомба упала на крышу дома, прожгла карниз и догорела на земле. Наш дом остался целым. Последующие налёты немецкой авиации были менее интенсивными.
Выпускались мы досрочно, государственных экзаменов и зачётов не было. Сдали винтовки, получили продовольственные аттестаты – и по воинским частям. Меня направили в город Липецк, где формировались авиационные полки и шло обучение на новую технику.
Ночью 27 июля 1941 года я спал на своей кровати дома в Лианозове. Рано утром простился с мамой и поехал на Павелецкий вокзал, где должен был встретиться с такими же сержантами, как и я. Тревоги в эту ночь не было. От Красной площади до вокзала шёл пешком, любуясь тишиной старых улиц, открывая для себя то, на что раньше не обращал внимания. Город просыпался медленно вслед за солнцем, которое начинало играть в куполах церквей, в окнах верхних этажей домов и только потом освещать деревья скверов и площадей. Ласковое солнечное утро придавало даже знакомым улицам свежую обновлённость и красоту пробуждения. Дворники не спеша сметали с панелей мусор и осколки от зенитных снарядов. Первые прохожие не торопясь направлялись по своим делам, только маленькие дети вместе с родителями спешили в садики и на детские площадки.
Я шёл и наслаждался прекрасным утром, которое вело меня по Москве, указывая ту единственную дорогу, с которой трудно свернуть и по которой мне предстояло идти очень долго. Шёл я гордо и уверенно, в новых яловых сапогах, в новом обмундировании с голубыми петличками, на которых был один золотистый большой треугольник и два красных маленьких.
На вокзале вся команда из шести человек села на поезд и отправилась в Липецк. В вагоне ехало много беженцев, были и москвичи, спасавшиеся от бомбёжек, но больше всего было военных. Хотя нам было по 18 лет, но возможно, мы смотрелись уверенными и серьёзными. Пожилые женщины нас жалели, а девушки приятно улыбались и строили глазки.
После Ельца поезд бомбил одиночный немецкий самолёт, но всё обошлось, и мы без особых приключений доехали до Липецка. Здесь формировались авиационные полки, а личный состав учился эксплуатировать новую авиационную технику. Собирались расформированные части, оформлялись на довольствие авиационные экипажи, бежавшие из плена, вышедшие из окружения или просто отставшие от своих частей. Новых впечатлений было много. По ночам часто прилетали немецкие самолёты, но бомбили редко, видимо, они вели фоторазведку тех пяти аэродромов, на которых в 30-х годах совершенствовали свою лётную подготовку их лётчики.
Днём, как правило, мы отсыпались от ночных тревог, а вечерами слушали интересные рассказы бывалых. Рассказывали много, увлекательно и достаточно остро. Обычно события или случаи, которые происходили с экипажами или отдельными лётчиками как в тылу, так и на фронте, заканчивались поучительной историей с печальным концом. Рассказывали, как наши зенитчики, плохо зная силуэты самолётов, открывали огонь и сбивали своих, как немцы используют воздушную и агентурную разведку при подготовке налёта на аэродром, как готовят атаку «мессера» и многое другое. Эти вечерние посиделки в общежитии лётчиков были своеобразным семинаром, который обнажал недостатки управления и организации полётов в начальный период войны, обучал мужеству, находчивости и ненависти к фашистам. Иногда рассказывали о паникёрстве, неразберихе, предательстве, но таких случаев было мало, и они были не самыми важными для патриотически настроенных авиаторов.
Молодые сержанты – лётчики и техники сидели тихо, вслушиваясь и запоминая то, с чем им придётся встретиться в ближайшее время, о чем не написано в учебниках и чего пока не было в их жизненной практике.
Часто в военном городке появлялись заросшие щетиной, в лохмотьях, измученные физически и морально люди, о которых говорили, что они вышли из окружения или были сбиты за линией фронта. К ним относились с сочувствием и уважением, они приглашались на наши посиделки.
После изучения радиооборудования самолёта Пе-2 и сдачи зачёта я был зачислен механиком по радио в 507-й ближнебомбардировочный авиационный полк. Пе-2 были новейшими нашими самолётами – пикирующими бомбардировщиками с броневой защитой лётного экипажа, с достаточно хорошим оборонительным вооружением, бомбовой нагрузкой около 700 килограммов, максимальная скорость до 545 км/ч.
В этом полку я отвечал за надёжную работу радиопередатчиков РСБ-Збис, приёмников Ус-П, радиополукомпасов РПК-2, переговорных устройств СПУ-6 и лётных шлемофонов.
Через пару дней, 26 сентября 1941 года, полк вылетел на фронт в Крым. На аэродром Саки прилетела только десятка самолётов во главе с командиром и комиссаром, а также один транспортный самолёт, на котором летел технический состав полка. Второй самолёт СИ-47 «Дуглас» с командирами управления и штаба полка был сбит при подлёте к Ростову.
Крым. 1941 год
Только в начале сентября 1941 года советскому командованию стало ясно, что немецкие войска после форсирования Днепра в районе Борислава и Каховки направят удар на Крым. Для немцев Крымский полуостров был основным плацдармом для проникновения на Кавказ, а также территорией, удобной во всех отношениях для базирования авиации и морского флота вермахта. Об обороне перешейков, соединяющих полуостров с материком, не было и речи, как до войны, так и в её начале. Поэтому перед Красной армией не существовало задачи по обороне этих перешейков. До 12 сентября у Перекопа появлялись только отдельные разведывательные группы немцев, наблюдаемые некоторыми подразделениями 51-й отдельной крымской армии. Но уже 24 сентября у Перекопа были сосредоточены основные силы 11-й армии Эриха фон Манштейна, в том числе семь пехотных дивизий, около двадцати артиллерийских полков, 350 самолётов, из них около 300 бомбардировщиков. Кроме этого, для захвата Крыма предназначался румынский горный корпус (две бригады).
26 сентября немцы, не встретив достаточно стойкого сопротивления со стороны 156-й дивизии 51-й отдельной армии, прорвали оборону перешейка и заняли Армянск. Однако войска Манштейна, несмотря на большое превосходство в силах, были остановлены в районе села Ишунь. На ишуньских позициях не было серьёзных оборонительных укреплений, тяжёлой артиллерии, не было обстрелянных в боях, хорошо организованных частей, способных длительно сдерживать натиск немецкой армии.
В Крыму не было резервов и оборонительных рубежей, которые могли бы задержать немцев в степных районах, а войска Одесского оборонительного района запаздывали с прибытием. Угроза захвата полуострова стала реальной.
Командованием Крымского фронта были приняты организационные меры по укреплению обороны. После ряда переподчинений частей и соединений и выработки конкретных задач по обороне управление войсками, как ни странно, не улучшилось, а даже ухудшилось. Особенно плохо обстояли дела с авиацией. Так, в составе отдельной армии в начале операции было около ста устаревших самолётов под командованием генерала А.А. Ермаченкова, в том числе 45 бомбардировщиков Краснодарских курсов усовершенствования под командованием Героя Советского Союза Г.М. Прокофьева (36 самолётов типа СБ и 9 – ДБ-3). Разведывательных самолётов и экипажей таких самолётов практически не было, а в числе боевых самолётов были и такие устаревшие конструкции, как И-5, Ут-1 и Ут-2.
Немецкая авиация, используя своё превосходство в количестве и качестве самолётов, существенно ограничивала эффективность боевого применения нашей авиации и господствовала в воздухе. К концу сентября практически все наши бомбардировщики отдельной армии были уничтожены. Однако 27 сентября наши самолёты всё же нанесли бомбовые удары по штабу 11-й немецкой армии, по Геническу, Салькову, Юзную и по войскам на дорогах, ведущих на Таганрог. Это стало возможно в результате использования авиации Черноморского флота и появления на аэродроме Саки самолётов 507-го ближнебомбардировочного авиационного полка. Полк (командир полка майор Помазанов) был сформирован в Липецком центре переучивания и должен был в полном составе перелететь в Крым, но вторая эскадрилья, возможно только для меня, исчезла бесследно. (Недавно я обнаружил упоминание о 507-м БАП в составе Воронежского фронта.) Кроме того, транспортный самолёт Си-47 со штабом, документами и командирами управления полка был сбит около Ростова.
В моём чудом уцелевшем дневнике сохранилась запись о первом дне пребывания на фронтовом аэродроме:
«26 сентября 1941 г. Вот и Крым. «Дуглас» сразу кидать стало меньше. Под нами сопки Керченского полуострова. Смотреть в окно больше не хочется. В голове шумит. В кабине жарко и много паров бензина. Летим на бреющем, я это замечаю по сильной качке и поведению отар овец. Пытаюсь заснуть, но не могу. Постепенно забываюсь. Очнулся, почувствовав, что самолёт делает крутой разворот. Посмотрел в окно и ничего, кроме голого, без заметной растительности, поля и песчаных холмов, не увидел. Идём на посадку. Машина сделала несколько подскоков и затем плавно покатилась. Я на земле! Борттехник открыл дверцу, и технари стали вываливаться из объёмистого фюзеляжа как мешки с мукой. Нас сильно укачало. Никто, кроме знойного, сухого ветра да южного солнца, нас не встретил. В ушах ещё стоял гул от моторов, но уже были слышны далёкие разрывы.
Бои шли на Перекопе. На самой земле была знойная тишина. Почва под ногами была непривычно сухая с громадными трещинами. После короткого раздумья все пошли к нашим «соткам». Они стояли в капонирах искусно замаскированными. Машины стояли с бомбами. Ожидали приказа. У «девятки» встретил Лёшу – командира, Толика (Коваленко) – штурмана и стрелка-радиста Фёдорова Васю.
Со стороны Саки показался пикап комиссара – есть приказ на вылет. Самолёты, поднимая пыль и непрерывно изменяя обороты моторов, заполнили полевой аэродром звуками и шумами, ласкающими слух и души тех, кто остался на земле. Для нас – механиков это были самые приятные, ответственные минуты.
Первая тройка выстроилась на старте. Штурманы и лётчики закончили проверку пулемётов. Всё готово к первому боевому вылету. Десятка скрылась в голубовато-серой дымке. Счастливого пути, товарищи!
Я остался с механиком «девятки». Примерно через полчаса мы её закатили обратно в капонир и замаскировали.
Вот и наши герои. Все говорили сразу. Вылет был удачным: фрицев застали за обедом в плавнях. Вася пуганул их из пулемёта ВТ, пускай, мол, посмотрят, какие гильзы у русских пулемётов.
Подвесили вновь бомбы. Взрыватели вворачивали при свете переносок. Неожиданно наступила тёмная, звёздная крымская ночь. Немцы бомбили Евпаторию. Наши ДБ летали на Яссы и Плоешти. В чистой, изнутри обшитой досками землянке в ту ночь я уснул мгновенно».
На следующий день было совершено три вылета всей группой самолётов. И опять все экипажи вернулись без потерь, хотя на обратном маршруте были встречи с немецкими истребителями. В последующие дни немецкие истребители плотно прикрывали наземные цели и передвижение войск, что не позволяло эффективно наносить бомбовые удары, экипажи начали нести потери. В полку стали практиковаться одиночные вылеты самолётов или только вылет звеном.
Примерно через неделю после начала наших успешных вылетов немцы собрали группу асов, летающих на скоростных самолётах «Хейнкель-113» и модернизированных «Мессершмитт-109». Наши потери резко возросли. Командир полка майор Помазанов стал не в меру раздражительным, нервозным и недоверчивым к своим боевым товарищам. Командирские требования и замечания сыпались как из рога изобилия. Возможно, его такое состояние объяснялось боевыми потерями, плохой организацией полётов или прежними переживаниями, которые он не забыл со времён полётов в составе Народно-освободительной армии Китая в 1939 году.
Для личного состава, особенно для лётного, такое поведение было невыносимо. Я не знаю, как проходил разбор полётов с лётчиками, а с техническим составом – примерно так:
– Китайцы! Трижды китайцы!
Потом шёл беспорядочный набор отборных матерных слов, выражающих духовное состояние, боевой настрой и ненависть командира к нам, стоящим перед ним в одной шеренге. После паузы, во время которой мы ещё не успели осмыслить наши грехи и всё сказанное, он продолжал:
– Сбит сержант Анохин, лейтенант Александров подломал шасси, у меня над целью зависла бомба… Кто в этом виноват, выходи из строя!
Тягостное, длительное молчание. Глубоко посаженные глаза ощупывают каждого.
– Считаю до трёх. Раз… Два… Три…
Тишина и молчание в строю. Каждый далёк от мысли, что он конкретно виноват в перечисленных грехах, но совместная работа накладывает на каждого определённую ответственность, и поэтому слова командира каждому не безразличны. Каждый продолжает смотреть в сторону пыльного заката, совершенно не осознавая, что это, возможно, последний закат в его короткой жизни.
Командир вынимает из кобуры пистолет, ставит его на боевой взвод и несколько писклявым голосом продолжает:
– Если никто не выйдет, буду расстреливать каждого пятого как пособника фашизма и лично Гитлера.
Никто не двигается.
– На первый – пятый рассчитайсь!
Пятые номера отвечают по-разному, но в основном тихо и обречённо.
– Пятые номера, шаг вперёд. Марш! Направо! В балку, шагом марш! Остальные – разойдись!
Ждём, что будет дальше. Из балки раздаются пистолетные выстрелы. Вскоре появляется майор Помазанов и своим обычным, нервным шагом направляется на командный пункт полка, расположенный в палатке. На этом разбор полётов закончился.
«Расстрелянные» возвращаются из балки с неприятным чувством свершившегося и с ожиданием новых событий завтрашнего дня.
В то тяжёлое военное время такой командир, как Помазанов, не имел права так обращаться с подчинёнными, хорошо понимающими, что общий успех в борьбе зависит от сплочённости, дружбы и доверия в коллективе. И чем сложнее боевая техника и труднее боевые задачи, тем эти требования и роль отдельного человека становятся более значимыми.
Майор погиб при загадочных обстоятельствах. Подтверждением этого было то, что флагманский штурман и стрелок-радист не произнесли ни единого слова о гибели командира.
Новым командиром нашей группы стал старший сержант Лёша, командир самолёта с хвостовым номером девять. С этим самолётом и его экипажем меня связывали взаимная фронтовая дружба и общие боевые задачи.
4 октября самолёт моих друзей был подбит и не дотянул до аэродрома Сарабуз трёх километров. Стрелок-радист Вася Фёдоров сбил истребитель «Хейнкель-113», но и сам получил более десяти ран. В санчасть его увезли ещё живого. Лёша и Толик были живы.
На место вынужденной посадки «девятки» поехало пять человек. Из Саки выехали на полуторке, по дороге несколько раз приходилось выскакивать из кузова и прятаться в канавах от обнаглевших немецких самолётов. И каждый раз я стрелял из винтовки по этим наглецам с надеждой на успех.
В Сарабуз (военный городок ВВС Черноморского флота) приехали во время бомбёжки, когда первые самолёты уже отбомбились и уходили на бреющем полёте в степь. Одна из многочисленных бомб попала в котёл со щами, убила повара и лишила нас обеда. В первом же магазинчике купили несколько бутылок шампанского и четыре банки крабов.
Не дожидаясь появления новой волны самолётов, быстро помчались по пыльной дороге на своей автомашине к подбитому самолёту. Мы были уже на полпути к цели, когда на высоте 100–150 метров появился «Юнкере». Его стрелки открыли огонь по нашей полуторке, но пыль нас прикрыла от прицельного огня, а затем мы расползлись по придорожным канавам. Второй заход «Юнкерса» я встретил прицельным огнём из винтовки, заряженной патронами от авиационного пулемёта ШКАС. Второй мой выстрел был удачным – трассирующая пуля пробила фюзеляж немца и, изменив направление полёта, вылетела наружу. Удобно устроившись в канаве, волнуясь от неравной борьбы и её скоротечности, на этот раз в патронник я загнал бронебойный патрон. Третьего захода не было.
Прежде чем ехать дальше, кричали и искали лейтенанта, нового особиста (сотрудника особого отдела НКВД), который перед этим оставил в кузове винтовку и вещи, а сам перебежками удалялся в сторону кукурузного поля. Его нашли убитым разрывной пулей рядом с неубранным полем кукурузы.
Доехали до места, где лежал наш самолёт, без дополнительных приключений. Труп особиста в новом, но испачканном кровью обмундировании, резко отличавшемся от нашего пыльного и грязного, отправили на нашей автомашине в Сарабуз. Мы же, оставшиеся живыми и здоровыми, уселись на земле, открыли бутылки и банки, налили шампанское в алюминиевые кружки и выпили за погибших.
Ещё о чём-то поговорили и расслабились. Командир оставил меня на ночь охранять «девятку». Южная тёплая ночь наступила так неожиданно, что я не успел как следует осмотреться и подготовиться к боевому дежурству в окружении зловещей темноты, подступившей со всех сторон к самолёту.
Ожидание наихудшего и внутреннее беспокойство были вызваны свежими рассказами о просочившихся через ишуньские позиции немцах, о десантах со стороны Азовского моря и диверсантах в форме красноармейцев. Кроме того, сведения погибшего лейтенанта о том, что ближайшие деревни заселены немецкими колонистами, а в их домах уже появились боевые группы, не могли не повлиять на моё настроение. Оно определялось как военной обстановкой, сложившейся на полуострове, так и реалиями этой ночи.
Я сознавал своё сложное положение, одиночество и готовился к появлению врагов. Тишину ночи нарушали приближающиеся с севера далёкие разрывы снарядов и отдельные винтовочные выстрелы, слышимые со всех сторон.
Зарядив винтовку, я обошёл несколько раз вокруг самолёта, лежащего на земле среди сухих стеблей кукурузы, сломал или вырвал с корнем те стебли, которые, на мой взгляд, могли скрывать места появления врага. Перенёс в кабину лётчика пулемёт ШКАС, установленный в шаровом узле блистера стрелка-радиста, и с большим трудом перезарядил пулемёт лётчика. Проверил вращение турели пулемёта штурмана и зарядил пулемёт.
Кроме штатного вооружения самолёта и винтовки, у меня были ракетница и граната. Ни тщательное приготовление к ночной обороне, ни лёгкий хмель от выпитого шампанского не могли притупить моих чувств. Бронированное кресло лётчика, в котором я сидел притаившись, и сознание того, что я обладаю солидным вооружением, начали успокаивать и снимать напряжённость. Освещения кабины я не включал, но от приборов и переключателей, размещённых на панелях, кабина была наполнена мягким светом. Этот свет создавал приятный уют, а также позволял без помех наблюдать за окружающей обстановкой. Подбитый самолёт оставался живым существом. Можно было включать гироскопы и слушать их приятное, мелодичное жужжание, отклонять триммеры, закрылки, включать и управлять различными электромоторами, которых было около трёхсот наименований. Аккумуляторы обеспечивали питанием сложный организм самолёта, и он, повинуясь моим желаниям, отзывался, вздрагивал и даже шевелился. Тиканье часов штурмана и лётчика, а также весёлое перемещение секундных стрелок утверждали, что я не одинок.
Хотя я изучал оборудование самолёта Пе-2, но сейчас у меня была возможность не спеша, самостоятельно разобраться со всеми системами контроля и управления этим оборудованием. Наиболее знакомым и понятным мне было радиооборудование. В кабине стрелка я включил радиоприёмник Ус-П и слушал, что происходило в загадочном эфире. Там была своя жизнь. Торопливо стрекотала и пищала морзянка, передавая цифровые и буквенные группы, открытые и секретные сообщения. Прослушивались европейские блюзы и танго, а также громкие восточные мелодии. Больше всего было немецких передач, захлёбывающихся от бахвальства и собственного восторга. Многие из этих передач велись на русском языке. Сообщалось об успехах первых дней войны, угадывалась поддельная доброжелательность по отношению к различным народам СССР, особенно к русскому народу.
Обычно передачи начинались и заканчивались обращением к национальным и революционным чувствам советских людей. Вспоминались события и лозунги революционной борьбы 1905 года, подвиг матросов броненосца «Потёмкин», героизм лейтенанта Шмидта и другие исторические события.
Довольно убедительно для того времени показывалась связь и общность интересов немцев и русских, а также общие исторические корни. Не были забыты великие основоположники: Маркс, Энгельс, Ленин. После призывов о помощи вооружённым силам вермахта с целью уничтожения советского строя во имя прогресса объявлялись заклятые враги: комиссары, коммунисты и евреи. Передавались сообщения о нормализации жизни в городах Украины, пуске трамваев, водопровода, о выступлении известных артистов, создании каких-то обществ и клубов.
Было передано, что в ближайшее время будет освобождён от тирании Крым, а его население свободно вздохнёт. Рекомендовалось бойцам нашей армии разойтись по домам и зарегистрироваться в немецких комендатурах.
Пропаганде немцы уделяли большое внимание. Она была рассчитана на различные слои общества и имела национальный аспект. Как показали события в Крыму, вражеская пропаганда частично достигла своих целей. На меня она влияния не имела. Немцы в то время представлялись мне вполне разумными существами и ещё не вызывали той ненависти, которая появилась и окрепла после возвращения в Крым в январе 1942 года.
Наша пропаганда имела более революционную и классовую основу, была более понятна, хотя имела некоторые просчёты на начальном этапе войны. Поэтому слушать живые рассказы воинов, побывавших в плену, в окружении или распознавших немцев в боях, для нас, молодых и необстрелянных, было самым необходимым для формирования духовных сил, без которых не возможна никакая победа.
На удивление, большая часть ночи прошла спокойно. А когда стало чуть-чуть светать, я закрыл нижний люк, уселся поудобнее в кресле лётчика и задремал чутко и осторожно, как меня уже научила армейская служба. Проснулся, когда ласковое утреннее солнце осветило кабину. С аэродрома доносились звуки от прогреваемых моторов, и слышалась стрельба зениток по первому немецкому разведчику. Эти звуки, теперь такие же привычные, как крик петуха или сообщение Совинформбюро, окончательно сняли всякое напряжение и оповестили о начале нового дня.
Вскоре приехала на ПАРМе (подвижная авиаремонтная мастерская) аварийная команда во главе с техником звена и начальником мастерской. Мастерская размещалась в крытом кузове автомашины ЗИС-5 и имела оборудование, необходимое для полевого ремонта самолётов. Начальником нашего ПАРМа был совершенно рыжий с весёлым и добрым лицом воентехник первого ранга. Это был исключительный остряк, балагур и большой похабник. Он пользовался у всех уважением за умение быстро и качественно выполнять любую работу, умение помогать и уважать людей. Его красочные, сочные рассказы о службе в пожарных, об апробации пострадавшего на пожаре и прооперированного его члена на медицинском персонале, о близких встречах с немцами в начале войны и отступлении с целью истощения фашизма вызывали у слушателей хорошее, весёлое настроение и уверенность в силе простого русского человека. Его житейская мудрость, организаторские способности и талант умельца были предметом зависти и подражания. Именно такие люди спасали в самые критические моменты бойцов от верной гибели и сплачивали коллективы на победный настрой ещё в самом начале войны. Слава им!
Аварийная команда, в которую вошёл и я, обеспечила подъём, буксировку и весь ремонт самолёта в одном из капониров на окраине аэродрома центральной воздушной базы Черноморского флота около Сарабуза. В светлое время суток аэродром подвергался постоянным налётам немецких самолётов. Как правило, бомбы сбрасывались с больших высот, так как немцы опасались достаточно плотного огня зенитных батарей. Особенно много падало бомб в той части аэродрома, где находился наш капонир, а рядом стояли давно списанные с эксплуатации самолёты ТБ-2. Им доставалось изрядно. Мы же во время непосредственной опасности прятались в щели, вырытые рядом с капониром, и наблюдали за полётом бомб, которые, казалось, каждый раз летели точно к нам в щель. Однако бомбы взрывались на достаточном удалении, чему мы радовались, но чувство страха оставалось надолго. Для успокоения по вечерам на ПАРМе ездили в большое село Сарабуз.
Я участвовал в демонтаже повреждённых и установке новых моторов, проверял и заменял неисправную электропроводку, помогал выполнять другие работы, связанные с ремонтом обшивки крыльев и фюзеляжа. За двое суток самолёт был полностью отремонтирован и подготовлен к облёту. Лётный экипаж приехал с опозданием – только 10 октября. После контрольного облёта экипаж вместе с техником и механиком вылетел на аэродром Ново-Царицыно. Я же получил приказ доставить снятые моторы и погнутые винты в ремонтную базу, расположенную где-то в ущелье под Ялтой.
Моим помощником был назначен специалист по вооружению младший сержант Лизунов. Он оказался личностью незаурядной. Его внешний вид был непримечателен – простое, несколько одутловатое лицо с серыми невыразительными глазами, стандартная фигура и всё остальное совершенно не раскрывали его необычных способностей и замыслов. Опытный взгляд мог бы подметить, что под командирской, габардиновой гимнастёркой он носил лётный свитер, прикрывающий воротник и маскирующий знаки различия. Этим Лизунов выделялся среди личного состава и маскировал свою блудливость и хитрость. Те же, кто его хорошо знал, поражались азартностью и активностью действий, направленных на реализацию порочных устремлений. Это был очень тонкий психолог и большой аферист под стать Остапу Бендеру. В части обмана командиров всех степеней, и особенно интендантов, ему удавалось всё или почти всё. А если что-то и не удавалось, он это объяснял некоторыми случайностями, легко устранимыми и совершенно пустяковыми, которых в следующий раз можно будет легко избежать и сделать всё как нужно.