Вадим Иванович Кучеренко
Все возрасты любви покорны
Да все, хотел ответить я. Но что-то меня остановило. Я опять промолчал. Однако, наверное, мой взгляд оказался слишком красноречивым, потому что Светка стала уже совсем пунцовой и даже пошла на попятный.
– Я не писала эту записку, но я зашла в раздевалку и подложила ее Артему, – сказала она. А на мой немой вопрос последовал незамысловатый предсказуемый ответ: – Меня попросила об этом одна девочка. Ты ее не знаешь, она не из нашего класса.
И моя крепость пала. Не мне сражаться со Светкой. Мое дело – ее боготворить. Но, как сказал когда-то давно один французский, кажется, король, все пропало, кроме чести.
– И все же читать чужие письма подло, – продолжаю я отстаивать свой последний бастион.
– Да, конечно, ты молодец, – с женской непоследовательностью хвалит меня Светка. – Хилый, но смелый!
Вот и гадай – то ли похвалила, то ли посмеялась надо мной. И она такая всегда, сколько я ее помню, а учимся мы с ней вместе с первого класса. Словно двуликий Янус. Но только не в современном его понимании, как символ двуличия, лицемерия и лжи, а в том, которое в него вкладывали древние римляне – божество неба и солнечного света, которое открывало и закрывало небесные врата, выпуская солнце на небосвод. У двуликого Януса было два лица – молодое и старое, смотрящие в противоположные стороны. Вот и Светка такая – то поражает своей почти детской наивностью, то вдруг такую мудрую мысль выскажет, что только диву даешься. С ней очень не просто.
Но я все равно люблю Светку. Как сказала бы моя мама, это моя карма. Если бы я мог сказать ей об этом… Но после вчерашнего на моих устах вековая печать. Я не могу. Пусть она догадается сама. И, поразившись моей скромности и самоотверженности, вознаградит меня своей любовью, но прежде раскается в прошлых ошибках.
– Кстати, завтра мой день рождения, – вдруг говорит Светка. – Придешь?
А сама смотрит на меня с тревогой и чуть ли не с мольбой. Я понимаю, о чем она думает, и что не досказала. И, вместо того, чтобы помучить ее, прихожу ей на помощь, спрашиваю:
– Можно с Артемом?
– Как хочешь, Миша, – ласково отвечает Светка и быстро уходит, чтобы я не успел увидеть, как она расцвела от счастья.
И я снова убегаю с последнего урока. У меня есть деньги, сэкономленные на школьных обедах с начала года. Брожу по магазинам, выбираю Светке подарок. Духи? Пошло. Конфеты? Еще обидится, подумает, что принимаю ее за ребенка. Цветы? Старо. Цветы я всегда покупаю на день рождения маме. Да, оказывается, это очень не просто – выбрать подарок любимой девушке.
А вот, кажется, то самое. Подарок со смыслом. Фарфоровая собачка. Символ бесконечной преданности. Прошу продавщицу завернуть ее в розовую бумагу и перевязать красивой голубой ленточкой.
Но собачка нема, а мне хочется многое сказать Светке. И я сочиняю стихи, почти до утра. Утром, чуть ослабив ленточку, вкладываю листок со стихотворением в сверток.
Втайне я мечтаю о том, что Светка возьмет мой сверток, развяжет ленточку, развернет бумагу, увидит собачку, прочитает стихотворение – и, конечно, все сразу поймет…
Воскресенье.
По шумным и торопливым даже в воскресный день улицам я иду к Артему. В руках у меня сверток, который я очень берегу, а потому несу двумя руками и то и дело задеваю растопыренными локтями прохожих. Извиняюсь, огрызаюсь, отмалчиваюсь, но упорно продолжаю свой путь. Можно было бы проехать на автобусе, но я не доверяю общественному транспорту. Кто-то может толкнуть меня под руку, сверток упадет на пол, собачка разобьется. Я заранее настроился на самое худшее и, мне казалось, выбрал самый безопасный вариант.
Но худшее ожидало меня впереди. Когда я, пренебрегая лифтом, поскольку тот мог неожиданно сломаться и надолго застрять между этажами, взобрался на седьмой этаж и позвонил, мне пришлось долго ждать, пока Артем откроет. За дверью сначала было тихо, потом послышались… не шаги, а прыжки, словно приближалось кенгуру. А когда дверь, наконец, открылась, я увидел, что это был все-таки сам Артем, но передвигался он действительно прыжками, так как его правая щиколотка была туго обмотана бинтом.
Увидев это, я сразу же понял, что день рождения отменяется, во всяком случае, для Артема. Как бы он ни был тренирован, но до Светкиного дома на одной ноге не допрыгает. И я загрустил.
Артем же, увидев меня, обрадовался.
– Проходи, – пригласил он. – Хорошо, что пришел. А то я дома один, скучаю.
И запрыгал обратно в комнату, даже не спросив, зачем я заявился к нему, да еще и в воскресенье. Тоже мне, радушный хозяин! Лучше бы ноги берег…
Хмурясь, я прохожу следом. Дома у Артема я еще не был. В его комнате все стены завешены фотографиями самолетов и космических ракет, а на письменном столе, полках, телевизоре – в общем, везде, где только можно, стоят модели и макеты тех же самых, что на снимках, летательных аппаратов. Вспоминаю, что отец Артема – военный летчик. Ничего не поделаешь – гены! Сам грешен.
– Что с ногой? – с лицемерной заботой спрашиваю покалеченного друга.
– Вчера на тренировке потянул сухожилие, – отвечает Артем с таким видом, словно это пустяк, о котором не стоит и говорить.
Может быть, для него и пустяк. Но не для меня. Как быть с моим обещанием Светке? Вот это – настоящая катастрофа! В сравнении с ней какое-то там потянутое сухожилие – действительно ерунда.
– Сегодня еще поберегу ногу, а завтра в школу прихромаю, – говорит Артем, замечая мою озабоченность, однако не понимая ее истинной причины.
Мне остается только смириться. Не тащить же его на своей спине к Светке. Но уходить сразу не прилично.
– Увлекаешься? – киваю на полусобранную модель космолета, стоявшую на столе.
– Есть такое дело, – кивает Артем. И, радуясь тому, что у него появился слушатель, начинает мне объяснять: – Понимаешь, для полета в межгалактическом пространстве современные ракеты не очень подходят. Ну, там, до Луны долететь, до Марса – еще ничего, это они могут. А вот до Альфы Центавры, например, уже проблема. А ведь это самое ближайшее к Земле созвездие. Что тогда говорить о Плеядах?
И в самом деле, что о них говорить, думаю я. Лучше поговорили бы о Светке и ее дне рождения. Но не перебиваю Артема, делаю вид, что внимательно его слушаю.
– Вот я и хочу изобрести космический аппарат, способный свернуть пространство и достигнуть любой, самый отдаленный уголок Вселенной, – говорит Артем. – Чтобы человек мог долететь до того же рассеянного звездного скопления Плеяды в созвездии Тельца и вернуться на Землю не через тысячи земных лет, а, предположим, за год-два. Понимаешь?
Если бы… Но не показываю вида, чтобы не поразить Артема своей дремучей невежественностью.
– Это он и есть? – киваю на модель космолета на столе.
– Прототип, – непонятно отвечает Артем. – Сам аппарат еще в стадии разработки.
Когда со мной говорят на незнакомом языке, я быстро умственно утомляюсь. Видимо, Артем это заметил. Потому что он спросил:
– Тебе не интересно?
– Еще как интересно, – спохватившись, с энтузиазмом говорю я.
Артем заулыбался. Все-таки приятно доставлять людям радость!
– Хочешь помочь мне? – спросил он неожиданно.
В другое время – запросто. Ради друга я готов на любые жертвы. Но только не сегодня. Извини, Артем, ты мне друг, но Светка… Я прикусил себе язык, чтобы даже мысленно не закончить эту фразу. Светка – это Светка, а Артем – это Артем, и не надо их противопоставлять друг другу. Чтобы понять это, даже моего небольшого ума хватает.
– Извини, Артем, но в другой раз, – искренне говорю я. – Сегодня меня пригласила Светка на день рождения. Не могу не пойти.
– Конечно,– улыбается Артем. Он, кажется, разочарован, но ни на йоту не обиделся. – Я понимаю.
– Кстати, тебя Светка тоже звала, – спохватываюсь я. – Я потому и зашел. Думал, мы вместе пойдем.
– Извини, не могу, сам видишь, – отвечает Артем, показывая на свою ногу.
Я бы мог, конечно, изобразить удивление, но не стал. Ногу я уже видел, объяснение слышал, ничего нового не узнал. Поэтому единственное, что мне остается – распрощаться и уйти.
Так я и делаю.
– Ты заходи, когда сможешь, – говорит мне Артем и закрывает за мной дверь.
Я снова слышу удаляющиеся прыжки, как будто при моем появлении австралийский кенгуру спрятался где-то в ванной, и вот выскочил и снова радостно запрыгал по квартире.
И я вдруг понимаю, что мой уход – это был не единственный возможный вариант. Например, я мог бы остаться с другом. Он один, и ему нужна моя помощь. Но это запоздалая мысль. Не ломиться же обратно в дверь!
Оправдав себя, я ухожу, бережно придерживая сверток с подарком для Светки.
До дома, в котором жила Светка, я шел целую вечность, каждую минуту ожидая подвоха со стороны прохожих. Шел словно по минному полю. Но ничего ужасного не случилось, и мы с подарком добрались благополучно, опоздав всего на полчаса.
Еще в подъезде я слышу музыку. Народ уже давно собрался, и веселье было в самом разгаре. Дверь мне открыла сама виновница торжества. Я не сразу узнал Светку под густым слоем косметики, который она наложила на свое лицо, искусственно и искусно состарив его. В школе она выглядела лет на пять моложе. Чем не двуликий Янус…
Но, несмотря на это, сейчас Светка кажется мне еще более красивой, чем обычно, а я всегда думал, что такое невозможно.
Открыв, Светка сначала смотрит на меня недоверчиво, словно тоже не сразу узнает, затем понимающе усмехается и заглядывает за дверь. Но там никого нет. Тогда она недоуменно спрашивает:
– А где Артем? Придет позже?
В ее глазах столько наивной детской веры в чудо, что мне не хочется ее разубеждать. Однако ничего не поделаешь, и я тороплюсь объяснить:
– Понимаешь, у него нога… Он не сможет…
Получается сбивчиво и неубедительно. Почему-то я чувствую себя виноватым.
Светка ало вспыхивает и тускнеет на глазах. Я протягиваю ей свой подарок. Она берет сверток и машинально кладет его на стул в прихожей. Равнодушно говорит:
– Раздевайся и проходи.
И уходит, даже не оглянувшись, чтобы проверить, иду ли я следом.
Я бросаю печальный прощальный взгляд на сверток, на содержимое которого возлагал такие надежды, снимаю куртку, бросаю ее на стул, так как на вешалке нет ни одного свободного крючка, и уныло бреду в комнату.
В комнате от веселья даже хрустальная люстра на потолке радостно звенит подвесками. Здесь почти все наши. Разумеется, кроме Паши Уварова и прочих аутсайдеров, к которым еще недавно принадлежал и я. Генка блистает. Он смеется, острит, всех тормошит, не давая скучать. Он рад, что нет его главного и единственного конкурента. Мое появление Генку нисколечко не обеспокоило. Он меня словно не замечает, как будто я в шапке-невидимке.
– А сейчас мы будем играть в фанты, – кричит Генка. – Шапку по кругу!
И все, кроме меня, начинают рвать лист бумаги, писать на клочках свои имена и бросать их в шапку Кольки Чадова, которую тот принес из прихожей. Самого Кольку заставляют отвернуться, он будет придумывать задания для игроков. Генка достает из шапки листок и спрашивает:
– А что будет делать этот фант?
Колька долго думает, преданно глядя на Генку, как будто ожидая от него подсказки, затем выдает:
– Пусть с балкона крикнет: «Люди, я вас люблю!»
– Лена Смирнова! – читает Генка. И командует: – Дверь на балкон открыть!
Дверь открывают, и Ленка Смирнова, невысокая полненькая девочка с модной короткой стрижкой, высунув голову на улицу, тоненько кричит: «Люди!…» Но захлебывается от смеха, как-то забавно булькает, словно вскипевший чайник, и замолкает. Все смеются, уже над ней.
– Засчитано! – решает Генка. – Играем дальше!
Я нахожу взглядом Светку. Она сидит в уголке на стуле и делает вид, что ей тоже весело. Я подхожу к ней, присаживаюсь рядом, на соседний стул. Светка встает и выходит из комнаты. Она не хочет со мной разговаривать, это ясно. Мне понятно и то, почему. Но в чем же я виноват?
И я решаюсь объясниться. Я больше не в силах хранить героическое молчание, жертвуя собой и способствуя успеху своих друзей. Я имею такое же право на счастье, как и они.
Я тоже выхожу из комнаты. Всего их в квартире четыре или пять. Долго ищу, поочередно бесстыдно заглядывая во все, и, наконец, нахожу Светку на кухне. Она одна. Как Аленушка с картины Васнецова, сидит у окна, склонив голову. О чем-то задумалась или беззвучно плачет.
– Света! – я робко дотрагиваюсь до ее руки.
Она вздрагивает, словно мое прикосновение обожгло ее, оборачивается. Это не Аленушка, а Медуза Горгона. У нее сухие глаза, они похожи на опаленную солнцем пустыню. Я отражаюсь в ее светло-голубых зрачках двумя крошечными нелепыми уродцами.
– Опять ты! Как ты мне надоел! Ну, что ты привязался ко мне? Из-за тебя Артем не пришел, низкий ты человек! Уйди…
Светка шепчет, однако я оглушен и раздавлен. Даже покачнулся, но сохранил равновесие, удержавшись за край стола. Делаю нечеловеческое усилие, поворачиваюсь и ухожу.
Я иду в прихожую, надеваю куртку, беру шапку и ухожу. За моей спиной звонко и зло, как цепной пес, щелкает дверной замок.
Пока я был у Светки, на улице началась метель. Ветер и снег в лицо. Но мне жарко. Куртка расстегнута, шапка в руке. С губ срываются бессвязные слова:
– Печально вслед смотрю тебе я… Робею так, что подойти не смею… Тебя я недостоин, но верным быть пажом хочу…
Это строки из моего стихотворения, написанного для Светки. Я жалею, что не забрал его. Завтра, когда мы встретимся в классе, мне будет стыдно, настолько, что, может быть, я даже попрошу родителей перевести меня в другую школу. Мы со Светкой – те самые параллельные прямые, которые никогда не пересекутся. И было величайшим заблуждением думать, что может быть иначе. А за ошибки надо платить. Вот только жаль терять такого друга, как Артем…
Я вспоминаю про Артема, и у меня появляется цель. Я разворачиваюсь и иду по направлению к его дому. Я иду к другу. Он поймет меня и простит за недавнюю измену. Нет ничего на свете крепче и надежнее мужской дружбы.
А метель расходится. Скоро февраль, а там и март. И ничто на свете не может этого изменить. Как бы ни ярилась зима, но ей придется уступить весне. Таков закон природы.
И метель, и зима – всё, всё пройдет. И даже горе.
Только я об этом еще не знал.
