Вадим Иванович Кучеренко
Все возрасты любви покорны
Прервав его мысли, хлопнула выбитая из бутылки вермута пробка. Олег сделал жадный глоток из горлышка, его острый кадык дернулся снизу вверх, затем опять вниз, вернулся на прежнее место. Витьке стало противно. Он отвел рукой протянутую ему бутылку.
– Ты чего? – не понял Олег. – Пей, не тяни резину!
– Да что-то неохота сегодня, душа не принимает, – начал было Витька, но смолк на полуслове, подумав, что напрасно он все это говорит, Олег сочтет его объяснения проявлением слабости.
Так и случилось. Олег сплюнул на землю и презрительно произнес:
– Пижон! Сосунок! Маменькин сынок!
Витька напрягся, сжал кулаки. Но Сенька успел вовремя, встал между ними.
– Стоп, ребята, все свои, – улыбнулся он примирительно. – А ты, Витек, напрасно так. Дело святое, друзья угощают. Наташ, будешь? Давай, глотни!
Наташка выпила, высоко задрав голову и обнажив короткую полную шею. Передала бутылку Витьке, он тоже сделал глоток, затем еще один, чтобы не показаться маменькиным сынком. Почти сразу тошнота подступила к горлу, заливая недавнюю злость. Витька закрыл глаза, солнечный свет померк. Темнота всегда помогала ему справиться с головокружением. Услышал, как звякнуло стекло отброшенной и разбившейся о камень бутылки.
– Все, – удовлетворенно крякнул Сенька. – Пошли, ребята, погуляем. Витек, ты как, с нами?
Витька почувствовал на своем плече мягкую руку девушки.
– Вить, – сказала Наташка. – Пойдем с нами. Ну, пожалуйста!
– Иди ты к такой-то матери! – выругался Витька. Ему вдруг стала противна и эта невысокая рыхлая девчонка с мягкими безвольными губами и умоляющим взглядом, и весь окружающий мир, который требовал от него быть тем, кем он быть не хотел.
– Да что с тобой? – удивилась, но ничуть не обиделась Наташка. И даже засмеялась.
– Он сегодня с утра такой…, – запнувшись, Сенька все-таки подобрал подходящее слово: – Странный!
Солнце клонилось к горизонту. Из парка уже ушли бабушки с детьми. Закрылась билетная касса. Стало тихо и скучно. Они поднялись и пошли гулять по обезлюдевшим аллеям.
Витька шел позади всех. Выпитое вино застлало туманом глаза. Ноги предательски ослабели, и он слегка пошатывался, но не старался скрывать этого, наоборот. В этой демонстрации своего опьянения был особый смысл. Сейчас Витька мог оскорбить кого угодно и просто так, ни за что, ударить. Ему было можно все, потому что он пьян, и он не один, а с друзьями. Тех, кто не пожелал бы с этим считаться, ожидала скорая и жестокая расправа. В сущности, ради этого они и пили. Выпивка и драка были единственными развлечениями, которыми они пытались прогнать терзающую их скуку. Школа не отнимала много времени, и надо было как-то убить оставшиеся после уроков до ночи тягучие, как патока, часы. Когда-то Сенька занимался спортом, Витька много читал и даже пробовал писать рассказы, и тогда времени в сутках было в обрез, не хватало на все. Но это было в далеком уже прошлом. Как сказал бы с глубокомысленным видом Витин папа, нельзя в одну реку войти дважды. Папа часто цитировал Гераклита, который был одним из его любимых философов, а потому Витька запомнил, и даже сейчас, выпив вина, мог бы рассказать много интересного об этом древнегреческом философе, жившем в пятом веке до нашей эры. Вот только слушать его никто бы не стал. Сенька и Наташка просто не поняли бы, а Олег снова презрительно назвал бы его пижоном…
– Что вам от меня надо? – внезапно услышал Витька чей-то голос.
И – словно яркая вспышка света сквозь густой туман: он увидел цепкую, костистую руку Олега на хрупком плечике Ледяной принцессы. Девушке явно неприятна эта рука с синими, похожими на земляных червей, прожилками, она пытается сбросить ее, но Олег сильнее, он только нагло ухмыляется и дышит перегаром ей в лицо. Он издевается над девушкой, ему нравится чувствовать свою власть над ней.
Но тоненькая девушка с изящным футляром из-под скрипки в руках совсем не похожа на жертву. В ее глазах нет страха. В них только недоумение и нетерпение, а еще – бездонное небо с жарким солнцем в зените, и бескрайнее море с бешено накатывающим на берег прибоем, и радуга, раскинувшаяся над миром после летнего дождя… Ее глаза! Ненароком Витька заглянул в них тогда, когда они не были скрыты завесой густых ресниц. Это было сродни удару молнии, пробудившему в нем даже не любовь, а нечто большее – преклонение. Так первобытные люди поклонялись огню, видя в нем божество. В одно мгновение Витька стал язычником, избрав своим идолом девушку с льняными волосами и гордым взглядом, которую он видел до этого много раз, но по-настоящему разглядел только сейчас. Это бывает в пятнадцать лет…
– Стой, крошка, – прорезался сквозь морок, который все еще окутывал Витьку, скрипучий, словно ржавая пила, голос Олега. – Мы ведь еще не все сказали друг другу, верно?
– Отойдите от меня, – тихо ответила девушка.
И Витька увидел, что ее глаза повлажнели. Эти невыплаканные слезы потрясли его. Он резко рванул Олега за плечо, тот пошатнулся, разжал свои пальцы, и девушка освободилась из их капкана. Она удивленно взглянула на своего нежданного спасителя, который, судя по всему, был из той же компании пьяных парней, и замерла, не зная, как ей поступить. Поблагодарить? Но он тоже был ей противен, этот темноволосый юноша, с растерянным видом стоявший перед ней. Уйти прочь, а, вернее, убежать, потому что если она пойдет, то не сможет идти медленно, чувствуя спиной их наглые взгляды? Этого ей не позволяла гордость.
Дальнейшее разрешило все ее сомнения.
– Ха-а! – оскалившись, словно разъярённый дикий зверь, злобно выдохнул Олег, и его кованый каблук влип в живот Витьки.
Выпитое вино подвело парня, он промахнулся, не попал в солнечное сплетение, да и удар вышел не таким сильным. Только это и спасло Витьку от увечья. Острая боль пронзила его тело, дыхание пресеклось, и он согнулся пополам, не успев ничего осознать. Второй удар, уже кулаком, пришелся в челюсть. И Витька погрузился в теплую солоноватую тьму, не чувствуя боли от ударов ногами, которые наносил ему остервеневший Олег. Когда он прекратил избиение, Витька неподвижно лежал на земле и даже не стонал.
– Убил! – испуганно вскрикнула Наташка.
– Бежим! – схватил ее за руку Сенька. Он и не подумал помочь другу, стоял, усмехаясь, и с некоторым даже интересом наблюдал за расправой. – Олег, сматываемся! Ну, что же ты? Заметут!
И Сенька с Наташкой бросились бежать по аллее, часто оглядываясь.
– Беги, щенок, – злобно скривился Олег. Взглянул на лежавшего Витьку, затем на девушку, которая продолжала стоять, бледная, но не испуганная. Казалось, Олег сомневается и не может на что-то решиться. Наконец он сипло произнес: – Эй, ты! Не вздумай язык распускать, не то…
– Что – не то? – гордо вскинула девушка голову. Глаза ее блеснули презрением. – Бить беззащитного – это подло!
– Заткнись! – прошипел парень и даже сделал шаг в ее сторону. Но в конце аллеи, за деревьями, раздались чьи-то голоса, и он остановился. Вместо того, чтобы ударить, как собирался, только пригрозил: – Смотри, если что – достану из-под земли! И снова зарою!
Голоса приближались, и Олег, пригнувшись, быстро нырнул в заросли кустов. Ветви, как в немом кино, бесшумно сомкнулись за ним. И если бы не тихие стоны Витьки, который начал приходить в сознание, могло показаться, что ничего и не было. А всё то ужасное, что здесь минуту назад происходило, ей только почудилось.
Подумав об этом, девушка почувствовала, что уже не может сдерживаться. И она наконец-то разрыдалась…
Снег выпал неожиданно к вечеру. Густые мокрые хлопья облепили деревья, крыши домов, фонарные столбы, превратив город в огромный сказочный снежный городок, в котором только и могла жить Ледяная принцесса.
Витька с непокрытой головой сидел на качелях, установленных на детской площадке напротив подъезда, в котором жила Ледяная принцесса, и тающий снег стекал с его волос за ворот куртки. Он зябко ежился, но не покидал свой пост. В окнах квартиры, где жила Ледяная принцесса, горел свет. Конечно, она не выйдет из дома в такую погоду. А если бы и вышла, то что бы изменилось? Ничего.
В тот далекий уже вечер, когда он, избитый в парке Олегом, пришел в себя и, не спросив ни о чем, пошел провожать девушку, они всю дорогу до ее дома шли рядом и молчали. Свет фар проезжающих изредка автомобилей выхватывал из темноты ее гордый профиль и равнодушные глаза. Она не хотела с ним говорить. Впервые Витька почувствовал свое бессилие перед чужой волей. Он понимал, что не так, как надо бы, произошло их знакомство – и неизведанная прежде тоска теснила грудь, мешая дышать.
Они остановились около детской площадки.
– Все, пришли, – сказала девушка, не глядя на него. – Извини, я тороплюсь. Уже поздно, и мама волнуется.
Не дожидаясь его ответа, она повернулась и пошла по направлению к своему подъезду.
– Постой, – окликнул он ее внезапно охрипшим от волнения голосом.
Ледяная принцесса, как он мысленно продолжал ее называть, обернулась. А Витька, казалось, уже забыл, зачем остановил эту слишком явно презиравшую его девушку. И молчал.
– Что? – мелодично и нетерпеливо прозвучало из сумрака, который окутывал двор.
Витька справился со смущением и спросил:
– Как звать-то тебя, прекрасная незнакомка?
Молчание в ответ. Затем короткое, словно пощечина, слово:
– Прощай!
Звонко простучали ее каблучки, громко хлопнула дверь подъезда. И она исчезла в огромном человеческом муравейнике, навсегда для него, Витьки.
Потом он придумал для Ледяной принцессы много оправданий ее равнодушия к нему в тот вечер, зная, что сама она оправдываться перед ним не будет. Более того, узнай она, что за многие вечера, проведенные в этом скучном дворе, он вычислил, куда выходят окна ее квартиры, когда возвращается домой после работы ее мама и во сколько из музыкального училища она сама, – за все это девушка просто возненавидела бы его. А поэтому он избегал показываться ей на глаза. Когда она появлялась, он просто исчезал за угол дома и уже оттуда провожал ее взглядом и говорил «привет» или «до свидания». Всего один раз он ошибся, но этого ему хватило, чтобы заречься и не ошибаться вновь.
В тот день Витя решил встретиться с ней, как будто ненароком. Чтобы случайно не разминуться, он ждал ее около музыкальной школы, с нетерпением поглядывая на часы и обгладывая эскимо, не чувствуя его вкуса. Прошло невероятно много времени, и стрелки на часах, стуча зубами от холода, побежали, чтобы согреться, слишком быстро, и даже сам Витька понял, что его ожидание напрасно, когда она наконец вышла из дверей музыкальной школы, со своей неизменной скрипкой в черном футляре. И мгновенно, будто солнце вернулось на небо и согрело землю, мороженое растаяло в его руке и потекло, оставляя жирные светлые полосы на коже. Девушка заметила Витьку лишь тогда, когда он догнал ее и окликнул.
– Здравствуй, – сказал он. И сам почувствовал, что его голос прозвучал слишком грубо, фальшивой нотой среди виртуозно исполняемой музыкальной пьесы, в которую слились воедино птичьи трели, шум ветра, отдаленные раскаты грома приближающейся грозы.
Девушка удивленно и одновременно надменно взмахнула ресницами и едва кивнула в ответ. И продолжила свой путь. Это был приговор, не подлежащий обжалованию. Но Витька все еще не мог в него поверить. Он догнал девушку и пошел рядом. Через несколько шагов, не выдержав, спросил:
– Ты не узнала меня?
«Почему же,– прочел он в легком пожатии ее плеч. – Но это ничего не меняет».
– Ты не хочешь со мной разговаривать? – глупо спросил он, все еще не веря в очевидное.
О, сколько оскорбленного достоинства выразил внезапный поворот ее головы в светлой рамке волос! И сколько ослепляющих молний излучили ее глаза! На этот раз она не промолчала, но ответ ее был сродни выстрелу из пистолета в упор.
– Нет, – сказала девушка.
И она пошла дальше. А он остался. Ноги вдруг отказались ему повиноваться, словно пустили корни в землю, и эта мысль была такой глупой, что Витька запрокинул голову и рассмеялся. Могло показаться, что он как будто что-то прокричал девушке вслед…
Если бы ему сказали раньше, что он сможет простить такое, Витька принял бы это за личную обиду. Но Ледяную принцессу он простил.
Витька промок и основательно продрог, а снег продолжал падать. И если бы он не топтался на месте, пытаясь согреться, и тем самым стряхивая с себя снег, то давно бы уже превратился в подобие снеговика. Сейчас он с удовольствием перекинулся бы с кем-нибудь парой слов, пожал бы чью-то руку – только для того, чтобы избавиться от своего одиночества. Когда-то Витька прочитал «Планету людей» Экзюпери, но только теперь он по-настоящему понял одну из запомнившихся ему фраз: о том, что самая большая роскошь на земле – это роскошь человеческого общения. Поэтому он даже обрадовался, и совсем не удивился, когда из-за угла дома вышли, обнявшись и смеясь, Наташка и Сенька.
Витька не виделся с Наташкой с того самого вечера в парке, когда они убежали, бросив его, избитого и без сознания. С Сенькой же они встретились наутро, в школе. Тот еще издали увидел Витьку и на весь школьный двор весело закричал:
– Привет, старина!
А когда подошел, уже тише, но все тем же искренним тоном, произнес:
– Ну, и напугал же ты нас вчера, парень! Хорошо, что все обошлось. А то я Олегу денег должен, так что, сам понимаешь, мне с ним было не с руки ссориться.
И, как ни в чем не бывало, глядя на него честными глазами, протянул свою руку. Это было настолько неожиданно и цинично, что Витька растерялся и пожал ее. После этого было глупо начинать выяснять отношения. И о том, что случилось накануне, они уже не говорили. Но и встречаться по вечерам, после уроков, с тех пор перестали.
Сейчас, встретив Сеньку и Наташку, Витька в первую минуту был даже рад видеть старых друзей. Иногда в последнее время ему очень их не хватало, как и своей прошлой беззаботной жизни.
– Добрый вечер, – сказал Витька дружелюбно.
– Приветик, – растерянно произнесла в ответ Наташка.
А у Сеньки лукаво задрожали уголки губ. Ничуть не смутившись, он дружески протянул руку Витьке, и даже укорил его, сказав:
– Давно не виделись! Где скитаешься, бродяга?
– Так, – неопределенно ответил Витька. Он вовсе не собирался делиться со старым другом своими переживаниями.
– А мы вчера мой день рождения отмечали, – тихо сказала Наташка, не поднимая глаз. – Весело было. Мы думали, ты придешь.
И сразу исчезло приподнятое настроение, и снег под ногами, только что мягкий и податливый, стал жестким и скрипучим. Наступило тягостное для всех молчание.
– Вообще-то мы в кино торопимся, если ты не против, – сказал Сенька. И на всякий случай дипломатично предложил: – А то пошли с нами.
– Я не против, – успокоил его Витька. И увидел, как обиженно поджала губы Наташка. – А с вами мне не по пути.
Они торопливо и как-то неловко распрощались и разошлись. Уже через несколько шагов пелена падающего снега скрыла их друг от друга. «Вот и все», – подумал с облегчением Витька. Он понимал, что их дружба с Сенькой закончилась еще тогда, в парке, но в ней, как и в его отношениях с Наташкой, необходимо было поставить точку. И это случилось именно сейчас. И очень даже хорошо, что случилось.
Было уже поздно, и Витька пошел домой.
Дома никто не спросил Витьку, где он гулял. Папа смотрел телевизор, где шел какой-то научно-философский диспут, и был очень этим увлечен. Порой он даже вставлял свои реплики в общий разговор, мало заботясь тем, что его никто не слышит. А мама гремела кастрюлями на кухне, готовя обед на завтрашний день, так что ей, натуре творческой во всем, чем бы она ни занималась, было сейчас не только не до сына, но даже и до конца света, случись таковой в этот вечер. Витька не чувствовал голода, а потому незаметно проскользнул в свою комнату и, не включая света, взобрался на подоконник, как когда-то, в детстве. На широком подоконнике, за задвинутыми шторами, ему было уютно. Он смотрел на окрестные дома и на ночное небо над городом. Снег уже не шел, и было все хорошо видно.
Город засыпал, а Вселенная пробуждалась. Одно за другим гасли окна в домах, и одна за другой вспыхивали звезды в небе. Через какое-то время небо было полно звезд, а в доме напротив светилось только одно окно. За задернутой шторой смутно различался свет настольной лампы. Кто-то, как и он, Витька, не мог заснуть.
«Вот опять окно, где опять не спят…», – вдруг вспомнил Витя строки из стихотворения своей любимой когда-то поэтессы, Марины Цветаевой. И внезапно, в один краткий миг, его душа наполнилась щемящей жалостью ко всему миру. По его щеке потекла первая робкая слеза, затем вырвался резкий всхлип, и он, забывший, когда жалели его, и никого давно уже не жалевший сам, затрясся в рыданиях, уткнувшись головой в колени. Так безнадежно и светло можно плакать, наверное, только в детстве.
Когда слезы иссякли, свет в окне соседнего дома уже погас, а Витька знал, что ему делать.
Отыскать что-либо в пыльной кладовке, среди старого хлама, было делом нелегким. Но даже будь оно и вовсе безнадежным, и тогда бы Витька не прекратил свои поиски.
Кудлатая голубая лапа высовывалась из-под ржавой, без единого колеса, машины. Витька бережно снял с груди своего позабытого детского друга проржавевшую железную махину. Игрушечный пес вопросительно взглянул на него своим единственным блестящим глазом-пуговкой, махнул хвостом и простил его без слов. Ведь он был настоящий друг.
Витя перенес мопса из кладовки на подоконник. Теперь их было уже двое, не спавших в этом притихшем сумеречном мире. С неба торопливо скатилась звезда. Витя, повинуясь настойчивому взгляду мопса, успел, пока звезда не погасла, загадать желание.
– Понимаешь, мопсик, я люблю ее, – признался Витя другу.
«Я рад за тебя», – ответил мопс.
– Но она ненавидит меня, – пожаловался Витя.
«Это не правда. Мне кажется, просто она не доверяет тебе, – не согласился с ним мопс. – Ты должен сделать так, чтобы она поверила».
– Но как? – с надеждой воскликнул Витя.
Но мопс только виновато смотрел в его глаза. Все-таки он был всего-навсего мохнатой игрушкой, и не все знал о планете людей.
– А знаешь, я написал для нее стихи, – признался Витя. У него от волнения горели щеки и уши. Мопс был первый, кто узнал его тайну. – Хочешь, я прочту их тебе?
Мопс очень хотел. И Витя тихо, чтобы не услышал никто другой, прочитал:
– Море.
На губах соль.
И где-то,
У самого горизонта,
Бригантина с алыми парусами,
Которую
Так долго ждала Ассоль,
И которую
Все еще ждем
Мы с вами.
Они помолчали. Затем Витя, отвернувшись, с затаенной надеждой спросил:
– Ты не бросишь меня?
«Я буду с тобой всегда, пока ты нуждаешься во мне, – ответил мопс. – Пока ты будешь верить в любовь и знать, что нет ничего ужаснее, чем предать или потерять ее».
И в этот вечер мопс не проронил уже ни слова.
Витя спал крепко и безмятежно, свернувшись калачиком на подоконнике. Ему снилось, что он и Ледяная принцесса, взявшись за руки, идут по спящему безмолвному городу, сквозь туман кружащихся в вихре танца снежинок. Рука девушки горяча, а глаза добры. Они идут по незнакомым улицам, но на каждом повороте им встречается один и тот же фонарь с голубыми, как небо в ясную погоду, стеклами. И когда свет этого фонаря освещал их, на лице спящего Вити появлялась улыбка…
Утром Витя не слышал, как в его комнату вошел отец. Ночью он перебрался с подоконника на свою кровать, и теперь безмятежно сопел носом, примяв вихрастой головой подушку.
– Проспал! – испуганно охнула мама, заглядывая в открытую дверь. – Отец, что же ты! Ведь в школу опоздает!
– Тихо, мать! – приложил палец к губам отец. – Иди-ка сюда. Прочти!
И протянул ей лист бумаги, найденный им на подоконнике, рядом с игрушечным мопсом, неизвестно откуда взявшимся здесь.
Мама, недоуменно пожав плечами, взяла листок, исписанный и исчерканный помарками снизу доверху. Прочитала и возмущенно фыркнула.
– Стихи, – констатировала она. – И, на мой взгляд, довольно таки обидные для нас с тобой.
– Ничего, со временем будет писать радостные, – успокаивающе погладил ее по плечу отец. – Ты главного не поняла.
– Так объясни мне, непонятливой, о, муж мой, отец сына моего, – съязвила мама, обидевшись.
– А главное то, что наш Витька влюбился, – примиряюще улыбнулся ей отец. – Понимаешь, когда человек впервые полюбит – он будто рождается заново на свет. Ты думаешь, это наш сын Витька спит сейчас на этой кровати? Нет, это совершенно новый человек, пока еще неизвестный нам.
– А это хорошо? – с сомнением спросила мама. – Знаешь, я как-то уже привыкла к нашему прежнему Витьке. И любила его таким, какой он есть.
– Хорошо, хорошо, – успокоил ее отец. – Вот увидишь!
…За окном шел снег. Вот уже третий день он падал то густыми хлопьями, то редкими крупными снежинками, и, возможно, город пока не исчез под снегом только потому, что сугробы таяли днем. Зима была ранней, и солнце еще не успело остыть.
А как было бы хорошо, с грустью подумала девушка, заснуть в занесенном по самую крышу доме и, как медведь в берлоге, проспать всю долгую зиму…
Он вздрогнула от звука внезапно щелкнувшего дверного замка. Пришла с работы мама, и надо было принять веселый и беспечный вид, чтобы она ничего не заметила и снова не начала ее жалеть.
– Проходи, проходи, не стесняйся, – раздался из прихожей мамин голос.
С кем это она? Девушка вышла в прихожую и увидела рядом с мамой темноволосого парня в очках с толстыми стеклами, который смущенно топтался у порога.
– Лариса, возьми у молодого человека сумку, – сказала мама. – А ты, юноша, раздевайся, будем чай пить. Ну же, что за робость! Меня зовут Ирина Васильевна, а эту юную особу – Лариса. А тебя?
– Можно Витя, – сказал юноша. Но вышло как-то уж очень по-детски. Он сам понял это, покраснел от досады и смущенно поправился: – А вообще-то Виктор.
Девушка с недоумением переводила взгляд с юноши на маму. Интересно, что все это значит?
Этот вопрос ей удалось задать лишь через несколько минут, на кухне, где мама энергично, как все, что она делала, заваривала чай. В ответ мама с вызовом пожала плечами.
– А что такого? Очень симпатичный мальчик, и вежливый, не то что нынешние охламоны. Он мне иногда помогает донести до подъезда сумку с продуктами, когда тяжело. А сегодня я решила пригласить его к нам на чай. Должна же я была его как-то отблагодарить. А что?
– Ничего, – ответила Лариса. Она знала, что спорить с мамой, когда та приняла какое-то решение, бесполезно.
– И вообще, иди-ка ты в комнату, – легонько подтолкнула ее в спину мама. – Это невежливо – оставлять гостя одного. Иди-ка!
У мамы была такая привычка – заканчивать фразу тем же словом, с которого она и начиналась. Получалось очень убедительно.
– Не скучаешь? – спросила Лариса, входя в комнату.
Виктор закрыл толстый альбом с марками, который все это время рассматривал, взяв его с подоконника. В комнате было чисто и прибрано, и только этот фолиант лежал не на своем месте, нарушая видимый порядок, и поэтому сразу бросался в глаза.
– Интересно, – ответил Виктор. – Увлекаешься?
– Это подарок, – ответила Лариса и, взяв альбом из рук юноши, поставила его на книжную полку. Вышло не очень вежливо, как будто она безмолвно укорила его за излишнее любопытство.
Виктор виновато улыбнулся и, меняя тему, сказал:
– Уютно у вас. Мне нравится.
– А я? – с вызовом спросила девушка. Она уже перестала злиться, но и желания разговаривать с нежданным гостем не было.
– Еще больше, – улыбнулся Виктор. Он подумал, что это такая игра – в вопросы и ответы, которая ему предлагается.
– А снег?
– Нет. Он мокрый и липкий.
Девушка замолчала, с отстраненным видом глядя в окно. Ей снова стало грустно.
Мама внесла поднос с фарфоровыми чашками, блюдечками и вазочками с вареньем, опустила его на стол, который стоял посредине комнаты, под лампой с большим зеленым абажуром.
– Вы уже познакомились? – спросила она.
– А мы были знакомы, – с непонятным для мамы вызовом ответила Лариса. – Как-то Витя… Простите, Виктор… Даже защитил меня от хулиганов в парке.
– А ты мне ничего не рассказывала, Ларочка, – встревожилась Ирина Васильевна.
– Мама, – сказала девушка. – Я же просила не называть меня так. Я же просила!
– Хорошо, Ла… Не буду, дочка. Садись, чай стынет.
Они сидели и пили чай. Лампа под абажуром отбрасывала теплый изумрудный свет, оставляя в загадочной тени углы комнаты. Виктор думал о том, как в жизни все неожиданно, странно и интересно. Ирина Васильевна заботливо придвигала ближе к нему вазочки с вареньем. А Лариса смотрела в окно, и ей было хорошо от того, что снег все шел и шел.
– Витя, – Ирина Васильевна ласково улыбнулась. – Ну, расскажи, как же это – в парке? А ведь дочка ничего мне не сказала. Как я тебе благодарна!
Виктор смущенно взглянул на равнодушный гордый профиль девушки и вдруг испытал сильно желание выйти на улицу и подставить свое пылающее лицо под холодные мокрые хлопья. Он видел, что мысленно Лариса сейчас далеко отсюда, и даже не слушает, о чем они говорят с ее мамой. Он встал.
– Мне пора.
Ирина Васильевна растерянно улыбнулась. Она тоже вдруг поняла, что сделала что-то не так, и всем от этого стало только хуже. Но ведь она так любит свою дочку и терзается ее постоянной печалью. Неужели та не понимает ее?
Мама осталась сидеть за столом, опустив голову над недопитой чашкой. Они вышли в прихожую.
– Так как же тебя звать? – спросил Виктор, медленно застегивая куртку.
– Ты же слышал – Лариса.
– Нет, я спрашиваю, как тебе хочется, чтобы тебя звали.
– Ларисой, – чуть помедлив, ответила она. – И знаешь, что… Неужели тебе нравится стоять под нашими окнами каждый вечер? Найди себе какое-нибудь занятие, что ли. У тебя есть друзья?
Щеки Виктора покраснели, затем краска схлынула, и они стали бледными, как будто их обожгло морозом. Он с силой надавил на последнюю кнопку.
– Есть. У меня все есть, не беспокойся. И не твое это дело. Эх, ты… Ледяная принцесса!
Виктор открыл дверь и вышел на лестничную площадку, спустился вниз по лестнице, перескакивая через три ступеньки. Глаза щипало от подступивших слез, он сильно потер их рукой. Хотелось сделать им больно, как только что сделали ему.
Лариса тихо закрыла дверь. Подумала: «Странный парень». И облегченно вздохнула.
В комнате мама собирала со стола. Сказала, не оборачиваясь:
– Там, в моей сумочке… Возьми письмо.
Лариса почувствовала, как сильно застучало ее сердце, до этого бившееся редко и глухо. Вот он, небольшой конверт с номером полевой почты.
– Мамочка! – она, смеясь, обняла маму, прижалась к ней. – Ну, что же ты! Так долго не говорила!
– Забыла, – солгала мама, отводя глаза. – И гость у нас был…
Но дочь уже не слушала ее, убежала на кухню. Ирина Васильевна покачала головой. Замерла в руке взятая со стола чашка.
«Здравствуй, моя любимая Лаа!» – прочитала девушка первую строку и улыбнулась, прикрыв глаза. Как ей нравилось, когда он вот так называл ее: Ла-а-а! Получалось нежно и неповторимо. Это было их маленькой тайной…
Ирина Васильевна закончила убирать со стола и, взяв книгу, присела в кресло. Немного погодя, так и не перевернув ни одной страницы, отложила книгу в сторону. Встала и, преодолев минутное колебание, вошла в кухню.
