Вадим Иванович Кучеренко
Проклятие Гермеса Трисмегиста
Голышкин. Подождите, подождите, господин Мышевский! Кажется, я догадался! Так вот в чем дело! (Теперь уже он встает из-за стола и начинает мерить кабинет шагами, произнося фразы так, словно обращается не к собеседнику, а отвечая собственным затаенным мыслям). Вы не собираетесь тратить свою жизнь на эксперименты. Просиживать годами в лаборатории, склонившись над ретортами в надежде увидеть когда-нибудь на дне одной из них щепотку золотого песка? Это не для вас! Вместо этого вы хотите войти в духовный контакт с одним из тех, кто некогда владел рецептом философского камня. И выпытать у него секрет трансмутации. (Как будто очнувшись, останавливается напротив Мышевского и долго недоуменно смотрит на него в упор, словно пытаясь вспомнить, кто это). Ах, да… Поправьте меня, если я ошибаюсь.
Мышевский. Вы не ошибаетесь, профессор.
Голышкин. И кого же вы избрали для этой цели? Испанца Луллия? Или самого короля Эдуарда?
Мышевский. (Торжественно). Гермеса Трисмегиста.
Голышкин. (Хватаясь руками за голову). Бог мой! Вы еще более безумны, чем я предполагал.
Мышевский. А что вас смущает, профессор? Думаю, что больше Гермеса Трисмегиста о философском камне не знает никто. Недаром его называли Гермесом Триждывеличайшим. Именно этот египтянин впервые поведал миру о философском камне, который он получил во время своих алхимических опытов.
Голышкин. Но ведь это мифологическая личность! В преданиях его называют сыном египетских богов Осириса и Исиды. И даже отождествляют с древнеегипетским богом-чародеем Тотом. Вероятнее всего, этот человек даже не существовал.
Мышевский. Существовал и писал книги. Именно из них мир узнал о философском камне. К сожалению, большинство книг погибло при пожаре в Александрийской библиотеке. Немногие уцелевшие были зарыты адептами Гермеса Трисмегиста в различных тайниках в пустыне.
Голышкин. И вы в это действительно верите?
Мышевский. До нашего времени дошли некоторые переводы его книг. К сожалению, сильно искаженные. Из них почти ничего нельзя понять.
Голышкин. И вы рассчитываете, что во время спиритического сеанса этот мифологический египтянин явится с того света и откроет вам свой рецепт?
Мышевский. А почему бы и нет? Думаю, до меня многие пытались осуществить это. Большинству не удавалось. Но кому-то везло.
Голышкин. Мне кажется, господин Мышевский, вы уверены в том, что вам Гермес Трисмегист не откажет.
Мышевский. Мне – нет.
Голышкин. И почему же?
Мышевский. Потому, профессор, что от Гермеса Трисмегиста мне нужен не рецепт приготовления философского камня. Этот рецепт мне уже известен…
Свет в кабинете гаснет.
Родион пытается поцеловать Ольгу в губы. Но та закрывает рот юноши ладонью и качает головой.
Родион. Но почему, Оля? Тебе неприятно?
Ольга. Тс-с!
Женщина прикладывает свой палец к его губам и жестом приглашает прислушаться к голосам, доносящимся из-за двери.
Кабинет снова освещается.
Голышкин. Вы вычитали этот рецепт в одном из плохих переводов книг великого алхимика-египтянина? Уж не тех ли самых, что сгорели в Александрийской библиотеке?
Мышевский. Напрасно иронизируете, профессор. Я получил его в наследство от своего отца.
Голышевский. Хм-м… Простите, но кто был ваш отец?
Мышевский. Ничего сверхъестественного. В молодости он увлекался археологией. Ходил в экспедиции подсобным рабочим. В одной из них, в пустыне, они наткнулись на полуразрушенную гробницу. Во время раскопок отец нашел тайник в стене, а в нем – древний манускрипт. Кусок пергамента, источенный временем и песком. На нем были начертаны почти нечитаемые иероглифы. Отец был порядочным человеком, но, напоминаю, он был молод…
Голышкин. Иными словами, он украл манускрипт?
Мышевский. Я бы выразился более мягко. Утаил. Возможно, даже не по собственной воле. Как он говорил, нечто, неподвластное человеческому разуму, овладело его волей. Когда отец пришел в себя, он находился уже в своей палатке. Как он очутился в ней, выйдя из гробницы и пройдя незамеченным для всех, он не помнил. А пергамент, бережно завернутый в чистую рубаху, лежал в его рюкзаке. Отец пришел в ужас от собственного поступка, но отступать было поздно. Если бы он даже вернул пергамент, его все равно обвинили бы в краже и прогнали из экспедиции. А, возможно, даже отдали бы под суд, учитывая, какие были времена. Хищение государственной собственности каралось более жестоко, чем убийство.
Голышкин. На Ближнем Востоке ворам отрубали правую руку. В Древней Руси – клеймили и рвали ноздри. Но воровать не переставали ни там, ни там. Я думаю, высшие силы здесь не при чем. Такова природа человека. Ваш отец боялся – и все-таки совершил эту кражу. Зачем ему был нужен этот пергамент? Сомневаюсь, что он даже понимал, что это такое. Неужели он думал, что кто-то у него купит эту старую тряпку, в которую манускрипт превратили минувшие века?
Мышевский делает резкое движение, словно собирается наброситься на Голышкина, но усилием воли сдерживается и остается сидеть в кресле, снова уйдя в тень. Он говорит тихо и даже монотонно, но за этим кажущимся спокойствием можно различить готовую разразиться бурю. Однако Голышкин ничего не замечает, увлеченный спором.
Мышевский. Пусть будет по-вашему, профессор. И сверхъестественные силы здесь совершенно не при чем, а мой отец был обыкновенным мародером. Но в его оправдание я хочу сказать вот что. Многие годы отец посвятил тому, чтобы прочитать написанное на манускрипте. Отец не продал никому эту старую тряпку, как вы ее назвали. И даже не пытался.
Голышкин. И ему… Удалось прочитать?!
Мышевский. На это ему потребовалась почти вся жизнь. Несколько лет отец изучал давно уже забытый, мертвый язык, на котором была сделана надпись на пергаменте. И несколько десятков лет ему понадобилось, чтобы разгадать шифр. Тот, которым воспользовался Гермес Трисмегист, чтобы записать свою великую тайну.
Голышкин. А вы уверены, что это был именно Гермес Трисмегист?
Мышевский. Как и в том, что моего отца звали Сигизмунд. Манускрипт был подписан великим египтянином. Но даже если бы подписи не было, содержание текста говорило само за себя. Это был рецепт философского камня.
Голышкин. (Взволнованно). Ваш отец… Сигизмунд… Он воспользовался этим рецептом?
Мышевский. К счастью, нет. К тому времени, когда секрет манускрипта был разгадан, отец уже давно тяжело болел. И вскоре он умер. Единственное, что он успел – завещать манускрипт мне. Он рассчитывал, что я завершу дело всей его жизни.
Голышкин. Постойте! Почему вы сказали – к счастью?
Мышевский. Потому что ему не довелось пережить разочарование, которое пришлось испытать мне. Неужели вы думаете, что я не попытался изготовить философский камень?
Голышкин. Хм-м… Но у вас ничего не вышло, насколько я понимаю.
Мышевский. Я получил очень красивые кристаллы ярко-рубинового цвета. Как выяснилось, это был чистейший хлораурат серебра с очень высоким процентным содержанием золота. Сорок четыре процента! При плавлении кристаллы придавали раствору золотую окраску. Но все-таки это не было чистое золото, ради которого и затевалось все предприятие.
Голышкин. Но, возможно, именно его алхимики и считали философским камнем?
Мышевский. Только шарлатаны и неудачники. Я уверен, что именно для них Гермес Трисмегист и записал этот свой рецепт. Чтобы никто не догадался, египтянин придал ему видимость правдоподобия, но изменил какой-то ингредиент. Возможно, всего один, но в результате золота в растворе только сорок четыре процента. И если нам удастся узнать у самого алхимика его маленький секрет, мы станем баснословно богаты, профессор!
Голышкин. (Удивленно). Мы? Вы не оговорились?
Мышевский. (Скрываясь в тень). Разумеется, мы. Я не в ладах со спиритизмом. Мои попытки общения с духами закончились неудачей. Вы же, насколько я понимаю, в этом деле специалист. Поэтому я предлагаю вам открыть совместное предприятие. В качестве уставного взноса я вношу в него рецепт философского камня, завещанный мне отцом. А вы…
Голышкин. Да, действительно, а что я?
Мышевский. Чистосердечное признание Гермеса Трисмегиста.
Голышкин. Бред какой-то! Неужели вы сами этого не понимаете?
Мышевский. Вы мне поверите, если я покажу вам манускрипт?
Мышевский достает из портфеля сверток, завернутый в мягкую ткань. Бережно разворачивает его и показывает манускрипт Голышкину. Но издали, не давая взять в руки. Голышкин опускается в кресло, словно у него внезапно подкосились ноги.
Голышкин. (Тихо). Бог мой! Так это правда!
Мышевский. Какой мне смысл вас обманывать? Вы сами сможете удостовериться в правдивости моих слов.
Голышкин. Неужели вы мне позволите? Вот так, просто?
Мышевский снова заворачивает манускрипт в ткань и прячет сверток в портфель.
Мышевский. Разумеется, не так просто. В обмен на ваше обещание вызвать дух Гермеса Трисмегиста. Ну, что, по рукам?
Голышкин. (Упавшим голосом). Дайте мне время на раздумья. Я не могу вот так, с бухты-барахты, принять решение. В конце концов, я философ, а не авантюрист.
Мышевский. Я понимаю, профессор. Сколько вам нужно времени?
Голышкин. Я позвоню вам.
Мышевский. Я сам перезвоню вам. Если не возражаете.
Голышкин. (Испуганно). Но я ничего не обещаю!
Мышевский. Отказ – это тоже ответ.
Голышкин. (С облегчением). Ну, если так…
Мышевский. А теперь позвольте мне откланяться. (Встает).
Голышкин. Вас проводить?
Мышевский. Не надо. Я сам найду выход.
Голышкин. Это непросто. Можно заблудиться в лабиринтах комнат.
Мышевский. А мне кажется, я уже бывал здесь когда-то. И поэтому прекрасно ориентируюсь.
Голышкин. (Равнодушно). Вот как? И когда же?
Мышевский. Может быть, в прошлой жизни. Генетическая память.
Голышкин. Вы все время говорите загадками, господин Мышевский.
Мышевский. Придет время и для разгадок, профессор. Обещаю вам. Я ухожу, но не прощаюсь. До вечера!
Голышкин. Но помните – я ничего не обещал!
Свет в кабинете гаснет.
Ольга быстро отходит от дверей и увлекает за собой Родиона.
Родион. Куда ты меня ведешь? Да объясни же!
Ольга. Не надо, чтобы ваш гость заподозрил, что мы подслушивали.
Родион. Но ведь мы не подслушивали! Ну, услышали несколько слов. Да и те бред какой-то!
Ольга. У тебя сквозняк на чердаке! Предположим, я тоже не во всем разобралась. Зато я поняла главное.
Родион. И что же?
Ольга. Да то, что собеседник твоего отца – очень богатый человек.
Родион. А нам-то что с того?
Ольга. Да то! Ему позарез нужен Сталвер Ударпятович. И если ты пообещаешь ему свою помощь… То взамен можешь потребовать что-то другое.
Родион. Что другое?
Ольга. Вот глупый! Да что угодно. Работу. Денег. Протекцию.
Родион. Развести дядька на бабки? Это смачно! Но есть одно слабое место.
Ольга. И какое же?
Родион. Мой отец. Он упрям, как ослиный хвостик. И если скажет «ду хаст нихт», не сомневайся – так и будет.
Ольга. Но ведь его гость этого не знает, правда?
Родион. Ясен перец!
Ольга. Вот и воспользуйся этим. Пообещай. Ведь обещать – не значит жениться. Но обязательно потребуй предоплату.
Родион. А ведь ты права!
Ольга. Еще бы!
Родион. Но как быть потом? Если отец все-таки соскочит с темы?
Ольга. Потом будет видно. Живи одним днем, мальчик, не думай о будущем. Как птичка божия. И Бог пошлет тебе пропитание на каждый твой день.
Из кабинета выходит Мышевский. Ольга подталкивает к нему Родиона, а сама отходит в сторону, чтобы остаться незамеченной.
Родион. Ваш тусняк затянулся.
Мышевский. Разве? А я и не заметил.
Родион. Мутили что-то важное?
Мышевский. Возможно.
Родион. Подсадили предка на тему?
Мышевский. Философы долго думают, прежде чем принять решение. В этом их слабость.
Родион. Это точно! А еще, когда вы уйдете, он призовет меня. И будет советоваться.
Мышевский. Даже так?
Родион. У нас всегда так. И мое мнение многое для папахена значит.
Мышевский. Это интересная информация. И, кажется, я догадываюсь, к чему вы клоните.
Родион. Я сразу усек, что вы не лох.
Мышевский. А вы подаете большие надежды, Родион.
Родион. Жаль, что отец вас не слышит. Его бы прямо заколбасило от счастья!
Мышевский. И сколько стоит ваш голос?
Родион. Мой голос за ваш. Это справедливо, не так ли?
Мышевский. О чем вы?
Родион. Мне нужен банковский кредит. Но без серьезного поручителя его не выдают. Если за меня поручится такой прайсовый дядек, как вы, проблема решится сама собой.
Мышевский. Уверен в этом. Поскольку я являюсь председателем совета директоров одного из местных банков.
Родион. Значит, я попал в точку!
Мышевский. Вот вам моя визитная карточка, Родион. Приходите сегодня после обеда. И мы легко уладим дело.
Родион. Без предварительного звонка?
Мышевский. Охрана будет предупреждена. В четыре часа пополудни вас устроит?
Родион. Любой каприз за ваши деньги! Но предупреждаю, сумма немалая.
Мышевский. Это хорошо. На мелочи я не размениваюсь.
Родион и Мышевский, разговаривая, уходят. Ольга провожает их взглядом, затем подходит к двери кабинета, стучит и входит.
Голышкин. О, какая приятная неожиданность, Оленька! (Подходит к ней и галантно целует руку).
Ольга. Мы встречаемся с вами каждый день, Сталвер Ударпятович, на протяжении последних двух недель. Я вам делаю уколы, измеряю давление. И вы знали о моем визите еще вчера. Какая в этом неожиданность? Или вы думаете, вместо обычных процедур я предложу вам что-то новенькое?
Голышкин. А вдруг?! Надежда умирает последней, Оленька. Почему бы и мне, старику, не помечтать? Пока я жив, пусть и не совсем здоров.
Ольга. Вашему здоровью, Сталвер Ударпятович, может позавидовать любой молодой человек. Не понимаю, зачем вам эти уколы? Ведь они такие болючие!
Голышкин. Единственно из удовольствия видеть вас, Оленька. А так вы совершенно правы. Я еще ого-го! Есть еще порох в пороховницах.
Ольга. Я так и думала. Сегодня же поставлю в известность главврача, что вы не нуждаетесь в уходе медсестры. Вы симулянт, профессор! А я-то, глупая девочка, так беспокоюсь о вас.
Голышкин. Оленька! Разумеется, если вам неприятны эти визиты…
Ольга. Что вы такое говорите, Сталвер Ударпятович! Ведь вы же знаете…
Голышкин. (Заинтересованно). Что я знаю? Продолжайте, Оленька!
Ольга. (Сухо, словно сожалея о сказанном). Ничего вы не знаете. И знать вам незачем.
Голышкин. А вот и есть зачем! И не спорьте со мной, а то у меня поднимется давление. И это будет на вашей совести, Оленька.
Ольга. Тогда снимайте брюки! (Достает из саквояжа шприц). И не пытайтесь меня разжалобить. Больше я вам не поверю. Ни единому слову!
Голышкин расстегивает брючный ремень и ложится на диван. Ольга склоняется над ним со шприцом и ставит укол.
Голышкин. Даже в то, Оленька… Ох!
Ольга. Надеюсь, вам не больно, Сталвер Ударпятович?
Голышкин. Что вы, Оленька, у вас такие нежные ручки. Как у ангела! Я испытал наслаждение.
Ольга. Вот и замечательно. (Достает прибор). Измерим давление?
Голышкин. С удовольствием. Признаюсь, эта процедура для меня более приятна, чем уколы.
Ольга. И с давлением у вас полный порядок, Сталвер Ударпятович. Нет, положительно, вы во мне не нуждаетесь. Если только как в собеседнике.
Голышкин встает и приводит свою одежду в порядок.
Голышкин. В очень приятном собеседнике, Оленька!.. Ох-х! (Морщится и незаметно потирает свое бедро, куда был сделан укол). Кстати, вы прочитали мою книгу? Ту, что я подарил вам на прошлой неделе.
Ольга. Разумеется, Сталвер Ударпятович.
Голышкин. И..?
Ольга. И ничегошеньки не поняла.
Голышкин. Как жаль!
Ольга. Очень уж вы умны, профессор! Мне ли, глупой девочке, понимать эту вашу философию? Признаюсь, у меня возникло много вопросов. А ответить на них было некому. Я читала вашу книгу ночью. Одна, лежа под одеялом в холодной постели. Комнату освещала только тусклая настольная лампа. За темным окном тоскливо завывал ветер. Было так страшно!
Голышкин. Бедная моя девочка! (Берет ее руки в свои и покрывает поцелуями). Так в чем же дело? Спросите сейчас. И я отвечу.
Ольга. Хорошо. Вот вы пишите о некромантии…
Голышкин. О, господи, Оленька, и вы туда же!
Ольга. (Отнимая руку). Я сказала какую-то глупость? Я так и думала! Больше ни единого слова о вашей книге. Я не хочу выглядеть в ваших глазах смешной. Ведь вы, Сталвер Ударпятович, профессор философии, а кто я? Обычная медсестра из районной поликлиники.
Голышкин. Простите, простите меня, Оленька! И не принимайте мое восклицание на свой счет. Это все мой сегодняшний гость. Возможно, вы его даже видели.
Ольга. Этот таинственного вида мужчина? Прошел мимо меня и не заметил, словно я невидимка.
Голышкин. Не может этого быть! Ни один мужчина не способен на это. Вы само совершенство, Оленька!
Ольга. Следовательно, он не мужчина. Это утешает. Но что вы хотели о нем рассказать, Сталвер Ударпятович?
Голышкин. О нем? Ничего. Я о том, что этот человек измучил меня разговорами о духах и спиритических сеансах. И когда вы вдруг заговорили о некромантии… Об искусстве общения с духами умерших людей… Я не сдержал своих эмоций. Еще раз прошу, простите меня, Оленька!
Ольга. Не извиняйтесь, Сталвер Ударпятович. Я вас понимаю. Но, в самом деле, эта ваша некромантия очень заинтересовала меня. Вы так увлекательно о ней пишите! Особенно то место, где вы говорите, что умершие способны приоткрыть завесу будущего живым. Вы не представляете, как мне бы хотелось…
Голышкин. Почему вы замолчали, Оленька? Продолжайте! Чего бы вам хотелось?
Ольга. Знать свое будущее. Неужели это непонятно, профессор? Или кажется странным? Любая женщина многое отдала бы за то, чтобы знать, что ее ожидает в будущем. И не в каком-то отдаленном, а в ближайшем. Выйдет ли она замуж и когда. Будут ли у нее дети и сколько…
Голышкин. Но ведь это так опасно!
Ольга. Опасно? Почему?
Голышкин. Знание будущего не дается без потерь. Общение с духами умерших чревато непредсказуемыми последствиями.
Ольга. И что с того?
Голышкин. Ну, как вы не понимаете, Оленька…
Ольга. Мне кажется, это вы не понимаете, профессор. Жизнь коротка. Особенно у женщин. Ведь по-настоящему они живут, пока молоды и красивы. Когда молодость проходит, красота увядает. И жизнь заканчивается. Начинается существование. Никому не нужное, даже им самим, скучное, утомительное. Но если бы женщина могла знать свое будущее! О! Это многое изменило бы.
Голышкин. Не понимаю, что?
Ольга. Разумеется, не понимаете, ведь вы мужчина! Это уберегло бы ее от многих ошибок. Те совершаются легко, но требуются годы, чтобы их исправить. Не будет ошибок – не будет бесцельно потраченных лет. Неужели, профессор, оно того не стоит?
Голышкин. И все-таки вы меня не убедили, Оленька.
Ольга. (Сухо). Как и вы меня, Сталвер Ударпятович.
Голышкин. Ваше будущее я могу предсказать и без спиритического сеанса.
Ольга. И это будет обман, профессор. Стыдитесь! Нет ничего проще, чем ввести в заблуждение наивную девочку, которая вам так доверяет. Нет уж, если вы хотите, чтобы я действительно вам поверила…
Голышкин. Что тогда? Говорите, Оленька, что я должен сделать для этого?
Ольга. Провести спиритический сеанс.
Голышкин. И чей дух вы хотели бы вызвать?
Ольга. Чей угодно. Лишь бы он был мертв как минимум пару веков или тысячелетий. А не так возмутительно жив и здоров, как вы, Сталвер Ударпятович!
Голышкин. Оленька, вы не понимаете, о чем просите. Вот уж воистину сказано: несчастный, ты этого хотел!
Ольга. (С обидой). А я вас ни о чем и не прошу, профессор. Это вы сами просили меня быть с вами откровенной. И я сдуру разоткровенничалась. Но разве можно доверять мужчинам? Это будет мне очередной горький урок. Спасибо за него, профессор!
Голышкин. Оленька! Не говорите со мной так сурово! Я чувствую, у меня снова поднимается давление.
Ольга. Может быть, вы нуждаетесь еще в одном уколе, профессор? С превеликим удовольствием!
Голышкин. Ох, не напоминайте мне об уколах!
Ольга. И не буду. Тем более что у меня уже нет ни минуты.
Голышкин. Вы торопитесь, Оленька? И даже не выпьете, как обычно, чая?
Ольга. Мне надо успеть обежать еще с десяток пациентов. И мало кто из них так хорошо себя чувствует, как вы, профессор. Не забывайте, я районная медсестра, а не ваша личная.
Голышкин. Но вы придете завтра, Оленька?
Ольга. Завтра? Может быть. Или другая медсестра. В нашей поликлинике много хороших медсестер, профессор. И я далеко не самая лучшая.
Голышкин. Но я уже так привык к вам, Оленька! И любая другая меня не устраивает.
Ольга. В нашей жизни часто приходится с чем-то мириться, Сталвер Ударпятович. Вам ли этого не знать?!
Голышкин. Но, Оленька… Вы обиделись?
Ольга. Вот еще! До свидания, профессор. И не провожайте меня. Я найду дорогу сама. Она мне хорошо знакома. Надеюсь, я не встречу по пути ни одного призрака. Если только вашего сына. Но он не настолько страшен, правда? (Выходит).
Свет в комнате гаснет.
За дверями кабинета Ольгу поджидает Родион, всем своим видом выражающий восторг.
Ольга. Можешь ничего не говорить. Я сама вижу по твоей довольной мордашке. Беседа удалась?
Родион. Ты даже не представляешь, насколько! Уже сегодня вечером я буду полон бабла как… Как царь Соломон!
Ольга. Мне помнится, он был мудрым, а не богатым.
Родион. А его алмазные копи?! А трон из чистого золота и слоновой кости, на котором он восседал?!
Ольга. Хорошо, ты мне расскажешь все позже. И об алмазных копях царя Соломона, и о своем разговоре с таинственным гостем профессора.
Родион. Мы встретимся сегодня?
Ольга. Разумеется, дурачок! Неужели ты думал, я позволю тебе потратить все деньги на одного себя?
Родион. Тогда до вечера?
Ольга. Я же сказала. А сейчас пропусти меня. Нехорошо мешать медицинской сестре исполнять свой профессиональный долг.
Родион. А вечером?
Ольга. Что вечером?
Родион. Ты будешь уже не при исполнении?
Ольга. После работы? Разумеется, нет. Положительно, ты все-таки дурачок. Чему ты радуешься? Тому, что глуп?
Родион. Тому, что скоро снова увижу тебя. И ты уже не будешь говорить, что я мальчик.
Ольга. Поживем – увидим.
Родион. А чмок на прощание?
Ольга. Вот тебе воздушный поцелуй, несносный мальчишка. Пока довольствуйся им. А вечером…
Родион. А вечером?!
Ольга. О! Это зависит от того, что ты мне расскажешь при встрече.
Ольга уходит. Родион высоко подпрыгивает, делая ногами кульбит в воздухе, и скрывается в одной из комнат. Из кабинета выглядывает Голышкин и настороженно озирается. Никого не увидев, он опять скрывается за дверью.
Свет гаснет.
В темноте несколько раз раздается звонок в дверь. Вспыхивает свет. Голышкин открывает дверь. Входит Родион. Он слегка пьян и весел.
Родион. Я тебя разбудил, отец? Прости. Не нашел ключа. Наверное, забыл дома. Или потерял в такси.
Голышкин. Я не спал. А, кстати, который час?
Родион. Шестой ночи. Или надо говорить утра? Как будет правильно с философской точки зрения?
Голышкин. Откуда ты так поздно возвращаешься? Да еще и пьяненький.
Родион. Отец, я уже не ребенок. И очень хочу спать. Давай поговорим завтра. Если ты не против.
Голышкин. А если против?
Родион. Тогда сегодня. Но только после того как я хорошенечко высплюсь. Это будет где-то после обеда. Ближе к закату.
Голышкин. У тебя замечательное настроение, как я погляжу.
Родион. Тебе больше нравилось, когда я сидел взаперти в своей комнате?
Голышкин. Разумеется, нет. Но ты мог хотя бы позвонить мне. И предупредить, что задержишься.
Родион. Я же попросил прощения!
Голышкин. За то, что потерял ключи. Но не за то, что заставил меня волноваться.
Родион. А за все сразу нельзя? Отец, давай закроем тему, прошу тебя. Не порти этот прекрасный вечер. Или правильнее будет сказать утро?
Родион пытается пройти мимо отца, но тот преграждает ему путь. Родион демонстративно ложится на пол у его ног и делает вид, что заснул.
Голышкин. Может быть, ты все-таки расскажешь мне, где был?
Родион. (Зевая). Поверь, на классной тусовке и с очень хорошей киской. Подробности, надеюсь, тебя не интересуют? Как хорошо воспитанного человека.
Голышкин. А тебя не интересует, что твой старый отец переживал за тебя? У меня мог случиться инфаркт!
Родион. Отец, как говорит одна наша с тобой общая знакомая, ты возмутительно здоров для своего возраста. Поэтому не пытайся меня разнюнить. Я не поведусь.
