Вадим Иванович Кучеренко
Французские духи
А она? Сначала терпела, потом привыкла. Временами Сергей даже начинал ей нравиться своей безответностью и предупредительностью, а особенно тем, что подружки-официантки завистливо вздыхали, недоумевая, как ей удалось так приворожить парня. Она смеялась в ответ и честно отвечала, что не знает.
Как-то Иринка, неизвестно с чего пооткровенничав, рассказала Сергею, почему плакала в тот вечер, когда они встретились. Сказала мимоходом – и забыла. А на следующий день Сергей подарил ей флакон духов.
– Вот, возьми, пожалуйста, – сказал он и, пока в ее глазах не померкло радостное удивление, быстро проговорил: – Выходи за меня замуж!
Иринка, почти не слыша его, торопливо развернула сверток, безвкусно перевязанный розовой ленточкой, из груды целлофана извлекла небольшую коробочку, открыла флакончик. Сначала не поняла, даже вдохнула поглубже, но аромат был не тот, да и по внешнему виду коробочка отличалась от тех, что она видела в магазине. Потом прочитала на упаковке: «Производство Париж – Москва». И увидела, будто с глаз спала пелена, что название духов было написано по-русски. Прикусила нижнюю губку, едва сдержав возглас разочарования.
Это были не настоящие французские духи, а подделка, дешевая имитация. Для таких, как она, подумала Иринка. Но ничего не сказала Сергею, чтобы не обидеть его. Не виноват он был, что не понял ее. Это ее вина, что поверила в чудо, в возможность красивой жизни, где должен был встретиться ей прекрасный принц. Не будет никогда этого. Так стоит ли и ждать?
Сколько себя Иринка помнила, все у нее было не так и не то. Еще в детском саду она до слез завидовала девочкам, за которыми по вечерам приходили отцы. Ее подружки весело щебетали, одеваясь, а она уходила в угол и оттуда исподлобья наблюдала за ними или начинала от обиды ломать игрушки. За это ее наказывали, и тогда она, наконец, могла поплакать, имея законный предлог. Когда Иринка подросла, и ее школьные подруги все перемены напролет стрекотали о новых фасонах платьев и моделях туфель, она отмалчивалась, делая вид, что ее это совсем не интересует. На самом деле она потому и с мальчиками стыдилась знакомиться, что ей не в чем было пойти с ними в кафе или на танцы. И в то время, когда ее сверстницы переживали бурные влюбленности, сердце Иринки волновали надуманные страсти, вычитанные ею из потрепанных романов. Она мечтала о многом, но довольствоваться приходилось малым. И даже надежда на то, что у нее все еще будет: и модные наряды, и со вкусом обставленная удобной мебелью квартира, и лето, проведенное у моря, которое Иринка в свои годы видела только по телевизору, и красивая любовь – не приносила ей утешения, как жаждущему в пустыне не может даровать облегчения мираж.
Иринка попросила дать ей время на раздумья. В этот вечер ушла одна из кафе. Дома всю ночь проплакала, уткнувшись в подушку, чтобы не разбудить маму, лишь под утро забылась. Ей даже что-то приснилось, от чего она проснулась с улыбкой, но что – вспомнить не смогла. Утро выдалось хмурое, и радость вскоре прошла.
Несколько последующих дней она ходила как потерянная. На работе порой выслушивала заказ, думая совсем о другом и даже забывая записать, а когда отходила от столика, ничего не могла вспомнить. Мамы сторонилась, объясняя это усталостью. Рано ложилась спать, но мучилась бессонницей. Под глазами у нее появились тени, которые она по утрам старательно пудрила.
Сергей терпеливо ждал. Преданно смотрел в глаза. И однажды Иринка подумала, что нельзя всю жизнь мечтать об улетевшем в небо журавле, которого никогда и в глаза не видела. Лишь теперь она по-настоящему поняла маму.
В ближайшее воскресенье Сергей был приглашен к ним домой, для знакомства с мамой.
– Мама, это Сергей, он электрик, работает на заводе, – церемонно представила его Иринка. И зачем-то добавила: – Еще он стихи пишет.
Иринка явно преувеличивала. Кроме того, единственное стихотворение, которое Сергей ей однажды прочитал, сильно краснея при этом, ей не понравилось. Начиналось оно так:
«Мне не жить на свете, не любя.
Мне не жить на свете без тебя…»
Затем поэт вспоминал о глазах своей возлюбленной, которые стали для него спасением «в темной ночи и сиянье дня». А завершали все это строчки, в которых бездарно рифмовались слова «люблю» и «молю». По мнению Иринки, стихотворение вышло слишком наивным и высокопарным, и от настоящей поэзии его отделяло расстояние, которое должна была бы преодолеть улитка от подножия до вершины самой высокой в мире горы, Эвереста, вздумай она заняться альпинизмом. И даже то, что стихотворение было написано для нее, только усугубляло вину автора – посвящать любимой девушке плохие стихи в глазах Иринки было признаком дурного вкуса, а этого она простить не могла. Прекрасный принц, о котором она мечтала, так никогда бы не поступил. Если бы он и написал сонет для своей музы, тот был бы достоин пера Шекспира или Петрарки.
Но сейчас Иринка вспомнила об этом стихотворении потому, что больше сказать ей о Сергее было нечего, и что это, ей казалось, как-то возвышало его в маминых глазах. А мама растерянно улыбалась и суетилась более обычного, собирая скромное угощение на стол. Сердце ее странно томилось, несмотря на то, что Сергей ей нравился. Вот только Иринка вела себя несколько необычно – не переставая, смеялась, и все говорила и говорила, словно боясь внезапной тишины.
Мама вышла на кухню, где закипал чайник, оставив их вдвоем.
– На этом диване спит мама, а на этом кресле я, – Иринка усадила Сергея в крохотное продавленное кресло. – Мягкое, правда? Ты не смотри, что оно такое маленькое, оно раскладывается, как раз по моему росту.
Она подошла к радиоле. Со стороны могло показаться, что Иринка проводит экскурсию для одного посетителя по крошечному, в шестнадцать квадратных метров, музею.
– А вот это наша старая шарманка. К сожалению, замолчала месяца два тому назад, причем исключительно из вредности, когда я купила виниловую пластинку с музыкой Поля Мориа. Она у нас, видите ли, патриотка! И сколько я ни пыталась ей объяснить, что на этой пластинке записаны только русские мелодии, и называется она «Russie de toujours», что в переводе значит «Вечная Россия», ничто не помогло. Вот упрямица!
Иринка постучала пальчиком по радиоле. Своей легкомысленной болтовней она пыталась скрыть смущение, которое испытывала от их с мамой бедности, почти нищеты. Скрыть ее было невозможно, как родимое пятно на лице, но можно было посмеяться над ней. Однажды Иринка где-то вычитала, что то, над чем смеются, уже не пугает, и теперь пыталась применить этот афоризм на практике.
