Вадим Иванович Кучеренко
Французские духи
Поступить в экономико-технологический техникум общественного питания ее уговорила все та же Наташка. Захлебываясь от восторга, подруга рисовала заманчивые картины.
– Ой, Иринка, ты даже представить себе не можешь, как мы заживем! Будем работать в шикарном ресторане, зарабатывать кучу денег, вокруг одни знаменитости, выбирай любого по вкусу. Ну, что тебе еще надо, дуреха?
Экзамены в техникум Наташка, загорелая, как негритянка, позорно провалила. Зубрежке она предпочитала прогулки по набережной, пляжи, танцевальные площадки. Это было их первое лето после окончания школы, от долгожданной свободы и мыслей о своей взрослости кружилась голова, а ноги сами по себе выделывали немыслимые па, стоило им заслышать музыку. Зато иссиня-бледная Иринка, помнившая о том, что студентам, помимо бесплатного питания, еще выплачивали социальную стипендию, и усердно корпевшая над учебниками с утра и до вечера, поступила. И этого ей лучшая подруга не простила, словно Иринка коварно заняла предназначенное ей место. Их дружба распалась как-то даже слишком легко. Может быть, еще в тот вечер, когда Наташка невзначай уколола Иринку в самое сердце злой фразой о ее наряде, появилась в ней трещина. И теперь она превратилась в непреодолимую пропасть, которая пролегла между ними.
Диплом техника-технолога с отличием, выданный Иринке по окончании техникума, ничем не помог ей в поисках работы по специальности. Она прекрасно разбиралась в действующем законодательство и нормативной базе, в планировании и организации производства, в особенностях сертификации услуг общественного питания и во многом другом, имела склонность к анализу и прогнозу, обладала хорошим обонянием и вкусовой чувствительностью, была ответственной, честной, дисциплинированной и аккуратной – в общем, соответствовала всем, даже самым жестким, требованиям, предъявляемым к представителям ее профессии. Но у Иринки не было практического опыта и, что было еще важнее, не оказалось связей, которые помогли бы ей пробиться в этот престижный замкнутый мирок. Признав очевидное и, после долгих душевных терзаний, смирившись, она устроилась в кафе официанткой.
Директор кафе, Инесса Валентиновна, женщина пышной комплекции, достойной матрон с картин Рубенса, критически осмотрела Иринку.
– Худа-то как! – изрекла она. И утешила: – Ничего, у нас быстро поправишься после студенческих харчей.
Они обошли кафе.
– Уютно, – сказала Иринка.
– А то, – довольно усмехнулась Инесса Валентиновна. – А главное, стоит на бойком месте, сюда кто только не заходит. Гляди в оба – может, кого и подцепишь на крючок. А что? Губки у тебя пухленькие…
И ушла, колыхаясь от смеха всем своим необъятным телом. Иринка состроила ей в спину гримаску и тихо возразила:
– Больно надо!
Но почувствовала, как чуть быстрее и тревожнее забилось ее сердце.
Инесса Валентиновна не обманула, в кафе действительно заходило много посетителей. Но, усердно поглощая свои бифштексы и салаты, они словно не замечали Иринку. Лишь когда угасал голодный блеск в глазах, отваливались на спинки стульев и начинали неторопливо осматривать ее с ног до головы. Слюнявили взглядами до тошноты, порой отпуская пошлые шуточки. Где уж здесь, среди таких, встретить ей своего прекрасного принца, думала с горечью Иринка, собирая со стола грязную посуду.
Впрочем, приходили и другие мужчины, от вида которых замирало в сладком предчувствии ее сердце, а щеки краснели. Но эти были равнодушны к ней и часто даже забывали сказать «спасибо».
Однажды один из посетителей, парень лет двадцати пяти, подарил ей красную розу. Сам он, веснушчатый, низкорослый и узкоплечий, Иринке не понравился, но розу к фартучку она все же приколола. Красиво: красное на белом.
– Лучше бы рубль дал сверху, чем цветок, – хихикнула молоденькая официантка, когда Иринка зашла на кухню за очередным заказом.
Конечно же, все они и все видели.
– Глупая, – одернула ее другая, в возрасте. – Нос-то воротить ума много не надо.
А Иринка ничего не сказала. Она знала, что все это не то. И что «то» еще придет к ней, надо только верить и ждать, и не тратить себя по мелочам.
– Устала, доченька? – мама поцеловала Иринку, помогла ей снять плащ, мокрый от дождя. Встряхнула его и повесила в прихожей, обсыхать, рядом с зонтом с обломанными порывом ветра спицами. Покупку нового откладывали «до зарплаты» вот уже третий месяц.
– Есть немного, Мария Филипповна, – смеялась Иринка, снимая ботики. Она продрогла, пока добиралась домой пешком под нудно моросящим осенним дождем. – Чайку горячего страсть как хочется!
– В пять минут готов будет.
Мама поспешила на кухню. Поставила чайник на газ, достала чашки, банку со смородиновым вареньем. Иринка примостилась на табуретке, поджав под себя ноги, как любила сидеть когда-то, в детстве. Ей было приятно, что в окно, словно дятел присел на раму, стучат тяжелые капли, а в кухне сухо и тепло, и нагоняет дрему пофыркивающий чайник.
– Замуж тебе надо, мама, вон ты какая у меня домовитая, – неожиданно для самой себя сказала Иринка и тут же прикусила язычок. Эта тема всегда была для них запретной.
Мама посмотрела на нее так, словно просила пощадить ее.
– Кому я теперь нужна, старая, – она отвернулась к раковине, начала ополаскивать чистые чашки, долго и старательно.
Старенький выцветший халатик не мог скрыть маминых острых плеч, в ее возрасте все еще будто девчоночьих, и, глядя на них, Иринка почувствовала жалость к матери. Она встала, подошла в ней и обняла.
– Ты у меня еще ого-го! – прошептала она маме на ухо. – Только захотеть! Но мы не хотим, правда? Нам и вдвоем неплохо, мамочка…
Иринка старалась говорить весело, но губы дрожали, и не получалось.
– Я долго ждала, – вдруг тихо произнесла мама, не оборачиваясь. Шум льющейся из крана воды приглушал звуки, приходилось напрягаться, чтобы услышать. – Все надеялась выйти замуж за любимого человека. А потом поняла: еще немного и будет поздно. И появилась ты. Единственная моя радость. Вот только о тебе я тогда не подумала. Ты уж прости меня, доченька!
– Мамочка, не надо, – попросила Иринка. – Я люблю тебя, и нам хорошо.
– Мне и врачи не советовали тебя уже рожать, я не послушалась. Родилась ты с обмотанной вокруг шейки пуповиной, в асфиксии, едва спасли. И переболела потом всеми детскими болезнями, – мама тяжело вздыхала, вспоминая. Она будто бередила, как старую рану, свою память и чувствовала боль, но нарушив многолетнее молчание, уже не могла, да и не хотела, оборвать себя на полуслове. Иринка понимала это, и не мешала ей говорить. – Может, ты потому и выросла такая худенькая да маленькая…
