Тим Уинтон
Музыка грязи
IV
В то лето нервные приступы готовки у Джорджи превратились в лихорадочные припадки, будто бы с помощью кухонной возни можно было выбраться из неуверенности. Даже Джим – а он поесть любил – начал вслух сомневаться, уж не напекло ли ей голову солнышком.
Однажды вечером, когда она, в одном бикини, готовила ризотто и получала кровожадное удовольствие от бесконечного перемешивания и подсыпания в клубах пара, Джим поднялся наверх, стоял и откровенно смеялся над ней. Смех ее испугал, вырвал из сосредоточенности. Она мрачно размышляла о Шовере Макдугалле.
Джим открыл рот, чтобы что-то сказать, и тут зазвонил телефон. Он обошел столешницу и схватил трубку.
– Эх, черт меня дери! – сказал Джим, немедленно приходя в восторг от голоса в трубке. – Давненько не слышал тебя, приятель… Двоюродные, не пытайся втереться в семью. Ты чего, хочешь нанять здесь пару узкоглазых, так?
Джорджи продолжала помешивать рис – он наконец стал совсем однородным от всего этого перекатывания по сковородке, – и, пока рис впитывал последние капли соуса, она подумала, что надо бы добавить туда еще и оставшиеся в живых зубчики чеснока.
– Что он сказал? На что это будет похоже?.. Да? А вот это интересненько… Да, даже слишком правильно. Спасибо, что сказал.
Джорджи выключила газ и перемешала ризотто еще раз. Джим слегка отвернулся от нее.
– Может, и буду, – сказал он. – Да, у меня есть отличная мыслишка… Да, моя очередь платить. Увидимся.
Он повесил трубку; лицо у него было довольное, но все же недоуменное. Сейчас он казался таким молодым – совсем мальчишка, и красота его была какаято детская. Она улыбнулась этому.
– Хорошие новости? – спросила она.
– Дальние родственники.
Джорджи поджала губы. Родители Джима умерли, а братьев и сестер у него не было.
– Не знала, что у тебя есть родственники.
– По всему штату. Да что там, некоторые члены клана – главные овцеводы в округе. Только посмотри на это ризотто, – радостно сказал он.
Джорджи повернулась к тяжелой кастрюле. Это и в самом деле было зрелище. Она почувствовала, как он поднимает бретельку ее купальника и целует ее потное плечо. От него пахло мылом и очень слабо – бензином.
– Я позову мальчиков, – промурлыкал он.
* * *
Джорджи уставилась на электронное письмо Джуд. «Мужчины убивают нас, сестренка».
Что ж, в этом, по крайней мере, больше смысла, чем в том, что она написала вчера. Отправив письмо в мусорную корзину и начав скитаться в мягком голубом свете Сети, она записала, что надо бы сегодня вечером позвонить Джуд. Снаружи, за стеклом и стеной кондиционированного воздуха, был жаркий, ясный летний день. На время каникул Джим отдал мальчикам ялик в полное распоряжение, и они шатались на нем туда-сюда по лагуне; в водорослях они ставили сети на крабов – каждая сеть уходила в воду из-под покачивающихся на поверхности пустых молочных бутылок. Дневной свет реял над Джорджи, как головная боль на грани сознания, а она пыталась выбраться в другой, не такой жестокий мир. Она набрала слово медицина.
Англичанка, отчаянно желающая стать матерью. Чудодейственные лекарства от бесплодия. Господь награждает ее тройняшками из пробирки. И она отдает двух детей в приют… Австралийские власти высылают беременную беженку-китаянку, зная, что сразу по возвращении ее ребенка убьют с помощью зловещего, насильственного аборта на позднем сроке… Селезенка Киану Ривза выставлена на торгах на И-бее[21]… Президент Южной Африки заявляет, что ВИЧ не вызывает СПИДа.
Джорджи выключила компьютер. Ей надо выйти наружу.
…К моменту, когда мальчики поняли, кто это плывет к ним, их удивление уступило место тревоге, будто бы то, что она днем выползла на воздух и собиралась проникнуть на их территорию, уже было поводом для беспокойства. Джорджи подплыла прямо к ялику. Джош насаживал рыбьи головы на крючки, а Брэд сидел на веслах. Она отдала им честь. Она попросила разрешения подняться на борт.
Произошел быстрый обмен братскими взглядами. Разрешение было даровано. Очень серьезно, и все возражения остались невысказанными.
– Мы крабов ловим, – сказал Джош.
– Отлично. Я за палубного.
Они медленно двигались вдоль сетей, вытягивая их и перенаживляя, тихо, пока осторожная вежливость мальчиков не исчезла. Они дали ей немного погрести. Не так давно они гордились и много хвастались тем, какая Джорджи отличная морячка и как ловко она управляется с сетями и спиннингом. Она не могла вспомнить, когда в последний раз стояла с ними бок о бок, забрасывая удочку на камбалу и мерланга. Как же она отстранилась ото всего за последние полгода! Она решила рассматривать это как отклонение от нормы. Это не должно определять остаток ее жизни; Джорджи этого просто не позволит.
Все крабы, попадавшие на борт, были мышастые самки. Мелкие, и ни одного самца. В середине дня Джорджи предложила отплыть подальше, половить кальмаров, и немедленный успех связал всех троих цепями товарищеской теплоты. Они весело раскачивали яркие крючки по краю водорослей и вытаскивали на поверхность кальмаров, плещущих и пускающих струей чернила. Скоро они хихикали и дразнились и были все перемазаны кальмаровыми чернилами. Они наполнили корзину. Они перемазали друг другу лица. Когда подул бриз, они легли на спины и плыли, окруженные счастливым, скачущим гулом, и в конце концов зашли так далеко по заливу, что было бессмысленно грести обратно против ветра, – так что им пришлось вылезать на берег и волочь ялик по мелководью. Оказавшись напротив дома, они вытащили ялик на песок.
Джорджи помогала перевернуть ялик вверх килем, когда почувствовала, что у нее отваливается спина. Она с криком упала на песок. Боль была такая неожиданная и сильная – это как если бы у нее из поясницы выкусили здоровенный ломоть. Мальчики решили, что она все еще дурачится в духе прошедшего дня, но когда Брэд опустился рядом с нею на колени, он испугался ее слез. В нем сразу же появилась отцовская спокойная уверенность. Он заслонил ей лицо от солнца, подложил под щеку шляпу, чтобы не жег горячий песок, и, когда счел, что она готова, принял на себя обязанности по доставке ее перекособоченного тела по песчаной дорожке к дому.
День и ночь она пролежала в постели. Противовоспалительные лекарства не помогали, а кодеин-фосфат вызвал у нее запор, от которого парой черносливин было не избавиться. Это было унижение.
Пока Джим все ловил лангустов на глубокой воде, мальчики изо всех сил старались присматривать за ней. От Бивера они притащили кучу видеокассет с фильмами, которые считали подходящими для людей ее склада. Она страстно желала Кэри Гранта или Хепберн и Трейси, но ей пришлось удовлетворяться Джессикой Тэнди, Майклом Дугласом и Кевином Костнером. Она была благодарна уже за то, что они не позабыли про Мег Райан. В первый день они старательно смотрели кино вместе с ней, присев на краешек кровати, но вскоре уже только забегамли на минутку – проведать ее. Не прошло и нескольких дней, как оказалось, что им сложно устоять перед искушениями улицы, и они окончательно позабыли про нее.
Прошла почти неделя, улучшений не наступило, и Джим предложил отвезти ее в город для лечения. Но Джорджи не хотела и слышать об этом. Она сказала, что не хочет отрывать его от моря на целый день в горячий сезон, особенно когда лангусты ушли на глубину, но на самом деле она просто не могла и помыслить о четырех или даже пяти мучительных часах в машине. В конце концов она согласилась, чтобы ее закинули к Рэчел. Ходили слухи, что Рэчел Нильсам умеет делать массаж.
Когда она подошла к двери в тот вечер, Рэчел видимо удивилась. Даже была поражена. Но быстро оправилась и пригласила их войти; Джим отказался и оставил их на пороге. «Дети», – сказал он.
Рэчел провела ее по своему скромному дому к высокой кушетке, покрытой батиком. Джорджи не смогла раздеться сама. Это было ужасно. Она чувствовала себя ребенком, хрупкой старушкой. Она до самого конца не осознавала, что ей придется раздеться догола. Когда она лежала на кушетке, у нее горело лицо. Она повернула голову к стене. Рэчел пробежалась пальцами по позвоночнику Джорджи. Дом был наполнен музыкой. В голове у Джорджи крутилась только одна мысль: в любую минуту кто-то может войти.
– Да у тебя здесь спазм, Джорджи. Давно это с тобой?
– Не знаю. Несколько дней.
– Ты должна была позвонить.
– Я об этом даже не подумала. Если честно, с самого начала меня слегка пристукнуло, а потом я просто думала, что оно вроде как пройдет, если я не буду его трогать. Как тебе такое решение проблем? Господи, что за лето!
– Да. Мне жаль. Я слышала о твоей маме. Слушай, я положу на это место компресс. Сейчас там слишком воспалено, чтобы что-то делать. Утром я попробую выпрямить тебя.
– Да уж, хотелось бы. А что за компресс?
– Ну, да ты же знаешь. Крабовая горчица, яйца ежа-рыбы, безымянный палец португальского матроса и пот со лба Шовера Макдугалла.
– «Нью эйдж» приходит в Уайт-Пойнт.
– Пара старых хорватов во Фремантле научила меня. В основном льняное масло.
– Я думала, ты делаешь расслабляющий массаж, – сказала Джорджи.
– И вступаю в соревнование со «Свон бруэри»?[22] Ты с ума сошла, женщина?
Джорджи рассмеялась.
– Я слышала, ты социальный работник.
– А я слышала, что ты медсестра. Так. Поднимайся. Таз держи на столе.
– Господи!
– Еще раз.
– Ты надо мной издеваешься.
– Да уж, наверное, больно; а ты как хотела?
Джорджи рухнула на кушетку в приступе смеха. Что-то звякнуло неподалеку.
– Микроволновка, – сказала Рэчел, удаляясь. А потом: – Лежи спокойно. Горячо?
Компресс твердым распространяющимся теплом лег на узел в пояснице, и было до странности приятно чувствовать, как Рэчел прикрепляет его к коже пластырем. Джорджи позволила помочь ей одеться. Перевязка напомнила ей о корсетах, и она подумала о матери – снова.
– Я сниму его утром, – сказала Рэчел. – Просто лежи на жестком и не нагибайся. Тебе придется быть поосторожнее.
– Да я вообще осторожный человек, – сказала Джорджи, которую переполняла самоирония.
– Да уж, – сказала Рэчел, не сумев подавить усмешку. – Так говорят. Черт, не могу поверить, что я это сказала.
– А что еще ты слышала? – спросила Джорджи, стараясь казаться спокойной.
– И только подумай, у меня же степень по общественным наукам.
– По вещественным наукам?
– Я уползаю в скорлупу, Джорджи. Твоя жизнь – это твоя жизнь.
– Но ты все равно могла бы мне сказать, – сказала она, чувствуя задор и понимание.
– Ну, это просто сплетни.
– В таком случае это должна быть чистая правда.
– Пошли. Отвезу тебя домой.
На следующее утро Рэчел приехала за ней. «Лендровер» с жесткой подвеской оказался настоящей пыточной камерой. Рэчел вела машину босая, и ее высокий лоб сиял. Волосы были забраны в конский хвост, с которого все еще капала вода, – она недавно плавала.
– Знаешь, – сказала Джорджи, – я всегда удивлялась, чем это занимается Джерра.
– Кроме купания в моей любви, имеешь в виду? – сказала Рэчел с ухмылкой. – Он музыкант. Пишет песни.
– Нет!
– Да.
– В Уайт-Пойнте?
– Это не запрещено законом. Пока.
– Я его все время вижу на пляже с доской для серфинга, – сказала Джорджи. – И я всегда…
– Думала, что он местный торговец наркотой.
Джорджи рассмеялась. Этого она не могла отрицать.
– Все так думают, – сказала Рэчел. – Смех какой! Наркота развалила все ансамбли, в которых он был. Наркота – его пестуемая ненависть. Он себя теперь считает большим любителем вина. Повезло нам.
– Так у него все в порядке?
– Джорджи, только не удивляйся.
– Ну? Не томи.
– Ладно. Ты смотришь на девчонку, которая разговаривала с Ван Моррисоном.
– Господи, и что же он сказал?
– В этом-то все и дело, – сказала Рэчел, заворачивая во двор. – Понятия не имею.
Джорджи позволила Рэчел помочь ей выйти из машины. Они вошли в дом медленно, как две старушки. Рэчел снова раздела ее и положила на кушетку. Она сорвала пластырь двумя резкими движениями. Джорджи начинала ощущать, что ее роль пациента – это некий экзамен.
– Джерра играл с Фоксами пару раз, – сказала Рэчел. – Просто для смеху.
– Я их никогда не слышала, – сказала Джорджи без выражения.
Наступила серьезная пауза.
– Я всегда удивлялась тебе, – тихо сказала Рэчел. – Удивлялась, зачем ты приехала сюда.
Джорджи лежала.
– И теперь я не могу понять, почему ты остаешься. Ты понимаешь… после собаки.
– Вещи не всегда такие, какими кажутся, – сказала Джорджи. – Как ты наверняка знаешь.
– Да. Конечно.
– Но?
– Иногда они еще хуже, чем кажутся.
– То есть, Рэчел?
– Ну, он в прошлом был страшным человеком.
– Ну, это все разговоры.
Рэчел вздохнула.
– Все равно, – сказала Джорджи. – У людей есть право оставить прошлое позади.
– Согласна. Совершенно.
– Так в чем проблема?
– В том, что все остальные помнят. Ну, вставай.
Джорджи поднялась, встав правым боком к стене, слегка прикасаясь к ней голым бедром, а Рэчел тем временем оперлась на нее. Она почувствовала, как хрустнул позвоночник, когда Рэчел прижала бедро к стене, и взрыв боли прошел через тело. Джорджи покрылась по́том, подумала, что сейчас упадет в обморок или ее вырвет, но момент прошел, и боль утихла, и через десять минут осталось только легчайшее остаточное покалывание. Самое удивительное было то, что спина выпрямилась.
– Как ты этому научилась?
– Как и всему остальному, – сказала Рэчел, разливая ромашковый чай. – Я научилась этому тогда, когда предполагалось, что я должна делать что-то еще.
– Джим не убивал собаку, Рэчел.
– Это он так говорит.
– Так говорят. Даже Бивер.
– Говорят. Говорят, черт возьми! Иногда я ненавижу этот город.
– Так почему ты не уезжаешь?
– Не знаю. Он не на большой дороге. И Джерре нравится тишина – ну, впрочем, мне тоже. Это нам спасло шкуру в некотором смысле. И потом, тут все-таки есть несколько хороших людей. И тут так чертовски красиво – пляжи, дюны, остров. Даже… дикари… не могут это до конца разрушить.
– Это Шовер убил собаку, – сказала Джорджи. – Верь мне.
– Да чему тут не поверить? Ты видела флаг, который он повесил у себя в саду?
– Да. Я этого не понимаю. Он же не ветеран войны, или как?
– До чего ж ты наивна, Джорджи. Это из-за Лоис.
– Что – австралийский флаг?
– Патриоты. Так эти люди теперь называют себя. Заворачиваются во флаг. Ты не обращала внимания на наклейки на бамперах в этом городе? Не замечала, что здесь полно темнолицых ребят? У Эвис есть мнения по поводу иммиграции.
– О Господи!
– Какая ирония, а? Без Азии этот город бы через неделю закрыли.
Джорджи подумала о Шовере Макдугалле. Так вот кем он себя видит – патриотом, единственным защитником старых добрых времен.
Пока пили чай, через кухонное окно они наблюдали за сыном Рэчел – Сэмом. Вызолоченный солнцем, без рубашки, он торжественно стоял на коленях в шортах в цветочек и наващивал доску для серфинга. Волосы упали ему на лицо.
– Шестнадцать, – сказала Рэчел.
– Он красивый.
– Иногда я даже не могу поверить, что он мой. Пошли, отвезу тебя домой.
По пути назад, пока Джорджи наслаждалась избавлением от ужаснейшей из болей, Рэчел свернула возле пристани и вывела «Лендровер» на пляж, чтобы постоять некоторое время и посмотреть на лагуну, которая все еще лежала неподвижно, готовясь к яростному утреннему ветру с востока. Джорджи чувствовала, что Рэчел хочет продолжить разговор.
– Ты знаешь, я всего пару раз встречалась с Лю Фоксом, – сказала Рэчел.
– Да? – без выражения пробормотала Джорджи.
– Джерра говорил, что его брат – хитрец и что у него обкуренный вид, что бы это ни значило. Ему было на него наплевать. И он считал, что та женщина, его жена, была слегка недалекая. Они мне всегда казались странной парой. Но они могли играть. Они вроде как были самородки. И на самом-то деле они не так часто и играли, не так часто, как можно вообразить, особенно если учесть, как хорошо они играли. Они шатались по округе, никогда не забирались больше чем на час езды от дома. Они вполне могли бы и записываться, знаешь ли, они были достаточно хороши.
– А Лю?
– Говорила с ним однажды на стоянке возле пивной. Было холодно. Весной, кажется. У него под брезентом в грузовичке было двое детей. Эти бедные дети. Я помню, как он к ним наклонялся, пел им. Потом я видела его с девочкой. Она его обожала, думаю. Он укладывал ее спать с тем выражением на лице, какое бывает у кормящих грудью женщин. Ты знаешь, такое мечтательное, удовлетворенное, слегка вызывающее выражение.
– Вот уж впечатление.
– Ну, – сказала Рэчел робко. – Я тогда выпила. Кажется, я ждала чего-то другого. Из-за всех этих историй, из-за того, что говорили люди об этой семье. Я думала, он окажется слегка двинутым. Но он был забавный и умный. Он спросил меня, знаю ли я слова к «Милости Господней»[23]. Я, конечно, провалилась. Мы говорили о том, как выращивать спаржу. И о какой-то книге, которую он читал. Я забыла, какую… Он хороший, Джорджи.
– Ну, его больше нет, – сказала Джорджи, вытаскивая себя из этого. – А ты замужем.
Рэчел хрюкнула от смеха.
– Да, за чертовым наркобароном.
* * *
Через несколько недель, спасибо Рэчел, спина Джорджи вернулась в нормальное состояние. Начался учебный год, и дом снова остался в ее полном распоряжении. Если честно, по многим пунктам она чувствовала себя возродившейся. Из благодарности и пытаясь завязать дружбу, она пригласила Рэчел на чашку чая. Она испекла булочки и нашла в местном магазине ромашковый чай. Она не могла дождаться возможности пересказать Рэчел последнюю серию фамильной саги Ютлендов. Сам КС, получивший круизную яхту, которую оставила ему бывшая преданная жена, решил отдать ее вероломной дочери Джорджи – ради старых добрых времен. Джорджи действительно не понимала своего отца. Но она четко ощущала нарастающий бунт в семье. Она, конечно, отказывалась от подарка. Дважды в неделю обычной черепашьей почтой он просил, чтобы Джорджи приехала и посмотрела яхту, но она стояла твердо. Она начинала – и приходилось себе в этом признаться – наслаждаться ситуацией.
Когда приехала Рэчел в кожаных сандалиях и летнем платье без рукавов из бледно-зеленого хлопка, Джорджи с краской в лице выставила свое скромное угощение; но Рэчел, у которой был нетерпеливый и очень занятой вид, похоже, даже ничего и не заметила. Джорджи думала: уж не потому ли, что Джерра на этой неделе был в Лос-Анджелесе? Она вдруг поняла, что совершает такой просто светский акт, как приглашение подруги на чай, впервые за три года. Господи, какой же одинокой, какой неуверенной она стала!
– Давно ты видела Бивера? – спросила Рэчел, разглаживая платье ладонями.
Джорджи покачала головой в приступе вины и разлила чай.
– Вчера вечером, – сказала Рэчел, – я к нему заходила, хотела взять посмотреть кино, и у бензоколонки стоял туристский автобус. Ты знаешь такие. Полный япошек, которым нужна машина. Знаешь, как это бывает. Целый день шатаются по дюнам, думая, что здесь у нас дикие края.
– Бедные засранцы, – сказала Джорджи. – Хотят живого лангуста, которого им обещали в туристском проспекте.
– В любом случае я на велике. А водитель подкачивает шины, и я вижу этих трех ребят, местных, лет по двенадцать, во дворе у Бивера. И они выписывают кренделя. Ну, в смысле, кружат вокруг автобуса. И я подъезжаю поближе и вижу эти лица в окнах, эти широкие глаза. И на стеклах куски окалины, и никто не выходит из автобуса, а водитель просто качает себе и качает, как будто ничего не происходит. Они видят меня, эти ребята, две девочки и мальчик, и просто смотрят на меня, и все. С вызовом. А в конторе – Бивер и Лоис. Выглядывают. Дети уезжают. И я подхожу к двери, а Бивер мне говорит, что закрыто. Вот так. Даже не стал со мной разговаривать.
Джорджи все это очень ясно себе представила, вплоть до лиц детей, до потрескавшихся под солнцем губ, и знала, как все будет. Одетые, как белая рвань, в модные фасончики, с крысиными хвостиками, и на огромных «Би-Эм-Эксах»[24], заржавевших от того, что они ездят на них по приплеску. Гордый продукт общества.
– Почему он не выпроводил их? – спросила Джорджи в смятении. – Бивер же здоров, как шкаф.
Рэчел посмотрела на нее. Джорджи почувствовала, что ее проверяют.
– Джорджи, он боится. Проснись. Он не может и пальцем тронуть этих ребят. Подумай только, чьи они. И положение Бивера.
– Что это за положение такое?
– Джим тебе никогда не говорил?
– Не говорил мне чего?
– В полиции на него досье длиной отсюда до Бразилии. Вооруженные ограбления, в основном с нанесением тяжких.
– Никто мне не говорил. Никто.
– Вот я и вижу.
– Так что там за история, Рэчел?
– Банда байкеров, – сказала та. – Он стал свидетелем обвинения. Групповое изнасилование. Но дело развалилось. И теперь у кучи народу есть кое-что против него.
– Никто об этом вслух не разговаривает, – сказала Джорджи.
– Не все знают. Но важные люди знают. Они знают.
– Рэчел, а откуда знаешь ты?
– Я встречала его в тюрьме, – сказала она. – Та моя другая карьера, помнишь? Я была – предположительно – социальным работником в управлении исправления преступников. Но никто из нас не признает собственного прошлого.
– Господи, почему же он тогда живет здесь? Разве ты бы на его месте не похоронила себя в каком-нибудь городе? Здесь он на открытом месте.
– Его отец в шестидесятых рыбачил здесь. Может быть, здесь емууютно. И просто догадка образованного человека, но, кажется, Бивер помнит кое-что из старых времен. В этом городишке куча мерзких секретов, Джорджи. Знать кое-что по мелочи о горожанах – это как вклад в банке, так? Это объясняет, почему он чувствует себя в безопасности.
– Ну, как я понимаю, ты много об этом думала.
– Да уж, время у меня было.
– Старые добрые времена, – горько пробормотала Джорджи.
– Не думаю, что он томится по ним. По своим старым временам или по чьим-то еще. Думаю, что он просто хочет новой жизни, тихой жизни. Все равно что-то я сомневаюсь, что старые добрые дни остались так уж далеко в прошлом, как может показаться. Господи, только посмотри на этот вид. Джим, наверное, должен чувствовать себя королем всего, что он видит.
После ухода Рэчел Джорджи была встревожена и подавлена. Было что-то колючее в Рэчел, что-то бо́льшее, чем левацкая паранойя, в которой Джорджи ее подозревала. Все время Джорджи чувствовала, как в Рэчел поднимается раздражение. Утро не удалось.
Она пошла к лагуне искупаться. Воздух был сух и горяч, а вода роскошна.
Когда она вернулась домой, на автоответчике было сообщение от Энн. Джудит в больнице. Была сцена. Боб рассудительно отвез ее куда-то в благоразумное место. Джорджи это место знала.
Сначала она позвонила Джиму, а потом Рэчел, которая согласилась забрать мальчиков из школы в три. Потом она позвонила сестрам, но натыкалась только на секретарей или автоответчики. Она чувствовала неестественное спокойствие, и это ее волновало.
Бивер, наполняя канареечного цвета «Мазду» неэтилированным, был очень краток. Она хотела спросить о вчерашних событиях, но его угрюмого взгляда оказалось достаточно, чтобы она сдерживалась, пока он не захлопнул крышку бака и не вернул ей ключи.
– Бивер, Рэчел рассказала мне о прошлом вечере и тех ребятах.
– Уже лучше, – сказал он. – Она сдристнула.
– Лоис? Нет!
– Знать бы мне. Так жену не стоит заводить. Это недостойно.
– Эти маленькие ублюдки.
– Вернулась к миссис Палмер и ее пятерым дочерям.
– Она была хорошая, Бивер. Она мне нравилась.
– Вот и мне тоже, – горько сказал он.
– Это так ужасно.
– Не волнуйся, – сказал он. – Переживешь.
Джорджи отъехала, глотая слезы. Ее недавнее спокойствие исчезло. Она уже скучала по нему.
Больница была недалеко от реки и, как сказала Энн, очень благоразумная. Это было учреждение, которое члены семей пертского истеблишмента использовали для избирательных процедур и частных недель просыхания. После сумасшедших, нефункционирующих учебных госпиталей, где Джорджи проходила подготовку, атмосфера этого места показалась ей до удивительности вялой. На сестринском посту, по крайней мере, не было никого, кто рыдал бы сестре в плечико, это уж точно.
Когда Джорджи наконец позволили зайти к Джуд, она поняла, что сестра выглядит очень утомленной. Ее кожа приобрела восковой оттенок, губы потрескались. Когда они обнялись, Джорджи показалось, что Джуд стало меньше, чем было.
– Выкачали меня, – хрипло сказала Джуд.
– Что? – спросила Джорджи, отстраняясь, чтобы посмотреть ей в лицо.
Джуд смотрела на свои руки.
– Выкачали мне все внутренности, – захрипела Джуд.
– Ты что-то выпила?
– Все. Горло болит.
– Господи, Джуд, когда?
– Во вторник? Вчера.
Джорджи снова обняла ее. Она оцепенела от шока, от самой мысли.
– Вот оно. Я официально признана сбрендившей.
– Нет, ты просто несчастная.
– Слабая.
– Нет.
– Слабая.
– Джуд.
– Это ты сильная.
Джорджи выдернула пару салфеток из коробочки на тумбочке.
– Я сегодня думала о маме, – сказала Джуд. – Вспоминала тот вечер, когда они оба были одеты для торжественного ужина, помнишь? Мама в этом облегающем розовом платье с декольте, помнишь? И мы, в наших платьицах, смотрим, как она спускается с лестницы, такая красивая. И папа говорит, поясничая, углом рта: «Полный свет, никого дома нет». Но такой красивый свет. Джорджи, мне же не померещилось?
Джорджи покачала головой, прижала влажные салфетки к ее рту.
– Видишь, – сказала Джуд. – Я вышла замуж за отца.
Внизу, в холле, спустя полчаса Джорджи палила очередью обозленных звонков. Почему ей раньше не сказали? Что это за секретность, ради всего святого? И как они думали с этим справляться? Но, даже гавкая и бесполезно жестикулируя, она думала о себе, о своем собственном невнимании, о неспособности прочитать яснейший из знаков.
Перед отъездом она позвонила отцу; это была почти запоздалая мысль. Его секретарь сказал, что тот во Фремантле, что через сорок минут он отплывает на остров Роттнест и что Джорджи может поймать его по мобильному. Отвечая на ее звонок, старик не лукавил. У него был такой обеспокоенный голос. Могут ли они встретиться?
Джорджи понадобилось полчаса, чтобы добраться до пристани для яхт. Отец и Грета были на причале в роскошных костюмах для яхтенного спорта. Грета была так накрашена, что Джорджи решила, что косметика для нее – все равно что солнцезащитный крем. Белые ноги старика шелушились. Они трое неловко поцеловались.
Не успела Джорджи приступить к разговору, который, конечно же, должен был касаться непосредственного будущего Джуд, старик сунул ей в руки кипу бумаг. Это были регистрационные и страховые документы на судно под названием «Последний адрес». Бумаги были уже на ее имя. Джорджи посмотрела на отца. Лицо у него все перекосилось от удовольствия.
– Покатай нас как-нибудь, – сказал он, ступая на палубу большого белого «Бертрама», моторы которого, как она сообразила, все это время уже работали.
Грета клюнула ее в щеку и, лучась эмоциями, о которых Джорджи могла только догадываться, отдала швартовы и ступила на палубу. Мачеха. Грета помахала, все еще сияя, и, когда яхта отвалила от причала и повернулась, Джорджи увидела пышно написанное на корме название: «Итоговое дело». Господи. Почему уж не «Расчетные часы»?
Глядя, как они скользят от пристани, Джорджи пришлось признать, что он любит ее. Она видела это в его ухмылке. Кроме мужской спеси, там была любовь. Но такая, что сбивала ее с толку. За этими годами раненых взглядов было задиристое неподчинение; и все же никогда это не было очень личным или даже просто личным. Его преданность была неестественно стратегической. Последние несколько недель он пытался этим подарком выказать свою привязанность, а Джорджи ее отвергала. Она чувствовала, что отец очень старается что-то сделать; она почти ощущала себя виноватой. Но вот она, холодная суть: даже при полном напряжении ему нужно было что-то замышлять, ухищряться и затем выигрывать. Джорджи знала, что ей оказали услугу. Дар был вручен так, будто это была повестка в суд или иск. Хитрая западня. Даже в отцовской любви – великая игра. Служить, угрожая. Вот его представление об услуге. Это была любовь.
У яхт-клуба Джорджи направили к доку; направлял бойкий молодой матросик, который все не отводил взгляда от ее ног. «Последний адрес» стоял на клиньях и раме, его киль был отдраен до блеска.
– «Жанно», – сказал паренек. – Отличное судно.
Это был «Сан Одиссей»[25]; Джорджи знала дизайн.
Сорок футов сияющего кевлара чудных обводов, со стройной, низкой крышей рубки. Кокпит был просторен, несмотря на разделенную рубку и двойные рули. Мачта, лини, сталь – все сияло. Это была настоящая мечта; на этой яхте можно было плыть куда хочешь.
– Почти и не плавала, – сказал паренек. – Цимес. Интересуетесь судами?
– Только моими собственными.
– А у вас есть?
– Да, – сказала она, указывая на яхту.
– Е-мое, – сказал он.
Это прозвучало как приглашение.
Джорджи прошла по бетонированной площадке к конторе, нашла брокера и через двадцать минут уже продала судно.
Когда Джорджи снова увидела ее – не прошло и часа, – Джуд была в замешательстве. Ее прежняя чистая грусть исчезла. Казалось, она медленно всплывает из какой-то счастливой мечтательности, когда Джорджи подошла к ней, но уже через несколько секунд Джуд овладело возбуждение. Уже приступив к делу, Джорджи знала, что это вызовет неловкость, но она чувствовала настоятельную необходимость положить чек на покрывало рядом с рукой сестры. Несмотря на поспешность продажи, это все равно были большие деньги.
– Ты можешь уйти от него, Джуд. На эти деньги ты можешь купить себе дом где-нибудь подальше от него. Найди адвоката, все, что понадобится. Ты не застряла в этой ситуации, поняла? Когда тебе полегчает, ты можешь уйти. Бери Хлою. Живи своей жизнью.
– Но это воровство, – сказала ее сестра, потрясенная. – На нем твое имя.
– Я с этим разберусь, сестренка. Господи, да проще простого.
– Нас поймают.
– Джуд, я принесу тебе другой чек. Забудь, что видела этот.
– Я не могу забыть! – заорала Джуд.
Надушенная медсестра появилась в дверях.
– Пожалуйста, – взмолилась Джуд, обращаясь к сестре. – Скажите ей, что я не могу забыть.
Джорджи свернула оскорбительный чек и ушла, не дожидаясь приглашения.
* * *
Два раза за ту неделю Джорджи ездила в город повидать сестру. Она уезжала в девять, когда мальчики уходили в школу, и возвращалась каждый раз задолго до трех часов. Джуд была похожа на безумную; у Джорджи разрывалось сердце, когда она смотрела на сестру.
В субботу она взяла с собой Брэда и Джоша. Им нужна была обувь. К их ужасу, сначала она отвела их в научный музей, а потом оставила ждать в холле больницы, пока навещала Джуд. Это были угрюмые, унылые полчаса. Она не поднимала денежного вопроса – отношение Джуд иррациональным образом испортилось за прошедшие дни, и чек теперь завис на банковском счете Джорджи непонятной суммой.
Возвращаясь домой – день был длинный и сонный, – она обернулась, проезжая мимо фруктового киоска. Над деревьями за поворотом поднимались клубы дыма. Мальчики заволновались, показывая пальцами.
