Уильям Уоллес
Логика Гегеля. Книга третья
О соотношении непосредственности и опосредованности в сознании мы поговорим позже, прямо и более подробно. Здесь же будет достаточно сказать, что, хотя эти два элемента или фактора проявляют себя как различные, ни один из них не может отсутствовать или существовать отдельно от другого. Таким образом, познание Бога, как и всякой сверхчувственной реальности, по своему истинному характеру является возвышением над ощущениями или восприятиями чувств: оно, следовательно, предполагает отрицательное отношение к первоначальным актам чувства и в этой степени подразумевает посредничество. Ведь опосредовать – значит брать нечто в качестве начала и переходить ко второму, так что существование этого второго зависит от того, достигли ли мы его от чего-то другого, противоречиво от него отличающегося. Несмотря на это, познание Бога независимо, а не является простым следствием эмпирической фазы сознания: фактически, его независимость по существу обеспечивается через это отрицание и возвышение. Несомненно, если мы несправедливо придадим большое значение факту опосредования и представим его как подразумевающий состояние зависимости, то можно сказать – не то чтобы это замечание много значило, – что философия – дитя опыта и обязана своим существованием апостериорному элементу. (На самом деле, мышление – это всегда отрицание того, что мы имеем непосредственно перед собой). С той же долей истины можно сказать, что мы обязаны едой средствам питания, пока мы не можем есть без них. Если принять эту точку зрения, то еда, конечно, представляется неблагодарной: она пожирает то, чему обязана. Мышление, если исходить из такого взгляда на его действие, столь же неблагодарно.
Но априорный аспект или непосредственность мышления, когда существует посредничество, осуществляемое не чем-то внешним, а рефлексиям в себе, – это другое название универсальности, благодушие или довольство мысли, которая настолько спокойна сама с собой, что испытывает врожденное отвращение к конкретике и тем самым к развитию своей собственной природы. Так и в случае с религией, которая, будь она грубой или продуманной, будь она облечена в научную точность деталей или сведена к простой вере сердца, обладает на всем протяжении той же интенсивной природой довольства и счастья. Но если мысль никогда не идет дальше универсальности своих идей, как это было в первых философиях (когда элеаты не выходили за пределы бытия, а Гераклит – за пределы становления), то ее можно обвинить в формализме. Даже в более продвинутый период философии мы часто можем обнаружить, что она принимает во внимание только абстрактные общие положения или определения, такие как «В абсолюте все едино», «Субъект и объект тождественны», – и только повторяет то же самое, когда дело доходит до частностей. Рассматривая этот первый период мысли, период простого обобщения, мы можем смело сказать, что опыт является настоящим автором роста и прогресса в философии. Ибо, во-первых, эмпирические науки не останавливаются на восприятии отдельных черт того или иного явления. Они прибегают к размышлениям и предоставляют философии материалы для них в виде общих характеристик или законов, а также классификаций явлений. Когда это сделано, конкретные факты, которые они содержат, готовы к восприятию философией. Это, во-вторых, предполагает определенное принуждение самой мысли перейти к этим конкретным специфическим истинам. Принятие в философию этого научного материала, теперь, когда мысль устранила его непосредственность и перестала быть простой данностью, образует в то же время развитие мысли из самой себя. Философия, таким образом, обязана своим развитием эмпирическим наукам. Взамен она дает их содержанию то, что так важно для них, – свободу мысли, или, что называется, прионный характер. Содержание этих наук теперь доказано как необходимое и больше не зависит от фактов, а лишь от того, что они были найдены и пережиты. Факт опыта, таким образом, становится иллюстрацией и образом изначальной и полностью самоподдерживающейся деятельности мысли.
13. В точных терминах, таково происхождение и развитие философии. Но «История философии» представляет нам тот же процесс с исторической и внешней точки зрения. Этапы развития идеи в ней кажутся случайно следующими друг за другом и представляют собой просто ряд различных и не связанных между собой принципов, которые несколько философских систем проводят в жизнь по-своему. Но это не так. На протяжении тысячелетий работой руководил один и тот же Архитектор, и этот Архитектор – единый живой Разум, природа которого – мысль и самосознание. Осознав, чем он является в один период, он использует это знание в качестве основы для нового периода и продвижения по пути прогресса. Различия систем, которые представляет история философии, не являются, таким образом, непримиримыми с единством. Мы можем сказать, что это либо одна философия в разных степенях завершенности, либо что конкретный принцип, лежащий в основе каждой системы, является лишь ответвлением одной и той же вселенной мысли. В философии новейшее рождение времени является результатом всех предшествующих систем и должно включать их принципы; и поэтому, если по другим основаниям она заслуживает звания философии, она будет самой полной, самой всеобъемлющей и самой адекватной системой из всех. Зрелище столь многих и столь различных философских систем наводит на мысль о необходимости более точно определить различие между универсальным и партикулярным. Когда всеобщее превращается в простую форму и координируется с частным, как если бы оно находилось на одном уровне, оно само превращается в частное. Даже здравый смысл в повседневных делах выше абсурда, когда общезначимое отделяется от частностей. Стал бы кто-нибудь, желая фруктов, отвергать вишни, груши и виноград на том основании, что это вишни, груши или виноград, а не а не фрукты? Но когда речь заходит о философии, многие оправдываются тем, что философии бывают разные, и ни одна из них не является философией, что каждая из них – это только философия. Предполагается, что такой довод оправдывает любое презрение к философии. И все же вишня – это тоже фрукт. Нередко система, принцип которой универсален, ставится в один ряд с другой, принцип которой конкретен и ограничен, а также с теориями, которые вообще отрицают существование философии. О таких системах говорят, что это лишь различные взгляды на философию. С равной справедливостью свет и тьма могут быть названы различными видами света.
14. Та же эволюция мысли, которая зафиксирована в истории философии, представлена в самой Системе философии. Здесь, вместо того чтобы, как в истории, наблюдать за процессом со стороны, мы видим движение мысли, четко определенное в ее родной среде. Если мысль свободна и актуальна, она должна включать в себя соединение нескольких элементов, должна быть конкретной; она должна быть идеей; и если рассматривать ее во всей ее универсальности, то она есть Идея, или Абсолют. Наука об этой Идее должна образовывать систему. Ибо истина конкретна, то есть, хотя она и дает связь и принцип единства, она также обладает внутренним разнообразием развития. Истина, таким образом, возможна только как вселенная или совокупность мысли; и свобода целого, как и необходимость нескольких делений, возможна только тогда, когда мы различаем несколько элементов и даем точное выражение этим различиям.
Философия, если она не является системой, не является научным произведением. От философствования такого рода можно ожидать только выражения личных особенностей ума, и оно не имеет никакого принципа для регулирования своего содержания. Истины философии не имеют ценности, если не считать их взаимозависимости и органического единства, и тогда к ним приходится относиться как к беспочвенным гипотезам или личным убеждениям. Однако многие философские трактаты ограничиваются именно таким изложением мнений и настроений автора.
15. Каждая из частей философии представляет собой философское целое, круг, округлый и завершенный сам по себе. В каждой из этих частей, однако, философская идея обнаруживается в определенной особенности или среде. Единый круг, поскольку он является реальной тотальностью, прорывается через пределы, налагаемые его особой средой, и дает начало более широкому кругу. Таким образом, вся философия напоминает круг кругов. Идея проявляется в каждом отдельном круге, но в то же время вся Идея образуется системой элементов, присущих каждому из них, и каждый является необходимым членом организации. Термин «система» часто понимают неправильно. Он не обозначает философию, принцип которой узок и отличен от других. Напротив, всякая настоящая философия делает своим принципом включение каждого конкретного принципа.
16. В форме энциклопедии наша наука не оставляет места для подробного изложения своих частных истин и должна быть ограничена началом специальных наук и понятиями, имеющими в них кардинальное значение.
Сколько именно частей необходимо для того, чтобы составить ту или иную отрасль знания, до сих пор не определено, так что часть, если она должна быть истинной, должна быть не просто изолированным членом, а органическим целым. Вся область философии действительно образует единую науку; но ее можно рассматривать и как совокупность, состоящую из нескольких отдельных наук.
Философскую энциклопедию не следует путать с обычными энциклопедиями. Обычная энциклопедия не претендует на то, чтобы быть чем-то большим, чем совокупностью наук, не регулируемых никакими принципами, кроме тех, что предлагает им опыт. Иногда она включает в себя даже то, что просто носит название науки, а сама является не более чем собранием установленных фактов. В такой совокупности несколько отраслей знания обязаны своим местом в энциклопедии внешним причинам, и поэтому их единство искусственно: они упорядочены, но нельзя сказать, что они образуют систему. По той же причине, особенно если учесть, что объединяемые материалы не зависят от каких-либо фиксированных правил или принципов, их расположение в лучшем случае является экспериментом и всегда будет проявлять неравенство.
Философская энциклопедия исключает три вида частичной науки. I. Она исключает просто совокупность установленных фактов. Филология в ее примитивном аспекте относится к этому классу. II. Она отвергает квазинауки, которые основаны только на акте произвольной воли, такие как геральдика. Науки этого класса позитивны от начала и до конца. III. В другом классе наук, также называемых позитивными, но имеющих рациональное основание и рациональное начало, она принимает составляющие, которые естественным образом принадлежат ей. Позитивные черты интересны только для самих наук.
Позитивный элемент в последнем классе наук бывает разного рода. (I.) Их начало может обладать зародышами рациональности, но они перестают проявлять какой-либо принцип разума, когда им приходится приводить свои универсальные истины в соприкосновение с реальными фактами и единичными явлениями опыта. В этой области случайностей и изменений адекватное понятие науки должно уступить свое место причинам или основаниям объяснения. Так, в науке юриспруденции, в системе прямого и косвенного налогообложения часто требуется точное и окончательное решение некоторых вопросов, а такое решение не входит в компетенцию абсолютной и определенной фиксированности чистого понятия. Соответственно, в этих вопросах остается определенная свобода: на каждый вопрос можно ответить одним способом по одному принципу, другим способом по другому, и он не допускает окончательного решения. Точно так же идея природы, когда она индивидуализируется, теряет себя в лабиринте случайностей. Естественная история, география и медицина имеют дело с точками существования, с видами и различиями, которые определяются не разумом, а спортом и случайными происшествиями Даже история относится к той же категории. Идея – это ее сущность и внутренняя природа; но ее явления не регулируются никакими законами и зависят от произвольных влияний. (II.) Эти науки положительны еще и тем, что не признают конечности того, что они предицируют, и не указывают, как эти предикаты и вся их сфера переходят в высшее. Они предполагают, что их утверждения об истине абсолютно достоверны. Здесь вина лежит в конечности формы, как в предыдущем случае она лежала в материи. (III.) Как следствие этого, науки позитивны в силу неадекватности и ограниченности основания, на котором покоятся их утверждения. Их утверждения основаны на формальном умозаключении или на чувстве, вере, авторитете и, вообще говоря, на доводах внутреннего и внешнего восприятия. К этой категории следует отнести и ту философию, которая предлагает опираться на антропологию, факты сознания, внутреннее чувство или внешний опыт. Однако может случиться, что эмпирическая – это эпитет, применимый только к форме научного изложения; в то время как проницательная интуиция упорядочила то, что является простыми явлениями, в соответствии с существенной последовательностью понятия. Противоположности между разнообразными и многочисленными явлениями, которые сгруппированы вместе, служат для устранения внешних и случайных обстоятельств их условий, и общезначимое, таким образом, ясно вырисовывается. Таким образом, разумная экспериментальная физика представляет рациональную науку о природе, а разумная история – науку о человеческих делах и поступках во внешней картине, которая является рефлексиям реального понятия.
17. Может показаться, что философия, чтобы начать свой путь, должна, как и остальные науки, исходить из субъективных предпосылок. Науки постулируют свои соответствующие объекты, такие как пространство, число или что бы то ни было; и можно предположить, что философия также должна постулировать существование мысли. Но эти два случая не совсем параллельны. Именно благодаря свободному действию мысли она занимает точку зрения, в которой она вся принадлежит себе, и дает себе объект своего собственного производства. Но и это еще не все. Сама точка зрения, которая первоначально принимается только на основании собственных доказательств, в ходе развития науки должна быть преобразована в результат, конечный результат, в котором философия возвращается в себя и достигает того, с чего она начала. Таким образом, философия приобретает вид круга, который замыкается сам на себя и не имеет начала, так же как и другие науки. Говорить о начале философии означает лишь то, что мы рассматриваем ее по отношению к человеку, который предлагает начать изучение, а не по отношению к науке как науке. То же самое можно выразить и так. Первоначальное понятие, в котором философия постигает свой объект, по той самой причине, что оно является первоначальным, предполагает разделение между мыслью, которая является нашим объектом, и философствующим субъектом, который как бы является внешним по отношению к первому. Это разделение должно быть преодолено, и сама наука должна схватить свое первое понятие и сделать его своим собственным. Короче говоря, единственная цель, задача и действие философии – прийти к понятию своего понятия и тем самым обеспечить его возвращение и удовлетворение.
18. Поскольку вся наука, и только вся, может показать, что такое Идея или система разума, невозможно дать предварительную общую концепцию философии. Не может быть понятным и разделение философии на ее части, кроме как в связи с системой. Предварительное деление, как и ограниченная концепция, из которой оно исходит, является чистым предвосхищением. Здесь, однако, предполагается, что Идея оказывается мыслью, которая полностью тождественна самой себе, и не просто тождественна в абстрактном смысле, но и в своем действии, направленном на то, чтобы противопоставить себя самой себе и таким образом обрести реальное бытие, и при этом полностью владеть собой, находясь в этом противостоящем бытии. Таким образом, философия подразделяется на три части:
I. Логика, наука об абсолютной Идее.
II. Философия природы: наука об Идее в подделке или отражении самой себя.
III. Философия разума: наука об Идее, когда она возвращается к себе из этой противостоящей ей другой формы.
Как отмечалось в §15, различия между несколькими философскими науками являются лишь аспектами или выражениями единой Идеи или системы разума, которая одинаково проявляется в этих различных элементах. В природе нет ничего другого, кроме Идеи: но Идея здесь лишилась своего бытия. В разуме же Идея утвердила свое собственное бытие и находится на пути к тому, чтобы стать абсолютной. Каждая такая форма, в которой выражается Идея, есть в то же время преходящая или мимолетная стадия: и поэтому каждый из этих подразделений должен не только знать свое содержание как объект, обладающий бытием на время, но и в том же самом акте излагать, как это содержание переходит в свой высший круг. Представление отношения между ними как разделения ведет к заблуждению, ибо оно координирует несколько частей или наук одну с другой, как если бы они не обладали врожденным движением, а были, подобно естественным видам, действительно и постоянно отличны друг от друга.
ГЛАВА II. ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ ЗНАКОМСТВО
19. Логика – это наука о чистой Идее; чистой, потому что Идея находится в абстрактной среде Мысли.
Это определение, как и другие, которые встречаются в этих вводных набросках, вытекают из обзора всей системы, к которой они, соответственно, являются последующими. То же замечание относится и к предварительным понятиям в общем объяснении философии.
Логику можно было бы определить как науку о мысли, ее законах и характерных формах. Но мысль, как мысль, представляет собой лишь общую среду, или квалифицирующее обстоятельство, которое делает Идею отчетливо логичной. Если мы отождествляем Идею с мыслью, то мысль следует понимать не в смысле метода или формы, а в смысле саморазвивающейся системы ее законов и составных элементов. Эти законы – дело рук самой мысли, а не фактов, которые она находит и которым должна подчиняться.
С разных точек зрения, Логика – либо самая трудная, либо самая легкая из понятий. Логика трудна, потому что ей приходится иметь дело не с восприятиями, не с абстрактными представлениями чувств, как геометрии, а с чистыми абстракциями; и потому что она требует привычки и умения абстрагироваться, твердого познания мысли как таковой и способности перемещаться среди этих нематериальных реальностей. Логика проста, потому что ее факты – это не что иное, как наша собственная мысль и ее привычные термины: а это – апогей простоты, a, b, c всего остального. Они также являются тем, с чем мы лучше всего знакомы: например, «есть» и «нет»: качество и величина: бытие потенциальное и бытие актуальное: один, много и так далее. Но такое знакомство только усугубляет трудности исследования; ведь если, с одной стороны, мы, естественно, считаем, что не стоит больше заниматься столь хорошо известными вещами, то, с другой стороны, цель состоит в том, чтобы познакомиться с ними по-новому, совершенно противоположно тому, в каком мы их уже знаем.
Полезность логики – это вопрос, который касается ее влияния на студента и подготовки, которую она может дать для других целей. Эта логическая подготовка заключается в упражнении в мышлении, которое должен пройти студент (эта наука – мышление о мышлении): и в том, чтобы сохранять мысли в их первоначальном виде, их родном неискаженном характере. Верно, что логика, будучи абсолютной формой истины и другим названием абстрактной истины как таковой, является чем-то большим, чем просто полезной. Да, ценность логики выходит за рамки простого упражнения для ума и должна оцениваться на основе ее полезности в продвижении благородства, либерализма и независимости. В целом, логика является ключом к пониманию мира и к достижению успеха в различных областях жизни. Тогда ее ценность должна оцениваться по какому-то другому стандарту, нежели упражнение в мышлении ради упражнения.
(1) Первый вопрос: что является объектом нашей науки? Самый простой и понятный ответ на этот вопрос заключается в том, что объектом логики является Истина. Истина – великое слово, а дело – еще более великое. Пока человек здоров сердцем и духом, поиск истины должен пробуждать весь энтузиазм его натуры. Но тут же возникает возражение: а можем ли мы познать истину? Кажется, что между такими конечными существами, как мы, и абсолютной истиной существует несоизмеримость, и возникают сомнения, существует ли какой-либо мост между конечным и бесконечным. Бог есть истина: как же нам познать Его? Такое утверждение, кажется, противоречит благодати смирения и скромности. Другие, кто спрашивает, можем ли мы познать истину, преследуют иную цель. Они хотят оправдать себя, чтобы жить дальше, довольствуясь своими мелкими, ограниченными целями. А смирение такого рода мало что значит.
Прошло то время, когда люди спрашивали: «Как я, бедный червь из праха, смогу познать истину? И теперь нам приходится бороться с тщеславием и высокомерием тех, кто без всякого труда претендует на то, чтобы дышать самой атмосферой истины. Молодым людям льстят, внушая, что они обладают естественным правом рождения на моральную и религиозную истину. И в том же духе наши зрелые годы объявляются утонувшими, окаменевшими, окостеневшими в лжи. Молодежь, говорят эти учителя, видит яркий свет зари, а старшее поколение лежит в трясине обычного дня. Они признают, что специальные науки – это то, что, конечно, должно культивироваться, но только как средство для удовлетворения потребностей внешней жизни. Во всем этом нет ни капли смирения, которое с трепетом относится к познанию и изучению истины, но есть убежденность в том, что мы уже полностью владеем истиной. Неоспоримым фактом является то, что молодые несут в себе надежды своих старших товарищей; на них опирается прогресс мира и науки. Но эти надежды возлагаются на молодых только при условии, что вместо того, чтобы оставаться такими, какие они есть, они возьмут на себя тяжелую работу мысли.
У этой скромности в поисках истины есть еще одна фаза: это благородное безразличие к истине, как мы видим это в разговоре Пилата с Христом. Пилат спросил: «Что есть истина? "с видом человека, который давно со всем рассчитался и пришел к выводу, что ничто не имеет особого значения: он имел в виду то же самое, что и Соломон, когда говорил: «Все суета сует». Когда дело доходит до этого, не остается ничего, кроме самодовольства.
Познание истины встречает дополнительное препятствие в виде робости. Ленивому уму легко сказать: «Пусть не думают, что мы всерьез занимаемся философией. Мы будем рады, в частности, изучать логику: но логика должна быть уверена, что мы останемся такими же, какими были раньше». У людей есть ощущение, что если мышление выходит за обычные рамки, в которые заключены наши материальные представления, то оно не может не быть на злом пути. Кажется, что они вверяют себя морю, на котором их будет бросать то в одну, то в другую сторону волнами мысли, пока они снова не достигнут песчаного берега этой временной сцены, такой же пустой, какой они ее покинули. Что вытекает из такого взгляда, мы видим в мире. В этих пределах можно получить разнообразную информацию и множество достижений, стать мастером официальной рутины и быть обученным для специальных целей. Но совсем другое дело – воспитать дух для высшей жизни и посвятить свои силы служению ей. Можно надеяться, что в наши дни в молодых людях зародилось стремление к чему-то лучшему, и они не будут довольствоваться пустой соломой внешних знаний.
(2) Все согласны с тем, что мысль – это объект Логики. Наше мнение о мысли может быть очень низким, а может быть и очень высоким. С одной стороны, люди говорят: «Это всего лишь мысль». С их точки зрения, мысль субъективна, произвольна и случайна – она неотличима от самой вещи и не является ни истинной, ни реальной. С другой стороны, можно дать очень высокую оценку мысли; когда одна только мысль считается достаточной для постижения высочайшей из всех вещей, природы Бога, о которой органы чувств ничего не могут нам сказать Бог – это дух, говорят они, и ему нужно поклоняться в духе и истине. Но объекты чувств и ощущений отличаются от объектов духа, внутренней природой которого является мысль: и только дух может познать дух. Чувство, несомненно, является способом духовной жизни (пример которого мы имеем» в религии): но просто чувство, как способ сознания, – это одно, а его содержание – другое. Ощущение, как чувство, есть общая форма чувственной природы, которая у нас общая с животными. Эта форма, т. е. чувство, может, пожалуй, принять и присвоить все элементы религиозной истины: но форма не имеет реального соответствия с содержанием. Форма чувства – это самый низкий уровень, в котором может быть выражена духовная истина. Идея духовного сознания, то есть сам Бог, существует в своей истинной форме только в мысли и как мысль. Если это так, то мысль, далекая от того, чтобы быть просто мыслью, является высшим и, в строгой точности, единственным способом постижения вечного и абсолютного бытия.
Как о мысли, так и о науке о мысли можно составить как очень высокое, так и очень низкое мнение. Предполагается, что любой человек может мыслить без Логики, как он может переваривать пищу без изучения физиологии. Если он изучил логику, то мыслит после этого так же, как и раньше, возможно, более методично, но без особых различий. Если бы это было все, и если бы Логике не нужно было делать ничего другого, кроме как знакомить людей с действием мысли как способности к сравнению и классификации, то не было бы ничего, что не было бы сделано так же хорошо раньше. Положение прежней Логики было в основном таким же. И все же знание мысли, даже как простой деятельности субъективного разума, почетно и интересно для человека. Именно в знании того, что он есть и что он делает, человек отличается от животных. Но мы можем принять и более высокую оценку мысли. В этом случае логика как наука о мышлении занимает высокое место. Только мысль способна познать высшую из всех вещей – Истину. Если наука Логика рассматривает мысль в ее деятельности и в связи с ее продуктами (а мысль, не будучи безрезультатной энергией, производит мысли и необходимые конкретные мысли), то ее факты, можно сказать, составляют сверхчувственный мир, и иметь дело с этими фактами – значит на некоторое время поселиться в этом мире. Математика занимается абстракциями времени и пространства. Но они являются объектом чувства, хотя чувственное абстрагировано и идеализировано. Мысль прощается даже с этим последним воздержанием от чувств: она утверждает свою собственную независимость, отказываясь от области внешнего и внутреннего чувства и отворачиваясь от интересов и склонностей индивида. Когда Логика встает на эту почву, она оказывается более высокой наукой, чем мы привыкли считать.
(3) Необходимость понимать логику в более широком смысле, чем просто форма мысли, обусловлена интересами религии и политики, права и морали. Вначале люди не испытывали никаких подозрений по поводу мысли; они размышляли свободно и безбоязненно. Они думали о Боге, о природе, о государстве; и они были уверены, что познание истины возможно только с помощью мысли, а не с помощью органов чувств или какого-либо иного восприятия и мнения. Но пока они так думали, главные жизненные порядки начали серьезно страдать от их предрассудков. Мысль лишила существующие институты их силы. Конституции пали жертвой мысли: религия подверглась нападкам со стороны мысли: твердые религиозные убеждения, которые всегда рассматривались в свете откровений, были подорваны, и во многих умах старая вера была низвергнута. Греческие философы, например, стали антагонистами старой религии и уничтожили формы народной веры. Философов изгоняли или предавали смерти, как революционеров, которые подрывали религию и государство – две вещи, которые были неразделимы. Мысль, короче говоря, стала властью в реальном мире и оказывала огромное влияние. Дело закончилось привлечением внимания к влиянию мысли и более тщательной проверкой ее притязаний, в ходе которой мир с радостью обнаружил бы, что мысль слишком много себе присвоила и не в состоянии выполнить то, что взяла на себя. Она не узнала, что является сущностью Бога, природы и разума. Она не узнала, что такое истина. В результате она свергла религию и государство. Поэтому возникла необходимость оправдать мысль, сославшись на результаты, которые она принесла: именно это исследование природы мысли и ее оправдание стало в наше время одной из главных проблем философии.
20. Когда мы рассматриваем самую простую популярную концепцию того, что подразумевается под Мыслью, мы находим несколько моментов, заслуживающих внимания. Во-первых (а) в общепринятом субъективном понимании мысль – это один из многих видов деятельности или способностей ума, координируемый с такими другими, как ощущение, восприятие, воображение, желание, воля и т. п. Продукт этой деятельности, форма или характер, свойственные мысли, – это универсалия, природа которой должна быть абстрактной. Мысль, рассматриваемая как деятельность разума, может быть, соответственно, названа активной универсалией; а поскольку результат, производимый ею, – это повторение универсалии, мысль можно назвать самоактуализирующейся универсалией. Мысль, понятая как субъект, есть мыслитель, а субъект, существующий как мыслитель, просто обозначается термином «я». Предложения, дающие представление о мысли в этом и следующих разделах, не являются моими утверждениями или мнениями по этому вопросу. Но в этих предварительных главах любые умозаключения или доказательства были бы невозможны, и эти утверждения можно принять за факты. Другими словами, каждый человек, когда он думает и рассматривает свои мысли, обнаруживает в опыте своего сознания, что они включают в себя характер универсальности, а также другие формы или характеры мысли, которые будут перечислены далее. Мы предполагаем, что его способности внимания и абстракции прошли предварительную тренировку, позволяющую ему правильно наблюдать факты своего сознания и своих представлений. В этой вводной части мы уже упоминали о различии между чувством, восприятием и мыслью. Поскольку это различие имеет огромное значение для познания природы и различных видов знания, мы обратим на него внимание и поможем объяснить суть дела. Для объяснения чувства самым простым методом, конечно, является обращение к его внешнему источнику – органам чувств. Но название органа не слишком помогает объяснить, что именно он воспринимает. Реальное различие между чувством и мыслью можно сформулировать следующим образом. Первое индивидуально, а поскольку индивид (который, в самом простом понимании, является атомом) также является членом ряда, разумное существование представляет собой ряд взаимоисключающих единиц, – состояние вещей, которое соответствует более специальным абстрактным условиям сосуществования и преемственности. Концепция или образное мышление работает с материалами из того же чувственного источника. Но эти материалы, когда они воспринимаются, характеризуются, во-первых, как находящиеся во мне и, следовательно, мои: во-вторых, как универсальные, или простые, поскольку относятся только к себе.
