Улица.
Входят Ромео, Меркуцио, Бенволио, несколько масок и слуг с факелами.
Сказать ли нам при входе что-нибудь,
Иль просто так войти, без предисловий?
Они теперь не в моде; Купидон,
С повязкой на глазах, с татарским луком
Раскрашенным, пред нами не идет,
Пугая дам, как пугало воронье.
Не нужно никаких прологов нам
С запинками, подсказанных суфлером.
Пусть нас они считают, чем хотят;
Мы только в такт пройтися их заставим
Да и уйдем оттуда.
Дайте факел –
Не до прыжков теперь мне; на душе
Так тяжело; нести я факел буду.
Нет, милый мой, ты должен танцевать.
Я не могу: вы в бальных башмаках,
На тоненьких подошвах; у меня же
Тоска лежит на сердце, как свинец;
Она меня приковывает к полу,
Я двинуться не в силах.
Ты влюблен –
Ну так займи ты крылья у Амура
И воспари высóко над землей.
Его стрелой я ранен слишком тяжко,
Чтобы парить на этих легких крыльях.
Оцепенев от горя, не могу
Подняться я над цепенящим горем,
И падаю под бременем его.
Упавши с этим бременем, ты сам
Обременишь любовь: она нежна,
Не вынесет подобного давленья.
Любовь нежна? Нет, чересчур сурова,
Груба, жестока, колется, как терн.
Когда любовь с тобою так сурова,
То надо с нею так же быть суровым;
Коли ее, когда она колюча,
И с ног собьешь, и победишь любовь.
Давайте-ка футляр мне на лицо,
(надевает маску)
На маску – маску. Вот так образина!
Пусть надо мной смеются, – мне-то что?
Пусть за меня краснеет этой хари
Нависший лоб.
Ну, что же? Постучимся,
Да и войдем.
Подайте факел мне.
Пусть шалуны с веселым, легким сердцем
Ногой тростник бездушный шевелят,
А я, держась пословицы старинной,
Светить вам буду и смотреть: забава
Веселая, а я – совсем пропал.
Когда попал ты в тину, то тебя
Мы вытащим из этого болота,
Из этой, с позволения сказать,
Любви, где ты увяз по горло. Ну же,
Мы ходим днем с огнем.
Ты вздор городишь.
Я говорю, что понапрасну жжем
Мы факелы свои, как лампы днем,
Не двигаясь вперед; пойми, Ромео,
Намерение доброе у нас,
А в этом смысла более в пять раз,
Чем в наших всех способностях душевных.
С намерением добрым мы идем
На маскарад, – но нет в том вовсе смысла.
А почему? позволено спросить?
В ночь прошлую мне снился сон.
Мне – тоже.
Что ж видел ты во сне?
Что очень часто
Сновидцы лгут.
Но истины им снятся.
О, вижу я, что у тебя была
Царица Маб, волшебниц повитуха.
Она совсем малютка: вся она
Не более агатового камня
У старшины на пальце; разъезжает
На мошкаре, запряженной гуськом,
В своем возке воздушном, по носам
Людей, что спят. В его колесах спицы
Устроены из паучиных ног,
Из крылышек кузнечиков – покрышка,
Из паутинок тоненьких – постромки,
Из лунного сиянья – хомуты,
Хлыст – из сверчковой косточки для ручки
И пленочки тончайшей для бича.
Ее возница – крошечный комар
В кафтане сером; он гораздо меньше
Тех червячков, что ползают порой
По пальчику ленивому девицы.
Ее возок – пустой лесной орех;
Устроен он искусницею-белкой
Иль червяком, которые для фей
Работали издревле колесницы.
В таком-то вот параде, по ночам,
Царица Маб в мозгу влюбленных мчится, –
Любовные тогда им снятся сны;
Иль скачет по коленям царедворцев –
И грезятся им низкие поклоны;
Иль у судьи по пальцам – и ему
Приснятся взятки; иль по губкам дам –
И грезятся тогда им поцелуи;
(Но эти губки часто злая Маб
Прыщами покрывает за пристрастье
Их к лакомствам); иль по носу вельможи
Проедет – и во сне он чует запах
Благоволенья нового к нему;
А иногда заденет нос попа,
Щетинкой от хвоста свиньи – и тотчас
Другой приход пригрезится ему;
Порой она проедется по шее
У спящего солдата – и во сне
Он видит битвы, приступы, засады,
Испанские клинки, пиры и кубки
В пять футов глубиной; затем опять
Почудится ему гром барабанов, –
Он вздрогнет и с проклятием проснется
В испуге, и, молитву прочитав,
Опять заснет. Она же, эта Маб,
В ночную пору гривы заплетает
У лошадей и в грязные комки
Их волосы сбивает; если ж их
Распутать, то беда грозит большая.
Она же, ведьма, давит тех девиц,
Что навзничь спят, заране приучая
Их к тяжести, и делает из них
Хороших жен.
Да замолчишь ли ты,
Меркуцио? Ведь говоришь ты вздор.
Да, верно: я о грезах говорю,
Исчадиях незанятого мозга,
Из ничего зачавшихся в пустой
Фантазии. Она эфира тоньше;
Изменчивей, чем ветер, что сперва
Холодную грудь севера ласкает,
И вдруг затем, разгневанный, летит
Оттуда прочь, поворотив лицо
К странам росой увлаженного юга.
И ветер тот сбивает с толку нас.
Чего мы ждем? Там, верно, кончен ужин.
И слишком поздно мы придем.
А я
Боюсь, что слишком рано; душу мне
Какое-то предчувствие тревожит:
Мне кажется, что надо мной висит
В созвездиях какая-то угроза,
Что этот пир лишь горькое начало
Моей судьбы, и кончится она
Безвременной, насильственною смертью.
Но пусть моей ладьею правит Тот,
Кто держит руль ее в Своей деснице.
Вперед, синьоры.
Бейте в барабан.
Зала в доме Капулетти. На сцене музыканты. Входят слуги.
Где Потпан? Почему он не помогает убирать? Ведь его дело переменять тарелки и вытирать столы!
Когда вся чистая работа лежит на руках только одного или двух человек и эти руки не умыты, выходит только грязь одна.
Прочь эти складные стулья, отодвиньте этот буфет, да присматривайте за посудой. – Пожалуйста, прибереги мне кусочек марципана, да будь другом: вели привратнику пропустить сюда Сусанну и Ленору. – Антон! Потпан!
Здесь! Сейчас!
Вас ищут, зовут, ждут, требуют в зале!
Мы не можем быть и тут и там в одно время. Живо, ребята, пошевеливайтесь. Кто дольше проживет, тот все заберет.
Входят Капулетти, его дядя, синьора Капулетти, Джульетта, кормилица, гости и Ромео, с масками.
Пожалуйте, привет вам, господа.
Все дамы, у которых на ногах
Мозолей нет, попляшут с вами. Ну,
Сударыни! посмотрим – кто из вас
Откажется от танцев; если станет
Жеманиться которая-нибудь,
То поклянусь, что есть у ней мозоли.
Не правда ли, я ловко вас поддел?
(К Ромео и маскам.)
Привет мой вам, синьоры! – Было время,
Когда и я красавицам в ушко
Нашептывал пленительные речи,
Под маскою. Оно уже прошло,
Прошло, прошло… Я рад вам, господа.
Ну, музыканты, начинать! – прошу
Раздвинуться; девицы, танцевать!
Музыка. Гости танцуют.
(Слугам.)
Эй вы, болваны, света больше! прочь
Столы! Огонь в камине погасить:
И без него тут стало слишком жарко.
Вот подлинно, что кстати подошла
Нежданная забава.
(Дяде.)
Нет, сиди,
Сиди, мой добрый дядя; время танцев
Прошло для нас с тобою. Как давно
В последний раз мы надевали маски?
Наверное, лет тридцать.
Что ты, полно!
Не может быть, чтоб так давно; со свадьбы
Люченцио прошло лет двадцать пять,
Не более, когда б ни приходился
День Троицы. В последний раз тогда
Мы были в масках.
Больше; сын его
Гораздо старше: тридцать лет ему.
Толкуй! ведь сын назад тому два года
Еще имел опекуна.
Кто эта дама,
Что подала тому мужчине руку?
Не знаю, синьор.
Светильники померкли перед нею;
Как на серьге нубиянки алмаз,
Она во тьме блестит красой своею,
Бесценною, доступной лишь для глаз,
Не созданных для обладанья ею.
Красавица толпой окружена:
Как белая голубка там она,
Когда вокруг вороны соберутся.
Пусть лишь она окончит танец свой –
Я подойду, чтоб грубою рукой
Ее руки божественной коснуться.
Любил ли я когда до этих пор?
О, отрекись от этого, мой взор!
Ведь истинных красавиц эти очи
Не видели до настоящей ночи.
По голосу, Монтекки это. – Мальчик!
Подай мой меч! Как! негодяй дерзнул
Войти сюда, под шутовскою маской,
Чтобы над праздником семейным нашим
Нахально так и нагло издеваться!
Клянуся честью рода моего,
Я не сочту грехом – убить его!
Из-за чего бушуешь ты, племянник?
В чем дело?
Дядя, это вот – Монтекки,
Наш враг, подлец, забравшийся сюда,
Чтобы над нашим праздником глумиться.
Ромео – этот юноша?
Да, он,
Он, негодяй Ромео.
Успокойся,
Оставь его, не задевай; ведь он
Ведет себя, как должно дворянину;
И, говоря по правде, вся Верона
Гордится им, как юношею честным
И хорошо воспитанным, – и я
За все богатства города Вероны
Не допущу, чтоб в доме у меня
Нанесена ему была обида.
Итак, сдержись, не замечай его:
Я так хочу. Когда ты уважаешь
Желания мои, то вид веселый
Прими, не хмурься, – это неуместно
На празднике.
Как раз уместно, если,
В числе гостей, забрался негодяй,
И выносить его я не желаю.
Перенесешь! Заносчивый мальчишка!
Я говорю, перенесешь. – Ступай,
Кто здесь хозяин: я иль ты? ступай!
Переносить его ты не желаешь!
О, Господи! переполох ты хочешь
Произвести среди моих гостей?
Затеять шум? Довольно, будь мужчиной.
Но, дядя, это стыд.
Ступай, ступай
Ты – дерзкий мальчик. Стыдно? в самом деле?
Не доведет задор твой до добра.
Перечить мне! Как раз нашел ты время.
(Обращаясь к гостям.)
Отлично вы сказали.
(Тибальдо.)
Ну, ступай,
Молокосос, да не шуми, иначе…
(Слугам)
Прибавьте свеч!
(Тибальдо.)
Ну как тебе не стыдно!
Я усмирю тебя!
(Гостям.)
Ну, веселее,
Мои друзья!
Невольное терпенье
И вольный гнев приходят в столкновенье,
И тело все мое от них дрожит.
Приветливый принять я должен вид –
И с наглостью на время примириться;
Но в желчь мое терпенье превратится!
Когда моей рукою недостойной
Я мог твою святыню оскорбить,
Позволь губам моим, двум пилигримам,
Мой сладкий грех лобзаньем искупить.
Но, пилигрим, невелика вина
Твоей руки: в ней набожность видна;
Паломникам позволено руками
С молитвою касаться рук святых,
И жмут они друг другу руку сами,
Пожатие руки – лобзанье их.
Но, кроме рук, даны и губы им.
Да, – чтоб читать молитвы, пилигрим.
О, если так, то, милая святая,
Позволь губам молиться, подражая
Моей руке; даруй ей благодать,
Чтоб веры мне своей не потерять.
Недвижными святые пребывают,
Хоть милость за молитву посылают.
Не двигайся ж, пока не испросил
Я милости молитвами своими…
(Целует ее.)
Ну, вот, теперь я прегрешенье смыл,
Соединив мои уста с твоими.
И на моих устах твой грех лежит.
Как мило ты на это негодуешь!
Отдай его назад, коль тяготит.
(Целует ее снова.)
Ты, пилигрим, по требнику целуешь.
Вас матушка зовет.
Джульетта уходит.
А кто она?
Не знаете? Бог мой! хозяйка дома;
И добрая, и умная такая
Синьора; я кормила дочь ее,
Ту самую, с которою сейчас
Вы говорили; и могу уверить,
Что тот, кому достанется она,
И денежки хорошие получит.
Итак, она – дочь Капулетти? Горе!
Теперь вся жизнь моя в руках врага.
Идем, идем, окончилась забава.
Окончилась; я этого боюсь,
С спокойствием моим я расстаюсь.
Нет, господа, пока не уходите:
Кой чем еще вас надо угостить.
Нельзя? – Так я благодарю всех вас,
Благодарю вас от души, синьоры.
Спокойной ночи! – Факелы сюда!
Теперь – в постель: спать хочется. Уж поздно.
Все уходят, кроме Джульетты и кормилицы.
Поди сюда, кормилица. Скажи –
Кто господин вон тот?
Сын и наследник
Тиберио.
А тот, что в дверь выходит?
Мне кажется, Петрукьо молодой.
А тот, что вслед идет за ним, который
Не танцевал?
Не знаю.
Разузнай,
Кто он такой.
Кормилица уходит.
О, если он женат,
То гроб один мне будет брачным ложем.
Кормилица возвращается.
Он вашего врага Монтекки сын
Единственный; зовут его Ромео.
Среди моей единственной вражды
Любовь моя единая возникла.
Не вовремя узнала я, кто он;
Не вовремя его я увидала!
Не приведет к добру любовь моя:
В заклятого врага влюбилась я.
Что? что ты там?
Стихи припоминаю,
Которым научил меня один
Из кавалеров.
За сценою зовут: «Джульетта!»
Мы идем! сейчас! –
Пойдем, пора, все гости разошлись.
Уходят.
Входит Хор.
Страсть прежняя внезапно охладела,
И новая ее сменила страсть;
Та, что Ромео сердцем овладела,
Утратила над этим сердцем власть;
Ее краса красой быть перестала
В его глазах, – и полюбил он вновь.
Джульетта взор его очаровала,
Он сам любим, – опасная любовь!
Как враг семьи Джульетты, он не смеет
Войти к ней в дом с признанием своим;
И никакой надежды не имеет
Она на то, чтоб повстречаться с ним.
Но случаи им время посылает,
И пыл любви им мужество дает
Для встреч, – и миг блаженства утешает
И сладкую отраду в сердце льет.
Площадь, примыкающая к саду Капулетти. Входит Ромео.
Могу ль уйти, когда я сердцем здесь?
Вернись назад, тяжелый прах, найди
Свой центр.
(Перелезает через стену сада.)
Входят Бенволио и Меркуцио.
Кузен Ромео! эй, Ромео!
Я поклянусь, что он ушел домой
И лег в постель.
Он побежал сюда
И перелез чрез эту стену сада.
Зови его, Меркуцио.
Я буду
Не только звать, но даже заклинать.
Ромео! страсть, влюбленный, сумасшедший,
Блажной! явись пред нами в виде вздоха,
Произнеси хоть рифму – «кровь-любовь»,
Хоть слово в честь болтушки Афродиты,
Иль прозвище смешное дай ее
Наследнику и сыну Купидону,
Проказнику-мальчишке, что так ловко
Стрелу пустил, что царь Кофетуа
Вдруг в нищую влюбился. Он не слышит,
Не движется, – скончалась обезьяна!
И заклинать его я принужден.
Явись же нам; тебя я заклинаю
Блестящими глазами Розалины,
Ее челом, пурпурными устами
И ножкою, и трепетным бедром,
И всем, что там найдется по соседству, –
Предстань пред нами в образе своем!
Рассердится, когда тебя услышит.
Из-за чего? – Он мог бы рассердиться,
Когда бы я в ее волшебный круг
Заклятием другого духа вызвал
И там его оставил до тех пор,
Пока она б его не отогнала;
Резон бы был; мое ж заклятье честно:
Я, именем возлюбленной Ромео,
Явиться нам Ромео заклинаю.
Он скрылся здесь, среди деревьев этих,
Ушел во мрак холодной, влажной ночи:
Любовь слепа и любит быть во тьме.
Когда б слепа была, то не могла бы
И в цель попасть. Он где-нибудь сидит
Тут под кустом кизиловым, мечтая
О милой. – Эй, Ромео! Я желаю,
Чтоб она… et cetera… Прощай,
Спокойной ночи! Ну, а я – на койку;
Спать на земле – уж слишком холодно!
Идем ли, что ль?
Идем, – совсем напрасно –
Искать того, кто прячется от нас.
Уходят.
Сад Капулетти. Входит Ромео.
Над ранами смеется только тот,
Кто не бывал еще ни разу ранен.
На балконе появляется Джульетта.
Но, тише, что за свет в ее окне?
Оно – восток, и в нем Джульетта – солнце.
Всходи, всходи, прекрасное светило,
И свет луны завистливой затми;
Она уже от скорби побледнела,
Завидуя, что ты, ее слуга,
Ее красой далеко превосходишь.
Не будь ее слугою; ведь она –
Завистница и девственная риза
Весталки – и бесцветна, и бледна, –
Безумным лишь носить ее прилично.
О, брось ее… Да, то моя любовь,
Владычица; когда б она то знала!
Вот говорит она, иль нет, еще
Не говорит; так что же? Говорят
Ее глаза, – я отвечать им буду.
Я слишком смел: не для меня их речь:
Две самые прекрасные звезды
Из сфер своих желают отлучиться
И просят, чтоб ее глаза, на время,
На небесах светили вместо их.
Что если бы и вправду эти звезды
В ее лице сияли вместо глаз,
Ее ж глаза сменили их на небе?
Ее лица сиянье эти звезды
Затмило бы, как лампу свет дневной,
А в небесах такой бы яркий свет
Ее глаза потоком изливали,
Что птицы, ночь приняв за светлый день,
Запели бы. Вот на руку щекой
Склонилася она… как я желал бы
Перчаткой быть на этой белой ручке,
Чтобы щеки ее касаться мне!
О, горе мне!
Вот, говорит она.
О, продолжай, мой ангел лучезарный!
Ты в тьме ночной над головой моей
Сияешь, как небес крылатый вестник,
Когда в своем полете облака
В воздушном он пространстве обгоняет,
И смертные, вверх очи возведя
И запрокинув голову, глядят
На ангела оцепеневшим взором.
Ромео! Для чего Ромео ты?
О, отрекись от своего отца,
От имени; а если не желаешь,
То поклянись лишь мне в своей любви –
И я тогда не буду Капулетти.
Ответить мне или еще послушать?
Лишь именем своим ты враг мне, но
Сам по себе ты вовсе не Монтекки.
Монтекки… но что значит это имя?
Оно ведь – не рука и не нога,
Оно – не часть какая-либо тела.
О, выбери себе другое имя;
Что в имени? Как розу ни зови –
В ней аромат останется все тот же:
Так и Ромео с именем другим
Останется все так же совершенным.
Расстанься же ты с именем своим,
Ромео, и, взамен за это имя,
В котором нет твоей и части, всю
Меня возьми!
Ловлю тебя на слове.
Лишь назови меня своей любовью –
И заново я буду окрещен
И навсегда свое утрачу имя.
Кто ты такой, сокрытый мраком ночи,
Подслушавший признания мои?
Не смею я сказать тебе, кто я
По имени, о милая, святая:
То имя мне, как враг твой, ненавистно.
Я б разорвал его, когда б его
Написанным увидел на бумаге.
Ты не сказал еще двух слов, как я,
По голосу, тебя уже узнала.
Ромео ты? Монтекки?
Не Ромео
И не Монтекки, если отвращенье
Ты чувствуешь к обоим именам.
Как ты сюда пробрался и зачем?
Как перелезть ты мог чрез стену сада
Высокую и гладкую? И смерть
Тебе, когда кто из моих родных
Тебя найдет здесь.
Через эту стену
Перелетел я на крылах любви.
Оградою из камня невозможно
Сдержать любовь, – она на все готова, –
Твои родные – не помеха мне.
Они тебя убьют, когда увидят.
Твои глаза опасней для меня,
Чем двадцать их мечей; взгляни лишь с лаской –
И злоба их мне будет нипочем.
Я ни за что б на свете не желала,
Чтобы они увидели тебя.
От взоров их я скрыт покровом ночи.
Но пусть они меня застанут здесь,
Лишь бы меня любила ты; пусть лучше
Жизнь кончится моя от злобы их,
Чем без твоей любви она продлится.
Кто показал тебе сюда дорогу?
Моя любовь: она меня вела
И подала совет мне; я за это
Снабдил ее глазами. Я – не кормчий,
Но если бы ты от меня была
Так далеко, как самый дальний берег
Неведомых морей, то за таким
Сокровищем я б смело в путь пустился.
Мое лицо покрыто маской ночи,
Иначе б ты увидел – как оно
Зарделось от стыда за те слова
Признания, что ты сейчас подслушал.
Желала б я приличье соблюсти,
Желала бы, желала бы отречься
От слов своих, – но прочь такая ложь!
Ты любишь ли меня? Вперед я знаю,
Что скажешь «да», и слова твоего
Довольно мне. Когда б ты в том поклялся,
То, все равно, ты мог бы обмануть, –
Ведь, говорят, над клятвами влюбленных
Смеется Зевс. О, милый мой Ромео,
Когда меня ты любишь, это мне
Ты искренно скажи; когда ж находишь,
Что слишком я поспешно отдаюсь,
То я приму сердитый вид, нахмурюсь
И на твои мольбы отвечу «нет».
Да, признаюсь, я слишком безрассудна,
И ветреной меня ты можешь звать.
Но ты мне верь, прекрасный мой Монтекки,
Что окажуся я вернее тех,
Которые искуснее умеют
Казаться неприступными; и я
Сама была бы менее доступна,
Когда б меня ты не застал врасплох
И истинной любви моей признанья
Не услыхал. Итак, прости меня
И не считай сговорчивости этой
За ветреность в любви: мою любовь
Лишь ночи тьма нежданно так открыла.
Клянусь луной, что точно серебром
Осыпала верхи деревьев этих…
Нет, не клянись изменчивой луной,
Меняющей свой образ каждый месяц,
Чтобы твоя любовь, подобно ей,
Изменчивой не оказалась.
Чем же
Поклясться мне?
Не нужно вовсе клятв;
Иль, если ты желаешь дать мне клятву,
То собственным прекрасным существом
Клянись; ты – мой божественный кумир,
И я тебе поверю.
Если сердца
Заветная любовь…
Нет, не клянись.
Хоть рада я твоей любви, но этот
Обет ночной не радует меня:
Он слишком скор, внезапен, опрометчив,
И слишком он на молнию похож,
Которая, сверкнув, исчезнет прежде,
Чем скажем мы, что молния блестит.
Мой дорогой, прощай, пусть эта почка
Любви в цветок прекрасный развернется,
Ко времени ближайшей нашей встречи.
Прощай, спокойной ночи! Пусть тот мир
И тот покой в твое вольются сердце,
Которыми наполнено мое.
И ты уйдешь, меня не успокоив?
Какого же успокоенья хочешь
Ты в эту ночь?
Твоей любовной клятвы.
Но я дала уж эту клятву прежде,
Чем ты просил о ней. А все же я
Желала бы иметь ее в запасе.
Ты хочешь взять ее назад? Зачем,
Любовь моя?
Чтоб щедрой быть и снова
Отдать ее тебе. Однако я
Хочу того, чем я уж обладаю:
Для щедрости моей пределов нет,
И глубока моя любовь, как море;
И чем тебе я больше отдаю,
Тем у меня их больше остается, –
Им нет конца.
За сценой слышен голос кормилицы, которая зовет Джульетту.
Меня зовут. Прощай,
Мой дорогой. – Сейчас иду я, няня!..
Будь верен мне, Монтекки милый мой.
Постой еще минутку: я вернусь.
Уходит с балкона.
Блаженная и сладостная ночь!
Но это всё – не грезы ли ночные,
Столь сладкие и чудные, что им
В действительность нельзя преобразиться?
На балконе снова появляется Джульетта.
Ромео, два-три слова – и прощай.
Когда любовь твоя чиста и если
Намерен ты вступить со мною в брак,
То завтра мне ответ свой передай, –
Чрез того, кого к тебе пришлю я, –
Где и когда венчальный наш обряд
Ты совершить желаешь. Я тогда
Мою судьбу к твоим ногам повергну
И за тобой, властитель мой, пойду
В широкий мир.
Синьора!
Я иду! –
Но если ты не искренен, то я
Молю тебя…
Синьора!
Я сейчас! –
Молю тебя ухаживанье бросить –
И с горестью моей оставь меня.
Итак, пришлю я завтра.
Я блаженством
Моей души…
Прощай, спокойной ночи
Желаю я тебе сто раз.
Уходит.
Мне ночь
Сто раз мрачней без твоего сиянья.
Как школьники спешат уйти от книг,
Так радостно любовь к любви стремится.
Как школы вид печалит взор их,
Так тяжко ей с любовью разлучиться.
Уходит.
Ромео! тс-с! Зачем не обладаю
Я голосом сокольничего, чтобы
Мне сокола обратно приманить?
Не смеет громко говорить неволя,
Не то бы грот разрушила бы я,
Где эхо спит; воздушный этот голос
Тогда бы стал слабее моего,
От повторенья имени Ромео.
То милая моя зовет меня…
Как сладостно звучат слова влюбленных
В ночной тиши, лелея нежно слух,
Как музыка!
Ромео!
Дорогая!
В котором же часу должна я завтра
Прислать к тебе?
Поутру к девяти.
Не пропущу назначенного часа.
Как долго ждать! как будто двадцать лет.
Забыла я – зачем тебя вернула.
Позволь же мне остаться здесь, пока
Не вспомнишь ты.
Желая, чтоб остался
Ты дольше здесь, я буду забывать
И думать лишь о том, как мне приятно
С тобою быть.
А я стоять здесь буду,
Чтобы продлить забвение твое,
Забыв, что есть места другие в мире.
Почти уж утро, и желала б я,
Чтоб ты ушел – не дальше, впрочем, птички,
Которую, как узника в цепях,
На ниточке из шелка выпускает
Мальчишка-плут из рук своих и вновь
Ее к себе за эту нитку тянет,
Ревнуя к воле пленницу свою.
Желал бы я твоею птичкой быть.
И я желала б этого, мой милый, –
Но ласками замучила б тебя.
Прощай, прощай; минуты расставанья
Исполнены столь сладкого страданья,
Что я тебе до самого утра
Готова бы желать спокойной ночи.
Уходит.
Пусть крепкий сон глаза твои закроет,
В твоей груди пусть водворится мир.
О если б я был этим сном и миром!
Теперь пойду к духовному отцу,
Ему свое я счастие открою
И попрошу о помощи его.
Уходит.