Терраса. Входят Гамлет, Горацио, Марцелл.
А воздух щиплется, ужасный холод!
Морозит, и порядочно.
Теперь
Который час?
Двенадцатый в исходе.
Нет, полночь уж пробила.
Да? я не слышал. Значит, наступил
Обычный час для появленья духа?
За сценой трубы и пушечные выстрелы.
Что это, принц?
Король сегодня напролет всю ночь
И пьянствует, и пляшет до упаду.
Едва он отхлебнет глоток рейнвейна,
Как гром от пушек и литавр его
Триумф над кубком возвещает.
Это
Обычай?
Черт возьми, – обычай!
Хоть я родился здесь и уж привык
К обычаям таким, но полагаю,
Что их забыть честнее, чем хранить:
На запад и восток плохую славу
О нас пустили эти кутежи;
Нас величают пьяницами всюду
И грязные нам прозвища дают.
Ведь в самом деле, это отнимает
Всю цену наших доблестей. Бывает
Так иногда с отдельными людьми:
Какой-нибудь наследственный порок
(Ведь люди неповинны, что родились
По воле рока с ним), – он с детских дней
Все, что хорошего есть в человеке,
Собою подавляет так жестоко,
Рассудку вопреки, наперекор
Приличиям, – что, повторяю, часто
Иной, нося в себе свой недостаток
Природный или привитой, – хотя бы
Он был честней и благородней всех
На свете, – все же осужден бывает
За тот единственный порок. Так капля
Ничтожная непоправимо портит
Все вещество высоких самых качеств,
В нем растворяясь…
Принц, вот он идет!
Входит Дух.
О, силы неба, защитите нас!
Ты – чистый дух или проклятый демон,
Явился ли ты ангелом небес
Иль порожденьем ада, – принося
Зло иль добро, – но образ твой прекрасен.
Я говорю с тобой, зову: о, Гамлет,
Король, отец мой, Дании властитель!
О, отвечай, – не мучь меня сомненьем!
Зачем твой прах, благословенный в церкви,
Покровы гробовые разорвал?
Зачем гробница мирная твоя,
Свой мраморный тяжелый зев раскрыв,
Тебя исторгла? Почему холодный
Твой труп, опять в воинственных доспехах,
Идет в лучах мерцающей луны?
Ты ужасами эту ночь наполнил,
И мы, глупцы, трепещем и не знаем,
Что думать нам… Скажи, зачем? К чему?
Что делать мы должны?
Дух манит Гамлета.
Он вас зовет – чтоб вы пошли за ним.
Должно быть, с вами он наедине
Беседовать желает.
Сколько ласки
В движениях его – зовет он. Но
Идти не должно вам.
Нет, не ходите!
Он здесь не говорит, – за ним иду я!
Принц, не ходите!
О, чего бояться!
Мне жизнь моя ничтожнее булавки,
А что душе моей он сделать может,
Когда она бессмертна, как он сам!
Меня он вновь зовет – и я иду.
Но если он заманит вас на море,
На ту вершину дикую скалы,
Что нависает грозно над пучиной,
И там, принявши сатанинский образ,
Он потрясет рассудок вам, и вы
В безумие впадете, – что тогда?
Там местность такова, что помешаться
Возможно и помимо духов тьмы, –
Лишь стоит заглянуть в морскую бездну
С окраины скалы.
Он все зовет!
Ступай, – я за тобой иду.
Нет, принц, мы вас не пустим!
Руки прочь!
Я умоляю, – не ходите!
Слышу
Я зов судьбы, – я полон силы львиной,
Мой каждый нерв всесилен! Руки прочь!
Я превращу тех в призраков, кто станет
Мне на дороге! Прочь! Я за тобою
Готов последовать. Иди!
Гамлет и Дух уходят.
Охвачен он видением чудесным.
Мы слушать не должны его. Идем!
Идем, – к чему все это приведет?
Да, что-то в Дании теперь неладно!
Ну, будь что будет!
Следуем за ним.
Уходят.
Отдаленная часть террасы. Входят Дух и Гамлет.
Куда ведешь меня? Ответь. Ни шагу дальше.
Внимай!
Я слушаю.
Уж близок
Тот час, когда я должен возвратиться
В мучительный и серный пламень ада.
О, бедный дух!
Не надо сожалений!
Внимай!
О, говори: я должен слушать.
И, все услышав, – должен отомстить.
Что?
Я призрак твоего отца.
Я обречен блуждать ночной порою,
А днем томиться в огненной тюрьме,
Пока грехи мои перегорят
И тем очистят душу. Если б тайны
Моей тюрьмы я смел тебе поведать,
Твоя душа от одного бы слова
Разорвалась, живая кровь застыла,
А звезды глаз покинули орбиты,
Кудрей волнистых развились бы кольца,
И каждый волос дыбом поднялся,
Как иглы хищного дикообраза…
Но нет – картины этих вечных тайн
Не для земного слуха… Но внимай,
Внимай, и если ты когда любил
Отца…
О Боже!
Ты отомстишь
Неслыханное, подлое убийство!
Убийство?
О, всякое убийство гнусно. Это ж –
Неслыханно, чудовищно, ужасно!
Скорее говори – быстрее мысли,
Быстрее помыслов любви безумной
Я к мести полечу.
Да, ты отомстишь!
Бесчувственней ты был бы жирных трав
На берегах гниющих сонной Леты,
Когда б покоя не стряхнул! О, Гамлет,
Внимай! Распущен слух, что я змеею
Во время сна ужален был в саду.
Вся Дания обманута была
Тем слухом. Знай, мой благородный сын,
Что змей, ужаливший меня, в короне
Царит теперь.
Пророческое сердце!
То дядя мой?
Он, – подлый и сластолюбивый скот!
Он, чарами ума и дарований, –
Проклятие уму и дарованьям,
Рожденным для соблазна! – он склонил
К греху изменчивую королеву…
Что это было за паденье, Гамлет!
Моя любовь так искренна была,
Так свято неразлучна с клятвой, данной
В день брака, – и прельститься вдруг таким
Несчастным, так обиженным природой
В сравнении со мной!..
Перед развратом устоит невинность,
Хоть ангела прими он образ чистый,
А похоть, насладясь на райском лоне
В объятьях лучезарных духа света,
Захочет грязи…
Но ветерок пахнул – предвестник утра…
Я сокращаю повесть. Как всегда,
Я спал в саду, и, пользуясь затишьем,
Твой дядя к сонному подкрался тихо
С проклятым соком белены в фиале,
И жидкость, заражающую кровь,
Влил в ухо мне. У белены есть свойство
Врагом быть крови: быстро, словно ртуть,
Она по жилам нашим пробегает,
Все заполняя закоулки тела, –
И, в сыворотку обратившись, кровь
Сгущается, как молоко, когда
В него прибавить кислоты. Тому же
Подвергся я. Как прокаженный Лазарь,
Покрылся я корой зловредных струпьев
По телу чистому…
Так, сонный, в миг один, рукою брата
Я был лишен и жизни, и венца,
И королевы. Смерть меня скосила
В цвету грехов моих, без причащенья,
Без елеосвященья, покаянья, –
Не кончив счетов, я отчет дать должен!
О, ужас, ужас! Несказанный ужас!
Когда в тебе хоть капля чувства есть,
Ты не потерпишь, чтоб кровосмешенье
Под царственной порфирою таилось;
Но, начиная мстить – своей души
Не запятнай злодейским преступленьем,
Не трогай мать: ее накажет небо –
О, муки совести и без того,
Как тернием, ее терзают сердце!
Прощай! Пора! Светляк уж угасает –
То вестник утра близкого. Прощай,
Прощай, прощай, – и помни обо мне!
Уходит.
О, силы неба и земли! Ну, что же?
Уж заодно и ад призвать? Ты, сердце,
Будь тише, тише! Не слабейте, нервы, –
Побольше сил… Мне помнить о тебе?
Пока есть память в черепе моем,
Тебя, несчастный дух, я не забуду!
Мне помнить о тебе? Да я сотру
Весь книжный вздор учености моей,
Все образы прекрасного былого –
Все юности заветные мечты,
И только твой завет в мозгу моем –
Лишь он один царить всевластно будет, –
И в этом я клянуся небесами!
О, женское коварство!
Злодей, злодей с улыбкой кровожадной!
Где памятная книжка? Записать,
Что можно улыбаться и злодеем
Быть – в Дании, по крайней мере, можно.
(Пишет.)
Ты, дядя, здесь! Теперь его слова:
«Прощай, прощай и помни обо мне!»
Я клятву дал уже…
Принц! Принц!
Входят Марцелл и Горацио.
Принц Гамлет!
Храни вас Бог!
Аминь.
Да где вы, принц?
Хо-хо! Сюда, мой сокол!
Что с вами, принц?
Скажите, принц!
О, чудеса!
Принц, расскажите!
Вы проговоритесь.
О нет, клянусь!
И я клянуся, принц.
Так знайте: кто бы мог подумать… Но
Ведь это тайна?
Мы клянемся, принц.
Нет в Дании мерзавца, чтобы не был
Он скверным плутом.
Для новостей таких вставать не стоит
Из гроба мертвецам.
Да, да, вы правы!
И потому, чтоб разговор покончить,
Дадим друг другу руки – и простимся.
Вы отправляйтесь по своим делам –
У всех свои влеченья и дела, –
А что касается меня – я, бедный,
Пойду молиться…
Но это все бессвязные слова…
Мне жаль, что вы обиделись на них, –
Да, жаль…
И тени нет обиды, принц.
Обида страшная, Горацио! А эта
Тень – честный дух. А ваше любопытство
Узнать, что было между нами, вы
Должны сдержать в себе. Теперь, друзья
(Ведь вы друзья?), товарищи по школе
И рыцари, – исполните мое
Ничтожное желание.
Какое, принц? Мы выполним его.
Молчать о том, что было этой ночью.
Мы будем немы.
Нет, клянитесь!
Принц,
Клянусь вам.
Я клянуся тоже.
Нет,
Мечом моим клянитесь!
Принц, мы дали
Уж клятву!
Нет – еще раз – на мече!
Клянитесь!
Ты тоже требуешь? Ты здесь, приятель?
Вы слышите его? Он здесь, в подвале?
Ну что ж, клянитесь!
Говорите клятву.
Клянитесь никому не говорить
О том, что видели. Клянитесь на мече.
Клянитесь!
Hic et ubique[1]! Переменим место…
Здесь, господа…
Опять на этот меч кладите руки,
О виденном и слышанном молчать
Клянитесь на мече моем!
Клянитесь!
Так, старый крот. Ты роешься отлично,
Ты землекоп чудесный! Ну, еще раз!
Клянусь, – все так непостижимо странно…
Как странника, приветствуй то, что странно.
Горацио, – на небе и земле
Есть многое, что и не снилось даже
Науке. Поклянитесь,
И да поможет Бог сдержать вам клятву:
Как странен я ни буду: может быть,
Я в будущем прикинусь сумасшедшим;
Увидевши таким меня, вы руки
Не скрестите и, головой качая,
Не станете другим намеки делать
И говорить таинственно: «Да, да,
Мы знаем кое-что…», «Да, мы могли бы,
Но не хотим…», или «Вот если б мы
Сказали…», или «Люди есть, что знают…»,
Или иным намеком дать понять,
Что знаете. Клянитесь смертным часом
И милосердьем Господа!
Клянитесь!
О, успокойся, страждущая тень!
Друзья, – я ваш всем сердцем. Все, чем может
Такой бедняк, как я, вам доказать
Свою любовь и дружбу, – он докажет –
Ему Господь поможет. Ну, пойдемте
Домой. Но о случившемся – ни слова!
Расстроен мир… Проклятый жребий жизни –
Зачем свершить я должен этот подвиг!
Идемте.
Уходят.
Комната в доме Полония. Входят Полоний и Рейнальдо.
Рейнальдо, ты ему отдашь и деньги,
И письма.
Слушаю-с!
Ты хорошо поступишь, мой Рейнальдо,
Когда заранее разведаешь о том,
Как он ведет себя.
Я так и думал…
Да, да – конечно! Ты сперва узнаешь,
Кто из датчан живет теперь в Париже,
И кто, и как, и на какие средства,
И где проводит время, с кем, и тратит
Кто сколько денег. Разузнав обходом,
Что им знаком Лаэрт, – продвинься ближе:
Вдавайся в частности. Скажи, что знаешь
Его немного, – ну, отца, друзей –
Да и его отчасти. Понимаешь?
Отлично понял.
Отчасти… Но прибавь, – что очень мало…
И если это тот – он очень ветрен.
Он предан… Тут ты что-нибудь соври, –
Но уж не очень скверное, что может
Его позорить! Ничего такого
Ты говорить не должен. А скажи,
Что ветрен он, что очень любит выпить –
Ну словом, – то, с чем юность неразлучна,
Когда она на воле.
Иль игра?
Игра азартная! Ругательство, дуэли,
Кутеж, разврат – все это можешь вспомнить…
Не будет ли ему позорно это?
Нисколько! В слабой степени все это
Представишь ты, – не будешь утверждать,
Что он развратник, – этого не надо!
Ты укажи на эти недостатки,
Что неизбежны в каждом молодом
Мужчине, что живет на полной воле,
Без всякого присмотра, – ну а кровь
Играет в нем…
Однако, сударь, я…
Ты спросишь, для чего все это делать?
Да,
Хотелось бы мне знать.
А вот какая
Мысль у меня, – план, кажется, прекрасный.
Когда ты на Лаэрта бросишь тень,
Как будто он действительно грешит…
Внимание к моим словам!
Твой собеседник – (у кого ты хочешь
Все выведать), – он, коли это знает
За юношей, который служит вам
Предметом разговора, подтвердит:
«Да, уважаемый», «да, друг мой» иль «да, сударь» –
Ну словом, как привык он обращаться,
Как там у них в обычае…
Отлично…
Ну, он тогда… Тогда он вот что… Он…
Ей-богу, что-то я хотел сказать!
На чем остановился я?
Вы говорили, – подтвердит он: «да,
Мой уважаемый», иль «друг», или «сударь»…
Он подтвердит? Что подтвердит? Ах да!
Он подтвердит: «да, этот молодец
Вчера», или «на днях», или «тогда-то,
В такой-то час, с таким и таким-то
Играл в азартную игру и пил;
Он ссорился, в лапту играя», или
«Я видел, как входил он в скверный дом»
(То есть в бордель), иль что-нибудь такое.
Теперь ты видишь?
Приманкой лжи мы истины добычу
Поймаем, и, как счастливые люди
И умные, идя путем окольным,
Придем на настоящую дорогу,
И, следуя советам и указкам
Моим, узнаем правду. Все ты понял?
Все понял.
Ну, Господь тебя храни!
Прощай!
Счастливо оставаться!
Сам присмотри – ну, как он там живет.
Я, сударь, присмотрю.
Пусть сам свою он музыку покажет!
Прощайте, сударь.
Будь здоров!
Рейнальдо уходит. Входит Офелия.
Что ты, Офелия! Что? Что случилось?
Отец, отец! Я так перепугалась!
Что ты, Господь с тобой!
Я в комнате своей была и шила.
Вдруг входит принц. Камзол его расстегнут,
Без шляпы, грязные чулки спустились
До щиколок, подвязок нет, колена
Дрожат, как полотно сам бледен, – вид
Такой несчастный, точно он пришел
Из адских бездн, чтоб людям рассказать
Об ужасах, что видел в преисподней.
Он от любви к тебе помешан?
Я
Не знаю… Но боюсь, что так.
Но что же
Сказал он?
Руку сжав, он отступил
На всю длину своей руки, другую
Держа так, над глазами, и впился
В лицо мне взглядом, точно собирался
Писать портрет с меня. Стоял так долго.
Потом, пожав мне руку, головою
Он трижды покачал. Потом вздохнул,
Так жалостно, печально, будто это
Последний был его предсмертный вздох.
Потом он руку выпустил мою
И, обернувшись, стал через плечо
Смотреть. Он так дошел до двери, вышел,
И все не глядя под ноги, и все
С меня он взгляда не спускал…
Пойдем со мной! Я к королю иду.
Да, это бред любви! Ее порывы
Смертельны для нее самой, и волю
Они ведут к отчаянным поступкам, –
Таков удел для всех земных страстей!
Да, мне так жаль его! Ты, может быть,
С ним уже слишком резко говорила?
О нет! Я только исполняла ваш
Приказ: не принимала писем, и его
К себе не допускала…
Ну, вот это
Его рассудка и лишило! Слишком
Я подозрителен и скор был – думал,
Что шутит он, что он тебя погубит.
У стариков, ей-богу, ум за разум
Заходит так же, как у молодежи
Рассудка не хватает. Ну, пойдем,
Однако, к королю: он должен все
Узнать. Скрывать – гораздо будет хуже,
Чем огорчить его рассказом нашим.
Идем!
Уходят.
Комната в замке.
Трубы. Входят король, королева, Розенкранц, Гильденстерн и придворные.
А! Розенкранц и Гильденстерн! Мы рады,
Что вы приехали. Да, – дело очень важно,
И потому мы вас сюда поспешно
И вызвали. Вы слышали, конечно,
О превращенье с принцем? Мы иначе
Назвать не можем перемены с ним
И внутренней и внешней. Нет другой
Причины этого расстройства, кроме
Кончины короля, – мы полагаем.
Вы с детства с ним росли; он знает вас
Как сверстников. Поэтому мы просим,
Чтоб вы остались при дворе на время.
Вы, может быть, заставите его
Вернуться вновь к веселию. Случайно
Вы, может быть, узнаете причины,
Неведомые нам, что довели
Его до недуга такого, – и найдем
Тогда мы средство исцелить его.
Он, господа, так много говорил
О вас, что, я уверена, на свете
Нет никого, к кому бы он привязан
Был больше. Если будете вы столь
Любезны и добры остаться здесь –
Хотя на время, и надежду нашу
Поддержите, – получите за то
Награду королевскую.
Своею
Монаршей властью выразить приказом
Вы волю августейшую свою
Могли бы, а не просьбою.
Мы оба
Слагаем у подножья трона нашу
Готовность, – и готовы вам служить
По мере сил…
Благодарю
Вас, Розенкранц и добрый Гильденстерн.
Да, Гильденстерн и добрый Розенкранц,
Благодарю вас. Я бы попросила
Вас тотчас же пройти к больному принцу.
Пусть кто-нибудь проводит кавалеров!
Пусть Бог поможет, чтобы наш приезд
Приятен и полезен был для принца.
Аминь!
Розенкранц и Гильденстерн уходят в сопровождении нескольких придворных. Входит Полоний.
Мой государь, – уже вернулись
Норвежские послы с хорошей вестью.
Ты был всегда отцом вестей приятных.
Да, государь? Поверьте, я служу
Вам, королю, так телом, как служу
Для Господа душой. И если мозг мой
Еще способен быть в делах важнейших
На правильной дороге, – я узнал,
Нашел, быть может, – думается мне, –
Причину помешательства Гамлета.
О, расскажи скорей! Я жажду знать.
Послы сперва войдут… А мой рассказ
Десертом будет на пиру блестящем.
Ты сам им сделай честь: введи сюда.
Полоний уходит.
Он говорит, Гертруда, что нашел
Болезни сына нашего причину?
Причина тут одна: отца кончина
И наш поспешный брак.
Посмотрим,
Что скажет он…
Входит Полоний. За ним Вольтиманд и Корнелиус.
С приездом вас, друзья!
Ну, Вольтиманд, – каков ответ норвежца?
Он шлет приветствия и пожеланья.
Немедля он велел остановить
Набор. Ему казалось, что предпринят
Поход противу Польши; убедившись,
Что принц его замыслил против вас,
Он возмутился – как его летами,
Недугом и бессилием сумели
Воспользоваться. Фортинбраса он
Велел арестовать. От дяди принц
Был должен выслушать нравоученье
И клятву дать, что никогда он впредь
На Данию оружья не поднимет…
Старик, король Норвегии, был очень
Обрадован таким исходом дела.
Он дал три тысячи дукатов принцу
На каждый год и повелел, чтоб войско,
Готовое к походу, – шло на Польшу.
Вот здесь в бумагах этих он вас просит
(подает бумаги)
О дозволении перевести войска
Чрез земли Дании. Вот здесь подробно
Все обозначено: вознагражденье
И гарантии.
Превосходно. Мы
Прочтем посланье это и обсудим,
Какой ответ приличен. А пока
Благодарим за славное посольство.
Подите, отдохните. Нынче ночью
Мы попируем. Рад вас видеть!
Вольтиманд и Корнелиус уходят.
Ну,
Мы с этим кончили. Король и королева!
О власти рассуждать или о долге,
Что день есть день, ночь – ночь, а время – время,
Ведь это убивать и день, и ночь,
И время. Краткость есть душа ума;
Растянутость – лишь внешние прикрасы.
Я буду краток. Благородный сын ваш
Безумен. Говорю – безумен, ибо
Что есть безумье, если не безумье?
Но это в сторону…
Да, многословья
Поменьше.
Королева, я далек
От многословья! Принц – безумен, правда,
И правда то, что жаль его, – и жаль,
Что это правда. Глупый оборот!
Я буду краток! Ну, так он безумен.
Нам остается лишь найти причину
Аффекта этого или, верней, дефекта.
Ведь есть же повод этому аффекту
Дефекта? Что же нам теперь осталось?
А вот послушайте. Я дочь
Имею. Я имею несомненно
Ее. Она послушна, и вот это
Мне отдала. Ну, а теперь вниманье!
(Читает.) «Небесной, божеству души моей, наипрелестнейшей Офелии…» – Скверное выражение! Пошлое выражение! (Читает.) «Наипрелестнейшей!» пошлое выражение! Но дальше послушайте. (Читает.) «На чудное лоно ее…» и так далее.
И это Гамлет ей писал?
Позвольте, – объяснится это скоро.
(Читает.)
«Не верь, что пламенем горит звезда,
Не верь, что солнце согревает мир,
Не верь тому, что правда лжет всегда,
Верь только мне, моей любви кумир!
Дорогая Офелия! Меня так затрудняют стихи: не укладываются в них мои вздохи. Но что ты дороже мне всего, дорогая моя, верь мне. Прощай. Твой навсегда, моя радость, пока бьется сердце. Гамлет».
Из послушанья дочь моя мне это
Передала, а также сообщила
Признания, которые он делал,
Когда, и как, и где.
А как она
Их приняла?
А за кого меня
Вы принимаете?
Ты предан нам и честен.
Таков я был всегда. Но что бы вы
Подумали, когда, заметив эту
Любовь, еще до сообщенья дочки,
Что б вы могли или супруга ваша,
Ее величество, могли подумать,
Когда бы я сыграл лишь роль конторки
Иль папки для записок: сам себе
Подмигивал, молчал, смотрел сквозь пальцы, –
Что б вы подумали? Нет, я за дело
Взялся и дочери моей сказал:
«Принц – значит принц. Он не из нашей сферы.
Не нужно этого!» И наставленье
Ей дал: отнюдь не допускать к себе
Его, его послов, его подарков.
Она приказ мой выполнила. Он –
Отверженный (я сокращаю повесть
Мою) – впал в грусть; потом – стал мало есть;
Потом лишился сна; потом ослаб;
Потом, все понижаясь, – впал в безумье,
Что так его переменило, нас же
В печаль повергло.
Как ваше мненье?
Что ж, весьма возможно.
Скажите, а случалось ли когда,
Чтоб я сказал: да, это так, и вышло
Потом не так?
Нет, не случалось.
Снимите ж это с этого, когда
Неверно это. Если надо что
Открыть, так я до правды доберусь,
Как ни зарой ее глубоко.
Как бы
Нам убедиться в этом?
Вам известно,
По галерее бродит он часами?
Да, правда.
В это время я к нему
Дочь выпущу. А вы со мною спрячьтесь,
И встречу их увидите. И если
Не любит он, не от любви помешан,
То место мне не здесь, в совете высшем,
А в хлеве.
Хорошо. Мы испытаем.
Идет он. Бедный, как печален… Он
Читает…
Вы уйдите оба. Я
Прошу вас. Я начну сейчас…
Король, королева и придворные уходят. Входит Гамлет, читая.
Ну, как здоровье ваше, дорогой принц Гамлет?
Слава Богу!
Вы знаете меня, ваше высочество?
Отлично: ты торгуешь мясом?
Я? Что вы, ваше высочество!
Ну, так я желал бы тебе быть также честным.
Честным, ваше высочество?
Да. Один честный человек ведь приходится на десять тысяч.
Правда, ваше высочество!
Ведь если солнце зарождает червей в дохлой собаке, если само божество оплодотворяет падаль… У тебя есть дочь?
Есть, ваше высочество.
Не позволяй ей гулять там, где солнце. Зачатие – благодать, но не для твоей дочери. Будь осторожней!
Что вы этим хотите сказать? (В сторону.) Все бредит о моей дочери. Однако он сперва меня не узнал: сказал, что я торгую мясом. Он совсем, совсем спятил! Сказать по правде, я сам в дни молодости страстно любил и был очень близок к его состоянию. Заговорю с ним опять. – Что вы читаете, ваше высочество?
Слова, слова, слова.
А где же смысл, ваше высочество?
У кого?..
Я хочу сказать, какой смысл в этой книге, ваше высочество?
Злословие, многоуважаемый! Этот мерзавец сатирик уверяет, что у стариков седые бороды, что их лица морщинисты, что из глаз течет густая амбра и вишневый клей. Что у них отсутствие рассудка и жидкие ноги. Все это справедливо и верно, – но разве прилично так-таки прямо все это и писать? Ведь ты бы сам мог быть так же стар, как я, если бы мог, как рак, пятиться назад.
Хоть это и безумие, но в нем есть своя система. – Ваше высочество, не довольно ли вам гулять на воздухе?
Пора в могилу?
Да, это правда, довольно гулять на воздухе! (В сторону.) Как иногда остроумны бывают его замечания! Часто безумные дают такие ответы, что здравомыслящим за ними не угнаться. Однако надо пойти, устроить встречу его с дочерью. – Ваше высочество, позвольте получить от вас разрешение удалиться?
Вы ничего не можете получить от меня, с чем бы я охотнее расстался. Еще охотнее я расстанусь с жизнью, с жизнью, с жизнью…
Имею честь кланяться, ваше высочество!
Несносные старые дураки!
Входят Розенкранц и Гильденстерн.
Вы к принцу Гамлету? Он здесь.
Мы очень вам благодарны.
Полоний уходит.
Дорогой принц!
Многоуважаемый принц!
А, милейшие мои друзья! Как поживаешь, Гильденстерн? А! И Розенкранц! Ну, как вы оба поживаете?
Как живут люди нашего уровня.
Мы счастливы немногим, что дает Фортуна, – мы не на ее макушке.
Но и не на пятке у нее?
Тоже нет, ваше высочество.
Значит, вы обитаете в центре ее благосклонности?
Да, она благосклонна к нам.
А вы этим и пользуетесь? Да, она развратная бабенка! Ну, что нового?
Да ничего, ваше высочество. Разве только то, что в мире все становится честнее.
Значит, скоро будет светопреставление! Ваша новость что-то сомнительна: вас надо пощупать хорошенько. Скажите, дорогие мои, чем вы рассердили вашу Фортуну, что она вас засадила сюда, в тюрьму.
В тюрьму, принц?
Дания – тюрьма.
Тогда и весь свет – тюрьма.
Превосходная! В ней много камер, застенков, казематов. Дания – одно из самых поганых отделений.
Мы думаем иначе, принц.
Значит, она для вас не тюрьма. Ведь, в сущности, нет ничего ни хорошего, ни дурного – все зависит от взгляда. Для меня это тюрьма.
Значит, ваше честолюбие сделало ее такою: она слишком тесна для вашей души.
О Боже! Я бы мог жить в ореховой скорлупе и считать себя владыкой беспредельного пространства, если б только не дурные сны…
Вот, эти-то сны и есть честолюбие – это греза сновидения.
Но ведь и сон – только греза?
Да, но честолюбие есть нечто столь легкое и эфемерное, что это только тень тени.
Если так, то нищие – настоящие люди, а монархи и завоеватели – тени нищих. Не пойти ли нам к королю: я сегодня не могу здраво рассуждать?
Мы к вашим услугам.
Нет, не надо. Я не хочу вас смешивать с остальными прихвостнями: говоря по совести, они мне оказывают ужасные услуги! Скажите мне, в память старой дружбы, что у вас за дела в Эльсиноре?
Мы приехали повидать вас, принц, и только.
До чего я беден – у меня нет даже благодарности. Но я вас все-таки благодарю, и поверьте, друзья мои, что благодарность моя и гроша не стоит. За вами посылали? Или это собственное ваше желание, добровольный приезд? Ну, по совести! Ну, ну, говорите.
Что именно сказать, принц?
Все что хотите – только относящееся к делу. За вами посылали! В ваших взорах есть что-то похожее на признание. Это что-то побеждает вашу скромность. Я знаю: добрые король и королева посылали за вами.
С какою целью, принц?
А, это-то и должны вы рассказать. Заклинаю вас правами нашего товарищества! Взаимными юношескими отношениями! Обязанностью вечного союза любви, – всем, чем мог бы заклинать лучший, чем я, оратор, – будьте правдивы и откровенны: посылали за вами или нет?
Что сказать?
А, надо быть с вами настороже.
(Громко.)
Если любите меня, не ломайтесь, скажите.
Принц, – за нами посылали.
А теперь я вам скажу – зачем, – этим предупрежу ваше признание, и тайна короля и королевы останется во всей неприкосновенности. Я в последнее время (почему – право, не знаю!) потерял всю мою веселость, оставил все мои обычные занятия. У меня на душе так тяжело, что это божественное создание – земля – кажется мне бесплодной скалою. Этот прекрасный намет – воздух, смело опрокинувшийся над нами небесный свод, этот величественный купол, сверкающий золотым огнем, – все это мне кажется гнилым, заразительным скопищем паров. Какое чудесное создание человек! Как благороден разумом, безграничен талантом, прекрасен внешностью, как гибок в своих движениях! По своим поступкам он напоминает ангела, по творчеству – Бога. Краса мира! Совершенство всех созданий! А для меня это квинтэссенция мусора. Человека я не люблю… Женщины – тоже. Хотя по вашей улыбке видно, что вы этому не верите.
Принц, – у меня такого вздора не было в мыслях.
Чему же вы усмехнулись, когда я сказал, что не люблю человека?
Я подумал, принц, – какой сухой прием получат комедианты, если вас не занимают люди. Мы их обогнали по дороге: они едут сюда – предложить вам свои услуги.
Напротив: я рад королю-комедианту, я готов заплатить ему должное. Храбрый рыцарь найдет работу для меча и щита. Любовник не будет вздыхать даром. Комик благополучно дотянет роль до конца. Шут заставит хохотать даже тех, у кого постоянно першит в горле. Героиня свободно изольет свои чувства, если стихи не будут уж очень плохи. Какие же это комедианты?
Те самые, которыми вы когда-то так восхищались: столичные трагики.
Зачем же они ездят? И успех, и сборы лучше на постоянном местожительстве.
Должно быть, новые постановления заставили их покинуть город.
Что же, дела их идут хорошо по-прежнему? Или хуже?
О, гораздо хуже.
Но почему же? Они испортились?
Нет, они по-прежнему прекрасно относятся к делу. Но, ваше высочество, – в городе появился новый выводок птенцов, которые выкрикивают свои роли и им за это хлопают. Они теперь в моде. Прежний театр жестоко ругают, называют его устарелым. Даже те, что носят на боку шпагу, боятся гусиных перьев и не смеют ходить в старые театры.
Как – на сцене появились дети? Кто же их содержит? Кто платит им? А когда голоса их окрепнут, – будут ли они продолжать свое дело? Пожалуй, когда они обратятся во взрослых актеров, – а это наверное случится, – средств для жизни у них не будет, и они скажут, что главными их врагами были те, кто так неосмотрительно отнесся к их будущности.
Много было препирательств с обеих сторон. Общество не считает преступлением – натравливать спорщиков друг на друга. Бывали случаи, что пьеса только тогда и имела успех, когда дело доходило до побоища.
Возможно ли?
Да, принц; и сколько голов было проломлено!
И дети победили?
Да, принц: и Геркулеса, и его ношу.
Нечему удивляться. Вот мой дядя теперь король Дании. Те, кто при жизни моего отца, бывало, строили ему рожи, дают теперь двадцать, сорок, пятьдесят, даже сто дукатов за его миниатюру. Черт возьми! В этом есть что-то сверхъестественное. Если б философия могла это разрешить…
Трубы за сценой.