Виктория Угрюмова
Пылающий мост
Затем семеро встали в круг и одновременно заговорили, обращаясь к повелителю Мелькарту. Чем напряженнее становились их голоса, тем сильнее светились их собственные талисманы, а также два, найденные в древней могиле. И свет девяти золотых украшений произвел диковинные преображения с покойниками, умершими в незапамятные времена.
Мраморные гробы лопнули, словно под давлением незримой, но ужасающей силы, а полуистлевшие скелеты стали обрастать плотью. Происходило это невероятно быстро: еще кипела и рычала река, изгнанная с привычного места, еще рушились и с грохотом увлекались прочь водным потоком последние остатки насыпи, еще не успела уснуть рыба, оставленная коварной водой в опустевшем внезапно ложе, а двое статных людей уже поднялись из своих каменных усыпальниц, судорожно сжимая в руках вновь обретенные талисманы.
Только семь существ на всем Арнемвенде знали, что в мир вернулся один из величайших магов и воинов – Эр-Соготох и его прекрасная дочь Жемина, прославившаяся в веках жестокостью и коварством.
Зу-Л-Карнайну не спалось. Спальня казалась ему душной и жаркой, постель – слишком пышной, простыни – несвежими и жесткими, подушка – туго набитой, твердой и неудобной. Он ворочался с боку на бок до тех пор, пока не запутался в шелковом покрывале и не порвал его в приступе внезапного раздражения. Тогда император подумал, что пытаться заснуть бесполезно и гораздо уместнее будет немного поработать, чтобы занять себя. Приняв это решение, аита сразу повеселел. Он соскочил со своего широкого ложа, на котором вполне могли разместиться заодно и все его телохранители, набросил на себя льняные одежды – тончайшие и прохладные – и вышел из опочивальни.
Из-под дверей его кабинета пробивалась тонкая полоска света.
Зу-Л-Карнайн прислушался: из-за дверей доносился гулкий, хриплый кашель. Похоже, Агатияр неудачно хлебнул вина.
– Это я, – сказал император, заходя в комнату, чтобы не испугать старика. – Постучать по спине?
– Да, – закивал визирь. – Вот так, спасибо. – Он откашлялся и спросил тревожно: – Это я разбудил тебя, мальчик мой?
– Нет, нет. Мне самому сон не идет. Вот, решил посидеть за бумагами, пользуясь твоим советом. Что у нас случилось новенького?
– Много, Зу. И это еще печальнее, чем прежде.
– Перестань, Агатияр. Дела обстоят все печальнее и печальнее, хуже, чем на кладбище, а ты клонишь к тому, что дальше будет горше, – так не бывает...
– Да не допустят боги, чтобы было так плохо, как бывает, – искренне испугался Агатияр. – Да ты сам почитай, все равно я бы завтра тебя нагрузил этими проблемами.
– Расскажи лучше ты, самое основное.
– Все основное, – понурился визирь. – Начну по порядку, то есть по степени важности.
– Самое плохое на десерт? – весело спросил император.
– Именно. Чтобы ты был внутренне готов. Итак, в Тевере мы имеем новую вспышку фанатизма и ереси...
– Ну, имеем, положим, не мы, а князь Маасейк, – попытался было пошутить Зу-Л-Карнайн, но осекся под суровым взглядом старого наставника. – Продолжай, Агатияр. Я прекрасно понимаю, что нас это вплотную задевает. Интересно, когда я начну чувствовать себя безраздельным владыкой и обладателем неограниченной власти даже в твоем присутствии?
– Никогда, – коротко ответил Агатияр.
– Я так и думал. Продолжай.
– Князь Маасейк отправил нескольких адептов Безымянного на виселицу, последователи в отместку сожгли два храма: храм Джоу Лахатала и храм Арескои. А поскольку боги никак их не покарали, то объявили народу, что Новые повелители Арнемвенда, равно как и Древние, давно мертвы. А если не мертвы, то равнодушны к людским проблемам. Маасейк ввел войска в одну из взбунтовавшихся провинций и расправился с еретиками. У него уже не было другого выхода – они начали детей приносить в жертву. Тогда последователи Безымянного осадили Шох, затем нашли предателя, который открыл им городские ворота. Результат ужасает: ни один человек не спасся в кровавой бойне, которую они учинили во славу Безымянного. И даже имя ему наконец дали... Догадываешься?
– Да, – глухо ответил аита.
– Теперь в Тевере кипит гражданская война. Князь Маасейк в ужасе: ты же его знаешь, он человек довольно мягкий, и ему претит сама мысль – убивать своих собственных подданных.
– Он не хочет обратиться за помощью к Лахаталу или...
– Нельзя, мальчик мой. Просто будет больше крови и слез.
– Может, люди уверуют в старых богов?
– Если бы все было так просто. Люди одурманены. Близится тот самый конец света, который предсказывали еще Олорун и его жрецы. Нет, Зу. Нельзя сталкивать людей и бессмертных. Это дело правителя и его народа. Хотя не хотел бы я оказаться теперь на месте Маасейка.
– Дальше что?
– Дальше, дальше... – забормотал Агатияр, шелестя многочисленными пергаментами, свитками, бумагами и табличками. – Мы оказались на его месте – Джералан восстал.
– Это не новость.
– Не новость – мятеж Альбин-хана. А восстание северных провинций – печальная, но новость. Правда, не неожиданность. Хентей прислал гонца сегодня ночью, когда ты удалился ко сну. Он хорошо поработал, принял все возможные меры, мальчиком можно гордиться. Пока Альбин-хан не призывает народ поклоняться чужому богу, все не так страшно. Я уже отправил известие в Сонандан: в нашем случае можно просить помощи у богов. Пусть они этим займутся. Тем более что мятеж Альбин-хана угрожает безопасности Сонандана. Думаю, что Желтоглазая Смерть в компании с Победителем Гандарвы или Вечным Воином отрезвляюще подействует на многие горячие головы.
– Что бы я без тебя делал? – искренне спросил император.
– То же самое. Только разговаривал бы сам с собой. А так есть с кем душу отвести. И это действительно преимущество.
– А что мы будем делать?
– Мы будем делать вид, что ничего не знаем. Пока. Зачем играть роль угнетателей и захватчиков, искореняющих естественное стремление завоеванного народа обрести свободу , и независимость?
– Ты прав. Хорошо, что может быть хуже восстания в Джералане?
– Урмай-гохон Самаэль.
Император придвинул себе кресло и сел напротив визиря.
– Началось?
– По-видимому. Тут связались два события, которые на первый взгляд друг друга совершенно не касаются. Во-первых, в Хадрамауте теперь новый понтифик – Дженнин Эльваган. Молод, умен, талантлив, расчетлив и одержим жаждой власти. И заметь, именно он отправляет своих посланцев к Самаэлю. Посланцы необычные: магическая поддержка им обеспечена на высочайшем уровне, и если бы не наш драгоценный Жнец, то мы бы ничего не знали о них.
Во-вторых, не то чтобы Молчаливый собирается напасть на нас, но бои идут уже в центре Бали, и, похоже, он не собирается останавливаться. Во всяком случае, следующим должен стать Урукур – отряды танну-ула то и дело подтягиваются именно к этим границам. И возводят там серьезные укрепления, а также заготавливают припасы, объезжают коней, куют оружие. Тебе это ни о чем не говорит?
– К сожалению.
– Сейчас я думаю: стоило ли подписывать с ним мирный договор? Похоже, этого человека вовсе не смущает ни его собственное коварство, ни вероломство, ни то, что его могут назвать предателем.
– Он жаждет власти, – печально сказал аита.
– Ты тоже жаждал власти, – откликнулся Агатияр.
– Теперь я не слишком горжусь своими завоеваниями, – ответил император. – Дорогой ценой они оплачены.
– Не думай об этом, – рассердился визирь. – Лучше думай о надвигающейся опасности.
– Что скажет мой мудрый наставник?
– Мы будем готовы к войне с Самаэлем, как только решим проблемы с Джераланом и Фаррой. Иначе нас ждет поражение. Пришло письмо от Зу-Кахама, твой брат хочет, чтобы мы позволили ему расправиться с заговорщиками.
– А этому везде чудятся заговорщики.
– Если бы чудились, я бы его крепко расцеловал, – безнадежным голосом сказал Агатияр. – Но на сей раз он прав – я получил сообщения от шести независимых... назовем их наблюдателями, и все они неопровержимо свидетельствуют – заговор есть.
– Заговор действительно есть, – прошипел кто-то из дальнего угла.
От самого голоса веяло холодом и тленом могилы.
Некоторое время она привыкала дышать водой. Состояние было удивительное, и Каэ с восторгом оглядывалась по сторонам, наслаждаясь невероятной красотой подводного царства.
У подножия вулканов, на шельфе, вода до самого дна была пронизана яркими солнечными лучами. Медленно колебались водоросли, двигаясь в завораживающем танце, между ними стремительно проносились стайки ярких рыбешек. По песчаному дну медленно и торжественно шествовали крабы с кусочками коралловых веточек и с живыми актиниями на панцирях. Морские звезды прятались в тени скал. Цветные раковины – перламутровые, сияющие – усыпали дно.
Вся эта жизнь кипела на крохотном клочке морского дна, здесь разыгрывались свои трагедии и комедии, здесь рождались и умирали, любили и ненавидели. А в трехстах шагах отсюда шельф обрывался бездной, которая и носила название Шеола.
Каэ приблизилась к краю пропасти, стараясь двигаться с максимальной осторожностью. Она еще не привыкла к своим замедленным движениям и к тому, что ходить стало намного труднее – вода служила своеобразной стеной, сквозь которую приходилось с усилием проталкиваться. Богиня Истины не без зависти вспомнила Йабарданая, носившегося по океанам и морям со стремительностью дельфина. Панцирь Ур-Шанаби и верные клинки еще раз помогли своей госпоже тем, что их вес позволял ей хотя бы ходить по дну.
Времени в запасе было не слишком много. Приноровившись дышать и двигаться, Каэтана решительно занесла ногу над бездной и сделала первый шаг. Первый шаг всегда самый трудный; потом ее потянуло вниз, и она стала опускаться, влекомая в Шеолу, немного испуганная и встревоженная. Через несколько десятков метров значительно потемнело, а спустя минуты три или четыре этого спуска наступила настоящая беззвездная ночь. Только редкие огоньки мелькали вдали. Панцирь Ур-Шанаби проявил еще одно свойство, на которое Каэ прежде внимания не обращала, – засветился неярким голубым светом. И этого света было вполне достаточно, чтобы все стало видно.
Каэтана не слишком быстро скользила вдоль отвесной каменной стены, в трещинах и расселинах которой ютились диковинные существа. Некоторые из них, привлеченные светом, выглядывали из своих убежищ, чтобы полюбопытствовать, что, собственно, происходит, иные, напротив, пугались и забивались подальше, в темноту и тишину.
Самым непривычным было сплошное безмолвие. Только в ушах немного шумело – нарастало давление. Обычное существо уже давно было бы сплющено огромным столбом воды, давившим сверху, и Каэ даже почувствовала нечто вроде радости за свое божественное происхождение. Во всяком случае, она никаких неудобств не испытывала. В конце концов маленькая богиня даже заскучала немного, потому что спуск был долгим и довольно однообразным. Она плохо представляла себе, что будет делать дальше, как станет разговаривать с Ниппи, услышит ли его. Словно в ответ, перстень вспыхнул ослепительно-алым светом, и его тонкий яркий луч пронизал мрак подводной пропасти на довольно большое расстояние.
– Глупость многих известных мне особ приводит меня порой в отчаяние, – сообщил Ниппи как бы между прочим. – Могу я с тобой общаться, хотя не уверен, что это всегда доставляет мне огромное удовольствие.
– Оставлю здесь, – предупредила Каэ по привычке вслух, и веселые пузырьки воздуха вырвались из ее легких. Кажется, этот воздух был последним.
– Не угрожай, – миролюбиво буркнул перстень. – Я настроен на дружеский лад. Могу сообщить, например, что мы привлекли наконец внимание местных жителей – настолько рассеянных, что на такое яркое свечение они не сплываются толпой. И еще порадую тебя тем, что талисман находится сравнительно близко. Если нам посчастливится добраться до него живыми, то это займет не так уж много времени.
– Ты бесподобен, – сказала Каэ.
– Я и не сомневался. – Последнее слово все равно оставалось за Ниппи.
Подводный город появился в поле ее зрения внезапно, когда она уже и не рассчитывала, будто что-нибудь увидит. Он весь мерцал и переливался огнями, его удивительные строения, похожие по форме на раковины и панцири крабов – плоские, способные выдержать любое давление, и другие, устроенные прямо в пещерах скальных массивов, – были неповторимы в этом освещении. Диковинные рыбы – со светящимися хвостами или мордами, шипастые, сплющенные или, напротив, похожие на колючие шары, уродливые, отвратительные – сновали вокруг Богини Истины. А следом появились и сами шеолы.
Каэ совсем не учла, что они не говорили вообще. Мало того что она никак не могла общаться с ними, они и не стремились к общению. Шеолы и впрямь были похожи на собственное описание, почерпнутое ею из рассказа Лооя. Жалко, что доблестный капитан забыл сказать, как привлечь их внимание и добиться понимания, а может, и сам не знал. Каэ попыталась бы принять серьезные меры, однако Ниппи заявил:
– Не сопротивляйся. Они пришли оттуда, где находится талисман.
Она послушалась. И когда цепкие лапы схватили ее и повлекли в сторону светящегося города, к огромному плоскому строению, вся крыша которого была усеяна огоньками разных оттенков, поддалась легко. Вместо того чтобы тратить силы на сражение с шеолами, о которых она почти ничего не знала, Каэтана расслабилась и заставила себя услышать эти странные существа. Ведь они мыслили.
Мысли их оказались вполне понятными, за исключением мелких деталей, но на них Интагейя Сангасойя старалась не задерживаться – не до того было. Довольно быстро она уяснила, что стая шеолов тащит ее к главному святилищу своей столицы – храму Кетуса, где пришелицу принесут в жертву великому божеству Шеолы. Ее поразило то, что шеолы признали в ней бессмертное существо, но полагали ее абсолютно беспомощной и обессиленной долгим падением в океанскую бездну. Они удивлялись лишь тому, что пленница так хорошо сохранилась: обычно им доставались только жалкие останки того, что некогда было живыми существами.
Плоские, гибкие тела шеолов стремительно разрезали океан, многочисленные короткие щупальца, росшие вдоль них, постоянно шевелились, гребни были раскрыты, а широкие плавники работали с такой силой, что Каэ чувствовала упругие толчки воды на своем лице. Вода, кстати, была ледяная.
Она никому и никогда не признавалась потом, что до последней минуты считала Кетуса всего лишь легендой, досужим вымыслом. Ей казалось, что одного Иа Тайбрайя, жившего в Улыбке Смерти, было вполне достаточно. А наличие в морях левиафанов, змеев и гигантских акул окончательно убеждало ее в том, что Кетус – это уже лишнее. Возможно, свою роль сыграл и тот факт, что новое воплощение Истины плохо помнило свою предыдущую жизнь, в том числе и рассказы Йабарданая об этом чудовище. И потому Каэтана едва не потеряла сознание, когда увидала его.
Шеолы притащили ее к храму и оставили на пороге, не решаясь зайти внутрь. Все огромное помещение было ярко освещено изнутри все тем же светом, который давали многие глубоководные раковины и рыбы, и Интагейя Сангасойя имела прекрасную возможность разглядеть все в мельчайших подробностях. Бесконечная колоннада уходила куда-то вглубь, упираясь в бесконечность. Пол под ногами был мозаичным – ярким, многоцветным, ей даже стало интересно, откуда шеолам известны такие земные цвета, которых в помине нет в этой ледяной бездне. Изображения казались удивительно правдоподобными, но Каэ надеялась, что все они – плод разбушевавшегося воображения художника, страдавшего манией величия. Иначе она просто отказывалась воспринимать происходящее. Ее поставили как раз на картине, которая воспроизводила момент столкновения Кетуса с военным кораблем. Корабль, судя по всему, принадлежал хаанухам и уж чем-чем, а скромностью размеров не страдал. Однако по сравнению с Кетусом выглядел как прогулочная лодочка рядом с китом. Чудовище захватило его конечностью, не то клешней, не то щупальцем, и тянуло в морские глубины, а моряки тянули к равнодушному небу руки и взывали в тоскливой мольбе. Лица людей были переданы с величайшим мастерством, и по всему выходило, что автор ничего не придумывал, а отображал действительность.
Такая действительность Каэтану не устраивала.
Пока она лихорадочно соображала, что делать дальше, шеолы передали ее в лапы каких-то крабоподобных существ. Они кого-то напомнили маленькой богине, через минуту она сообразила, что это – маленькие Кетусы, просто чересчур маленькие, чтобы их можно было хоть как-то соотнести с чудовищным праотцом. Однако слово «маленькие» было применимо к ним лишь при сравнении с божеством шеолов. Рядом с Каэтаной они выглядели настоящими гигантами: раза в три больше ее в обхвате и раза в полтора – в высоту. У них было множество гибких лап, прочный, шипастый панцирь, огромные выкаченные глаза, надежно спрятанные под роговыми щитками, необъятная пасть, усеянная зубами, и весьма функциональные, острые как бритва клешни, которыми они пользовались гораздо ловчее, нежели крабы или омары. Плоский гребнистый хвост сворачивался кольцом, чтобы не мешать при передвижении, и вполне мог сойти за оружие нападения. Видимо, это были жрецы Кетуса.
Громадная толпа шеолов парила над каменными плитами у входа в храм. Очевидно, ожидала начала церемонии.
Церемония была весьма красивой. Это Каэ признавала даже долгое время спустя. Ее погрузили на плоскую перламутровую раковину, которую несли на себе четыре жреца. Ей даже показалось, что она слышит что-то похожее на музыку: ритмичные звуковые колебания, которые заставили ее содрогнуться.
– Может, пора бежать? – обратилась к Ниппи.
– Если хочешь, – беззаботно ответил тот. – Но несут в нужном направлении, так что я бы на твоем месте не суетился. Сидишь и сиди себе.
Процессия двигалась невыносимо долго, пока наконец не достигла противоположного конца колоннады. Там раковину опустили на мозаичные плиты и окружили пленницу тесным кольцом. Одно из существ – самое большое и блеклое, очевидно старое – подобралось к Каэтане и опустило на ее плечи две тяжелые клешни. Теперь пошевелиться было весьма сложно. Богиня подумала, что, возможно, несколько подзадержалась с активными действиями и теперь придется нелегко, но тут она ощутила присутствие талисмана Джаганнатхи, и смертельный ужас объял ее. Талисман более не пытался склонить упрямую Каэтану на свою сторону. Здесь она была. рабой, а он повелителем. Он приказывал, ему подчинялись абсолютно все, и это означало для Воплощенной Истины смерть. Смерть скорую и неминуемую. Она дернулась было, но жрец только плотнее придавил ее к жесткой поверхности раковины.
По его знаку Каэтану поднесли ближе к краю колоннады.
Она увидела, что храм словно парит в воде над непроглядным озером тьмы и оттуда веет ледяным холодом. Похоже, город шеолов располагался на одном уровне, а ниже находилось еще что-то. Откровенно говоря, она и знать не желала, что именно. Дальше все случилось почти мгновенно.
Из бездны под ними поднялось течение. Оно было настолько сильным, что жрецы Кетуса прикрепились всеми щупальцами и клешнями к могучим колоннам. Оказалось, что в них вделаны специальные каменные кольца, – видимо, для этой цели. Давление воды все нарастало, это было похоже на ураган, если бы разыгрывалось на суше. Каэтану крепко держали несколько чудищ, обвив все ее тело своими гибкими хвостами. Счастье, что она была надежно защищена от их шипов панцирем Ур-Шанаби. Внезапно Каэ поняла, что и доспехи, и шлем, и ее клинки шеолы воспринимают как неотъемлемую часть ее тела, и возликовала. Не хватало только, чтобы они оставили ее безоружной. В этот момент поток воды сбил с ног одного из жрецов, подхватил его, ударил о колонну и через несколько секунд уволок в бездну бесформенные останки некогда живого и мощного существа. Остальные даже внимания не обратили на это происшествие. Именно в этот миг Каэ потеряла остатки жалости к этим глубоководным монстрам.
А затем она как завороженная смотрела, как поднимается из черноты и мрака целый остров. Остров колебался, дышал, шевелил громадными конечностями, и это зрелище, происходившее в полном безмолвии, казалось сном – дурным, тяжелым и мучительным, когда хочется проснуться и разеваешь в крике рот, но ты нем, а сон продолжается. И конца этому нет и не будет никогда.
Кетус остановился на одном уровне с колоннадой и замер, давая возможность своим жрецам завершить ритуал. Один из монстров подплыл к Каэтане и возложил на ее грудь золотое украшение – совсем крохотное в его мощной клешне. Богиню полностью освободили, очевидно не ожидая от нее никаких действий, – ведь она покорно и неподвижно проделала весь этот путь. И когда до ожидающего своей жертвы Кетуса оставалось несколько длин копья, Каэтана сорвалась со своего импровизированного ложа. Она вскочила столь стремительно, что жрец не успел отреагировать – только грязно-желтые выпученные шары его глаз метнулись за ней, а он остался недвижим.
Интагейя Сангасойя схватила одной рукой талисман, а другой выхватила из ножен Тайяскарон. Движения ее были столь же скорыми и ловкими, словно она была на суше, – все свои силы, всю себя вкладывала она в эти секунды. Придавив голосящий талисман к каменной колонне, она вонзила меч в самый его центр, и сияющее лезвие разрезало золото на две части, словно это был воск. Только в этот момент очнулись глубоководные чудища, бросившись к ней. Разъяренный Кетус, которому, очевидно, и предназначался талисман, двинулся на нее, вытягивая свою непомерную клешню, но сбил несколько колонн и придавил сразу троих или четверых своих слуг, расплющив их в лепешку. Его гигантское тело не могло протиснуться в храм, не снеся его, а храм был построен прочно – на тысячелетия, с расчетом на катаклизмы. Даже невероятная мощь Кетуса не могла сразу одолеть его. А Каэтана была уже далеко, у выхода.
Пол под ногами ходил ходуном, она еле уворачивалась от падающих колонн и отдельных глыб размером с трехэтажный дом; какой-то из жрецов Кетуса успел захватить ее хвостом, но она обрубила его посредине, и чудовище отлетело в сторону. Храм рушился с грохотом, который был особенно слышен в царстве безмолвия. Каэтане оставалось сделать всего несколько длинных прыжков, когда путь ей преградила разъяренная толпа жрецов и беснующихся шеолов. Это был их мир, это была их стихия, и Каэ в какой-то миг решила, что проиграла. Единственным утешением служило то, что талисман она успела уничтожить, а значит, и умирает не зря. Но, видимо, ее сущность вообще не принимала самого факта смерти.
Как и в прошлый раз, Интагейя Сангасойя не заметила, каким образом доспехи Ур-Шанаби сотворили ее преображение. Она только почувствовала, что и ей, как Кетусу, тесно в остатках храма. Чудовище, беснующееся позади, разрушало его с каждым толчком, и Каэ, рванувшись вперед, тоже внезапно обрушила пару колонн. И только тогда поняла, что ее тело выросло до грандиозных размеров, что толпа шеолов и жрецов Кетуса пятится от нее и что громадные когтистые лапы, покрытые лазоревой чешуей, только что были ее руками...
Самаэль открыл глаза и сел в постели, прислушиваясь. В спальне кто-то был. Урмай-гохон бесшумно откинул шитое золотом покрывало, спустил ноги на пол, и они тут же по щиколотку утонули в пышных сихемских коврах. Самаэль мельком отметил, что иногда и роскошь может быть полезной.
Смуглый мускулистый исполин без единого звука проскользнул под задернутым пологом, оглядел комнату. Его острый взгляд ловил малейшие признаки движения, колебания теней. Но все было тихо и пустынно – никто не осмелился нарушить покой Молчаливого этой темной ночью. Однако урмай-гохон, как зверь, как кровожадный уррох, верил не своим глазам, но чутью, которое его еще никогда не подводило. Скользящим движением он протянул руку к низенькой скамейке, на которой обычно лежал его меч Джаханнам, и, когда рукоять удобно умостилась в ладони, почувствовал себя значительно увереннее и спокойнее.
Тяжелая бархатная штора, закрывавшая окно, всколыхнулась и опала. Самаэль напряг мышцы, встал в боевую позицию.
– Надень венец, господин, – внезапно попросил меч. – Надень Граветту. Повелитель будет говорить с нами.
Урмай-гохон не любил слушаться чужих советов и исключение делал только для своих вещей – меча и венца, обладавших более изворотливым умом, нежели все его советники, вместе взятые. Меч Джаханнам и золотой венец Граветта были свидетелями той, давней, Первой войны с Мелькартом и верно служили царю Джаганнатхе. Добытые Самаэлем в отчаянном бою, они видели в нем наследника и преемника их прежнего хозяина. А наделенные магическими способностями и невероятной силой, эти предметы могли сыграть решающую роль в открытом столкновении с любым врагом. Поэтому Молчаливый не говоря ни слова надел на голову золотой обруч с драконьими крыльями.
И тут же увидел перед собой Нечто.
Он сразу узнал его. Эта сущность являлась ему во многих беспокойных снах, это она жила в недрах Медовой горы Нда-Али, это в ее смертельные объятия был брошен некогда своим отцом Чаршамбой наследный принц Эль-Хассасина – Лоллан Нонгакай.
Воспоминания обрушились на Самаэля ледяным водопадом, он буквально терял сознание, мечась между явью и собственным прошлым, вернувшимся к нему вдруг, в одночасье. То, что было загадкой для Молчаливого, то, о чем он и думать не хотел, чтобы не сойти с ума, внезапно вернулось, встало на свои места. Мысли кипели и расплавленным потоком захлестывали несчастную его голову, причиняя невыносимые страдания. Исполин зажмурил глаза, чтобы не видеть, чтобы забыться, но под закрытыми веками вспыхивали разноцветные пятна, взрывались огненные шары, менялись изображения – причем с такой невероятной быстротой, что Самаэль чувствовал, что сейчас не выдержит и сойдет с ума.
Это было очень больно.
Он вспомнил все. И королевский дворец в Сетубале, стоящий над лазурными водами Тритонова залива, и своего отца – грозного короля Чаршамбу Нонгакая, вечно молодого и нечеловечески прекрасного. Вспомнил храмы Ишбаала и жертвоприношения, которые сотворяли в них божеству Эль-Хассасина в конце каждой луны. И Медовую гору Нда-Али Самаэль увидел, как если бы сейчас находился там, и пещеру, охраняемую чудовищами, которые не тронули Чаршамбу, а испуганно уступили ему дорогу. И огромный сгусток тьмы с полыхающими зелеными пятнами, похожими на глаза, сгусток Зла, висевший в клетке из золотистого, медового света, тоже вспомнил. Он отчетливо видел самого себя – высокого, стройного, сильного, уже сильнее и выше, чем его могучий отец, – наклонившегося над выступом, на котором лежало украшение из зеленого золота. Талисман Джаганнатхи.
– Возьми, – сказал тогда Чаршамба. – Возьми его, и мир станет твоим.
А когда юный Лоллан Нонгакай встал на самом краю пропасти, пытаясь достать желанный талисман, отец не колеблясь ни секунды столкнул его вниз. Лоллан не кричал, падая. Он сумел превозмочь свой ужас и летел, сцепив зубы так, что клыки пронзили нижнюю губу и теплая кровь потекла по подбородку. Но он не разбился о камни где-то там, внизу, а попал в нежные объятия Тьмы. Эта Тьма и была богом Ишбаалом – малой частью сущности, которая носила имя Мелькарта.
Ишбаал коснулся разума юного принца, а затем отпустил его.
Отпустил, чтобы позвать спустя много лет, накануне решающего сражения.
– Я готов, – сказал Самаэль, открывая глаза.
– Пойдем в храм, господин, – тихонько позвал его венец.
И урмай-гохон послушно покинул свою опочивальню, миновал верных багара, которые хотели было последовать за ним да так и замерли, остановленные одним только движением бровей. Исполин вышел из ворот замка Акьяб и углубился в лес, туда, где в стороне от всех дорог стояло невысокое каменное строение – недавно построенный храм бога Ишбаала. Но только сейчас Самаэль понимал, кому именно возвел он этот храм.
В храме было тихо, темно и холодно. Жрецы спали в своих каморках, находящихся в правом крыле. Самаэль был наедине со своим богом. И тот явился – скромно, тихо, вкрадчиво. Но урмай-гохон хорошо знал цену такой скромности. Так же точно тихо и бесшумно крадется хищник, чтобы растерзать человека, склонившегося над ручьем, так подкрадывается смерть – незримая и неслышная, так Время безжалостно, но совершенно незаметно поедает год за годом отпущенный человеку век...
– Ты пришел, – пронесся по храму рокот. – Ты оказался достойным.
Самаэль молчал, не желая ни восторгаться и прославлять мрачное божество, ни навлечь на себя его гнев.
– Подойди к алтарю, – сказал Мелькарт.
Молчаливый приблизился на несколько шагов, и, как только он переступил незримую черту, алтарь исчез, а в том месте, где он только что находился, образовался проход – как в преисподнюю. Черный тоннель, не имеющий конца, в котором клубилось, ревело, ворочалось какое-то неясное существо. Само присутствие этого существа вызывало страх, ненависть и смертельную, стылую тоску.
– Ты избран мною, – загремело прямо в голове у урмай-гохона. – Ты станешь моим наместником и провозвестником моей воли, когда закончится эта битва. Ты, и никто другой.
Они придут к тебе – одиннадцать носителей талисманов Джаганнатхи – и скажут, что двенадцатый уничтожен: нет ни украшения, ни того, кто способен вдохнуть в него новую жизнь. – Здесь мрак хохотнул, и с потолка посыпались камни, а весь храм заколебался, словно плот, изрядно побитый волнами. – Упрямая девчонка и жалкие боги этого мира считают меня глупцом. А я предвидел и такой поворот событий, Самаэль, потому и создал тебя – живой талисман Джаганнатхи, только гораздо более сильный, более могущественный и совершенный в своем роде. Ты сам станешь двенадцатым и откроешь вместе с остальными проход на Шангайской равнине. Мы призовем в этот мир всех, кто захочет сражаться на нашей стороне, мы уничтожим слабых и ничтожных богов Арнемвенда, а когда власть будет принадлежать мне, я позволю тебе избавиться от остальных твоих союзников и подарю эту планету. Ведь ты в каком-то роде мой сын – ты носишь в себе часть меня.
– Станут ли носители талисмана слушать меня, повелитель Мелькарт?
– Можешь называть меня отцом, гордость моя... Сделай так, чтобы они тебя слушали: яви им свою мощь и силу, а я помогу тебе.
– Что ты хочешь, чтобы я сделал?
– Начинай войну, Самаэль. Уничтожь империю Зу-Л-Карнайна, пересеки хребет Онодонги и встань с войском на Шангайской равнине – оттуда начнется мое победоносное шествие по Арнемвенду. И помни, что само мироздание на нашей стороне, – эта эпоха закончена, начинается пора обновления. И очистительным пламенем, в котором сгорит все старое, дряхлое и изжившее себя, стану я, Мелькарт!!!
Молчаливый стоял широко расставив ноги, и перед его мысленным взором проплывали картины сражений, боев, гибели богов, бурлили и вскипали моря, горели леса, обрушивались горы. В огненном смерче исчезали целые города. Неисчислимые полчища монстров и чудовищ, пришедших из запредельности, маршировали по цветущим некогда полям. Реки пересыхали, под раскаленным небом не было больше места для жалких и слабых человеческих созданий. Те же, кто остался в живых, завидовали умершим, ибо их существование было горше небытия. Воды ручьев и озер стали красными от крови, и тучи мух и ос вились над ними. Самаэль почувствовал, как комок тошноты поднимается к горлу, а лоб покрывается холодной испариной.
