ТУТТУ
Записки сумасшедшей: женский роман о пользе зла. Книга 2. Круг победителей
Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях.
Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.
ПЕРВАЯ, НЕОКОНЧАТЕЛЬНАЯ, РЕДАКЦИЯ.
ПРОСЬБА НЕ ПРИОБРЕТАТЬ.
Мира, Добра, Любви!
Имея общий план, эти тексты не отличаются стройностью. Мысль скачет, потому часто указываю даты. Они выступают как маяки в океане нереальных страстей. Верю, эти маяки не позволят читателю заблудиться.
В основу романа легли реальные события из жизни Я, которая, решая свои проблемы, вычислила врагов народа.
Авторка не имела цели оскорбить, унизить, причинить иной вред кому бы то ни было. Она не ставила такую цель не потому, что не имела желания в принципе, но потому, что знает: несущий боль другому, вредит самому себе.
В общем, любые совпадения случайны. Сомневающиеся идут в пень…
Посвящаю моему земному ангелу, полковнику Владимиру Б.
Отказавшись расти среди бурьяна, роза погибает. Но роза – это роза, а Я – это Я…
Предисловие
Нам с Мариной было одной семнадцать, другой пятнадцать, когда вечером в комнату залетел мотылек. В те времена в наших краях еще не ставили на окна москитные сетки, так что мотыльки залетали и раньше. Когда это случалось мы наперегонки выключали свет, чтобы незваные гости, не опалив крылья, прозрели и вернулись в свою ночь.
Но тот мотыль был больше других, он так яростно метался по комнате, что мы, визжа, попрыгали под одеяла. Ночная бабочка билась о горящую лампочку пока свет не выключила мама. Мотылек сразу затих. Затем мама включила в прихожей бра и отыскала несчастного – он забился в дальнем углу на крыше шифоньера.
Бабочка оказалась действительно крупной. Сначала Люсена (иногда мы звали маму по имени) пыталась принудить ее улететь; затем, решив, что старания тщетны, сняла тапок и начала ее давить, убивать…
Помнила о той бабочке всю жизнь.
Чего я испугалась, почему не спасла ее, но спряталась – разве бабочки такие страшные? Почему моя безупречно-добрая мать ее убила, когда могла, проявив чуточку терпения, выпустить?
Сказать, как звали мою сестру родные? Хьэндырабгъуэ. По-черкесски бабочка, или мотылек…
Думаю, если бы мы не раздавили ту бабочку, сестру бы тоже не убили…
Часть I
Когда смотрю фильмы о россиянах, живущих во дворцах и особняках, вспоминаю жителей бараков на улице Горького…
1
Зима. Ночь. Я встала с постели, разостланной на полу, и забралась с ногами в кресло. Широкое, в меру жесткое, оно приятно поддерживало спину. Вот и подошел срок, назначенный Алексом для начала литературного творчества. Но где я и где творчество? Как странно, все казалось таким реальным – сделка с ангелом, видения.
Сбросив мысли, приступила к занятию, которое называла медитацией и тут же услышала: «Пиши!»
– В такой ситуации?! Без средств к существованию, с Малышом и Мухой на хвосте? Ну уж нет! Да и о чем писать? Над философией не корпела, юриспруденцию не долбила. О том, какого быть хозяйкой дома, женой и матерью, дочерью и сестрой опять же не ко мне. Пишут, когда есть что сказать, чем поделиться, в конце концов, научить. А чему могу научить я – ни разу не летавшая на самолете и только раз в жизни видевшая балет?.. Стыдно сказать, я даже не сумела честно жить; хотя кажется – что легче? И главное – я не любила, а писать можно только о любви! Помню о сделке, но нет, не готова, не накопила материал.
Выдав мысленную тираду, я замолчала. Перечисляя Алексу свои неумения, все думала, что так и не научилась целоваться. Однако оставила эту мысль при себе. Потому что даже ангелу стыдилась сообщить о таком своем увечье.
– Хорошо, – согласился Алекс и на этот раз…
2
Этот разговор состоялся на сороковом году моей жизни.
Мы с Иманом уже жили в трехкомнатной квартире, которую президент республики, Старейшина, как звали его в народе, заставил Малыша приобрести для нас с сыном в апреле 2003-го, спустя год после моего увольнения из органов налоговой полиции.
Я ушла со службы после того, как во мне «разоблачили» майора госбезопасности, внедренного в окружение Малыша, моего деверя и начальника одновременно. Старейшина, после продолжительного обстоятельного разговора со мной о делах Малыша, сказал:
– С работой помогать не стану, а квартира у тебя будет, слово президента.
3
Квартиру мы выбирали через агентство недвижимости; мы – это я и ангел Алекс…
Да, самое время предупредить, я не специалист не только по борщам и мужчинам, но и по части тонких или параллельных миров, так что ангелом называю Алекса с оговоркой. Не знаю кто он. Назвав свое имя, Алекс не сообщил какого рода-племени, а самой спросить не получается. Мы ведь из разных миров: я – отсюда, Алекс – оттуда; то есть общаться сложнее, чем двум людям.
Пишу о странном, недоказуемом. Это одна из причин, почему роман назван именно так. Другая причина, о которой считаю своим долгом упомянуть, состоит в том, что возможно, я действительно сумасшедшая: не метафорически, но клинически.
Наличие произведений с таким же названием – записки сумасшедшего – в творческом наследии Гоголя, Толстого, японского писателя, чьего имени не помню, или того же Ошо, не внушает оптимизма по известному поводу. Напротив. Гоголя при жизни считали шизофреником, как и меня; Лев Николаевич часто терял сознание, как и я; приступы отчаяния, случавшиеся с ним, знакомы и мне, а дикое желание «повеситься на перекладине у себя в комнате» в моем случае имело свой аналог, страшащий даже теперь, когда на десятки километров нет ни одной высотки.
Если вспомнить Ошо, он сам признавался в своем сумасшествии, призывая, правда, не страшиться этого, называя безумным весь мир.
Что ж, не исключено, что мир действительно сошел с ума. Но судя по тому, что знаю теперь о безумии я, как минимум некоторые из его разновидностей вполне обратимы – стоит только осознать этот факт и захотеть оттуда вернуться.
4
Теперь, когда я многое вижу иным глазом, со всей ответственностью могу сказать, что нахожусь в полном шоке от того, как мы тут, на Земле, живем. Какие же мы злые, и какие жалкие и беспомощные, одновременно. Как можно, живя на такой прекрасной планете, добровольно, чуть ли не всем личным составом, находиться в зоне безумия и страданий?
Сможет ли человек выйти из этой зоны или дожмет ситуацию до красной кнопки?
Очевидно, что парни, от которых зависит вопрос, не боятся. Наверно, они не боятся по той же причине, что и я. В самом деле, допустим, я не справилась с происходящим в моем внутреннем мире штормом и окончательно сошла с ума – я ведь не буду знать, что это случилось. То же самое с парнями, от которых зависит будущее человечества. Если они не вырулят и дожмут, они тоже не будут этого знать.
Лично у меня по этому поводу нет и тени сомнений…
Но, как сказал один человек, нет смысла беспокоиться о том, на что не можешь влиять. Мне и без ядерной войны есть о чем волноваться. О том хотя бы, что не смогу восстановить пробитую ауру, раненое тело и по этой причине не выпишу всего, что должна, того, что никто кроме меня не напишет… Не напишет не потому, конечно, что в моем народе нет хороших писателей – потому что нет таких писателей, как Я.
5
Рюноскэ Акутагава написал историю художника, в поиске вдохновения, погубившего свою дочь. Не зная о существовании ни этого писателя, ни его новелл, в бессознательном возрасте заключив сделку неизвестно с кем, я проживала жизнь того художника. В поиске не то вдохновения, не то материала для творчества, я смотрела на страдания родных, не имея сил даже на желание им помочь.
Следуя внутренней установке, застревая на годы между миров, не в силах справиться с жизненной ситуацией, я лишь «копила материал», не то убеждая, не то утешая себя мыслью, что все без исключения страдания имеют высший смысл, и заключается он в том, чтобы итогом, страдающий получил шанс стать другим, лучшим, настоящим, святым.
Теперь точно знаю, прежде чем пытаться стать святым – надо стать профессионалом, стать кем-то в миру, разбогатеть; пока не покорен мир дольний нечего соваться в мир горний.
6
Алекс предупреждал, что очередной заход в мир за опытом будет трудным. Говорил, чтобы начинала писать, но нет же… Теперь вот – опыт накоплен, и это обстоятельство многократно проговорено, но оказывается, я не могу его усвоить, осмыслить. Как следствие – или причина – не получается простить, проявить если не сочувствие врагу, то хотя бы понимание. Ведь личный враг – не всегда злодей, но часть персонального сеттинга…
Зато моя неспособность простить, смириться с обстоятельствами, позволяет отнести злых людей к первым страдальцам. Что значит не иметь ума, доброты, великодушия для прощения? При том, что в моей жизни были времена, когда я даже любила своих врагов.
Естественно, когда вы кого-то любите, в сердце нет ни обид, ни мыслей о прощении. Такого понятия, как прощение вообще не существует в вашем мире: каждый делает, что может и хочет делать; вы делаете, что можете и хотите и «они» делают то же самое – что хотят и могут. Все честно.
Но сейчас обида давит и сердце во тьме, ушла радость жизни. Словно паразиты, изо дня в день, оставшиеся в прошлом враги, пожирают мой ум и время моей жизни.
По большому счету, я не могу простить не их, но себя. Столько лет быть такой ничтожно покорной, вести себя как голимая, как рабыня, безропотно выполняющая все повеления этих не-знаю-как-назвать. Где была моя воля?..
7
В общем и целом, мои страдания объяснимы и заслужены после того, что я сделала – точнее, намеревалась сделать; точнее, сказала, что намерена сделать. Говоря то, что сказала в кабинете министра здравоохранения, я спасала не жизнь сестры – видела, что поздно, – но помогала ей уйти из этого мира с верой в доброту недобрых людей…
Так получилось, что я знала о болезни Марины раньше врачей, но это мое знание не спасло ее. Мне не хватило сил переломить внутренние установки сестры на самоуничтожение; ее вирусные программы, подобно лангольерам Кинга, не знали пощады.
Возможно, мне бы и достало сил, если бы меня не грызли собственные лангольеры – чувство ответственности, совесть и грошовая работа на дутого, грошового героя.
Почти все, что связано с сестрой было болезненно для меня всегда, всю жизнь. Знала, что обжигаю ее невниманием, жестокими словами; использовала ее, когда хотела и сбрасывала, когда мешала. Но видя это, Марина не позволяла мне дистанцироваться, ведя себя то, как беспомощный ребенок, то, как преданная мать…
Хотя, с другой стороны, как дистанцироваться, живя в провинции – невозможно физически.
8
Она была красивой не только внешне еще до того, как на нее набросились лангольеры. Представьте себе человека, за всю жизнь не нарушившего данное слово, за десять лет службы не научившегося стучать. Что-то в Марине было такое, что даже пожирая плоть, монстры так и не сумели покорить ее дух.
Последний период ее жизни начался с просьбы: «Сделай так, чтобы в нашей республике от врачебной ошибки никто не умирал» – как будто я федеральный министр, – а закончился словами: «Важна только любовь».
Как она верила в меня, как надеялась; а какими глазами смотрела!
В том гадюшнике, куда из-за нее я бросила камень, ее никто не знал, но знали меня. Неуважение к интересам моей сестры служило знаком неуважения ко мне; а мое согласие с неуважением интересов сестры было сродни демонстрации неуважение к самой себе, гражданскому самоубийству.
Я не могла этого допустить… И в этом нет и не было ни грамма эмоций – только понимание, что нет другого пути. Если проявишь слабость, тебя будут бить, бить и бить, пока либо не дашь отпор, либо обстоятельства не изменятся чудесным образом. Знаю, проходила не раз: в интернате; потом с Мухой и Малышом, и потом уже с этими, прости-господи, «народными избранниками»…
9
Врачи у нас в республике, конечно, те еще.
«Кто знает где печень, а где почки? Их же не видно», – говорит врач УЗИ. Дома, в Светлогорске, у меня лежит заключение, в котором тот врач описывает несуществующий внутренний орган. Из-за врожденной патологии органа просто нет, а он описывает его размеры и ставит диагноз: воспаление и песок…
«Я резал, но не убивал – убил Бог», – говорит другой такой же врач, но с гораздо бо́льшим стажем работы, статусом главного онколога и единственного хирурга в республике, специализирующегося на операциях головы и шеи. Не представляю как этот тип проводит операции на мозге, если по факту, доказанному двумя судебно-медицинскими экспертизами, не способен провести адекватное иссечение лоскута кожи на ноге!
И таких примеров пачки.
10
Умирала сестра трудно – восемь месяцев непрерывной агонии. «Я, почему ты не говоришь, что я умираю?» «Сначала мне не дали жить, теперь не дают умереть. Дайте мне умереть!» Но как можно «дать умереть», если нет закона об эвтаназии?
Мы с минздравом, как могли, достойно, проводили мою сестру на тот свет. «Достоинство» на самом деле относительное: ни извинений, ни судебного признания доказанных экспертами ошибок, ни уголовной ответственности за непредумышленное убийство – просто лекарства были, вот и все достоинство. И то, после моего конкретного разговора с министром.
Министр, конечно, доложил о разговоре куда надо и мне позвонил старинный знакомый семьи, полковник Каров, бывший тогда советником главы республики Коршунова.
– Ты получишь все, что хочешь, но работать в республике больше никогда не будешь.
А мне, на минуточку, 53 года.
Хорошо, не пришлось приводить в исполнение свою угрозу. Не представляю, что бы я тогда делала. Но даже не приведя угрозу в исполнение, я получила по мозгам и скатилась на самое дно души. А ведь мечтала о святости, или хотя бы просветлении сознания. Однако тому, кто грозит спалить публично Писание и призвать на помощь братьев по вере, если сестре не дадут нужных лекарств, святость не светит сто процентов…
К слову, просветление, с моей точки зрения, намного лучше любой святости. Просветленный имеет выбор, которого нет у святого, связанного своей репутацией…
11
Что же делать? Как усвоить, осмыслить накопленный в Госдуме опыт? Надо же обобщить-доложить о проделанной работе. Примерно, как делает это опер, когда садится писать справку.
Садясь писать справку, опер, с одной стороны, отчитывается, «разгружается», а с другой – отчитываясь, загружает новой информацией других – коллег, начальство.
Впервые в жизни не могу написать оперативную справку. Ну да, разве психи могут писать справки? Нет, конечно. Они могут, наверно, написать любовное послание, но справку – вряд ли.
Хотя почему именно оперативная справка? Я сто лет как не в системе. На самом деле это не справка, но всего лишь записки психованной, сумасшедшей женщины, которая так и не смогла решить своих проблем.
Поверит ли кто – было время, больше десяти лет, за которые я ни разу не повысила голос, не сказала ни одного браного слова, не подумала ни одной недоброй мысли, не выпила ни капли алкоголя.
Но после этой Госдумы, потеряв и свою молитву и желание ее искать, тону в другом желании моей трусливой неразвитой души – превратиться в волчицу и съесть, сожрать пару-тройку типов, с кем работала непосредственно и потом, на всю оставшуюся жизнь, спрятаться от любых потенциальных «типов»…
12
Еще в Светлогорске, уже после смерти Марины, увидела в сквере пса, в ожидании солнышка, лежащего на пешеходной аллели кверху брюхом, с бесстыдно раздвинутыми лапами. Какое доверие к миру, а ведь каждый может подойти и пнуть. Но нет, бродячий пес, уж наверняка не раз получавший, может запросто то, чего не могу я – расслабиться; просто расслабить тело. Тело расслабил – ум расслабился; ум расслабил – расслабилось тело. Ежу понятно, а попробуй выполнить такое простое упражнение, когда внутри бушует ураган.
В чем проблема? Почему, даже спустя время, даже мысленно, не принимаю в зачет ни один из возможных доводов главных злодеев этой книги? Даже увечье, глубокую инвалидность одного из них не считаю оправданием мерзостей, совершая которые, он идет по жизни.
Он, Шудров, конечно, и сильней и круче Малыша. Этот злодей, с которым свела меня судьба, чтобы добавить еще опыта.
Теперь вот плаваю в собственном яде, потому что, думаю, Шудров не просто злодей, но воплощение вселенского зла. Я не понимаю, как можно творить столько гадостей? Малыш хотя бы на состоятельных наезжал, на бизнесменов, номенклатуру, на физически здоровых и социально успешных, а этот… депутат Госдумы дерет нищих, малоимущих, больных, портит последние дни жизни ветеранам Великой Отечественной войны!
13
У кого же я читала «у меня нет выбора, но я должен…»?
Знаю, что чувствовал тот человек, потому что у меня тоже нет выбора, но я должна. Я словно глотнула раскаленного железа: ни проглотить – ни выплюнуть. Да, именно так себя ощущаю; и настолько увязла в этом состоянии, что к прочим моим немощам добавились постоянные боли в горле от волдырей, неизвестно откуда взявшихся. Запредельно впечатлительна, почти безумна. Когда не пишу, кажется, сойду с ума, когда пишу – думаю, что уже сумасшедшая.
Между тем, когда Малыш только начинал убеждать правоохранителей в моем безумии, признаюсь, я чувствовала себя вполне здоровой. Клевету, что мне мерещатся преследования и угрозы, я легко опровергала, давая объяснения, убеждающие правоохранителей, к которым вынужденно обращалась после приобретения упомянутой квартиры.
– Если бы я знал, что она заставит меня купить квартиру, я бы ее убил; никогда не будет работать; пусть грызет стены, всю жизнь буду ее преследовать; приползет на коленях, – озвучивал Малыш разным людям то весь названный пакет угроз, то его части и, естественно, делал, что мог, а мог он многое…
С учетом этих угроз некоторые правоохранители считали если не сумасшествием, то глупостью противостоять столь влиятельным и опасным парням как Малыш и Муха, вместо того, чтобы искать компромисс, «ползти на коленях», в конце концов; как того добивался мой основной, ключевой, и в общем-то единственный преследователь Малыш.
14
Мухе, отцу Имана и своему младшему брату, Малыш объяснял угрозы и преследования желанием воссоединить семью. Так же думала и я, в самом начале, но знакомый прокурор полагал, что наряду с глубокой личной неприязнью, скорее всего, имеет место другая, скрытая пока, причина и она рано или поздно проявится.
Скажу, как есть, предположения действительно подтвердились через много лет, но какой толк? Нам так нужна была помощь. Но что бы прокуроры и парни в погонах ни говорили в личной беседе, официально они игнорировали мои заявления.
До какого-то момента их активная пассивность меня удивляла. Представители системы вели себя словно зрители в цирке, где на арене против стаи хищников стояла одна слабая женщина. Между тем известно, зрителям в цирке зарплату не платят, они развлекаются исключительно за свой счет.
15
В своих преследованиях, несомненно, Малыш был полимотивирован. Я бы не стала исключать из списка мотивом желание воссоединить семью. Хотя не представляю, как это предполагалось осуществить практически. С учетом того, что у Мухи, как выяснилось, другая семья, с женой Ольгой – Княгиней, так звали ее в известных кругах, – и двумя детьми: мальчиком на несколько лет старше Имана и девочкой, на год младше моего сына.
С Княгиней Муха узаконил отношения в 91-м после рождения второго совместного ребенка, девочки, а с 95-го он жил с ней, имея общий дом и хозяйство. В то же время Муха жил и со мной в течение одиннадцати лет – с 89-го по 2000-ый, – как с законной женой.
Весь тот период я думала, что являюсь его единственной женой. Думала так несмотря на официальный развод. Да и как не думать, у нас был заключен мусульманский брак. Кругом родня. Меня принимали как сноху, сосношницу, жену Мухи и так далее.
Не было и тени сомнений до тех пор, пока я сама не решила расстаться с мужем. Только разведясь фактически, я узнала, какое место в его жизни занимала на самом деле.
Не представляю как в таких обстоятельствах, запутанных и без угроз и преследований, я, мы с Иманом, могли бы жить с Мухой? Очевидно, что никак.
16
В то же время, поскольку мои преследователи проявляли колоссальную настойчивость, я размышляла даже над вариантом, что с отцом может жить Иман, отдельно от меня, без меня. Он ведь нуждался в мужском обществе, которого нас с сестрой напрочь лишили.
Иман нуждался в лечении, отдыхе, нормальной жизни в окружении родни, друзей и подруг. Но мальчик явно не интересовал отца сам по себе, лишь в контексте наших отношений.
Кроме того, стоило мне чуть более пристально подумать над тем, чтобы отдать Имана отцу, как тут же получала свидетельства, что сыну грозит опасность, во-первых, вследствие желания братьев причинить мне зло и, во-вторых, из-за криминального образа жизни Мухи, особенностей его характера, импульсивно-агрессивного и безответственного.
17
Не удивительно, что длящееся противостояние отразилось на моей психике. Перманентное напряжение от угроз смертью, жизнь без средств существования, привели к изменениям в моем сознании; или во всем моем существе, если быть точной. Потому что поняла, все мое существо и есть мое сознание. Возможно, я имела склонность к таким изменениям, но они не случились бы без внешнего давления, или импульса.
С годами обнаружила, что обладаю способностью воспринимать и реагировать на скрытые или зашифрованные сигналы из других миров. Назвала эту способность криптосознанием.
Насколько отражает этот термин проявленное свойство моей натуры, не знаю. Предположу, есть тому и другие названия: у психиатров и психологов – в виде диагноза, наверно; некоторые верующие и практикующие, а также люди искусства, философы, без сомнения, тоже имеют свои определения того, что я назвала криптосознанием.
Криптосознание – это потенциальная, всеобъемлющая возможность, источник которой находится внутри моего существа. Это также процесс, он динамичен и может быть замедлен, перекрыт и даже прерван.
Чем больше препятствий на пути криптосознания, криптосознавания, так тоже можно сказать, тем больше проблем у меня, тем больше я страдаю, и тем бессмысленней кажется мое существование.
У криптосознания есть мертвый аспект, составляющий своего рода каталог недоказуемых эпизодов моей жизни; использую его теперь в своем творчестве. Я вижу эти эпизоды, свидетельства чудесного, словно записанными на карточках и разложенными по ящикам, как в библиотеке.
18
Работая над этими текстами, попыталась вычленить из происходившего со мной некую конструкцию, путь или метод обретения (или открытия?) криптосознания.
В детстве часто теряла сознание – порой без серьезного повода, чуть ли не по собственному желанию. Лишаясь чувств, погружалась в полный мрак, о котором впоследствии ничего не помнила. Возможно, именно в такие моменты рождался, прорывался тоннель между этим и другими мирами.
В одном из преданий1 описана наковальня двух братьев – богов и кузнецов Сеппо и Тлепша. Братья сторожат подземные миры, выход из которых – бездонный колодец – находится в пещере. В какой-то момент они сооружают наковальню и загоняют ее в колодец. Наковальня, напоминающая человеческий зуб, но с семью корнями, один из которых длиннее другого, становится своеобразным замкóм, запирающим обитателей семи подземных миров.
Новорожденный богатырь Сосруко выдергивает наковальню братьев, вновь открывая вход в другие миры…
Можно ли сравнивать выключение моего сознания с выдергиванием замкá-наковальни и последующим высвобождением, через образовавшуюся пустоту, обитателей иных миров? Не путешествовала ли и я сама по тем «подземным», и «надземным», мирам?
19
В результате частых обмороков и отсутствия малейших попыток со стороны моей матери-вдовы – матери-девы и матери-ребенка, одновременно – разобраться с очевидной проблемой дочери тоннель постепенно расширялся, открывая вход в иную реальность.
Само собой, имея такой запасный вход, и выход, одновременно, трудно развивать концентрацию на доступном прямому эмпирическому восприятию этом, нашем мире. Причем, чем страшнее этот мир, чем невозможнее по тем или иным причинам жизнь в нем, тем чаще полеты в мир тот, тем шире тоннель и тем устойчивее и явственнее желание улететь и побыть; или улететь и остаться.
Хотя если говорить о возможности остаться, после первой попытки суицида случившиеся через много лет следующие попытки прорваться туда можно считать ненастоящими. Они, очевидно для меня, имели другую природу и шли от бесов; можно говорить так же, что происходили по наущению проклятого2…
20
Чуть отвлекусь и скажу, что не берусь различить породу представителей сил смерти, – бесы они, шайтаны, или кто еще, одного ли вида те существа-сущности, как те же люди, но грубо говоря, разного цвета кожи и пола, и так далее, – потому что никак не могу представить как все же устроен объективный мир: не вижу, потому не знаю.
Независимо от своего незнания, факт принуждения к самоубийству, для меня лично был очевиден; наущение всегда распознавалось, но не поддавалось моему полному контролю. Даже несмотря на то, что я ясно сознавала безнравственность, незаконность моего намерения свести счеты с жизнью.
Не знаю как у других склонных к суициду, но мое желание сбежать походило на попытку изнасиловать Создателя, ворваться в Его Чертог, в Безмятежное Нежное Лоно, без дозволения, грубо и жестко.
Мои психические атаки приносили страдания сыну, удерживавшему меня от попытки… выпрыгнуть из окна, например. Точнее сказать, от имитации попытки. В такие минуты я чувствовала себя странно: одна часть меня заставляла говорить о суициде, драться с сыном, оскорблять, насмехаться над ним, кричать и брыкаться; в то время как другая размышляла над тем, что будет, если вдруг сын отпустит меня, сдастся, позволит делать, что хочу, точнее, говорю. Как же будет стыдно, думала я, ведь я не сделаю этого, потому что знаю, вижу, там, куда попаду в таком случае, темно и страшно, неприветливо.
Одно дело выскочить туда на время, переждать в темноте, у порога, на пороге; побыть там, пока тут льется из чьего-то пальца кровь, грубит воспитатель, оскорбляет и насилует муж, или гинеколог загоняет в тебя тампон, насаженный на полуметровый пинцет, в отместку за то, что ты невольно спалила ее перед главным врачом. И совсем другое – остаться там незваной, неприглашенной визитеркой; вечно жить, спать в прихожей, перед закрытой дверью, лежа на неуютном, обитом железным уголком деревянном сундуке моего детства, с ненастоящими, но нарисованными, мертвыми цветами и бабочками…
21
О понуждении к суициду, аллохтонности тех желаний можно судить и по тому, что пока я дралась, кусалась, царапалась и щипалась, катаясь по полу и пытаясь вырваться из рук сына, я так же успевала отмечать, что потею, следовательно, худею, и это хорошо; успевала подумать, что Иман тоже потеет, но скорее от слабости, и это плохо. Потом я вновь переключалась на свое тело, удовлетворяясь тем, что оно достаточно стройное и гибкое. Затем думала, что нельзя кусать сильно, и щипать больно, но все равно делала это и не могла остановить происходящее, потому что была не в силах слышать за всем этим… рыдание Матери где-то там, в глубине; боялась соприкоснуться с ее отчаянием от своей беспомощности; от того, что ничем не может помочь своему Сыну…
22
Грань безумия очень тонка, на самом деле, но она реально есть. Сначала я не видела ее, но раз увидев, вдруг вспомнила слова психиатра из фильма «Прерванная жизнь». Она спрашивала пациентку что-то типа: «Неужели ты позволишь себе остаться тут (в сумасшедшем доме)»?
Увидев ту грань, помню, как не захотела ее преступать.
Сначала появляется мимолетная, неуловимая, но реальная мысль выбора, и потом происходит все остальное. Это касается не только конкретного эпизода – вообще.
В иные периоды в одиночку не справиться, то есть мне бы не справиться; читатель наверно, наверняка, сильнее. Я вроде и пыталась бороться за себя, за свою жизнь, но видела, что сбиты все зубцы и не за что зацепиться, потому отступала, даже можно сказать, сдавалась; имея намерение жить, но признавая, что нет сил.
Тогда-то и появлялись какие-то люди, что-то предпринимали спасительное для меня, и затем вновь исчезали.
Всякий раз, когда это случалось, я знала, это от Бога, Живого Бога…
Кстати, читатель знает Живого Бога?
Сейчас скажет: «Да, знаю».
А я вот сомневаюсь, что знает…
Кто знает Живого Бога, такие книги не читает, незачем.
Если он не психиатр, конечно.
23
В периоды, когда я особенно нуждалась в помощи, обессилев до предела, начинала думать, что могу все. То есть я и прежде так думала, и находила тому подтверждение. У меня, действительно, получалось все, за что бралась: хочу шить – шью, хочу вязать – вяжу, хочу писать – пишу, любой текст пойму, любой документ составлю, любое дело сделаю, за которое берусь.
Но одно дело мочь, и совсем другое, выбрав путь, твердо следовать ему, становясь специалистом. Я же бралась за то дело, которое в данный момент требовалось сделать: не ища портнихи – шила сама, не ища плотника – строгала, и так далее. Если мы говорим о бытовых делах; и в работе то же самое. Нужно было только чуточку сосредоточиться.
Смешно, на самом деле, называть это всемогуществом, ибо одно это характеризует масштаб моей личности и уровень притязаний. Я бы с удовольствием вязала свитеры и жила традиционной семейной жизнью… Что же меня эта жизнь так мотает?..
24
Говоря теперь о всемогуществе, я не имею ввиду таланты Левши, безусловно ценные в повседневной жизни, и доступные каждому из нас, в большей или меньшей степени, но имею ввиду могущество другого, иного рода. В состоянии полного социального бессилия и физического истощения, оно приходит с постами, молитвой и бдением, проявляется и растет уверенностью, что ты можешь буквально все.
Если только захочешь. Но желаний-то как раз и нет, зато растет покорность и смирение, чувство достаточности того, что дается…
Наверняка, чувство всемогущества ложно. И даже если оно истинно, можем ли мы говорить о нашем всемогуществе, ни разу не проверив его на деле, не применив? Но как его применять, если нет желаний: все могу, но ничего не хочу, потому что всем доволен, все и так уже хорошо.
В то же время, как сомневаться в возможности всего самого невероятного, что только может прийти на ум? В том числе в вашей персональной способности творить все, что только может прийти на ваш конкретный ум? Сомневаться в этом – все равно, что сомневаться во Всемогуществе Всевышнего.
