Торстейн Бунде Веблен
Теория праздного класса
Глава 4
Нарочитое потребление
Выше мы рассуждали об эволюции мнимого праздного класса и его выделении из общей массы трудящихся слоев, а также упоминали о дальнейшем разделении труда, точнее, о разделении труда между разными обслуживающими категориями. Часть обслуживающего класса, преимущественно те, чьим занятием является мнимая праздность, постепенно принимают на себя ряд новых, побочных обязанностей, конкретно – нарочитое потребление. В наиболее явном виде это потребление проявляется в ношении ливрей или в обитании в просторных помещениях для прислуги. Другой едва ли менее наглядной или менее результативной, но гораздо шире распространенной формой нарочитого потребления служит потребление пищи, одежды, жилья и обстановки хозяйкой и остальными домочадцами.
Но уже в какой-то момент экономического развития, намного предшествовавшего такому обособлению хозяйки дома, начало оформляться в более или менее стройную систему специализированное потребление, которое свидетельствовало об обладании денежной силой. Зарождение разнообразия в потреблении вообще восходит к более ранним временам, чем появление чего-либо, что можно было бы безусловно назвать денежной силой. Такое потребление отсылает нас вспять, к заре хищнической стадии развития, и даже предполагается, что первоначальное разделение потребления случилось до возникновения хищнического образа жизни. Это наиболее примитивное разделение в потреблении благ было схожим с более поздним разделением, с которым мы все хорошо знакомы (в том, что носило прежде всего церемониальный характер), но, в отличие от современного, оно не опиралось на различия в накопленном богатстве. Способность потребления служить доказательством богатства нужно признать производным явлением, таким образом, в ходе процессе отбора приспосабливаются к новой цели, когда существовавшее ранее и прочно укоренившееся в мышлении различие получило новый стимул.
На ранних фазах хищнической стадии развития единственным экономическим отличием выступало общее разделение на почетный превосходящий слой из телесно здоровых мужчин, с одной стороны, и на низший слой трудящихся женщин, с другой стороны. Согласно идеальной жизненной схеме того времени, обязанностью мужчин было потреблять то, что производят женщины. Та доля потребления, которая выпадала женщинам, была всего-навсего случайным дополнением их труда; это средство для продолжения работы, а не потребление ради собственного удовольствия и ощущения полноты жизни. Непроизводительное потребление материальных ценностей почетно, во-первых, как свидетельство доблести и предпосылка сохранения человеческого достоинства; во-вторых, оно само по себе становится по-настоящему почетным, особенно применительно к наилучшим благам. Потребление отборных продуктов питания, а также зачастую редких украшений становится запретным для женщин и детей; если среди мужчин выделяется низший (сервильный) слой, то запрет распространяется и на него. По мере дальнейшего развития общества это табу может превращаться в установленные обычаи более или менее строгого свойства; но при любых теоретических обоснованиях такого различия, будь то жесткий запрет или общепринятая условность, признаки разделяемой обществом схемы потребления меняются не так-то просто. При переходе к условно-миролюбивой стадии производства, где главенствует институция рабства, общим, применяемым довольно строго правилом становится требование к низшим, трудящимся слоям потреблять только самое необходимое для поддержания жизни. А роскошь и жизненные удобства по природе вещей принадлежат праздному классу. Этот запрет делает потребление определенных продуктов, и в особенности определенных напитков, исключительным уделом превосходящего класса.
Церемониальные различия в рационе питания лучше всего видны в потреблении алкогольных напитков и дурманящих веществ. Если эти предметы потребления обходятся дорого, значит, они почетны и благопристойны. Следовательно, низшие слои, в первую очередь женщины, вынужденно практиковали воздержание от потребления этих стимуляторов, и так было везде, за исключением тех стран, где стимуляторы были доступны задешево. С архаических времен и на протяжении всего патриархального периода обязанностью женщин было приготовлять и подносить к столу эти предметы удовольствия, а потребляли их мужчины благородного происхождения и воспитания. Пьянство и прочие патологические последствия свободного употребления стимуляторов тоже неизбежно становились почетными пороками, как второстепенные признаки превосходящего положения тех, кто был в состоянии позволить себе такое удовольствие. Отклонения от нормы, вызванные злоупотреблением, у некоторых народов почитались как неотъемлемо мужские качества. Даже именования определенных болезненных состояний тела, связанные по происхождению с этими пороками, иногда проникали в разговорную речь в качестве синонимов слов «знатный» или «благородный». Лишь на относительной ранней ступени развития общества симптомы дорогостоящих пороков сделались общепринятыми характеристиками высокого положения, благодаря чему превратились в достоинства и начали вызывать почтительное отношение; но репутация, закрепившаяся за отдельными дорогостоящими пороками, на протяжении долгого времени была настолько крепкой, что в результате заметно ослаблялось общественное осуждение тех мужчин состоятельного или знатного слоя, которые погрязали в чрезмерном пристрастии к порокам. То же завистливое различие усугубляет нынешнее неодобрительное отношение к приверженности такого рода удовольствиям со стороны женщин, юнцов или людей подчиненных. Это исходное завистливое различие по-прежнему проявляется даже среди наиболее цивилизованных народов. Там, где в схеме условностей налицо сильное влияние примера, подаваемого праздным классом, можно наблюдать, что женщины в значительной мере все еще практикуют традиционное воздержание от потребления стимуляторов.
Такой характер большего воздержания от употребления стимуляторов, свойственный женщинам из почтенных слоев, может показаться чрезмерной логической изощренностью в ущерб здравому смыслу. Но факты, очевидные для всякого, кому интересно в них разобраться, доказывают, что большая умеренность присуща женщинам отчасти в силу принятых в обществе условностей, и таковые условности, вообще говоря, сильнее всего там, где патриархальная традиция – по которой женщина считается невольницей – по-прежнему во многом правит в обществе. В том понимании, которое сильно видоизменилось по масштабам и строгости приложения, но которое ни в коем случае не утратило до сих пор своего значения, эта традиция гласит, что женщина, будучи невольницей, принуждена потреблять только необходимое для поддержания жизни (за исключением тех случаев, когда ее потребление идет во благо господину или приумножает его добрую славу). Потребление роскоши есть в истинном смысле потребление, направленное на благо самого потребителя, а потому оно является признаком господства. Любое подобное потребление со стороны других возможно только на основании проявленной господином терпимости. В сообществах, где общепринятый образ мышления в значительной степени обусловлен патриархальным укладом, мы поэтому находим пережитки запретов на роскошь, во всяком случае, общепринятое неодобрение потребления предметов роскоши со стороны несвободных или зависимых слоев. Это особенно справедливо для конкретных предметов роскоши, потребление которых зависимым слоем ощутимым образом умаляет благо или удовольствие господ, а также тех предметов, потребление которых считается неправомерным по иным основаниям. В представлении обширного консервативного среднего класса западного мира потребление различных стимуляторов заслуживает неодобрения как минимум по одной, если не по обеим указанным причинам; это обстоятельство слишком важное для того, чтобы им пренебречь: именно среди обозначенного среднего класса в странах германской культуры, где сохраняется сильное чувство патриархальных приличий, царит убеждение, что женщины должны в значительной степени подчиняться запрету на потребление дурмана и алкогольных напитков. С многочисленными оговорками (последних становилось все больше по мере постепенного ослабления патриархальных обычаев) общим правилом, которое признается справедливым и обязательным, является разрешение женщинам участвовать в потреблении только на благо господ. Конечно, можно возразить, что расходы на женское облачение и убранство дома выступают очевидным исключением из этого правила, но впоследствии будет показано, что данное исключение в гораздо большей степени видимое, нежели действительное.
На ранних стадиях экономического развития потребление «безупречных» благ, в особенности лучших образцов (в идеале всякое потребление сверх прожиточного минимума), принадлежит обыкновенно праздному классу. Это ограничение, похоже, исчезает, по крайней мере формально, с переходом к последующей, миролюбивой стадии развития, когда возникает частная собственность на материальные ценности и когда складывается система производства на основе наемного труда либо мелкой домашней экономики. Но на более ранней условно-миролюбивой стадии, когда формировалось и утверждалось обилие традиций, посредством которых институция праздного класса воздействовала на дальнейшее экономическое развитие общества, это правило имело силу общественного закона. Оно служило в качестве нормы, которой стремилось соответствовать потребление, и всякий заметный отход от этой нормы нужно трактовать как отклонение, которое, разумеется, будет подавлено в ходе дальнейшего развития.
Условно-миролюбивый праздный господин не просто вкушает хлеб насущный сверх минимума, необходимого для поддержания жизни и здоровья; его потребление приобретает особую специфику применительно к качеству потребляемых товаров. Он вволю потребляет лучшее из еды, напитков, дурманящих веществ, жилья, услуг, украшений, платья, оружия и личного снаряжения, увеселений, амулетов, божественного или идолического покровительства. В ходе постоянного улучшения, которое затрагивает предметы потребления, побудительным принципом и ближайшей целью всякого нововведения является, несомненно, совершенствование производимых продуктов ради повышения личного удобства и благополучия. Однако это не единственная цель потребления. Каноны почтенности немедленно вступают в действие и распространяются на доступные нововведения, которые, по их меркам, достойны сохранения. Поскольку потребление благ более высокого качества есть свидетельство богатства, оно становится почетным, и наоборот, невозможность потреблять блага надлежащего качества в необходимом количестве становится признаком упадка и низкого положения.
Это возрастание придирчивости к качеству еды, питья и всего остального со временем затрагивает не только образ жизни, но также воспитание и духовное развитие праздного господина. Перед нами уже не тот удачливый и воинственный мужчина, которым он был исходно, человек силы, возможностей и отваги. Чтобы не выставить себя на посмешище, он должен также развивать вкус, ибо отныне ему полагается уметь различать в потребляемых благах «достойное» от «недостойного». Он делается сведущим в яствах, что заслуживают различной степени похвалы, в подобающих мужчине напитках и украшениях, в приличествующем облачении и архитектуре, в оружии, играх, танцах и дурманящих веществах. Такое развитие эстетических способностей требует времени и прилежания, а тем самым складывающиеся условия вынужденно меняют жизнь благородного господина, заставляют отказываться от праздности ради более или менее усердного усвоения навыков проживания праздной жизни приличествующим образом. Помимо требования свободного потребления надлежащих благ существует родственное требование, которое гласит, что благородный господин должен уметь потреблять блага в подобающей манере. Праздная жизнь должна соответствовать установленным правилам. Отсюда и возникают хорошие манеры, как объяснялось в предыдущих главах. Благовоспитанность в поведении и образе жизни суть соответствие нормам нарочитой праздности и нарочитого потребления.
Для праздного господина нарочитое потребление материальных ценностей является способом обрести уважение общества. По мере накопления богатства становится ясно, что его собственных усилий, без посторонней помощи, уже недостаточно для доказательств своего могущества. Потому он прибегает к помощи друзей и соперников, раздает ценные дары, устраивает пышные пиршества и увеселения. Дары и пиршества, быть может, имеют иное происхождение, нежели наивное хвастовство, но довольно рано была осознана их полезность именно для указанной цели, и они сохранили эту черту вплоть до настоящего времени, так что полезность таких проявлений богатства издавна трактовалась соответственно. Дорогостоящие увеселения, будь то потлач[13] или бал, особенно хорошо служат своему назначению. Соперник, с которым хозяин увеселений жаждет сравнить себя, тем самым превращается в инструмент к достижению цели. Он мнимо потребляет за хозяина и одновременно выступает очевидцем потребления тех излишков благ, которыми хозяин не в состоянии распорядиться без посторонней помощи; кроме этого, он свидетельствует навыки хозяина в правилах этикета.
В устройстве дорогих увеселений, конечно, присутствуют и другие мотивы, более, если угодно, бескорыстные. Обычай праздничных сборищ, вероятно, проистекает из религиозных собраний и совместных трапез; эти мотивы проявляются и в ходе дальнейшего развития общества, но они перестают быть единственными. Позднейшие празднества и увеселения праздного класса, возможно, продолжают в какой-то малой степени служить религиозной потребности, а в большей степени – потребностям в развлечении и общении, но также они служат и завистнической цели, причем ничуть не менее действенно, пусть в их основании лежит благовидный предлог, то есть куда менее корыстные мотивы. При этом экономические последствия данных социальных мероприятий столь же очевидны – как в мнимом потреблении благ, так и в похвальбе трудноусваиваемыми и дорогостоящими в усвоении правилами этикета.
По мере накопления богатства происходит дальнейшее расслоение праздного класса по функциям и слоям, в результате чего наблюдается внутриклассовое разделение. Складывается более или менее четкая система ступеней и рангов. Это расслоение усугубляется наследованием богатства и последующим наследованием знатности. Заодно наследуется и обязательная праздность, причем знатность достаточно высокая, чтобы обеспечить праздную жизнь, может быть получена по наследству без какого-либо богатства, необходимого для поддержания почтенной праздности. Благородная кровь вполне способна передаваться без приложения к ней состояния, позволяющего достойно потреблять, как подобает уважаемому обществом человеку. Так появляется слой безденежных праздных господ, о котором уже мимоходом говорилось выше. Эти праздные господа «смешанных кровей» составляют разделенную на ступени иерархию. Те из них, кто стоит выше прочих по уровню богатства или по происхождению (либо по тому и другому), превосходят тех, чье происхождение менее благородно, и тех, кто менее состоятелен денежно. Эти праздные господа, занимающие нижние ступени иерархии, особенно безденежные или почти безденежные, оказываются, благодаря системе зависимости или через принесение клятвы верности, под покровительством сильных мира сего; за счет этого они обретают толику почета или получают от своего покровителя средства для ведения праздной жизни. Они становятся его придворными, свитой или слугами. Кормясь из его рук и ощущая поддержку покровителя, они выступают живыми указаниями на высокое его положение и мнимо потребляют его обильное состояние. При этом многие из «привлекаемых» праздных господ сами по себе суть люди малоимущие, и потому некоторых из них вообще вряд ли возможно причислять к нарочитым потребителям, а других возможно лишь частично. Впрочем, многие из них составляют круг свитских и прихлебателей, и таковых безоговорочно можно отнести к слою мнимых потребителей. В свою очередь немалая их часть, наряду со многими представителями менее знатной аристократии, создают уже вокруг себя довольно обширные группы мнимых потребителей в лице своих жен и детей, слуг, свиты и так далее.
Для всей этой многоуровневой системы нарочитой праздности и нарочитого потребления действует следующее правило: указанные обязанности потребления должны выполняться таким образом, при таких условиях или столь очевидно, чтобы мгновенно опознавался господин и хозяин, на благо которого обращены праздность и потребление и репутация которого, следовательно, дополнительно и заслуженно укрепляется. Потребление и праздность, осуществляемые означенными лицами на благо своего господина или покровителя, представляют собой капиталовложение с его стороны, рассчитанное на приращение собственной доброй славы. Что касается пиршеств и даров, это обстоятельство не подлежит сомнению, а облечение хозяина дома или покровителя почетом происходит немедленно на общеизвестных основаниях. Там, где праздность и потребление оказываются мнимыми (через приближенных и свитских), все равно репутация покровителя прирастает – за счет их пребывания подле его особы, когда все вокруг видят, каков источник их праздности. Чем шире круг людей, чья добрая слава подлежит приращению подобным образом, тем более наглядные средства требуются для того, чтобы выделить причастных к приращению праздности, и ради этой цели вводятся в обиход форменная одежда, значки и ливреи. Ношение униформы и ливрей предполагает значительную степень зависимости; можно даже сказать, что перед нами признак служения, фактического или показного. Носителей униформы и ливрей можно предварительно разделить на две группы – свободных и подчиненных или знатных и незнатных. Услуги, которые они оказывают, тоже подразделяются на благородные и низкие. Конечно, это различие на практике не соблюдается неукоснительно, достаточно часто одно и то же лицо выполняет менее унизительные неблагородные обязанности наряду с менее почетными из благородных. Но в целом данное различение попросту нельзя не заметить. Некоторую путаницу способен внести тот факт, что фундаментальное различие между благородным и низким, основой которого служит характер показной деятельности, усугубляется вторичным различием – между почетным и унизительным, в зависимости от положения человека, которому служат или ливрею которого носят. Поэтому должности, по праву причисляемые к надлежащим занятиям праздного класса, благородны; таковы управление, сражения, охота, уход за оружием и личным снаряжением и тому подобное – короче говоря, все, что можно отнести к категории показных хищнических занятий. С другой стороны, низкими признаются все занятия, отводимые к деятельности производящих слоев: это ремесло и прочий производительный труд, работа прислуги и так далее. Но услужение человеку, который занимает очень высокое положение, может стать чрезвычайно почетной обязанностью; таковы, к примеру, должности фрейлины и придворной дамы при королеве, королевского конюха или королевского псаря. Кстати, последние две должности обращают наше внимание на некий общий принцип. Всякий раз, когда, как в этих случаях, рассматриваемое услужение непосредственно связано с исконно праздными занятиями, будь то сражения или охота, такое услужение неминуемо приобретает «отраженное» почетное значение. То есть немалый почет вполне может приписываться занятиям, которые по своей природе принадлежат к низкой, обслуживающей деятельности.
На позднейших этапах развития миролюбивого производства обычай найма множества праздных солдат в униформе постепенно исчезает. Мнимое потребление через зависимых, носящих знаки отличия своего покровителя или господина, сводится к потреблению со стороны ливрейной прислуги. Поэтому ливрея становится нагляднейшим символом услужения, если не рабства. В какой-то мере ливрея вооруженного вассала издавна наделяла почетом, однако этот почет со временем рассеялся, а ливрея сделалась исключительно эмблемой прислуги. Ливрею презирали почти все, от кого требовалось ее носить. Мы еще недалеко ушли от состояния действительного рабства и потому крайне остро ощущаем любые намеки на услужение. Это неприятие дает о себе знать даже в том случае, когда ношение ливрей или униформы предписывается теми или иными промышленными корпорациями в качестве отличительной одежды работников. В нашей стране отвращение к ливреям доходит до недоверия, пусть в мягкой и неопределенной форме, к тем государственным службам, военным и гражданским, которые требуют ношения казенной одежды или формы.
С исчезновением рабства число мнимых потребителей при каждом отдельно взятом господине стало в целом сокращаться. Разумеется, то же самое справедливо, возможно, даже в большей степени, в отношении числа зависимых людей, которые вели нарочито праздный образ жизни за своего господина. Вообще говоря, эти две группы совпадают, пусть не целиком. Первым из зависимых, кому поручали эти обязанности, была жена или главная жена; как и следовало ожидать, при дальнейшем развитии института праздного класса, когда постепенно сужался круг лиц, через которых отправлялись по обычаю эти обязанности, жена господина выполняла их дольше всех остальных. Среди высших слоев общества отправление нарочитой праздности и нарочитого потребления еще более насущно, и здесь жене господина по-прежнему, конечно, помогают более или менее многочисленные слуги. Однако, двигаясь вниз по социальной шкале, мы доходим до такого положения, когда долг нарочитых праздности и потребления всецело возлагается на жену. В странах западноевропейской культуры это положение сегодня приходится на низшие слои среднего класса.
Тут наблюдается любопытная инверсия. Для общества совершенно очевидно, что в этих нижних слоях среднего класса глава семейства вовсе не притязает на праздность. Под давлением обстоятельств праздность вышла из употребления. Но жена в семьях среднего класса продолжает выполнять обязанности мнимой праздности ради доброго имени своего супруга и всего домохозяйства. При движении вниз по социальной шкале в любом современном индустриальном обществе мы видим, что уже в относительно высокой точке отмечается исчезновение первичной праздности, то есть нарочитой приверженности праздности со стороны хозяина дома. Глава семейства среднего класса принуждается по экономическим обстоятельствам зарабатывать на жизнь посредством занятий, которые зачастую носят характер производственных в широком понимании, как обстоит дело с типичными современными бизнесменами. Но производное отсюда, то бишь мнимые праздность и потребление, воспроизводимые женой хозяина, а также побочное мнимое отправление праздности прислугой остаются в обиходе как некая условность, пренебречь которой не позволяют требования поддержания репутации. Достаточно часто можно встретить мужчину, который с величайшим усердием предается работе с тем, чтобы его жена могла должным образом олицетворять для него ту меру праздности, которой требует текущий общепринятый здравый смысл.
В таких случаях праздность в исполнении жены будет, разумеется, не просто проявлением лености или безделья. Почти всегда она маскируется какой-либо работой, обязанностями по дому или общественными заботами, причем все перечисленное, по-видимому, мало отвечает каким-либо иным целям (или вообще никаким), помимо убеждения общества в том, что жена не занимается ничем прибыльным или приносящим реальную пользу. Как уже отмечалось там, где мы обсуждали хорошие манеры, такой характер носит большая часть обычного круга домашних обязанностей, которым домашняя хозяйка средних классов отдает свои время и силы. Внимание, которое она уделяет домашним делам нарочитого и общественного свойства, приносят приятные ощущения людям, воспитанным в духе приличий среднего класса, но вкус, к которому взывают эти усилия по украшению дома и поддержанию опрятности, есть вкус, сложившийся под выборочным руководством канона приличий, каковой требует именно таких доказательств затраченных усилий. Результаты трудов жены льстят нам главным образом потому, что нас учили находить их приятными. К таким домашним обязанностям относятся хлопоты в стремлении обеспечить должное сочетание формы и цвета, а также прочие, которые следует отнести к категории эстетических в собственном смысле слова; никто не станет отрицать, что порой здесь достигается некоторая реальная эстетическая ценность. Многое из сказанного выше сводится к тому, что применительно к указанным жизненным благам усилия хозяйки по дому подчинены традициям, которые сформировались под воздействием закона нарочито расточительного расхода времени и средств. Если при этом обретается красота или удобство (что происходит во многом как более или менее удачное стечение обстоятельств), то к этому надлежит приходить способами и средствами, которые определяются великим экономическим законом расточительного расхода сил. Наиболее почетная, «представительная» доля параферналии[14] в домашнем хозяйстве среднего класса – это, с одной стороны, предметы нарочитого потребления, а с другой стороны, способы предъявления мнимой праздности в исполнении хозяйки дома.
Требования к мнимому потреблению со стороны жены хозяина дома действуют и на более низких по доходам ступенях денежной шкалы, причем превосходят в настоятельности требования мнимой праздности. На уровне, ниже которого почти не встречается притязаний на расточительные усилия, на поддержание церемониальной чистоты в доме и тому подобное, там, где напрочь отсутствуют любые сознательные попытки продемонстрировать нарочитую праздность, соображения благопристойности все равно подразумевают, что жена должна потреблять материальные блага в некоторой степени нарочито ради поддержания репутации домохозяйства и его главы. Потому современным результатом развития архаического института становится превращение жены, изначально, фактически и теоретически невольницы и рабы мужчины, производившей товары для его потребления, в церемониального потребителя материальных ценностей, производимых уже мужчиной. Впрочем, она во многом остается, несомненно, рабыней в теории, поскольку продолжающиеся мнимая праздность и мнимое потребление есть наглядный признак подневольного положения.
Мнимое потребление в домохозяйствах среднего и низшего классов не может считаться прямым выражением праздного уклада жизни, ведь домохозяйства с таким уровнем достатка не принадлежат к праздному классу. Скорее праздный уклад жизни тут находит опосредованное выражение. С точки зрения репутации праздный класс занимает главенствующее положение на социальной лестнице, а его образ жизни и нормы достоинства выступают ориентирами репутации для всего общества. Соблюдение этих норм, до некоторой степени приближение к ним, становится обязательным для всех более низких социальных слоев. В современном цивилизованном обществе разграничительная линия между социальными слоями становится размытой и подвижной, и там, где наблюдается такая картина, норма репутации, устанавливаемая высшим классом, навязывается всей социальной структуре вплоть до самых нижних ее слоев почти без сопротивления. В итоге представители каждого слоя общества принимают в качестве идеала благопристойности уклад жизни, принятый в ближайшем к ним вышестоящем слое, и направляют свои усилия на соответствие этому идеалу. Опасаясь лишиться в случае неудачи своего доброго имени и потерять уважение к себе, эти люди вынуждены подчиняться общепринятому кодексу благопристойности хотя бы внешне.
Основанием, на котором в конечном счете зиждется хорошая репутация в любом высокоорганизованном индустриальном обществе, является денежная сила, а способами предъявления денежной силы, тем самым и средствами приобретения или сохранения доброго имени, выступают праздность и нарочитое материальное потребление. Собственно, оба эти способа сохраняют востребованность при движении вниз по ступеням социальной лестницы, пока остается возможным их применение, и внизу, там, где эти два способа применяются, обе обязанности в значительной мере возлагаются на жену и детей хозяина. Еще ниже по социальной лестнице, где для жены практически невозможна всякая степень праздности, даже мнимой, все же сохраняется нарочитое материальное потребление со стороны жены и детей главы семейства. Сам домовладелец тоже может кое-что делать в этом отношении и обыкновенно так и поступает, но при погружении на те уровни, где бедность граничит с прозябанием в трущобах, мужчина, а за ним и дети перестают, по сути, потреблять материальные ценности ради видимости: женщина остается фактически единственной, кто олицетворяет денежную благопристойность домохозяйства. Никакой слой общества, включая сюда и тех, кто страдает в нищете, не отвергает целиком нарочитого потребления, вошедшего в обычай. Никто не отказывается от приобретения предметов этой статьи потребления вообще – разве что к тому принудит жесточайшая нужда. Люди готовы терпеть крайнюю нищету и неудобства, прежде чем расстаться с последней безделушкой или с последней претензией на денежную благопристойность. Ни один класс и ни одна страна на свете не поддаются безоговорочно давлению физических потребностей в такой степени, чтобы лишать себя удовлетворения такой высшей, или духовной, потребности.
* * *
Из предшествующего обзора развития нарочитой праздности и нарочитого потребления следует, что возможность использования обоих способов приобретения и сохранения репутации обуславливается элементом расточительства, общим для них обоих. В одном случае это расход времени и сил, в другом – расход материальных благ, и в обоих случаях перед нами способы демонстрации обладания богатством, которые оба трактуются обществом как равноценные. Выбор в пользу того или другого определяется всего-навсего степенью сообразности обстоятельствам в той мере, в какой конкретный способ подчиняется иным нормам приличия, проистекающим из иных источников. На различных ступенях экономического развития выбор между способами диктуется сугубой целесообразностью. Вопрос заключается в том, какой из этих способов окажется наиболее действенным для людей, на чьи убеждения необходимо повлиять. На практике этот вопрос решается по-разному, в зависимости от различных обстоятельств.