Томас Пинчон
Внутренний порок

– Ну еще бы – если только вы место слушания не смените, – вслух поразмыслил Сончо, – типа можно в Оранжевом округе…

– Сонч, еще раз – на кого из нас ты работаешь?

– Я б не стал называть это работой, Док, за работу клиенты мне платят.

– Мы держим его под стражей ради его же пользы, – пояснил Лягаш. – Он тесно связан с заметным убийством и возможным похищением, и кто может утверждать, что сам не окажется следующим? Может статься, тут действуют преступники, которым особенно нравится убивать хиппи, хотя, если у них в списке Спортелло, у меня может случиться конфликт интересов.

– Охх, Лягаш, ты ж не всерьез… Вдруг меня замочат? подумай, сколько времени и сил у тебя уйдет на поиски другого козла отпущения.

– Какие тут силы нужны? Вышел за дверь, сел в блондинку, квартал в любую сторону проехал – опомниться не успеешь, а воткнешься в огромное, блин, стадо вас, уродов волосатых, винти не хочу.

– Неловко мне как-то, – сказал Сончо. – Может, вы не в исповедальне поговорите?

Начались местные новости, и все вышли в инструктажную посмотреть. На экране возник жилмассив «Вид на канал» – унылая панорама торгового мини-центра, занятого таким количеством полицейских блондинок, что хватило б на бронетанковую дивизию, у всех зажжены мигалки, на бамперах сидят легавые, пьют кофе, а крупным планом – Лягаш Бьёрнсен, причесон полит «Аква-Нетом», чтоб не растрепали санта-аны, объясняет:

– …очевидно, группа гражданских лиц, устроивших какие-то учения боевых действий против партизан. Возможно, они предположили, что данный строительный участок, пока еще не открытый к заселению, достаточно безлюден, чтобы служить реалистическим полигоном для развертывания, надо полагать, всего лишь безобидного патриотического сценария.

Хорошенькая американская японка с микрофоном повернулась к камере лицом и продолжала:

– Тем не менее по трагической случайности в этих военных играх почему-то использовались боевые патроны, и сегодня вечером один бывший заключенный лежит убитый, а известный строительный магнат Майкл Волкманн таинственно исчез. Полиция задержала некоторое количество подозреваемых для дознания.

Рекламная пауза.

– Минуточку, – произнес детектив Бьёрнсен как бы самому себе. – У меня только что возникла мысль. Спортелло, полагаю, я тебя все-таки пну.

Док поежился, но тут вспомнил, что на полицейском жаргоне это значит «освобождение». И Лягаш рассуждает так: если он выпустит Дока, это может привлечь внимание настоящих злоумышленников. Больше того, у него тогда будет повод приставить к Доку хвоста – вдруг Док ему всего не рассказал.

– Поехали, Спортелло, прокатимся.

– Я тут еще немного телик посмотрю, – сказал Сончо. – Док, не забудь, ты мне теперь должен типа за пятнадцать минут.

– Спасибо, Сонч. Запиши мне на счет.

Лягаш взял со стоянки полуочевидный «плимут» с маленькими значками исключения на номере, и они понеслись сквозь остатки часа пик к Холливудской трассе, а далее через перевал Кауэнга в Долину.

– Это что? – через некоторое время поинтересовался Док.

– Из любезности я везу тебя на арестплощадку за твоей машиной. Мы всю ее обшарили лучшими инструментами, что ни на есть у судебной экспертизы, и, если не считать пыли каннабиса, которой хватило бы удалбываться год средней семье из четырех человек, ты чист. Ни крови, ни полезных для нас вмятин. Поздравляю.

Док придерживался общей политики почти все спускать на ништяцких тормозах, но если речь заходила о его тачке, срабатывали калифорнийские рефлексы.

– Сюда поздравь, Лягаш.

– Я тебя огорчил.

– Никто мою машину не зовет убийцей, чувак?

– Извини, она у тебя как бы… кто, пацифист-вегетарианец? Если ей о стекло жучки насмерть бьются, ей… ей стыдно? Слушай, мы нашли ее чуть ли не на самом трупе Муштарда, на холостом ходу – и постарались не приходить ни к каким поспешным выводам. Может, она хотела жертве искусственное дыхание изо рта в рот сделать.

– Я думал, его застрелили.

– Как угодно, радуйся, что твоя машина ни при чем, бензидин не врет.

– Ага, ну да… все равно меня потряхивает, а тебя нет?

– От того, в котором есть «р», – нет… – Лягаш велся на это всякий раз. – …ой, тут через несколько съездов Канога-Парк будет, дай-ка я тебе покажу кое-что быстренько.

Съехав с трассы, Лягаш, не сигналя, развернулся кругом, снова заехал под трассу и двинул в горы, а в конце концов остановился в уединенной точке, которая огромными буквами гласила «Застрелен При Попытке К Бегству». Док было занервничал, но у Лягаша на уме, похоже, было другое – вербовка.

– Никто не может предсказывать на год-два вперед, но вот сейчас у Никсона есть комбинация к сейфу, и он швыряет горстями зеленые всему, что хоть отдаленно напоминает местные правоохранительные органы. Федеральное финансирование зашкаливает за все цифры, что себе только можно представить, а для большинства хипья это немногим дальше количества унций в килограмме.

– Тридцать пять… дробь… сколько-то, это все знают – Постой. Лягаш, ты – ты в смысле «Мод-взвода», что ли? стучать на всех знакомых – мы с тобой сколько уже друг друга знаем, и ты до сих пор меня не раскусил?

– Ты удивишься, сколько народу из вашего хипья считает полезными наши выплаты Особым Сотрудникам. Особенно ближе к концу месяца.

Док рассмотрел Лягаша пристальней. С-понтом-джайвовые бакенбарды, дурацкие усики, стрижка от цирюльного колледжа где-нибудь на пустынном бульваре вдали от любых текущих определений хиповости. Будто в массовке какой-нибудь серии «Адама-12» – сериала, в котором Лягаш на самом деле раз-другой левачил. Теоретически Док знал, что, если сразу и не поймешь, правда, зачем, ему взбредет в голову увидеть какого-то другого Лягаша, за кадром, не на службе – даже с детьми и женатого, поди пойми, – придется смотреть сквозь, мимо всех этих унылых подробностей.

– Лягаш, а ты женат?

– Прости, ты не мой тип. – Он поднял левую руку и показал кольцо. – Знаешь, что это, или на Планете Хиппи такие не водятся?

– И-и типа дети есть?

– Надеюсь, это не завуалированная хипповская угроза.

– Дело только… ни фига себе, Лягаш! вот странность-то, у нас у обоих тут есть таинственная сила испортить друг другу настроение на весь день, а мы ничегошеньки друг о друге не знаем?

– Очень глубоко ты это заметил, Спортелло. Наверняка бесцельная торчковая бредятина, а вот поди ж ты, да – ты только что определил самую суть охраны правопорядка! Отличный результат! Я всегда подозревал за тобой большие возможности. Ну так! как насчет?

– Ничего личного, но из твоего бумажника я денег захочу в последнюю очередь.

– Эй! проснись, тут только снаружи выглядит так, что Весельчак и Простачок вместе с остальными скачут по Волшебному королевству, а на самом-то деле у нас то, что мы зовем… «Реальность»?

Что ж, бороды Док не носил, зато у него были сандалии с рифленой подошвой – из-за южной границы, сошли бы за библейские, – и он задумался, сколько других невинных братьев и сестер сатанинский детектив Бьёрнсен заводил до него на высокое место, раз уж вид отсюда открывается что надо, омахивал рукой весь оглоушенный светом город и предлагал им в нем все, что можно купить за деньги.

– Только не рассказывай, что они тебе ни к чему. Я в курсе, что́ Братцы-Уродцы говорили: дескать, дурь тебя лучше поддержит в безденежье, чем наоборот, – и мы, разумеется, могли бы предложить компенсацию в более, как бы это выразиться, вдыхабельной форме.

– Ты в смысле…

– Спортелло. Попробуй выволочь свое сознание из этой стародавней эпохи крутых сыскарей – нас уже захлестнула волна Стеклянных Домов будущего. Все хранилища в центре сто лет как забиты, теперь где-то раз в месяц Отдел улик вынужден арендовать новые складские мощности в глубинке подальше от города, а там кирпичи дури штабелями до потолка сложены и еще на стоянку выносят, Золото Акапулько! Красная панамская! Мичоаканский лед! килограммы праведной травы без счета, только цифру назови – и всего-то за банальную информацию, которая у нас и без того есть. А что не выкуришь – хоть это и кажется невероятным, – всегда можно продать.

– Хорошо, что не в НАСС^[8] вербуешь, Лягаш, иначе в говне оказался бы по шею.

Назавтра в конторе Док слушал стерео, сунув голову между колонок, и чуть не пропустил застенчивый звонок телефона «Принцесса», который он нашел на блошином рынке в Калвер-Сити. Звонил Тарик Халил.

– Это не я!

– Все в порядке.

– Но я не…

– Никто и не говорил, что это вы, они, вообще-то, некоторое время считали, что это я. Чувак, мне очень жалко, что с Гленом так вышло.

Тарик затих так надолго, что Доку показалось – трубку повесил.

– Мне тоже будет жалко, – наконец произнес он, – когда выпадет минутка об этом подумать. А сейчас я переправляю свою жопу отсюда подальше. Если метили в Глена, в меня метят – я бы сказал, вчерняк, да только вы так легко обижаетесь.

– Я могу с вами где-то…

– Лучше нам не контактировать. Это вам не кучка дурачья вроде ПУЛА, это вам засранцы покруче. И если не против, могу совет бесплатно дать…

– Ага, двигайтесь бережно, как Сидни Омарр всегда в газете грит. Ну и вы тоже.

– Hasta luego^[9], белый.

Док свернул себе кропаль и собрался уже было раскуриться, когда телефон зазвонил опять. На сей раз – Лягаш.

– В общем, отправили мы живчика из Полицейской академии по последнему известному адресу Шасты Фей Хепчест, рядовая проверка, и угадай что.

Ай, блядь, нет. Только не это.

– Ох, ты меня извини, я тебя расстроил? Расслабься, в данный момент нам известно только, что она тоже исчезла, как и дружок ее Мики. Не странно ли? Как считаешь, тут связь может быть? Типа вместе сбежали?

– Лягаш, мы хоть чуточку профессионально тут можем? Чтоб я не начал обзываться, ну, не знаю, подлым говнюком, чем-нибудь типа?

– Ты прав – на самом деле я злюсь на федералов, а на тебе вымещаю.

– Что ли извиняешься, Лягаш?

– Я когда это делал?

– Эм-м…

– Но если тебе придет в голову, куда они – ох, прости, она – могла отвалить, ты же поделишься, верно?

На пляже бытовало древнее суеверие – вроде сёрферского верования, дескать, сожжешь доску – быть невъебенным волнам, – и гласило оно вот что: берешь бумажку «Зиг-Заг» и пишешь на ней самое заветное желание, потом сворачиваешь из нее косяк наилучшей дури, которую можешь найти, все выдуваешь – и желание твое исполнится. Говорили, что внимание и сосредоточенность здесь тоже важны, но большинство знакомых торчков Дока на эту часть забивали.

Желание было простым – чтобы с Шастой Фей ничего не случилось. Дурь была неким хавайским продуктом, который Док приберегал, хотя в данный момент не смог бы вспомнить для чего. Он взорвал. Примерно когда уже собрался переместить пяточку в защепку, телефон зазвонил снова, и у Дока случился такой краткий провал, когда забываешь, как трубка снимается.

– Алло? – немного погодя произнес женский голос.

– О. Я что, забыл это сказать первым? Извините. Это не… нет, конечно, с чего бы.

– Мне ваш номер дал Энсенадский Дылда, в той мозговой лавочке, в Гордита-Пляже? Я про мужа своего звоню. Он раньше был вашим близким другом и Шасты Фей Хепчест?

Нормально.

– А вы…

– Надя Харлинджен. Хотела уточнить, как у вас сейчас с загрузкой.

– У меня с… а-а. – Профессиональный термин. – Конечно, а вы где?

Адрес оказался во внешнем Торрансе между Уолтерией и летным полем – дом с полуэтажами, у подъездной дорожки перечное дерево, на задворках эвкалипт и панорама тысяч маленьких японских седанов, что выплеснулись с главной стоянки на острове Терминал и маниакально выстроились вширь и вдаль по асфальту перед отправкой в автоагентства за пустынями Юго-Запада. По всей улице разговаривали телевизоры и проигрыватели. Деревья в этом районе просеивали свет до зелени. Над головой урчали аэропланы. На кухне в пластмассовом горшке висел карликовый ползучий фикус, на плите варился овощной бульон, в патио, засунув клювики в цветки бугенвиллеи и жимолости, в воздухе вибрировали колибри.

У Дока имелась хроническая проблема – одну калифорнийскую блондинку он не мог отличить от другой, – и тут он обнаружил на все сто процентов классический экземпляр: волосы, загар, спортивная грация – всё, кроме знаменитой на весь мир неискренней улыбки, коя, благодаря комплекту покупных резцов – говоря технически, «фальшивых», – побуждала тех, кому их хозяйка все-таки улыбалась, задуматься, что за реальная и скучная история их там разместила.

Заметив пристальный взгляд Дока:

– Героин, – симулировала объяснение она. – Высасывает из организма кальций, как вампир, – сколько б ни посидел на нем, и зубы пойдут к черту. От дитяти цветов до заширенной шкварки – чпок, как по волшебству. И это самое приятное. А если подольше… ну, в общем.

Она встала и заходила. Не плачет – ходит, за это Док был благодарен: информация продолжает поступать, да еще и ритмично. По словам Нади, несколько месяцев назад ее муж Шланг Харлинджен передознулся героином. Насколько позволила торчковая память, Док припомнил это имя – даже в газетах про него что-то было. Шланг играл с «Досками» – сёрф-группой, собравшейся еще в начале шестидесятых, теперь они считались пионерами электрической сёрф-музыки, а в последнее время занялись поджанром, который им нравилось называть «сёрфаделикой»: диссонирующий строй гитар, специфические модальности вроде пост-Дик-Дейлова «хиджаз-кара», невнятные вопли о спорте и радикальные звуковые эффекты, которыми всегда была знаменита сёрф-музыка: как вокальные шумы, так и самозаводка гитар и духовых. «Перекати-Камень» отмечал: «После нового альбома „Досок“ Джими Хендриксу придется снова захотеть слушать сёрф».

Вклад лично Шланга в то, что продюсеры «Досок» скромно прозвали «Макахой звука», сводился к мычанию через мундштук тенора, иногда альт-саксофона, в тон играемой мелодии, словно инструмент его был неким гигантским казу, что еще более подчеркивалось звукоснимателями и усилителями «Баркус-Берри». По словам приметливых рок-критиков, на него повлияли Эрл Бостик, Стэн Гец и легендарный новоорлеанский студийный тенор-саксофонист Ли Эллен.

– Среди саксофонистов сёрфа, – пожала плечами Надя, – Шланг считался фигурой внушительной, ибо время от времени импровизировал там, где второй и даже третий рефрены обычно повторяются нота в ноту.

Док стесненно кивнул.

– Не поймите меня неправильно, я люблю сёрф-музыку, сам с ее родины, у меня до сих пор старые коцаные сорокапятки дома лежат – «Песнопевцы», «Мусорщики», «Палтусы», – но вы правы, из худшего блюза кое-что сочиняли сёрф-саксофонисты, им и предъявят.

– Я не работу его любила. – Она произнесла это до того обыденно, что Док рискнул по-быстрому высмотреть, не блестит ли в глазу, но дамочка не собиралась на всю катушку отворачивать краны вдовства – пока, во всяком случае. Меж тем она излагала некую историю: – Нам со Шлангом полагалось бы познакомиться прелестно, в те времена прелесть еще была во всем и вся на продажу, а на самом деле мы встретились убого, у «Оскара» в Сан-Исидро…

– Ох, ё ж. – Разок-другой Док там бывал – и, по милости божьей, благополучно оттуда выбывал: пресловутый «Оскар», сразу через границу от Тихуаны, где туалеты круглосуточно кишели торчками, старыми и новыми, кои только что срастили себе в Мексике срощ, сунули продукт в резиновый шарик и проглотили, а потом вернулись обратно в Штаты и теперь выблевывали.

– Я только забежала в одну кабинку, сперва не проверив, два пальца в рот уже сунула – а там Шланг сидит, со своим пищеварением гринго, собирается массивно просраться. И мечем мы примерно в один миг, везде говно и блевотина, я лицом ему в колени, а усугубляет положение то, что у него при этом стояк… Ну, в общем… Еще не доехав до Сан-Диего, мы вместе уже ширяемся у кого-то в фургоне, а и двух недель не проходит, следуя интересной теории, что двоим сращивать дешевле, чем поодиночке, – мы женимся, оглянуться не успеваем – у нас уже Аметист, и уже совсем скоро вот как она у нас выглядит.

Она протянула Доку пару детских «полароидов». Видом своим девочка пугала – распухшая, краснолицая, взгляд пустой. Поди угадай, в каком она сейчас состоянии, у Дока аж вся кожа заболела от тревоги.

– Все знакомые любезно отмечали, как героин проявляется у меня через молоко, а сухая смесь кому по карману? Мои родители считали, что мы завязли в гнетущем рабстве, мы же со Шлангом – мы только свободу видели, от этого нескончаемого мещанского колеса выбора, где и выбора-то нет на самом деле, – весь мир напряга свелся к одному простому делу, срощу. «Вот мы ширяемся, и чем это вообще отличается от обеденных коктейлей старичья?» – думали мы… Хотя когда это все до такой драмы доходило? Героин в Калифорнии? да бог ты мой. Его ж тут как грязи, хоть на каждый пакет коврик стели с надписью «Добро пожаловать». Мы там были такие счастливые и глупые, ни дать ни взять пьянчуги, хихикали себе туда-сюда в окнах спален, бродили по районам прямолинейного мира, заходили в случайные дома, просились в туалет, запирались и двигались. Теперь-то, конечно, так уже не получится, Чарли Мэнсон с бандой всё разъебали для всех. Закончилась некая невинность – та штука в прямолинейной публике, какая не давала совсем уж их ненавидеть, иногда по-настоящему хотелось им помочь. Такого, наверно, больше нет. Еще одна традиция Западного побережья нынче утекла в канализацию вместе с трехпроцентным продуктом.

– Так и… то, что с вашим мужем случилось…

– Это не калифорнийский хмурый, точно. Шланг бы так не облажался – свою обычную дозу да без проверки. Кто-то наверняка ему баш подменил – знал, что это его прикончит.

– Кто сбытчик?

– Ле-Драно, в Венеции. Вообще-то, Леонард, но все его кличут анаграммой, потому как едкая он личность, ну и воздействует на финансы и чувства близких так же. Шланг много лет был с ним знаком. Тот налево и направо клялся, что героин местный, ничего необычного, но толкачу что за печаль? Передозы полезны для бизнеса, на пороге вдруг целые орды торчков, убежденных, что если кто-то кони двинул, значит в натуре говно хорошее, а им просто нужно поосторожней, слишком не зашириваться.

Док почуял присутствие младенца – говоря технически, карапуза: она тихонько проснулась и стояла, держась за косяк, рассматривала их с широкой заискивающей ухмылкой, в которой уже различались какие-то зубки.

– Эй, – сказал Док, – ты и есть эта Аметист, да?

– Ну, – ответила Аметист, словно бы добавляя «а тебе-то что?».

Ясноглазая, рокенролльная, она мало походила на торчкового младенца с «полароидов». Какая бы гнетущая судьба ни собиралась на нее напрыгнуть, у судьбы этой верняк был дефицит внимания – она отвернулась и кинулась на кого-то другого.

– Приятно познакомиться, – сказал Док. – Правда приятно.

– Правда приятно, – повторила она. – Мам? Сок хочу.

– Ты же знаешь, где он стоит, Сочная Девочка. – (Аметист энергично тряхнула головой и направилась к холодильнику.) – Спрошу кое-что, Док?

– Валяйте, если только не про столицу Южной Дакоты.

– Эта общая подруга, что у вас со Шлангом. Была. Она типа ваша бывшая какая-то, или вы с ней просто встречались, или?..

С кем Доку обо всем этом поговорить, кто бы не был обдолбан, ревнив или легав? Аметист в холодильнике ждала чашка сока, и девочка теперь влезла к нему на диван, совсем изготовившись, чтобы взрослый ей что-нибудь рассказал. Надя начислила еще кофе. В комнате вдруг разлилось чересчур много доброты. В своем деле Док научился мало чему, но среди прочего немногого – что доброта без ценника подворачивается очень нечасто, а если и попадается, то слишком уж ценна, не примешь, слишком легко, во всяком случае – Доку, – ею злоупотребить, тут никуда не денешься. Посему он ограничился лишь:

– Ну, вроде как бывшая, но сейчас еще и клиентка. Я ей пообещал кое-что сделать, а ждал слишком долго, поэтому у человека, с которым она оказалась, у мерзавца-застройщика и прочее, сейчас могут быть очень крупные неприятности, и только займись я делом…

– Вы уже съехали с трассы на этом конкретном повороте, – посоветовала Надя, – и можете кататься по бульварам сожалений какое-то время, но потом все равно придется вернуться на магистраль.

– Да вот штука в том, что Шаста сейчас тоже исчезла. А если неприятности у нее…

Сообразив, что такие развлечения не по ней, Аметист слезла с дивана, бросила на Дока укоризненный взгляд из-за чашки и ушла в соседнюю комнату смотреть ящик. Вскоре до них донесся драматичный дискант Могучего Мыша.

– Если вы этим другим делом занимаетесь, – сказала Надя, – и вообще заняты или как-то, я пойму. Но я вот почему хотела с вами поговорить, – и Док все понял за полсекунды до того, как она произнесла, – мне кажется, Шланг совсем не умер.

Док кивнул – скорее себе, чем Наде. Если верить Сортилеж, это, говоря астрологически, пагубные времена для торчков – особенно старшеклассников, которые по большинству родились с девяностоградусным аспектом, под самым несчастливым углом из возможных, между Нептуном, планетой торчков, и Ураном, планетой неприятных сюрпризов. Доку такое было знакомо: оставшиеся отказывались верить, что те, кого они любили или хотя бы с кем сидели на одних уроках, в самом деле мертвы. Сочиняли разнообразные запасные истории, чтоб только не оказалось правдой. Чья-то бывшая понаехала в город, и они вместе сбежали. В неотложке перепутали с кем-то – как в роддомах младенцев подменяют, – и они до сих пор где-то в реанимации под чужим именем. Особый сорт бессвязного отрицания, и Док прикидывал, что он такого уже повидал, на глаз определить может. Что бы Надя ему тут ни показывала, это не оно.

– Вы тело опознали? – Это спросить можно.

– Нет. Вот тоже странность. Позвонили, сказали, что уже опознал кто-то из группы.

– Думаю, это полагается ближайшему родственнику. Кто звонил?

У нее с тех пор сохранился дневник, и она не забыла записать.

– Лейтенант Дюбонне.

– А, ну да – Пэт Дюбонне, у нас с ним разок-другой были общие дела.

– Похоже, он вас заметал.

– Спасибо, что не мотал. – (Она смотрела на него эдак вот.) – Еще бы, у меня была фаза хиппи. Все, что я натворил, сошло мне с рук, а к тому, что вешали, рук не прикладывал, потому что у меня один словесный портрет: белый мужчина, длинные волосы, борода, разноцветная одежда, босиком, так далее.

– Совсем как у Шланга, что мне по телефону зачитали. Таких тысячи.

– Я съезжу поговорю с Пэтом. Может, знает что-нибудь.

– И вот еще что было. Смотрите. – Она вытащила выписку с ее счета в местном отделении «Банка Америки», сделанную вскоре после предполагаемой передозы Шланга, и показала на графу поступлений.

– Интересная сумма.

– Я позвонила, пришла, поговорила с вице-президентами, и все в один голос сказали, что все правильно. «Может, вы квитанцию потеряли, не так посчитали что-то». Обычно я дареному коню не смотрю, понимаете, но это просто жуть какая-то. Они все одними и теми же словами излагали, снова и снова, то есть – вот и говори после этого о защитном отрицании?

– Думаете, как-то со Шлангом связано?

– Возникло вскоре после его… его исчезновения. Я подумала, может, так себе кто-то представляет откуп? Местное 47, какая-то страховка, о которой я не знала. То есть вряд ли можно рассчитывать, что это делается анонимно, так? А тут немой набор цифр в месячной выписке со счета и какое-то дебильное объяснение, которым банк от меня отмахнулся.

Док записал дату депозита на спичечной картонке и сказал:

– А у вас лишнего снимка Шланга не найдется?

Еще как нашлось. Она выволокла магазинную коробку из-под бухла, набитую «полароидами»: Шланг спит, Шланг с младенцем, Шланг дербанит, Шланг перетягивается, Шланг ширяется, Шланг под тенистым деревом делает вид, будто весь сжался перед 454-м «большим блоком» от «шева», Шланг с Надей на пляже, сидят в пиццерии, играют последним ломтем в перетягивание каната, идут по Холливудскому бульвару, а перед ними загорается светофор.

– Угощайтесь. Надо было давно выкинуть все, наверно. Отстраниться, да? двинуться дальше, черт, я ж сама всегда эти нотации всем читаю. Но их Амми любит, ей нравится, когда мы вместе смотрим. Я ей про каждый снимок что-нибудь рассказываю, да и ей по-любому хоть что-то понадобится, когда подрастет, чтоб напоминало. Не думаете?

– Я? – Док вспомнил, что у «полароидов» не бывает негативов, а жизнь оттисков ограниченна. Эти снимки, заметил он, уже начали менять цвета и блекнуть. – Еще бы, иногда мне хочется каждую минуту запечатлеть. Арендовать типа целый склад?

Она посмотрела на него, как соцработник какой-нибудь:

– Ну, так… может, чуть слишком… А вы типа с терапевтом как-то?

– Она скорее зампрокурора, наверно.

– Нет, я в смысле… – Надя взяла горсть снимков и сделала вид, что раскладывает в некоем осмысленном порядке – как ремик своей недолгой жизни со Шлангом. – Даже если не знаете, что у вас есть, – медленно произнесла она немного погодя, – иногда действуйте так, будто знаете. Она это оценит, и вам же самому станет лучше.

Док кивнул и взял первую попавшуюся фотографию: Шланг держит тенор, может, где-то на концерте, свет паршивенький, из-за краев снимка торчат размытые локти, короткие рукава рубашек, гитарные грифы.

– Ничего, если эту?

Не глянув, Надя ответила:

– Валяйте.

В комнату вбежала Аметист, вся взбудораженная:

– А вот и я, – пропела она, – спасаю вам день!

Несколько позднее Дока прибило к Древесному кварталу, к дому тетки Рит, где он обнаружил своего кузена Скотта Хруста – в гараже, вместе с бандой. Скотт играл в местной группе, известной под названием «Корвэры», пока половина состава не решила влиться в миграцию на север – в те годы все переезжали в Хамболт, Винляндию и Дель-Норте. Скотт, для которого секвойи были биологически чуждым видом, и барабанщик Эльфмонт решили остаться на пляже – они ходили и клеили объявы по всем окрестным школам, пока не собрали себе вот эту новую команду, которую назвали «Пиво». Банда играла в основном чужой материал по барам, и теперь ее членам что ни месяц на самом деле почти удавалось платить себе за жилье.

Нынче они репетировали – вернее, сегодня как раз пытались точно выучить ноты к музыкальной теме из телевизионного вестерна «Широкий дол», который недавно начали гонять повторно. Все гаражные стены были в полках, заставленных банками с пурпурными беконными корками – верной наживкой для развращенного прудового окуня, за которым тетка Рит периодически ездила в Мексику и с полным багажником его же возвращалась. Наверняка Док бы утверждать не мог, но ему всегда казалось, что в сумраке эта дрянь светится.

Солист «Пива» Хьюи пел, а ритм-гитара и бас заполняли паузы:

 
Ши… Ро…
      Кий дол!
[Гитарный запил]
            Ши
РОКИЙ Дол! [Тот же гитарный запил]
               До
Чего, широк, на о, гонек зайдешь —
Всю ночь, верхом —
И-что-ты в нем
        найдешь?
Широкий Дол! Да! Еще ширше – ши
Рокий Дол! На шару ширка – ши
Рокий Дол! Вширь? шар кати хоть – ши
Ро Кий-Дол!
 

– Это у меня типа корни, – пояснил Скотт, – мамаша моя терпеть не может Сан-Хоакин, а я вот не знаю, чувак, я как туда ни приеду – играем у «киванисов» в Чаучилле или еще где, и у меня такое странное чувство, будто раньше я там жил…

– Так ты там и жил, – заметил Док.

– Нет, типа в другой жизни, чувак?

Док предусмотрительно приволок целый карман уже свернутых панамских, и вскоре все уже бродили вокруг, пили супермаркетовую газировку из банок и ели домашние печеньки с арахисовым маслом.

– Что-нибудь рокенролльная сорока на хвосте приносила, – поинтересовался Док, – про сёрфового саксофониста по имени Шланг Харлинджен, он еще в «Досках» раньше лабал?

– Передознулся, что ли, который? – уточнил басист Левшак.

– Якобы передознулся, – поправил Скотт, – но ходил странный слух, что он вроде как выжил? его привезли в неотложку где-то в Беверли-Хиллз, но все тишком, кое-кто говорил, ему забашляли, чтоб и дальше делал вид, будто умер, а он сейчас где-то ходит среди нас замаскированный весь, типа волосы другие и все такое…

– Зачем так напрягаться? – спросил Док.

– Ну, – подхватил Левшак, – он же не певец смазливый, которого всем цыпам невпадлу завалить, не гитараст невъебенный, от которого весь музон изменится навсегда, он же просто сёрфовый сквозняк, такого заменить легко. – Со Шлангом все ясно. Касаемо же «Досок», то они в последнее время капусту гребли лопатами, жили все вместе в доме в каньоне Топанга со своей обычной свитой – фанатками, продюсерами, свойственниками, странниками, с таким трудом пришедшими из такого далека, что их взяли в дворню. Смутно намекали, что возродившийся Шланг где-то среди них, хотя таких, кто мог бы им быть, никто не признавал. Может, кому-то и казалось, но все плыло, словно в тумане дури.

Погодя, когда Док уже садился в машину, из окошка бунгало высунула голову тетка Рит – и завопила:

– Вот надо было тебе ходить к Мики Волкманну беседовать. Отлично ты подгадал. Я тебе что говорила, умник хренов? Права я была?

– Я забыл, – ответил Док.