Томас Гоббс
Основы философии (о теле, о человеке, о гражданине). Человеческая природа. О свободе и необходимости. Левиафан

Глава XIII
О способностях и нравах

1. Определение способности, или склонности. 2. Различие способностей, вытекающее из различия телесных темпераментов. 3. Из привычки. 4. Из опыта. 5. Из благ, даруемых судьбой. 6. Из мнения, которое каждый имеет о себе. 7. Из авторитета. 8. Добродетели по-разному понимаются различными людьми. 9. Мерило нравов – закон.

1. Способности, т. е. склонности (ingenia, propensiones) людей к определенным вещам, обусловливаются шестью факторами, а именно темпераментом, жизненным опытом, привычкой, благами, даруемыми судьбой, мнением, которое каждый имеет о себе, и чужим авторитетом. С изменением этих факторов изменяются и склонности.

2. Способность зависит от темперамента. Люди, обладающие пламенным темпераментом, отличаются наибольшей смелостью при прочих равных условиях; люди же, обладающие холодным темпераментом, более робки. В зависимости от степени подвижности животных духов, т. е. от быстроты воображения, способности различаются в двояком отношении. Прежде всего по интенсивности: так, одни обладают живым умом, другие более медлительным. Во-вторых, по объему: так, мысли тех, кто обладает живым умом, либо охватывают далекие области, либо касаются определенной группы вопросов. Поэтому у одних хвалят фантазию, у других – рассудок (judicium). Преобладание ума (ingenium) делает человека особенно способным разрешать споры или склонным к занятию всякого рода философией, т. е. к рассуждению; склонность же к фантазии благоприятствует поэтическому творчеству и изобретательности: и то и другое относится к искусству красноречия. Рассудок тонко различает сходные предметы, фантазия же приятным образом смешивает предметы различные. Рассудок часто встречается у стариков, фантазия больше свойственна людям молодым. Однако и рассудок и фантазия часто встречаются у тех и других. Превышая известную меру, фантазия становится глупостью, как это бывает у людей, которые не могут довести до конца начатой речи, постоянно уклоняясь посторонними мыслями от своей темы. Чрезмерная же бедность фантазии приводит к другого рода глупости, а именно к тупоумию.

Распространенное мнение, будто интересы стариков преимущественно направлены на богатство, неверно. Ибо если многие старики имеют обыкновение копить богатства, которыми они не могут наслаждаться, то их побуждает к этому вовсе не старческий склад ума, а всегда присущее стремление к богатству. Скорее всего это стремление было у них сильным уже раньше. И эта склонность имеет свои корни совсем не в ожидаемом использовании самого богатства, а в повышенной самооценке, обусловленной сознанием, что это богатство приобретено собственными силами и благодаря собственным дарованиям. Во всем этом нет ничего удивительного. Ибо и те, кто посвящает себя науке, обыкновенно умножают свою ученость по мере того, как они становятся старше, так как в своей учености, как в зеркале, эти люди видят силу своего ума. Одним словом, все имеют обыкновение работать на том поприще, которое они сами себе избрали как наиболее для них приятное до самой глубокой старости, поскольку только они в силах это сделать. И именно в старости люди особенно охотно работают на однажды избранном ими поприще не потому, что они старше, а потому, что они во многом преуспели в этой области. Такие люди подобны движущимся телам, которые движутся тем более быстро, чем более продолжительное время находятся в движении.

3. На склонности [характер] влияет также привычка. Всякое явление, которое вначале – пока оно ново – не нравится человеку, по мере своего повторения подчиняет себе его природу и приводит его к тому, что он сперва начинает терпеть, а затем и любить такое явление. Это преимущественно сказывается при наших попытках овладеть своим телом, но это заметно и в деятельности нашего духа. Так, нелегко отвыкнуть от употребления вина тому, кто привык к нему с молодости. Так, тот, кто с детства проникся какими-нибудь представлениями, сохраняет их в старости, особенно если он вне сферы своих имущественных вопросов не очень беспокоится об истинном и ложном Вот почему у всех народов всякий придерживается той оелигии и того учения, которые он усвоил с самого раннего детства столь крепко, что ненавидит и презирает всех инакомыслящих. Это лучше всего показывают нам сочинения теологов, полные самой грубой брани, хотя последняя менее всего подобает теологам. Люди такого духовного склада не склонны к миру и спокойной общественной жизни.

Еще одним следствием привычки является то, что люди, часто и подолгу подвергавшиеся опасности, перестают быть боязливыми, точно так же, как люди, которые в течение долгого времени были окружены почетом, менее спесивы, ибо постепенно перестали любоваться собой.

4. На склонности [характер] влияют также внешние вещи. Проистекающий отсюда опыт приводит к тому, что люди становятся осторожными. И наоборот, люди, обладающие небольшим опытом, в большинстве случаев не осторожны. Ибо человеческий ум, размышляя, идет от известного к неизвестному; он не может предвидеть отдаленных последствий различных вещей, если не обладает знанием, основанным на чувственном восприятии, т. е. знанием многочисленных причинных зависимостей. Отсюда положительное влияние на человеческий характер неблагоприятных обстоятельств: слишком смелого человека исправляют многочисленные неудачи; честолюбивого – повторные поражения; заносчивого – частый и хладнокровный отпор. Мальчиков, наконец, розга помогает приучить ко всему, чего желают родители и воспитатели.

5. Склонности [характер] изменяются также в известных границах под влиянием благ, даруемых судьбой (фортуной), т. е. богатства, знатного происхождения, власти. Богатство и власть делают нрав более высокомерным, ибо тот, кто обладает большей властью, требует, чтобы ему было и больше позволено. Такого рода люди более склонны быть несправедливыми к другим и менее способны относиться как к равным к менее влиятельным людям. Принадлежность к старому дворянству делает человека приветливым, так эти люди, достаточно уверенные в том, что никто не откажет им в должном уважении, могут без всякой опасности щедро и приветливо оказывать уважение всякому. Новое же дворянство настроено скорее недоверчиво и, не зная еще определенно, на какого рода почести они могут претендовать, они часто слишком грубы по отношению к нижестоящим и слишком почтительны по отношению к равным.

6. Мнение, которое каждый имеет о себе, влияет на склонности [характер] человека. Поэтому люди, считающие себя мудрыми, не будучи таковыми, не склонны исправлять собственные недостатки, ибо они уверены, что ни в каком отношении не нуждаются в исправлении. Напротив, такие люди склонны исправлять, порицать или осмеивать действия других, считая неправильным все, что противоречит их представлениям. Они считают плохим политический строй государства, которым управляют не так, как им было бы желательно, и поэтому более других склонны к переворотам. Таковы же и те, кто воображают себя учеными; они хотят прослыть и мудрецами, ибо одна ученость никого не удовлетворяет. Этим и объясняется то, что педагоги столь часто прибегают к менторскому тону и столь терпимы в своем обращении с людьми. Видя себя призванными формировать характер детей, они лишь весьма неохотно воздерживаются от критических суждений о характере отцов и, наконец, всех окружающих. Подобным же образом люди, проповедующие в обществе мораль, т. е. прежде всего ученые церковники, претендуют на то, чтобы им было предоставлено руководство монархами и высшими князьями церкви, хотя они и сами не знают, кто поручил им выполнение столь великого дела. Ибо эти люди хотели бы внушить нам, что такая задача непосредственно доверена Богом именно им, а не монархам и мужам, призванным заботиться о счастье народа, а это мнение в высшей степени опасно для государства. Подобным же образом те, кому государство поручило истолковывать законы, едва ли способны не считать себя мудрее других именно в силу этого великого доверия к ним со стороны сограждан. Облеченный такими полномочиями, человек не довольствуется одними судебными функциями, т. е. истолкованием законов, выражающих волю граждан, а часто стремится к тому, чтобы оказать влияние на законодательство и побудить правительство к установлению определенного порядка в государстве. И это в большинстве случаев приводит к возникновению гражданских войн. Ибо если правительство обвиняют в несправедливости люди, которые считаются лучшими знатоками права, то против него, т. е. против самого государства, подымается с оружием в руках невежественная толпа, предводительствуемая людьми, которым нововведения и гражданская война либо желательны по причине их честолюбия, либо полезны по причине расстроенности их состояния.

7. На склонности [характер] влияют также авторитеты. Авторитетами я называю тех людей, чьими предписаниями и чьим примером какой-либо человек решает руководствоваться из уважения к их мудрости. Хорошие авторитеты оказывают благотворное влияние на формирование характера юношей, плохие же авторитеты влияют на формирование этого характера вредным образом. Авторитетами являются учителя, родители или другие люди, прославившиеся своей мудростью. Ибо все уважают прославившихся людей и считают их достойными подражания. Отсюда, во-первых, следует, что родители, учителя и воспитатели в целях образования юношей обязаны не только преподавать последним истинные и добрые учения, но и, кроме того, вести себя в их присутствии добродетельно и быть справедливыми. Ведь юношеский характер легче склоняется к плохому под влиянием примера, чем к доброму под влиянием наставлений. Во-вторых, отсюда следует, что книги, которые нам следует читать, должны содержать здравые, чистые и полезные идеи. Книги, написанные римскими гражданами в эпоху распада республики или в эпоху, непосредственно следующую за падением последней, а также греками в период расцвета Афинского государства, полны мыслей и примеров, враждебно настраивающих народ против монархов, ибо в них прославляются такие преступления, совершенные безнравственными людьми, как цареубийство, а самих монархов изображают как тиранов. И в наше время чтение книг и слушание на родных проповедников, желающих создать государство в государстве, церковное королевство в светском, по большей части лишь способствуют извращению здравого ума народа. В результате образуются люди, подобные не Кассию и Бруту, а Равальяку и Клеману, которые думали, что служат Богу, в то время как, убивая своих королей, они служили честолюбию других людей^[38].

8. Если благодаря привычке какие-либо склонности укореняются так прочно, что могут легко проявляться, не встречая противодействия со стороны разума, то мы называем совокупность их нравами. Если нравы хороши, их называют добродетелями, если же они плохи, – пороками. Но так как не для всех хорошо и плохо одно и то же, то одни и те же нравы некоторыми одобряются, а другими порицаются, т. е. некоторыми расцениваются как хорошие, другими же – как плохие, одни называют их добродетелями, другие – пороками. Вот почему, подобно тому, как мы говорим: «Сколько голов, столько умов», можно сказать: «Сколько людей, столько различных правил относительно добродетели и порока».

Это, однако, относится лишь к людям как таковым, а не к гражданам. Ибо человек вне государства не обязан следовать чуждому предписанию, в государстве же обязанности человека определяются соглашениями. Отсюда следует, что наука о морали человека как такового, взятого вне государственной организации, не может быть построена, ибо здесь нет определенной меры, с помощью которой мы могли бы определить и оценить добродетель и порок. Но все науки начинаются с определения понятий, в противном случае они не заслуживают названия наук, а являются пустыми разговорами.

9. Только в государстве существует общая мера для добродетелей и пороков. И такой мерой могут поэтому служить лишь законы каждого государства. Ведь когда государственный строй установлен, то даже естественные законы становятся частью законов государственных. И эта мера существует во всех государствах, несмотря на то что в каждом из них есть бесчисленное множество законов, равно как и на то, что эти государства имели некогда иные законы. Ибо, каковы бы ни были эти законы, подчинение им всегда и везде считалось добродетелью граждан, а нарушение их – пороком. Даже если известные действия, считающиеся в одном государстве справедливыми, в другом считаются несправедливыми, то справедливость как таковая, т. е. подчинение законам, везде одна и та же и таковой останется. А нравственная добродетель, рассматриваемая с точки зрения государственных законов, различных в разных странах, есть справедливость; рассматриваемая же с точки зрения естественных законов – только милость (charitas). К этим двум добродетелям сводится всякая добродетель.

Что же касается трех других добродетелей, называемых главными наряду со справедливостью, а именно мужества, благоразумия и умеренности, то это добродетели не граждан как таковых, а граждан как людей, ибо они полезны не столько государству, сколько тем отдельным людям, которые ими обладают. Государство, правда, может быть сохранено лишь благодаря мужеству, благоразумию и умеренности добрых граждан, но оно может и погибнуть из-за мужества, благоразумия и умеренности врагов. Мужество и благоразумие вообще больше способности духа, чем преимущества нрава, умеренность же не столько нравственная добродетель, сколько отсутствие порока, порожденного алчными страстями. Такого рода порок приносит меньше вреда государству, чем отдельному человеку. Подобно тому как существует личное благо всякого отдельного гражданина, существует всеобщее благо государства. Нельзя требовать, чтобы мужество и благоразумие отдельного человека, если они полезны только ему одному, рассматривались как добродетель государством или какими-нибудь людьми, которым они не приносят никакой пользы. Резюмируя все изложенное нами учение о нравах и о способностях, или склонностях, следует сказать, что хорошими являются такие склонности, которые способствуют совместной жизни людей в условиях государственной организации. Добрыми нравами, т. е. моральными добродетелями, являются такие нравы, благодаря которым однажды возникшая государственная организация лучше всего может сохраниться. Но все добродетели заключаются в справедливости и милости. Это значит, что склонности, противоречащие этим добродетелям, безнравственны и все пороки заключаются в несправедливости и бесчувственности к чужим страданиям, т. е. в отсутствии милости.

Глава XIV
О религии

1. Определение религии. 2. Что значит любить и бояться Бога. 3. Что такое вера. 4. Вера зависит от законов. 5. Справедливость запечатлена в сердцах Богом. 6. Бог может отпускать грехи, не совершая несправедливости и не прибегая ни к какой каре. 7. Справедливые дела кого бы то ни было не являются грехами. 8. Определение культа и его подразделение. 9. Что такое публичный культ. 10. Составные элементы культа: молитва, воздаяния, благодарности, публичные посты, дары. 11. Различные суеверные культы. 12. Какова цель культа для смертных существ, беспокоящихся о будущем. 13. Каковы факторы, определяющие изменения религий.

1. Религия есть внешний культ, посредством которого люди выражают свое искреннее почитание Бога. Искренне считает Бога тот, кто не только верит в его существование, но и считает его всемогущим и всеведущим творцом и правителем всего сущего, а сверх того, распределяющим счастье и несчастье по своему усмотрению. Религия как таковая, т. е. естественная религия, распадается, таким образом, на две части, одну из которых составляет вера, т. е. убеждение в том, что Бог существует и правит всем, вторую же – культ. Первая часть, а именно вера в Бога, называется обычно благочестием по отношению к Богу. Люди, обладающие этой верой, по необходимости будут стараться во всем повиноваться Богу, воздавая Ему хвалу в счастье, молясь Ему в несчастье; это – дела благочестия в собственном смысле; в них заключается любовь и страх, повелевающие нам любить Бога и бояться Его.

2. Однако человек должен любить Бога не так, как человек любит человека. Ибо под любовью человека к человеку мы всегда понимаем стремление к обладанию или доброжелательность; но ни одно из этих чувств нельзя, не изменяя здравому смыслу, подразумевать под любовью к Богу. Любить Бога – значит радостно исполнять Его заветы. Чтить Бога – значит остерегаться греха, подобно тому как мы привыкли бояться законов.

3. Вера же, за исключением веры в то, что Бог все сотворил и всем управляет, в то, что выходит за пределы природных возможностей человеческого понимания, зиждется на авторитете тех, кто сообщает нам это. Верить же последним у нас есть основания лишь тогда, когда мы предварительно убедились в том, что они сами получили свое знание сверхъестественным образом. Относительно вещей сверхъестественных мы не верим никому, кроме того, о ком нам известно, что он сам совершил нечто сверхъестественное. Пусть кто-нибудь в подкрепление своего умения станет ссылаться на чудеса; но если он сам не совершил таковых, кто ему поверит? Если бы мы должны были верить всякому, не требуя от него подтверждения истинности его учения посредством чуда, то почему при наличии противоречивых учений мы должны были бы верить одному больше, чем другому? Следовательно, самая важная часть нашей религии и наиболее угодная Богу вера не должна зависеть от отдельных людей, если они не совершают чудес.

4. Если религия, за исключением естественного благочестия, не зависит от отдельных людей, то она должна – ибо чудес уже давно не бывает – зависеть от законов государства. Поэтому религия не философия, а закон в каждом государстве; следует не спорить о ней, а исполнять ее веление. Нет никакого сомнения в том, что надо благоговейно думать о Боге, любить, страшиться и почитать его. Это то, что общо всем религиям у всех народов. Спорно лишь то, о чем люди думают по-разному, вера же в Бога всех их объединяет. Споры же о вещах, которые не могут быть предметом знания, расшатывают нашу веру в Бога. Ибо по достижении знания исчезает вера, подобно тому как осуществление надежды уничтожает саму надежду. И вот апостол учит нас, что, когда наступит Царство Божие, из трех добродетелей: веры, надежды, любви – вера и надежда перестанут существовать и останется лишь любовь. Следовательно, вопросы о существе Бога, творца природы, есть проявление любознательности и не могут быть причислены к делам благочестия. Тот, кто спорит о Боге, стремится не столько к распространению веры в Бога – в которого и без того все веруют, – сколько к упрочению собственного авторитета.

5. Так как любить Бога означает то же, что следовать его заветам, а бояться Бога – то же, что бояться нарушить какой-нибудь из его заветов, то возникает следующий вопрос: откуда мы знаем, что повелел Бог? На этот вопрос можно ответить так: одарив человека разумом, Бог тем самым возвестил нам свой высший завет, запечатленный им во всех сердцах, а именно: никто не должен делать другому того, что он считал бы несправедливым, если бы другой сделал это по отношению к нему. В этом завете содержится основа всякой справедливости и всякого гражданского повиновения. Кто из тех, кому народ доверил в государстве высшую законодательную и исполнительную власть, не счел бы несправедливыми действия того из подданных, который оказывал бы неуважение установленным им законам, не признавал его власти или ставил ее под сомнение? Следовательно, если, будучи королем, ты счел бы это несправедливым, разве в лице закона ты не имеешь самое надежное правило для твоих поступков? Но и божественный закон предписывает нам подчиняться высшим властям, т. е. законам, установленным высшими правителями.

6. Однако люди ежедневно нарушают заветы Бога и совершают грехи. Как согласовать с божественной справедливостью, возразят нам, то обстоятельство, что Бог не карает грешников? Но разве человека, который никогда не мстит за учиненную ему несправедливость и прощает своего обидчика, не требуя ни какого-либо наказания, ни даже раскаяния, мы будем считать несправедливым, а не святым? Следовательно, если мы не думаем утверждать, будто сострадание менее присуще Богу, чем людям, нечего удивляться тому, что Бог прощает грешников, по крайней мере кающихся, не требуя никакого искупления ни от них самих, ни от других. Если Бог некогда требовал жертв от народа во искупление грехов последнего, эти жертвы предназначались не для наказания; они должны были служить знаками того, что грешники снова обратились к Богу и вернулись на путь послушания. Точно так же и смерть нашего Спасителя была не наказанием грешников, а жертвой во искупление грехов. И если говорят, что Он взял наши грехи на Себя, то Его смерть все-таки так же не была наказанием, как и приносившиеся некогда жертвы, которые ведь вовсе не означали, что на жертвенных животных наложены наказания за грехи, совершенные иудеями, а имели смысл даров, приносимых благодарными людьми. Бог ежегодно требовал от израильтян двух козлов; одного из них, предназначавшегося в жертву, убивали, а другого, отягченного грехами народа, прогоняли в пустыню, с тем чтобы Он как бы уносил с собой грехи народа. Таков же смысл и жертвы Христа, распятого на кресте. Будучи отягчен нашими грехами, Он воскрес, а если бы Он не воскрес, то, как говорит апостол, наши грехи остались бы.

7. Так как благочестие заключается в вере, справедливости и любви, а справедливость и любовь суть нравственные добродетели, то я не могу согласиться с теми, кто обозначает их как блистательные грехи. Если бы они были грехами, то мы должны были бы тем менее доверять человеку, чем благочестивее последний? Как менее справедливому.

Что может не нравиться Богу в тех, кто следует принципам справедливости? Очевидно, лишь лицемерие тех, кто не имеет веры, а значит, и наиболее существенного элемента благочестия. Ибо пусть многие дела этих людей и справедливы, сами они не являются справедливыми, если дела справедливости и милосердия совершались ими для того, чтобы добиться славы или власти, либо для того, чтобы не подвергнуться наказанию. Поэтому говорят, что Богу были неугодны жертвоприношения Его народа, но они предписывались самим Богом и не могли быть грехом. Но подобно тому, как Бог питает отвращение к справедливым делам, совершенным без веры, он питает отвращение к жертвоприношениям и всяким воздаваемым Ему почестям, если такого рода культ не связан ни со справедливостью, ни с любовью.

8. Чтить (colere) что-либо, собственно, значит, выполняя обязанности и всецело отдаваясь работе, стараться сделать свое дело так, чтобы в результате получилось благо для нас. Так, мы заботливо обрабатываем почву, с тем чтобы она приносила нам более богатые плоды; мы оказываем почести влиятельным людям, с тем чтобы добиться при их помощи влияния или получить от них защиту; точно так же мы чтим Бога, дабы он был милостив к нам. Чтить Бога – значит, следовательно, совершать дела, знаменующие благочестие по отношению к нему. Такие дела приятны Богу, и только посредством их мы можем добиться Его милостивого расположения к нам. Но эти дела в большинстве случаев того же рода, что и те, которыми мы свидетельствуем свое уважение людям; только для Бога мы выбираем наилучшее. Других способов естественного выражения нашего благочестия не существует.

Формы религиозного культа могут быть частными и общественными. Частными являются те из них, которые совершаются отдельными людьми по их усмотрению; общественными – те, которые совершаются по предписанию государства. Частные формы в свою очередь могут совершаться или одним лицом, и притом тайно, или многими лицами сообща. В первом случае формы культа являются выражением искреннего благочестия; ибо к чему может служить лицемерие тому, кого не видит никто, кроме того единственного, кто видит всякое лицемерие насквозь? Общие же формы культа могут быть результатом лицемерия или честолюбия. Культ, осуществляющийся тайно, лишен всяких обрядов. Обрядами я называю те знаки благочестия, которые не вытекают из его природы. Если мы во время молитвы падаем ниц или преклоняем колени перед Богом в знак смирения и покорности, то это внушено самой природой всем тем, в кого она вложила веру в Бога. В частном богослужении, в котором участвуют многие лица, могут, кроме того, иметь место обряды, ибо участники богослужения могут сообща вынести постановление о наиболее подходящих формах их совместного культа, при этом, само собой разумеется, эти постановления не должны противоречить государственным законам. Однако легко может случиться так, что человек окажется вынужденным лицемерить даже тогда, когда он этого не хочет. Так, когда много людей собираются вместе, они, как это свойственно всякому сборищу (multitude), требуют, чтобы по отношению к ним каждый проявлял почтительность и чтобы никто не обращался к ним и не выступал перед ними с глупой, необдуманной, мужицкой, неясной, непонятной и некрасивой, по их мнению, речью, а чтобы каждый, кто выступает перед ними, наоборот, держался с особым достоинством, так, как никто никогда не держится у себя дома. Вот почему тот, кто обращается с речью ко многим людям или в их присутствии, когда все остальные молчат, вынужден напускать на себя более важный и благочестивый вид, чем во всех других случаях. Этот вид есть актерская поза, в которой неповинно, однако, лицо, прибегающее к ней; ведь этого требует сборище, которое значительно сильнее отдельного лица.

9. Публичный культ не может совершаться без обрядов, ибо его в знак уважения к Богу совершают по приказу государства все граждане, и притом в определенных местах и в определенное время. Право решать, что подобает, приятно или чего нет в служении Богу, принадлежит при общественном богослужении лишь государству. Обряды, собственно, являются знаками благочестивых действий и обусловлены не только самой природой этих Действий, как это бывает, когда культ продиктован разумом), но и произвольными велениями государства. Вот пешему мы находим в религиозном культе одного народа много такого, чего нет в религиозном культе другого народа, так что иногда формы религиозного культа одного народа, высмеиваются другими народами. Непосредственно установленного Богом культа никогда не существовало, за исключением культа евреев, у которых сам Бог был монархом. Что касается других народов, то у некоторых из них обряды были разумнее, чем у прочих, но требованием разума у всех них было выполнение обрядов, предписанных государственными законами.

10. Составные элементы культа частью разумны, частью суеверны, частью фантастичны. Разумны прежде всего молитвы. Посредством их мы обнаруживаем свою веру в то, что всякое благо придет от Бога и лишь от него одного это благо можно ожидать. Разумны также выражения благодарности, ибо посредством их мы обнаруживаем нашу веру в то, что все блага были дарованы нам Богом и его благодатью. Иногда говорят, что благочестивые люди своими молитвами изменяют волю Бога или даже одерживают над ней верх. Но это отнюдь не значит, будто они когда-либо вынуждают Бога изменять его суждения, или его вечные решения; это следует понимать так, что Бог – устроитель всех вещей – хотел лишь, чтобы его дары людям то предшествовали их молитвам, то следовали за ними. Вот почему как молитвы, так и выражения благодарности были не без основания охарактеризованы одним именем – молебен (supplicationes). Разумны также публичные посты и другие действия, посредством которых мы выражаем скорбь о совершенных нами грехах. Как знаки раскаяния, т. е. стыда, испытываемого нами по поводу наших грехов, эти действия свидетельствуют о том, что, сознавая свои прежние ошибки, мы меньше доверяем своим силам и намерены в будущем остерегаться того, чтобы снова впасть в грех. Смирение и печаль мы обычно выражаем, одеваясь в рубище, посыпая голову пеплом и падая ниц; это совершается нами не потому, что без таких внешних знаков наш стыд и наше смирение не были бы искренни, а потому, что сама природа внушает нам истину, согласно которой, хотя Бог и видит то, что совершается в наших сердцах, мы все же должны облекать наше поклонение ему в те же формы, в какие облекаем его, поклоняясь людям, которые лишь на основании таких знаков могут судить о нашем искреннем раскаянии. Тот, у кого явилась уверенность в прощении его грехов, черпает в этом сознании новые силы и не томится более печалью (если только стыд не является такой же печалью). Ибо тот, кто продолжает сетовать, тем самым доказывает, что он по-прежнему чувствует себя повергнутым в горестное состояние и боится, что грехи, от которых он не может отказаться, приведут его к гибели. Точно так же горестно плачет в открытом море купец, видя, что или он, или его товар обречен на гибель. Вот почему при богослужении естественны и приличны серьезность и скорбь о грехах, но последняя должна быть скорбью не протестующего, а стыдящегося и смирившегося душой человека.

К публичному богослужению относятся, естественно, и дары, т. е. пожертвования и приношения. Было бы неразумно не давать со своей стороны ничего тому, от кого мы получаем все. Вот почему мы приносим известную часть наших средств в дар Богу и жертвуем некоторую часть их на содержание служителей публичного культа в соответствии со значением их функций. Ибо подобно тому, как в первые века существования церкви служители Христа получали пропитание посредством проповеди Евангелия, т. е. жили за счет пожертвования людей, благодарных за несомую этими служителями благую весть, и подобно тому, как у евреев и у большинства других народов священнослужители жили за счет даров и жертвоприношений, так и ныне в каждом государстве в соответствии с требованиями справедливости следует содержать священников за счет того, что приносится в дар. Эти дары должны быть поэтому во всех отношениях наилучшими.

11. Суеверный культ слишком разнороден вследствие разнообразия религиозных верований, которое в особенности характерно для народов, исповедующих многобожие (предполагающее целый ряд небожителей, нечто вроде государства воздушных людей). Такого рода культы поэтому трудно описать. Исповедовавшие многобожие народы древности верили даже, что живущие на небе боги имеют свой собственный язык и называют вещи иначе, чем люди. Например, они полагали, будто тот, кого на земле называли Ромулом, на небе назывался Квирином. Точно так же, по мнению греческих поэтов, отцов языческой церкви, и другие существа и предметы назывались будто бы на небе иначе, чем на земле. Подобным же образом и духовенство именует церковью то, что мы именуем государством, а в церкви называется каноном то, что в государстве называется законом, и святейшеством то, что в монархии называется величеством. Не удовлетворившись одной общиной Богов, древние язычники вообразили еще вторую такую общину, состоящую из морских Богов и находящуюся под верховной властью Нептуна, а также третью, подземную – под властью Плутона. Кроме того, не было почти ни одной твари, которую они не провозгласили бы Богом или Боги ней; не было почти ни одной добродетели, которой они не посвятили бы храма или алтаря; лишь работа и прилежание, два божества, милостивые сами по себе, составили здесь исключение. Одним словом, все, что могло иметь имя, могло также стать божеством. Всякий понимает, как мало все это согласуется с естественным разумом. Но повелеть, чтобы такое суеверие называлось религией, мог лишь закон, который и любое другое суеверие мог объявить культом.