Том Торк
Поляна чудес
1.
Наша стальная шхуна прорезала холодное Охотское море, двигаясь навстречу северному ветру, то и дело тушащему сигареты проводников – угрюмых моряков, чудом согласившихся доставить нас, небольшую группу учёных, во что бы то ни стало пожелавших увидеть необычную загадку, скрытую глубоко в суровых снегах Сибири. Там, в столь далёком уголке России, куда не ходят поезда и не летают самолёты, по рассказам охотников спрятана вечно-зелёная поляна. Её не берут ни бури, ни время – на ней в любое время года всегда растёт зелёная трава, а цветы имеют красоту не сопоставимую ни с чем.
Признаюсь честно, мы не были взбудоражены этой легендой. И только крошечная чёрно-белая фотография хотя бы немного развеивала наш скептицизм.
– Но даже так, – пыхтел полный Борис Николаевич Морозов, переваливающийся с ноги на ногу на качающейся палубе, – снимок может оказаться подделкой, ничему в этом мире верить нельзя.
Мы, молодые, посмеивались над нашим осторожничающим командиром предстоящей экспедиции:
– Бросьте, Борис Николаевич, вспомните поговорку: не попробуешь – не узнаешь.
Только команда шхуны, состоящая преимущественно из местных Сибиряков, не улыбалась, слушая наши, в общем-то, отвлечённые и праздные разговоры. Все они выпускали, кажется, больше чёрного дыма, чем корабль, бесперебойно жующий уголь. Видно, у местных моряков так было принято. Мне не нравился ни этот запах, которым, по-моему, пропиталась даже моя одежда, ни курение в целом, но я понимал, возразить им, напомнить, что так их жизнь будет коротка – и глупо, и бестактно.
Местный нелюдимый контингент живёт в далёкой Сибири по каким-то своим, неведомым мне законам: много молится, глядя на северо-восток, куда мы и направлялись, на каком-то своём, незнакомом языке; мало спит, отчего-то постоянно судорожно ворочается во сне; как уже говорил раньше, много курит – я так часто обращаю на это внимание потому, что редко когда можно было встретить их без трубки в зубах – будто бы желая до дна наполнить свои лёгкие убийственным ядом.
Они, строго говоря, вообще были очень непривычны нашим столичным глазам: молчаливые, холодные, носящие будто бы некую серую, непроницаемую маску, за которой скрывали свои истинные чувства. Почему были такими, так и осталось той тайной, кою мы не сумели разгадать как ни старались. Кажется, Миша Милов, всё время старавшийся чем-нибудь подсобить нелюдимым морякам, пытался разглядеть искру в их глазах, но так ни к чему и не пришёл.
Да и было ли это так уж важно? Суровым местам – суровые люди, так мне казалось тогда, раз природа гневается, то неудивительно, что дети её ругаются в ответ. Но эту мысль на протяжении всей длинной поездки старался оспорить Гриша Страстов. По его мнению, наше окружение, вероятно, просто недолюбливает чужаков, коими мы без сомнения являлись (Борису Николаевичу составило больших трудов отыскать корабль, направлявшийся в нужном направлении и согласившийся нас подвезти).
Так или иначе, путь до глухих снежных лесов и равнин прошёл без каких-то существенных проблем, одно мы поняли со всей ясностью – здешние январские холода были до того люты, что кости наши, не болевшие до этого никогда, отчего-то завыли. Или так ощущалась неизвестность предстоявшего пути, лёгшая вдруг на сердце тяжким грузом?
– У вас есть неделя и ни днём больше, – глухим, безэмоциональным голосом напоследок обратился к нам капитан шхуны – задумчивый мужичок в сером высоком пальто с трубкой едкого табака в зубах.
– Неделя… Да, помню, – бегал глазами Борис Николаевич по нашим походным сумкам, мысленно пересчитывая их, – мы вернёмся через шесть дней, не переживайте, – он протянул пожать руку извозчику, но тот будто бы этого не заметил, всё щурился, смотря за наши спины куда-то в лес, раскинувшийся далеко за горизонт, – видно не понимал и не желал принимать нашу авантюру. А может, если на нём всё же была маска невозмутимости, испытывал беспокойство, ведь их шхуна обычно не задерживалась в здешних местах, богатых рыбой, больше чем на трое суток – таков, говорят, обычай.
2.
Мы спустились в лодку и, отъехав от «Архангела Михаила» – так звалась шхуна, прибыли на каменистый берег. Водрузив на плечи мешки с едой, палатками и стеклянными колбами, куда намеревались поместить образцы почвы и цветов с поляны чудес, некоторое время наблюдали, как удаляется от берега стальное судно, испускающее смольные клубы дыма в сине-белое, предрассветное небо.
– Ну что, братцы, путь не близкий, – пробасил Борис Николаевич, поправляя на плече старенькое ружьё. Усевшись, он принялся надевать лыжи, мы последовали его примеру. Не могу сказать, что было тогда на душе у моих товарищей, но я в ту секунду испытывал необъяснимую тревогу: мысль о том, чтобы во всё горло закричать «Архангелу Михаилу» вернуться, так и била в колокола.
Мы призраками плыли среди высоких, казалось, вековых елей, скользя по сверкающему снегу. Лес что-то заговорщически шептал нам, жалким жукам, посмевшим вторгнуться на территорию величественной природы, отчего мы невольно пригибались, стараясь быть меньше и незначительнее. Солнце, едва поднявшись, слегка проникало сквозь кроны деревьев, но и этой причудливой игры света хватало, чтобы снег слепил наши взгляды, дезориентировал ум. От малейшего треска или шороха мы вздрагивали, а Борис Николаевич хватался за ружьё, но благо обходилось без происшествий. Тем не менее, чем дальше наш путь пролегал вглубь сердца Сибири, тем больше ощущался чей-то пристальный взгляд, голодный, внимательный, осторожный, точно ждущий, когда мы разделимся, поссоримся друг с другом, допустим роковую ошибку. Я, хотя и бывал в подобных экспедициях ранее на юге России, чувствовал некую тревогу, словно что-то в этом приключении неизбежно пойдёт не так. Мне неведомо, откуда появилось это ощущение, может быть, оно пряталось за холмами, дышало в затылок при дуновении ураганного колючего ветра, ходило по пятам, приминая снег то слева, то справа. Конечно, здравый рассудок подсказывал, что никакой опасности впереди нет и не может быть, и однако страх от этого нисколько не уменьшался.
Напряжение тишины, как и учат на кафедре геологии, мы старались нарушить разговорами. И хотя сейчас я смутно помню все подробности того спокойного диалога из-за всех тех ужасов, с которыми пришлось столкнуться в последствии, постараюсь изложить всё в наибольших подробностях:
– А вы, Борис Николаевич, – обратился я тогда к нашему командиру, идущему первым в строю, – как думаете, научное сообщество радостно отреагирует на подтверждение существования поляны чудес? – голоса наши были приглушены натянутыми на нос походными масками, так мы пытались сохранить тепло, но, конечно, дышать от этого было тяжело. Не помню, кто предложил действовать именно так, но искренне считаю, что это решение не ошибочно, по крайней мере, на первых порах простуда не донимала.
– Ну, – уже запыхавшись, ответил он, не оборачиваясь, – во-первых, надеюсь, что это место действительно существует, и что мы не зря проводим вашу практику именно здесь, в глуши. Потому как, и это во-вторых, если это всё-таки байка, придётся вам писать об этих огромных ёлках! – Борис Николаевич коротко расхохотался, – поэтому смотрите в оба! Ничего не упускайте! Ну а что до научного сообщества… то эти пижоны в беленьких халатах поверят вообще во всё что угодно, только правильно преподнеси!
– Да вы ведь и сами, Борис Николаевич, – воскликнул Гриша, – «пижон в беленьком халате».
– Да только я в отличие от кабинетных крыс, – наш командир повернулся к нам, его уголки глаз улыбались, – выбираюсь на свежий воздух, а тем бы только мух считать в аудитории перед скучающими студентами. Уж кого-кого, а их назвать геологами – язык не поворачивается!
– Да бросьте сразу так категорично говорить, – возразил Гриша, поправляя меховой перчаткой шапку, наехавшую на глаза, – у преподавателей просто нет мотивации на такие дела. Я их прекрасно понимаю, зачем куда-то ехать, если научные статьи написаны на года вперёд?
– И что же, – тяжело вздохнул Борис Николаевич, – с такой точки зрения выходит, что профессию они выбрали не повелению мечты, а так… чтобы только мирно сидеть на месте.
– Ну почему же?.. – ответил Гриша, чуть не споткнувшись о мои лыжи, – прости, Федь… Вам вот, Борис Николаевич, не кажется, что у них, может, раньше была мечта, а теперь, по прошествии долгих лет, она не доставляет им столь же много интереса как раньше, вот и остаётся только и сидеть мирно и спокойно в уютном кабинете – жить же на что-то надо!
Наш командир некоторое время молчал, вероятно, думая о том, что ответить, вспоминая коллег, остававшихся в столице на месте, казалось, далеко не один год:
– А всё же нельзя так, – заключил он, обходя очередную ель, вставшую на пути, – остывать к мечте. Вы-то, конечно, молодые, слабо пока ещё понимаете, как жизнь устроена, но я вам так скажу по своему опыту: не стремясь всё время к мечте, человек теряет вкус к людям, предметам вокруг, всё ему будет не то и не так… в общем, будет он не на своём месте… отсюда и недовольство, ханжество, лень. Уж коли и потеряна дорога к главной магистрали бытия, то нужно идти не наобум – так станешь кругами ходить и не сдвинешься с места – а выбрать новое направление, туда и двинуться. А они, гляньте только, сидят ссутулившись, равнодушны, неучтивы – вот как наши попутчики с корабля! Не удивлюсь, если у них просто нет мечты, а значит, и цели в жизни.
– А какая у вас мечта, Борис Николаевич, природу исследовать? – спросил Миша, пошмыгивая носом.
– Не только, – немного гордо произнёс наш командир, – мне поэзия нравится, люблю её читать и слушать – чем не мечта прочитать и послушать её всю, или хотя бы сколько хватит сил? У меня дома, в Подмосковье, целая библиотека есть, кого там только нет, от Пушкина до Маяковского полки забиты, даже приходится от жены новые книжки припрятывать, куда уж там!
– А сами не пишите? – спросил Миша, сняв перчатку и копошась где-то в глубине своей куртки.
– В детстве писал, – отчего-то грустно ответил Борис Николаевич, – у меня даже была мечта… но, знаешь, такие творческие дела нужно начинать в детстве, сейчас мне уже никак не приблизиться к чужому гению, да и нужно ли?..
Миша извлёк из куртки свёрнутый, потрёпанный временем, блокнотик:
– А я, Борис Николаевич, не поверите, тоже поэт! Вот совпадение-то! Не окажите мне честь?
– Окажу, – по голосу было слышно, как наш проводник был доволен.
– Я решил, что напишу про наше скромное путешествие поэму, вот слушайте, пока только один катрен готов:
Люди Сибири дрожат от дорог,
Спрятанных где-то в далёкой глуши.
Поле чудес нам доставит покой,
Страх весь развеет, надетый людьми!..
В приятной компании время летит быстро и незаметно. Погода благоволила нам – ветер особенно сильно не терзал, зайцы-беляки, появляясь то тут, то там, внимательно рассматривали нас на порядочном расстоянии – видно, пытались оценить, представляем мы для них опасность или нет. Убивать живность не планировали, ружьё взяли, чтобы обороняться от медведей или волков, да и то было заряжено солью – не хотелось так уж сильно портить экосистему природы, если уж и доведётся стрелять, своим вмешательством.
– А всё-таки, – безмятежно произнёс Миша, радостно наполняя лёгкие воздухом леса, – не зря я вытащил вас сюда! Только посмотрите, какая красота вокруг!..
И он не лукавил, смотреть было на что: монументальные ели, уходящие далеко ввысь, будто бы подпирали небо, так и норовящее припасть своей белизной к земле; снег, хрустящий под лыжами, причудливо переливался, словно на земле лежала алмазная пыль; воздух же непривычно легко наполнял лёгкие даже через маску – до того был свеж для людей, привыкших к грязному выхлопному дыму столицы и едкому табаку шхуны. В такие моменты ощущаешь, как незначителен и слаб человек перед величественной природой, веками жившей по своим непознаваемым правилам: вот ветерок колыхнёт ветку пихты, и часть снега с негромким треском, кажущимся при общей тишине целым событием, обвалится вниз, а вот солнце покажет зайчика, скачущего куда-то по своим, заячьим делам. Как всё это устроено, почему происходит именно так? На эти вопросы человечество не сумеет ответить никогда.
