Том Темплтон
34 пациента. От младенчества до глубокой старости: какие опасности поджидают на каждом из этих этапов

Счастье

– Кто выиграет Финал Кубка? – спрашивает мальчик.

Ему 14 лет, но выглядит он на 12. Его детство подошло к концу, и он стоит на пороге зрелости.

– Не знаю, Гарет, – отвечаю я честно. – Кто выиграет?

– «Манчестер Сити»! – говорит он, и его лицо озаряет широкая улыбка.

Я не могу не улыбнуться в ответ на его энтузиазм.

– А ты случайно не болеешь за «Манчестер Сити»? – спрашиваю я.

– Да-а-а! – отвечает он громко, почти крича.

Гарет немного шепелявит, потому что его язык великоват для небольшого рта. У него острый подбородок и короткая шея. Складка его верхнего века нависает над карими глазами, словно слегка опущенные занавески.

– Мы далеко от Манчестера, Гарет. Почему ты болеешь именно за эту команду?

– Потому что она лучшая! – кричит он и слабо поднимает руку. Это усилие, кажется, утомляет его. Он пыхтит, восстанавливает дыхание и снова устраивается на подушках.

Его мать обеспокоенно наблюдает за ним с дивана у окна, который служит спальным местом для родителей, находящихся в больнице с детьми. На нас с ней полиэтиленовые фартуки и латексные перчатки, необходимые для сокращения количества микробов, с которыми контактирует Гарет. Прикроватная тумбочка, где хранятся тапочки и халат Гарета с символикой «Манчестер Сити», уставлена открытками с пожеланиями скорейшего выздоровления. Большинство открыток с футбольной тематикой: сетки, натянутые забитыми мечами, бегающие футболисты с ослепительными улыбками, ряды ликующих болельщиков.

– Должно быть, ты один из самых преданных болельщиков, – говорю я.

Гарет снова улыбается, но на этот раз устало.

– Да, – говорит он тихо.

– Что ж, с нетерпением жду возможности отпраздновать с тобой ее победу, – говорю я.

– Вы тоже болеете за «Манчестер Сити»? – спрашивает Гарет.

– Конечно, – отвечаю я. – По крайней мере, в ближайшие несколько недель.

Мой ответ, похоже, его вполне устраивает.

– Что еще тебе нравится, помимо футбола? – спрашиваю я.

– Курица, – отвечает он с улыбкой.

– Мне тоже. Особенно я люблю жареную курицу с картошкой, – говорю я.

Гарет, похоже, смутился. Его мама, сидящая на диване, начинает хихикать.

– Гарет, объясни все врачу, – говорит она.

– Курица – это моя собака.

– О, тебе повезло, раз у тебя есть собака, – отвечаю я.

– Мы назвали ее Курицей, потому что она боялась всего на свете, – говорит его мама.

– Я помог ей от этого избавиться, – говорит Гарет.

– Молодец, – отвечаю я.

– Она очень ласковая, мой лучший друг.

– Это прекрасно, – говорю я.

– Сейчас я не могу ее гладить, – говорит Гарет, зевая. Он выглядит усталым. – Мне это запрещено.

– Это только на время лечения, Гарет, – говорит его мама с дивана. – Потом ты сможешь гладить ее сколько захочешь.

– Она очень любит всех облизывать, – объясняет она мне.

– Такие собаки лучшие, – отвечаю я.

– Гарет, не возражаешь, если я поговорю с доктором? – спрашивает его мама.

Гарет кладет голову на подушку и погружается в сон. Его веки дрожат.

Мама Гарета Фиона одета в серый деловой костюм. На ней дизайнерские очки, которые она снимает, вставая с дивана, где она изучала стопку документов.

– Мы могли бы поговорить за дверью? – спрашивает она.

Один из родителей Гарета все время находится с ним. Они сменяют друг друга. Им приходится заботиться о двух других детях, работать на ответственных должностях и регулярно проезжать 50 километров от больницы до дома.

Мы выходим из палаты в крошечный вестибюль, который играет роль преграды для микробов из остального отделения. Через стеклянное окно мы видим, что Гарет лежит с закрытыми глазами, не зная, что мы вышли.

Я стою спиной к раковине. С одной стороны от меня палата Гарета, а с другой – оживленное отделение. Лицо Фионы напрягается, когда она начинает говорить. Ей слишком часто приходилось общаться с врачами, сообщающими ей плохие новости, и теперь она боится снова услышать что-то неприятное.

– Расскажите, пожалуйста, как проходит химиотерапия, – говорит она.

– Ну, я думаю, что еще рано это обсуждать, – отвечаю я. – К тому же вам лучше поговорить не со мной. Специалисты передавали, что все идет нормально.

Я смотрю на нее. Похоже, она хочет услышать больше.

– Думаю, на раннем этапе наибольшее значение имеет то, как он все это переносит. Уже позднее станет ясно, эффективно ли лечение.

– Я хочу, чтобы вы были честны со мной, – говорит она, глядя на меня своими серыми глазами. – Гарету очень не повезло в жизни: синдром Дауна, проблемы с сердцем в младенчестве, затем лейкемия и неэффективные курсы химиотерапии. Мы с его отцом обязаны его защищать, и я должна знать все, – продолжает она, не сводя с меня глаз. – Мы знаем, что это наш последний шанс, поэтому, пожалуйста, не жалейте меня.

– Я и не жалею, – отвечаю я. – Честное слово. Мне говорили, что у него все нормально. Мы будем брать анализы дважды в день, чтобы убедиться, что разрушенные опухолевые клетки не отравляют кровь. Пока все идет хорошо.

– Но почему сегодня утром медсестра говорила об антибиотиках? – спрашивает она, стараясь скрыть дрожь в голосе.

Я опешил, потому что ничего об этом не слышал. Из заднего кармана я достаю смятый листок, нахожу на нем имя Гарета и читаю заметки.

– Вероятно, она имела в виду спрей, который мы используем для предотвращения инфекции ротовой полости. Сегодня утром никто не говорил об инфекции.

Я смотрю на нее, чтобы понять, успокаивает ли ее вид младшего врача, читающего смятую распечатку. Ее лицо немного расслабляется, но все равно остаются глубокие морщины.

– Могу я попросить доктора Росси прийти и поговорить с вами позднее? – спрашиваю я.

– Да, пожалуйста, – говорит она. – Я знаю, что она занята, но пусть подойдет к нам, когда будет возможность. После трех часов придет мой муж, так что она может поговорить либо со мной, либо с ним.

Я вношу новый пункт в список дел. Мы оба смотрим на Гарета через окно. Он крепко спит и кажется совсем маленьким среди подушек. У него настолько открытая душа, что, глядя на него, невозможно сдержать улыбку.

– Это просто невероятно, сколько усилий вы прикладываете, чтобы быть с ним, – говорю я.

– Это утомительно, – отвечает она. – Очень утомительно. Мы не знали, что у него синдром Дауна, пока он не родился, – говорит она. – Мы многим ему обя- заны.

Мы стоим рядом какое-то время, но она не поясняет свои последние слова. Через минуту я ухожу, чтобы проведать следующего пациента.

Ближе к вечеру я захожу в палату Гарета. Мальчик уже проснулся, и, похоже, полон энергии. Он играет с отцом Дэвидом в настольную игру о глубоководных существах. Дэвид – худощавый мужчина с седоватой бородой. Между большим и указательным пальцами он держит карточку с фотографией японского краба-паука.

– Соревнуемся по размеру, – говорит он Гарету.

– По размеру, папа? – спрашивает Гарет с улыбкой до ушей. – Ты уверен?

– Да, по размеру, – отвечает Дэвид. – Тебя что-то смущает?

– По размеру, – повторяет Гарет, хихикая. – Нет, ничего не смущает.

Дэвид кладет японского краба-паука на кровать. Он лежит там, раскинув свои страшные конечности.

– Четыре метра, – говорит Дэвид, максимально разводя руки. – Этот краб занял бы всю эту комнату. Что ты на это скажешь, Гарет?

– У меня есть кое-кто больше, – говорит Гарет.

– Больше этого гигантского краба? – смеется его отец.

– Да, – отвечает Гарет. – У меня есть карточка, которой ты испугаешься.

С этими словами он кладет на кровать карточку с изображением большой белой акулы.

– Шесть метров, папа, шесть метров.

Он смотрит на отца с широчайшей улыбкой.

– Нет, только не большая белая акула, – говорит Дэвид, дрожа от страха. – Нет!

– Я победил, – торжествующе говорит Гарет.

– Большая белая акула – это жестоко. Мне вообще не следовало смотреть тот фильм, – говорит Дэвид.

– Не беспокойся, папа, – говорит Гарет, гладя руку отца. – Она не живет на суше. Со мной ты в безопасности.

Кто-то стучит в окно вестибюля, и мы видим, что нам машет доктор Росси.

– Дэвид, могу ли я на минуту увести вас от большой белой акулы?

В этот момент на его лице отражается неподдельный страх. Гарет это замечает.

– Ты в порядке, папа? – спрашивает он, хватая отца за руку. Дэвид сжимает руку Гарета и улыбается.

– Все хорошо, солнышко.

Гарет расслабляется.

– Не беспокойся, в следующий раз ты выиграешь.

– Даже не знаю, Гарет, – говорит доктор Росси. – Не уверена, что кто-то может оказаться сильнее тебя в этой игре.

Гарет светится от счастья.

Пока Дэвид разговаривает с доктором Росси в вестибюле, я играю с Гаретом. Он знает все карточки, но не может произнести названия всех глубоководных животных. Его латимерия, большая примитивная рыба, крупнее моей морской свиньи, розового полупрозрачного многоногого существа, похожего на воздушный шар и ползающего по дну океана. Его осьминог Дамбо, названный так из-за сходства с летающим слоном, страшнее моего кишечнодышащего червя, фосфоресцирующего плавающего существа, похожего на фаллос. Его ремнетел, напоминающий морского змея, плавает глубже моей двенадцатиметровой гигантской акулы.

– Как думаете, что там можно услышать? – спрашивает Гарет.

– Глубоко в океане?

– Да.

– Думаю, там довольно тихо. Разве что редкий свист и писк китов. А ты как думаешь?

– Там темно и холодно. Я не хотел бы там оказаться, – говорит он, ежась. – А вы?

– М-м-м, разве что вместе с другом, – отвечаю я.

В вестибюле доктор Росси убеждает Дэвида, что химиотерапия идет хорошо. Дэвид возвращается в палату упругой походкой.

– Гарет, – говорит он, – перестань выигрывать у врачей. Возможно, однажды тебе понадобится их помощь.

Примерно через месяц в три часа ночи меня экстренно вызывают в онкологическое отделение. Я с ужасом понимаю, что толпа собралась в палате Гарета.

В прошедший месяц я работал в разных командах, и, надевая халат и перчатки в вестибюле, замечаю, насколько изменился Гарет. Он изможден, кожа голубоватого оттенка, а глаза закрыты. Я испытываю облегчение, когда вижу, что он шевелит конечностями и дышит. На диване рядом с ним сидит его отец в спортивных брюках и футболке. Он выглядит измученным.

– Артериальное давление очень низкое, – говорит мне медсестра, называя показатель. – Ему уже дают тазоцин и итраконазол от сепсиса.

– Здравствуй, Гарет! – говорю я. – Как твои дела?

У него лихорадка, он очень слаб и что-то бормочет с закрытыми глазами.

Мы начинаем внутривенное вливание жидкостей. Приходит реаниматолог, худощавая индианка. Она спрашивает, что происходит, изучает карту и садится рядом с отцом Гарета на диван, на котором он только что спал. Дэвид отодвигает от нее скомканную простыню.

– Вы уже обсуждали, действительно ли перевод в отделение реанимации в интересах Гарета? – спрашивает она.

– Да, мы говорили об этом с доктором Росси, – отвечает Дэвид, – и всегда хотели сделать для него все возможное, но… – он замолкает и смотрит на сына, который снова лежит без сознания в постели. – Мы знаем, что может наступить момент, когда это будет неправильно, – добавляет он хрипло.

Реаниматолог внимательно его слушает.

– Ясно. Сейчас, если я правильно все поняла, он проходит последний курс химиотерапии из возможных. Все предыдущие оказались неэффективными.

– Да, – отвечает отец.

Кажется, произнеся это слово, он испытал физическую боль.

Артериальное давление Гарета немного повысилось благодаря вливаниям жидкости, кожа порозовела. Мы решаем, что его состояние достаточно стабильно, чтобы оставаться в палате.

Мы вызываем кардиолога, чтобы сделать Гарету УЗИ сердца. Инфекции могут снижать артериальное давление, но также известно, что химиотерапия способна отрицательно повлиять на сердце, а у Гарета проблемы с ним с рождения. Если у него разовьется сердечная недостаточность на фоне химиотерапии и инфекции, он может этого не вынести.

Мы звоним доктору Росси, потому что она всегда просит сообщать ей, если с ее пациентами что-то случается. Она выезжает в больницу. Отец Гарета звонит жене и просит ее приехать. Теперь, когда Гарет спит и его состояние стабилизировалось, я предлагаю Дэвиду чашку чая. Он идет за мной в кафетерий для родителей и пациентов. Его дизайн отличается от других помещений в больнице: здесь клетчатые скатерти, рисунки животных в рамках и фотографии актеров и футболистов на стенах.

– Завтра Финал Кубка, – говорит он. – Гарет очень хочет его посмотреть.

– Я помню, – говорю я, заливая чайные пакетики кипятком. – Он большой фанат «Манчестер Сити».

На лице Дэвида появляется напряженная улыбка. Все чудесное в Гарете воспринимается им болезненно, поскольку мальчик долго был на краю пропасти, а теперь рискует упасть в нее.

– У вас есть дети? – спрашивает он.

Я киваю и кратко рассказываю ему о них.

– Гарет – наш третий ребенок. Наша семья была на грани распада до его рождения. У нас с Фионой были определенные проблемы.

Я предлагаю Дэвиду добавить молоко в чай. Он кивает и берет чашку.

– У Гарета было столько проблем. Он преодолевал… преодолевает все трудности лишь с благодарностью. Он… – Дэвид замолкает с открытым ртом, словно не зная, что сказать дальше. Потирая бровь, он делает глоток чая. – Он показал нам, что практически все, что мы считали важным, на самом деле не так, – говорит он и снова отпивает чай. – Он наш маяк в темноте.

Затем мы говорим на другие темы, чтобы он отвлекся от всего этого ужаса. Вернувшись в палату, застаем там кардиолога – крупного мужчину, нависшего над Гаретом с аппаратом УЗИ. Он водит прорезиненным датчиком по обнаженной груди Гарета, скользкой от геля. На мониторе видны нечеткие изображения сердечных камер, лениво сокращающихся и расслабляющихся. Кардиолог нажимает несколько кнопок, и кровь в камерах загорается на мониторе красным или синим в зависимости от того, движется она к датчику или от него. Нажав еще несколько кнопок, он оценивает ток крови из левого желудочка. В ответ на мой вопросительный взгляд он только качает головой. Он проверяет еще кое-что, затем аккуратно вытирает гель с груди Гарета и увозит аппарат из палаты. Медсестра застегивает пуговицы на пижаме мальчика и укрывает его одеялом.

Когда приезжает мама Гарета, доктор Росси вместе с родителями уходят в комнату для переговоров. Через некоторое время они возвращаются в палату. Я вижу, что все они, включая доктора Росси, плакали. Мама и папа Гарета подходят к его кровати с разных сторон и гладят его по голове, пока он спит.

Позднее утром они забирают его домой к сестрам, бабушке, дедушке и собаке. Мы договорились, что медсестры будут приходить и вводить лекарства, которые помогут ему чувствовать себя комфортно. Вечером, уже находясь дома, я просыпаюсь из-за дурных снов. Включаю телевизор и вижу молодых футболистов в синих рубашках, бегающих по полю. Они в отличной физической форме, их лица озаряют широкие улыбки. Игроки в красном стоят в кучке, обнимая друг друга. Слезы текут по их щекам.

Я пропустил Финал Кубка.

«Манчестер Сити» одержал победу со счетом 3:0.

Молодость

Ацтекский жрец

Позднее полиция проникнет в комнату Пита и найдет неотправленные письма, где высказаны тоска и недоумение, скрытые им от остального мира. Его близкие скажут, что они понятия не имели о его страданиях, и нам останется лишь размышлять о способности людей скрывать свою боль, как будто они раки-отшельники, спрятавшиеся в раковинах.

По словам родственников и друзей, он вел себя нормально: счастливый 17-летний мальчик с лучезарной улыбкой, хороший сын, художник, любитель животных. Таким он был до той ночи, когда его ужасная страсть внезапно вышла наружу.

Мы не знаем обо всем этом, когда Пита привозят в больницу на каталке, окруженной свитой парамедиков. Его футболка залита кровью из глубоких самонанесенных ножевых ранений. На протяжении всей поездки в автомобиле скорой помощи у него не было пульса, несмотря на сердечно-легочную реанимацию и введение адреналина. На его лице застыла кривая ухмылка.

Этот дикий поступок мальчика на всех подействовал возбуждающе. Пациента привозят в реанимационную зону и срезают с него одежду. Ему вливают кровь, вставляют в горло дыхательную трубку, вскрывают грудную клетку, делают открытый массаж сердца. Дежурный хирург, словно ацтекский жрец, умилостивляющий богов, берет в руку его сердце и сжимает в попытке заставить кровь циркулировать и выиграть немного времени, чтобы осмотреть раны и зашить их.

Поскольку пациент еще молод, с ним работают очень долго. Задействованы все ресурсы больницы.

В течение часа он остается неподвижным и безмолвным, не реагируя на активную стимуляцию. Он единственный из нас, кого не заботит этот ритуал. Нам становится ясно, что его уже невозможно реанимировать, и кто-то объявляет время смерти. Я поднимаю глаза и вижу застывшие и измученные лица.

Примерно в это же время приезжают друзья Пита. Они бегут по отделению неотложной помощи, рвут на себе одежду и плачут, не в силах сдержать эмоции.

Девушка. 18. Боль в спине

Приложив огромные усилия, наша команда оказала помощь всем пациентам отделения неотложной помощи, и теперь там пусто. Пугающая тишина и свет раннего зимнего утра, проникающий через высокие окна, делают помещение похожим на аквариум.

Я сижу один в кабинете со стеклянными стенами и задумчиво смотрю на непривычно пустой экран компьютера.

Вдруг на экране появляется информация о пациенте:

«Девушка. 18. Боль в спине».

Я захожу за угол.

В центре кабинки, переступая с ноги на ногу, стоит молодая женщина. Ее едва ли можно назвать взрослой. На ней свободная мужская джинсовая рубашка, черные волосы собраны в пучок. У нее гладкая кожа, и ее чистое лицо искажено от боли.

«Печально, когда кто-то настолько молодой мучается от боли в спине», – сентиментально думаю я. Она выглядит как образец здоровья, но не может спокойно стоять на месте из-за боли. В ее ясных голубых глазах отражается страх, который меня удивляет. Она выглядит так, будто попала в ловушку. У нее не получается справиться с болью. Возможно, она утратила доверие к телу, которое раньше ее не подводило.

– Хотите прилечь, Рейчел? – спрашиваю я.

– Нет, спасибо, – говорит она тихо и перестает двигаться.

– Вам комфортнее стоять?

Она кивает.

Молодой человек с неопрятной бородой и косичками сидит на койке. У него на запястье плетеный браслет. По его лицу видно, что он очень обеспокоен. Я предполагаю, что это парень пациентки.

– Чем могу помочь? – спрашиваю я бодро.

– У меня очень болит спина, – отвечает Рейчел. Она смущена и напугана.

– Ей очень больно, – раздраженно говорит ее парень. Рейчел строго смотрит на него, давая понять, что сейчас лучше помолчать.

– Когда появилась боль? – спрашиваю я.

– В субботу, – говорит она.

«Сейчас только среда, значит спина болит четыре дня, – думаю я. – Зачем она приехала в отделение неотложной помощи? Почему не обратилась к терапевту?»

– Вы падали или получали травму, прежде чем появилась боль?

– Нет, – отвечает она, отрицательно кивая головой. – В пятницу я работала, но не могла повредить спину.

– Где вы работаете? – спрашиваю.

– За барной стойкой

– Вы могли потянуть спину, когда, например, несли что-то?

– Нет, я весь день разливала пиво.

– Вы принимали обезболивающие?

– Да.

– Полагаю, они не подействовали.

– Верно.

– Мы уже два раза обращались к врачам по этому поводу, – говорит ее парень обиженным тоном. – В субботу вечером мы ездили в травмпункт, где ей дали парацетамол, а в понедельник в медицинском центре – кодеин. Ничего не помогло.

Он выглядит оскорбленным, поскольку явно не ожидал, что жизнь так скоро подкинет ему девушку с невыносимой болью в спине.

Подумать только! Они третий раз за пять дней обращаются за медицинской помощью из-за боли в спине. Неудивительно, что система здравоохранения загружена до предела.

Почему я должен озадачиться этой проблемой больше, чем предыдущие два человека, и как скоро они обратятся к четвертому врачу?

– Кодеин хоть немного помог? – говорю я вкрадчиво в надежде, что она ответит «да» и мне будет нечего ей предложить.

– Нет, – отвечает она. – На самом деле стало только хуже.

Я снова вижу страх в ее глазах, который меня удивляет.

– Мы собирались поехать в Южную Америку через несколько недель, – говорит ее парень.

– Были ли у вас проблемы со спиной в прошлом? – спрашиваю я девушку.

– Да, – отвечает Рейчел, испытывая некоторое облегчение. – В детстве я упала с дерева, и тогда у меня были проблемы со спиной.

– Это похоже на то, что вы испытывали раньше?

– Нет, – говорит она обеспокоенно. – Теперь все иначе.

– Можете показать, где именно болит?

Она указывает рукой назад.

– Вы можете показать точное место, нажав на него? – прошу я.

Она долго думает. Я начинаю терять терпение, поскольку в отделении неотложной помощи у нас обычно нет на это времени.

– С вами все в порядке? – спрашиваю я, стараясь не выдать своей нетерпеливости.

Рейчел неохотно расстегивает джинсовую рубашку и поворачивается, чтобы показать, где болит. Пока она поворачивается, я вижу ее тело в профиль и замечаю, что живот выпирает, словной большой футбольный мяч. Затем она полностью отворачивается от меня.

– Болит вот здесь, – говорит она. Она заводит обе руки за спину и указывает большими пальцами на поясницу.

– Ясно, – отвечаю я. Увиденное сбило меня с толку.

– Вы беременны? – спрашиваю я ее. Я не понимаю, почему никто до сих пор не сказал мне об этом, и чувствую, что теряю терпение.

– Нет, – отвечает она, смотря в стену.

Я ошеломлен.

– Вы не беременны?

– Нет, – отвечает она уверенно.

Пораженный ее словами, я смотрю на ее парня. Он опустил голову, и я не могу рассмотреть выражение его лица.

– Ладно, – говорю я, пытаясь собраться с мыслями, – вернемся к боли.

Она снова указывает на поясницу.

– Могу я нажать? – спрашиваю я. Она кивает, и я c силой надавливаю ей на поясницу.

– Так больно? – спрашиваю я.

Она отрицательно качает головой.

– Хорошо, – говорю я. – Можете повернуться ко мне лицом.

Когда она поворачивается, я снова вижу ее округлый живот.

– Послушайте, вы точно не беременны? – опять спрашиваю я. – Вы выглядите беременной.

– Точно, – отвечает она.

Она смотрит на меня своими светло-голубыми глазами, а затем переводит взгляд на большое окно, откуда в кабинку проникает зимнее солнце.

Я встревожен сложившейся ситуацией и чувствую груз ответственности. Возможно, она беременна и страдает ужасным осложнением?

Или, может быть, я по глупости упускаю классическое заболевание брюшной полости, визуально имитирующее беременность?

В отделении неотложной помощи устрашающе тихо. У Рейчел в одном ухе серебряная серьга в виде плюшевого медведя. Ее лицо напряжено, задумчиво.

Мой разум хватается за соломинки. Возможно, ее парень, с виду кажущийся безобидным, запугивает ее.

– Вы не оставите нас на минуту? – говорю я ему.

Он встает и, кажется, радуется возможности выйти.

– Нет, он может остаться, – торопливо говорит Рейчел.

Внезапно лицо Рейчел искажает гримаса, и она начинает бродить по кабинке. Затем останавливается и пытается удобно встать.

Я смотрю на ее парня и удивляюсь, насколько молодо он выглядит.

– Ей часто бывает так больно? – спрашиваю я его.

– Да, – отвечает он.

– Как давно?

– Последние несколько дней.

Спустя минуту боль отступает. Все это время мы с ее парнем молчим и не двигаемся. Лучи низкого солнца проникают в окно. Девушка потирает свой округлый живот.

– Когда у вас были последние месячные? – спрашиваю я.

Она выглядит смущенной.

– Я не… Они были нерегулярными.

– Когда была последняя менструация?

Она называет месяц. Я считаю, сколько времени прошло до сегодняшнего дня.

– То есть девять месяцев назад, – говорю я, поднимая брови. Я поворачиваюсь к ее парню – он выглядит побежденным.

– Как давно ваш живот так выглядит? – спрашиваю я.

– Меня давно мучает вздутие.

– Как давно?

– Не знаю, – отвечает она, пожимая плечами.

– Ощущали ли вы… пинки в животе? – спрашиваю я.

Она хмурится.

– Я… я не знаю.

У меня появляется ощущение, что из-за занавески должна выбежать съемочная группа. Мне кажется, что это какой-то психологический эксперимент. Она так уверенно все отрицает и выглядит такой напуганной, что ее настроение передается мне. В глубине души мне не хочется унижаться, диагностируя беременность у женщины с болью в спине.

– Я думаю, что вы беременны и у вас схватки, – говорю я.

– Этого не может быть, – отвечает она.

– Почему?

– Просто не может.

– А вы что думаете? – спрашиваю я ее парня. – Может она быть беременной?

Он обхватывает голову руками, словно ему нужно хорошенько о чем-то подумать.

– Не знаю, – отвечает он. – Не представляю, что на это скажет ее мама, – говорит он наконец. – Завтра у нее вечеринка на свежем воздухе с официантами и шатрами.

– Об этом не стоит беспокоиться, – говорю я.

– Вы не понимаете, – отвечает он взволнованно. – Ее мать чуть с ума не сошла, когда Рейчел проколола ухо.

– Я не могу быть беременной, – утверждает пациентка. – Это невозможно.

– Давайте сделаем тест на беременность, чтобы удостовериться, – предлагаю я. Мне нужно доказательство, которое разрушит стену отрицания.

Она кивает, но не смотрит мне в глаза. Я предпринимаю слабую попытку подготовить ее к вероятному результату теста.

– Вы хотите оказаться беременной?

– Нет, – отвечает она, отрицательно качая головой.

– Ладно, – говорю я, не зная, как приободрить ее в такой ситуации. – Не беспокойтесь, мы придумаем план.

Я подаю ей крошечную пластиковую баночку с пустой наклейкой сбоку, и Рейчел идет в уборную, сжимая ее в руке. Уборные находятся с другой стороны от приемной, и, как только пациентка и ее парень скрываются из виду, я начинаю тревожиться из-за этого «нет».

Меня беспокоит, насколько упорно пара все отрицает. Настолько, что они обращались к врачам дважды на этой неделе. Это отрицание разбивается о твердые камни развития плода. Внезапно я понимаю, что совершил опасную ошибку, отправив ее в уборную одну. Я вспоминаю все самое страшное из лекций о скрываемой и отрицаемой беременности, которые нам читали в медицинской школе. Женщина не может смириться с фактом беременности и закапывает его в подсознание.

Обман, самообман и уязвимость нерожденного ребенка – это страшное сочетание. Я вспоминаю новости о новорожденных, обнаруженных в общественных туалетах.

Я смотрю в сторону уборных. Приемная постепенно заполняется пациентами. Парень Рейчел сидит на одной из металлических скамеек, привинченных к полу, и я думаю, что мне стоит попросить его проведать пациентку в уборной. Затем говорю себе взять себя в руки. Психологическая сложность их положения встревожила меня. Но о чем мне беспокоиться? Я испытываю облегчение, когда Рейчел и ее парень возвращаются в кабинку. Она говорит, что ей не удалось помочиться, возвращает мне пустую пластиковую баночку, и в течение секунды мы оба держим ее. В этот момент я смотрю прямо в ее измученное бледное лицо.

Я думаю обо всем, что связано со среднестатистической беременностью: разговорах, книгах, занятиях, покупках, обследованиях, консультациях, советах врачей и членов семьи, надеждах, страхах, слезах и смехе. Все это миновало Рейчел. Все переживания оказались заперты в ее напряженной голове.

– Рейчел, – говорю я, держа в руке банку. – Вы пришли в нужное место. Мы позаботимся о вас.

Сразу после моих слов она делает несколько шагов вперед, прижимает ладони к стене на высоте головы прямо под окнами, залитыми солнечным светом, отставляет зад и давит на стену с такой силой, будто пытается уронить ее.

– Давайте я отведу вас в родильное отделение, – говорю я.

– Ладно, – отвечает она сквозь зубы, отдаваясь своей боли.

Ее парень берет свою сумку и ее кардиган и направляется к выходу из кабинки. Мне хочется его обнять.

– А что будет дальше? – спрашивает он.

* * *

В конце дня я открываю электронную медицинскую карту Рейчел. Я удивляюсь, увидев, что сотрудники родильного отделения уже заполнили ее. На следующую неделю запланированы консультации врачей, психолога и социального работника.

Пациентка родила мальчика в 13:30.

Скрываемая/отрицаемая беременность.

Отсутствие дородового наблюдения.

Прибыла в отделение неотложной помощи во время схваток.

Мать удивлена, но рада рождению ребенка.

Бабушка готова оказать помощь с новорожденным.

Получила консультацию психолога в палате. Ожидает выписки.

Мы желаем ей и ее сыну всего наилучшего.