Том Батлер-Боудон
50 великих книг по философии
Создание себя
По словам Баджини, буддийская философия имеет замечательные соответствия с современными исследованиями личности. Будда считал, что у нас нет жесткой и неизменной сущности; скорее мы являемся суммой телесных ощущений, мыслей и чувств.
Это во многом похоже на идеи Юма, за исключением того, что буддизм сосредоточен на огромном позитивном потенциале, который подразумевает отсутствие жестко определенной личности.
За свою жизнь благодаря совершенствованию мыслей, чувств и поступков мы можем осознанно создавать себя. Как сказано в буддийском тексте «Дхаммапада»:
«Те, кто роет колодец, находят воду; мастера-оруженйники делают луки и стрелы; плотники обрабатывают дерево, а мудрые люди придают форму самим себе».
Баджини признает, что представление о себе как о конструкции неприемлемо для многих, так как оно подразумевает, что мы не имеем «истинного» самоощущения в центре нашего бытия. Тем не менее множество вещей, которые мы считаем реальными, представляют собой конструкции.
Дерево – это собрание миллиардов атомов, образующих систему, а Интернет – это сеть, не имеющая единого центра. Если нечто состоит из отдельных частей, это не делает его менее реальным или могущественным.
Заключительные комментарии
Одним из интересных примеров, который приводит Баджини, является Брук Маньянти – женщина, которая смогла совместить роли научного исследователя, блогера и проститутки, что нашло отражение в ее знаменитом блоге «Belle de Jour». Независимо от того, насколько различны эти роли, Маньянти рассматривала их как отдельные грани своей личности и никогда не испытывала внутреннего психологического конфликта.
По словам Баджини, «мы действительно менее цельные, последовательные и непрерывные существа, чем принято считать, но тем не менее реальные и индивидуальные». Уолт Уитмен выразил это более поэтическим образом:
«Я велик,
Все множества находятся во мне».
Постмодернистская идея заключается в том, что человеческие существа по своей сути являются «конструктами», формируемыми языком, социализацией и статусными отношениями. Но Баджини приходит к выводу, что мы представляем собой нечто большее, чем конструкции: мы обладаем внутренней цельностью и непрерывностью, даже если не имеем отдельной сущности или вечной души. «Индивидуальность явно существует, – говорит он. – Просто это не отдельная вещь, независимая от составных частей».
Парадоксальным образом, полностью воспринимая все аспекты своей индивидуальности, мы не теряем себя, но можем жить осмысленной жизнью. То, что мы в состоянии делать это и одновременно отвергать идею о вечной сущности или нематериальной душе, является признаком зрелости.
Джулиан Баджини
Баджини, родившийся в 1968 году, получил докторскую степень по философии в лондонском Юниверсити-колледже. Темой его докторской диссертации была концепция индивидуальности. В 1997 году он стал сооснователем «Философского журнала», выходящего четыре раза в год. Он также пишет статьи и разных газетах и журналах.
Некоторые другие его книги: «Психиатр и мудрец: Путеводитель по жизни» (с Антонией Макаро, 2012), «Свинья, которая хочет, чтобы ее съели» (2008), «Набор инструментов для этики» (с Питером Фостом, 2007), «О чем это? Философия и смысл жизни» (2004) и «Атеизм: Очень короткое вступление» (2003).
Симулякры и симуляция
1981
«Нет больше зеркала ни сущего и его отображения, ни реального и его концепта… Реальное производится на основе миниатюрнейших ячеек матриц и запоминающих устройств, моделей управления – и может быть воспроизведено неограниченное количество раз. Оно не обязано более быть рациональным, поскольку оно больше не соизмеряется с некоей, идеальной или негативной, инстанцией».
«Мы живем в мире, где существует все больше информации и все меньше смысла».
В двух словах
Мы больше не живем в мире, где знаки и символы указывают на истину; теперь онисталиистиной.
В схожем ключе
Ноам Хомски. Понимание власти (см. стр. 130)
Гарри Франкфурт. О брехне (см. стр. 202)
Маршалл Маклюэн. Медиа – это массаж (см. стр. 354)
Славой Жижек. Жизнь в конце времен (см. стр. 552)
Глава 5
Жан Бодрийяр
Жан Бодрийяр умер в 2007 году, но мы до сих пор усваиваем и перерабатываем многие его идеи. Величайший теоретик постмодернизма был социологом и работал двадцать лет на кафедре социологии Нантеррского университета в Париже. На протяжении своей карьеры он был свидетелем студенческих бунтов 1968 года, падения коммунизма и появления того, что он назвал «гиперреальным» порядком медийного капитализма.
Образ мысли Бодрийяра отмечает безвозвратный и сокрушительный разрыв с традицией западной философии, с ее сосредоточенностью на вопросах индивидуальности, свободы воли и познания, и даже с экзистенциалистской идеей «аутентичной» жизни.
Вместо этого он нарисовал картину индивидуальности, где индивидуальность является мифом, а люди – статистическими единицами, отражающими все, что происходит в медийном пространстве. Их единственная цель заключается в потреблении знаков и образов; в этой новой вселенной что-то является реальным лишь в том случае, если его можно воспроизводить бесконечно, а единичного и неделимого вообще не существует.
Книга «Симулякры и симуляция» из-за своей удивительной доступности сделала Бодрийяра модным философом за пределами Франции. Хотя примеры, которые он приводит, относятся к культуре и политике 1970-х годов, большинство читателей без труда могут найти современные аналогии с его идеями.
Территория больше не имеет значения
В одной из своих новелл Хорхе Луис Борхес рассказал историю о картографах королевства, которые создали такую точную и подробную карту, что она расстилалась как лист по всей территории страны. По словам Бодрийяра, в современном мире такие предприятия кажутся старомодными, так как все, что имеет реальное значение, – это сама карта.
Мы даже не пытаемся делать вид, что это абстракция, помогающая нам достичь реальности: это и есть реальность.
«Однако речь уже не о карте и не о территории, – говорит Бодрийяр. – Исчезло суверенное различие между одним и другим, то самое, что составляло очарование абстракции».
Таким образом, привлекательность карты заключалась том, что для нас она не была точным отображением реальности и оставляла место для абстракций. Однако теперь мы перестали пользоваться ею и заставляем «реальность» соответствовать нашим абстракциям. Мы больше не живем в дуалистическом мире бытия и его подобия, реальности и концепции. «Реальное» может бесконечно воспроизводиться компьютерными программами, но, хуже того, эта новая реальность больше не соотносится с рациональной истиной:
«Речь идет уже не об имитации, не о дублировании, не даже о пародии. Речь идет о субституции, подмене реального знаками реального…»
Бодрийяр называет этот новый мир гиперреальностью. Одно из его интересных качеств состоит в том, что он устраняет необходимость в воображаемых вещах, так как больше не существует различия между реальностью и воображением.
Мы находимся в мире, который является гигантским симулякром (симуляцией, или подобием), который «никогда не обменивается на реальность, но только сам на себя, в замкнутой цепи без соотношений и четких границ».
Хотя Бодрийяр не пользуется этой аналогией, можно представить бумажные деньги: их никогда не обменивают на золото или серебро, в которые они теоретически конвертируются[3]. Скорее бумажные деньги являются деньгами, а не их репрезентацией. Тот факт, что на самом деле это обычная бумага, не имеет никакого значения.
Вместо реальности мы фетишизируем прошлое
Для Бодрийяра поворотным моментом в истории был переход от мира знаков и символов, обозначающих истину или идеологию и придающих большое значение скрытности, к миру, который больше не пытается этого делать. По его словам, в эпоху симулякров и симуляций «больше нет Бога, которого можно было бы принять как своего, и нет Страшного суда, чтобы отделить ложь от истины».
Когда это происходит, подкрадывается ностальгия и томление по «истине» и аутентичности. Появляется «движимое паникой производство реального и референциального, параллельное панике материального производства и превосходящее его». Когда все становится абстракцией, ценность реальности увеличивается многократно, но действительно ли нам нужна реальность или только ее символы? Когда мы попадаем в мир симулякров и симуляций, трудно найти выход из него; мы едва сознаем различие между ним и реальностью.
Бодрийяр полагает, что мы похожи на людей племени тасадай, открытого этнологами в дебрях дождевого леса в 1970-х годах. С целью избежать полного истребления они отступили в глубину непроходимого девственного леса. Этот живой музей был предназначен для сохранения их «реальности» и позволял им вести традиционный образ жизни, но любое отгораживание от окружающего мира само по себе было актом симуляции.
Сходным образом западные ученые тратят огромные деньги на сохранение египетских мумий не потому, что Древний Египет что-то значит для нас, но потому, что такие объекты как бы гарантируют особый смысл старинных вещей: «Вся наша линейная накопительская культура рушится, если мы не можем видеть прошлое прямо перед собой».
Образ мысли Бодрийяра отмечает безвозвратный и сокрушительный разрыв с традицией западной философии.
Такая «музеефикация» является признаком культуры, которая ненавидит секреты и хочет обладать другими культурами, анализируя и классифицируя их. Для нас они представляют ценность как символы того, что мы пришли им на смену.
Бодрийяр изображает Диснейленд как классический пример симулякра. Это воображаемое место, воссозданное лишь для того, «чтобы заставить нас поверить, что все остальное [наше общество] является реальным». Диснейленд сохраняет иллюзию водораздела между истиной и выдумкой – иллюзию, в которой мы нуждаемся ради существования в своем вымышленном мире. Подобные места помогают нам избегать того факта, что сама Америка принадлежит к царству симуляций.
Политика в гиперреальном мире
Бодрийяр выходит за рамки типичных левых/марксистских представлений о капитализме как об аморальном общественном строе. Скорее капитализм является «чудовищным, беспринципным предприятием, и не более того».
Капитализм и капиталистические средства информации фокусируются на «экономике», «экономических показателях» и «спросе», как если бы эти вещи были центром общества. При этом «каждое идеальное различие между истиной и ложью, добром и злом» разрушается ради того, чтобы «установить радикальный закон эквивалентности и обмена».
В капиталистическом обществе мы являемся обычными потребителями. Однако для сохранения иллюзии о свободных гражданах, живущих в динамичном демократическом обществе, капитализм устраивает кризисы, мешающие нам видеть, что его образ жизни – это лишь конструкт.
Политическая власть в том виде, в каком мы ее сейчас наблюдаем, – выбор, одержимость личностью и занятиями президента и так далее, – это фарс, а все более интенсивное информационное освещение лишь показывает, что традиционной исполнительной власти больше не существует. Скорее властью становится вся система, о чем умалчивают массмедиа, поднимающие шумиху вокруг политики.
По мере того как люди все сильнее ненавидят политику, фарс становится еще более замысловатым, чтобы поддерживать ощущение реальности.
Бодрийяр изображает убийство членов клана Кеннеди как последние политические убийства на Западе, поскольку Роберт и Дж. Ф. Кеннеди считались настоящими носителями власти. Они были слишком реальными, поэтому они должны были уйти. Так или иначе, по словам Бодрийяра, в эпоху симуляций необходимость в настоящих убийствах исчезает; их можно симулировать, как произошло с Уотергейтским скандалом и политической смертью Никсона, которая стала образцом для современного ритуала жертвоприношения. Чем более важное положение вы занимаете, тем выше возможность, что вас принесут в жертву.
Гиперреальное медийное общество
В 1971 году телевизионная группа жила вместе с калифорнийской семьей Лаудов в течение семи месяцев, снимая каждое их движение. Семья распалась под взорами двадцати миллионов зрителей, что привело к вопросу, какую роль в этом сыграло телевизионное шоу. Продюсеры рекламировали его как «съемки при видимом отсутствии камер»; Бодрийяр называет это подменой реальности, блестящей фальшивкой, когда нечто реальное незаметно становится гиперреальным.
Типичный характер семьи (калифорнийцы из верхней части среднего класса, благопристойная жена-домохозяйка, три гаража, семеро детей) гарантировал ее разрушение, так как гиперреальная культура нуждается в частых жертвоприношениях. Однако «поскольку небесный огонь больше не поражает падшие города, их карает объектив камеры, который будто лазер пронзает житейскую реальность». Бодрийяр задается вопросом: «Говорит ли телевидение истину об этой семье или истину о телевидении?» И сам отвечает: «Фактически телевидение, явившее истину Лаудов, явило истину о самом телевидении».
В увлекательном анализе кинематографа 1970-х годов Бодрийяр обсуждает связь между фильмами и реальными событиями. Он говорит, что инцидент на ядерном реакторе в Тримайл-Айленд в США имел свой голливудский аналог в фильме «Китайский синдром». Кинематографическое событие стало более важным, чем реальное происшествие. Такое насилие над истиной происходит в реальном мире.
Словно предсказывая развитие Интернета и феномен социальных сетей, Бодрийяр отмечает, что теперь людей оценивают по степени их участия в потоке медийных сообщений: «Тот, кто недостаточно представлен в массмедиа или не подвержен их слиянию, считается маргинальной или практически асоциальной личностью», – говорит он. Поток медийной информации считается безусловным благом, которое умножает смысл бытия точно так же, как движение капитала умножает богатство и благополучие.
Одно из ключевых высказываний Бодрийяра гласит:
«Мы живем в мире, в котором все больше и больше информации и все меньше и меньше смысла».
Он задает вопрос: «Находятся ли СМИ на стороне власти, манипулируя массами, или они на стороне масс и занимаются ликвидацией смысла, творя не без доли наслаждения насилие над ним? Вводят ли СМИ массы в состояние гипноза или это массы заставляют СМИ превращаться в бессмысленное зрелище?» В то время как при старом порядке люди беспокоились о первом, второе, несомненно, представляется более зловещим.
Реклама традиционно считалась второстепенной по отношению к товарам, для которых она предназначена, но, по мнению Бодрийяра, реклама образует ядро нашей цивилизации. Рекламируемые товары относительно малоценны; решающее значение имеет наше отождествление с историей, знаками и символикой, окружающей эти товары. Именно это является источником нашего желания и тяги к потреблению.
Мы отправляемся по магазинам не столько для того, чтобы покупать вещи, сколько для того, чтобы оставаться в пределах гиперреальности. Нежелание потреблять эти знаки и символы приравнивается к подрывной деятельности.
Представление о рациональной личности, обладающей свободой воли, является абсолютным мифом. Нас лучше всего рассматривать как сущности, поглощенные технологией и культурой потребления и являющиеся ее частью.
Заключительные комментарии
Убедительный аргумент Бодрийяра гласит, что современный мир отличается от модернистских представлений о «столкновении идеологий». По его убеждению, террористические атаки 11 сентября 2001 года не были результатом столкновения цивилизаций или войны ислама против христианских ценностей США. Скорее они были кульминационным моментом реакции мира против собственной глобализации и сдвига в гиперреальность – последним ужасным залпом, выпущенным в ответ на проникновение массмедиа и технологий во все аспекты нашей жизни и поглощения системы ценностей.
Философы столетиями спорили о сравнительном значении субъекта (индивидуума) и объекта (окружающего мира), но Бодрийяр считал, что эта дискуссия уже давно утратила смысл: объект одержал чистую победу.
Современный человек – это не индивидуум, в той или иной степени наделенный свободой воли, как нам внушали многие философские и теологические учения. Он больше похож на механизм, который потребляет и воспроизводит образы, существующие в массмедиа, рекламе и политике. Но самое печальное обстоятельство заключается в замене реальности гиперреальностью, которую Бодрийяр называет «идеальным преступлением», так как большинство из нас не понимают, что это вообще произошло.
Жан Бодрийяр
Бодрийяр родился в Реймсе в 1929 году. Его родители были государственными служащими из фермерских семей, переехавшими в город. Он был первым ребенком в своей семье, поступившим в университет. С 1966 по 1987 год он занимал разные должности в Нантеррском университете, а потом вел преподавательскую деятельность в Европейской высшей школе до своей смерти в 2007 году.
Его первая книга «Система вещей» (1968) была написана под сильным влиянием Ролана Барта, и на раннем этапе своего творчества Бодрийяр считался представителем постмарксистской философии. Более поздние труды, связанные с теорией массовой информации, опирались на труды Маршала Маклюэна. Книга «Симулякры и симуляции» послужила источником вдохновения для фильма «Матрица», предлагающего вариант того, что может случиться, если гиперреальность будет доведена до логического завершения и станет всеобъемлющей.
Другие его книги: «Общество потребления» (1970), «Критика политической экономии знака» (1972), «Зеркало производства» (1975), «В тени молчаливого большинства» (1983), «Америка» (1986), «Забыть Фуко» (1987), «Войны в Заливе не было» (1991) и «Идеальное преступление» (1995).
Второй пол
1949
«Человек не рождается женщиной; он становится женщиной».
«Индивидуальная история женщины – поскольку она по-прежнему прикована к своим женским функциям – в значительно большей степени, чем у мужчины, зависит от ее физиологии, и кривая ее судьбы гораздо более прерывистая и неровная, чем у мужчины».
В двух словах
Концепция другого помогает нам понять положение и власть женщины на протяжении человеческой истории.
В схожем ключе
Жан-Поль Сартр. Бытие и Ничто (стр. 480)
Глава 6
Симона де Бовуар
К сорока годам Симона де Бовуар написала несколько романов, хорошо принятых критикой, но была больше известна как спутница жизни Жана-Поля Сартра. Все изменилось после публикации книги «Le Deuxieme sex» – «Второй пол». Книга с самого начала стала бестселлером, и Симона де Бовуар оказалась женщиной, о которой больше всего спорили во Франции.
С учетом ее относительно привилегированного положения – преподавательская карьера, университетский диплом, участие в парижских интеллектуальных кругах – де Бовуар никогда не испытывала ощущения несправедливости или дискриминации со стороны мужчин. Тем не менее она начала понимать, что люди рассматривают ее как низшее существо по сравнению с Сартром просто потому, что она женщина. Когда она стала писать «Второй пол», то с удивлением обнаружила, что важнейший факт ее бытия заключается в простых словах: «Я – женщина».
Книга «Второй пол» посвящена не только роли женщин в истории и обществе, но и женщине как архетипу и философской категории, взаимозаменяемой с концепцией другого. Эта философская идея возвышает книгу над другими феминистскими сочинениями и делает ее особенно увлекательной.
В книге примерно 700 страниц, и ее нелегко свести к краткому резюме. В первой части прослеживается история положения женщин в обществе от бронзового века и Средневековья до современности, включая анализ «мифа о женщине» на примере пяти авторов: Анри де Монтерлана, Д.Г. Лоуренса, Поля Клоделя, Андре и Стендаля. Вторая часть посвящена положению современной женщины, от детства до полового созревания и от брака до менопаузы, включая портреты женщины как любовницы, нарциссистки и мистика, и заканчивается на более высокой ноте – главой о женской независимости.
Женщина как «другой»
«Второй пол» является попыткой ответить на главный вопрос: что есть женщина как архетип или категория, в противоположность женщине как личности.
На протяжении человеческой истории мужчины отделяли женщин от себя и придумывали для них определения, вместо того чтобы считать их такими же людьми, как и они сами.
Если человек – мужчина, то этим все сказано, в то время как женщину нужно описывать как особу женского пола. В результате, по словам де Бовуар, «женщина становится несущественной и незначительной, в то время как мужчина значителен и существен. Он субъект и абсолют, а она – это другой».
Она отмечает, что термин другой можно применить к любой социальной группе, которая не считается главной.
К примеру, в западной цивилизации белые мужчины считаются абсолютом, а все остальные категории людей, включая женщин, чернокожих и евреев, осознанно или неосознанно помещаются в категорию других.
Когда социальную группу ставят в подчиненное положение, она становится низшей из-за утраченных возможностей и унижений.
Мужчины считают, что они не нуждаются в каких-либо объективных оправданиях своего чувства превосходства над женщинами.
Это приводит к тому, что женщинам приходится трудиться вдвое больше, чтобы их считали равными с мужчинами.
Дискриминация по отношению к женщинам, пишет де Бовуар, – это «чудотворный бальзам страдающих комплексом неполноценности. Действительно, никто не ведет себя более высокомерно, агрессивно или презрительно по отношению к женщинам, чем мужчина, который сомневается в своей мужественности». В наши дни эти взгляды хорошо известны, но представьте себе, какое возмущение они вызывали в буржуазной Франции 60 лет назад.
Де Бовуар изумляется: хотя женщины составляют половину человечества, они по-прежнему подвергаются дискриминации. По ее словам, в демократических странах мужчины любят говорить, что они рассматривают женщин как равных (иначе демократия была бы ложной), но их отношение ко многим женщинам свидетельствует об обратном.
