Тодд Рейс
Город будущего: Дубай, созданный архитектурой

Полная версия

Киногеничность

– Этот фильм непременно понравится публике, – предрек один лондонский чиновник в августе 1958 г.^[149]

Картину следовало «незамедлительно разослать по всем дипломатическим миссиям в арабском мире». В октябре 1958 г. руководство компании British Petroleum показало ленту «высоким гостям из Бахрейна», которые сочли ее «весьма интересной и не высказали критических замечаний»^[150]. Других отзывов о фильме в архивах не обнаружено.

Вполне вероятно, что Питер Трипп так и не увидел итоговую версию картины. Летом 1958 г. истек срок его службы на посту британского политического агента в Дубае. В дальнейшем ему предстояло отправиться в Бахрейн и «координировать программы развития в Договорном Омане и соседних регионах»^[151]. Его преемник в Дубае Дональд Хоули регулярно устраивал кинопоказы в здании политического агентства. Предпочтение отдавалось мюзиклам, однако Хоули включал в программу выпуски новостей, художественные фильмы, а также собственноручно снятые зарисовки местного быта и пейзажей. Тем не менее у нас нет ни одного свидетельства о показе того самого документального фильма (хотя в мемуарах о службе в Договорном Омане Хоули упоминает ленту, снятую по заказу компании British Petroleum)^[152]. Вместо того чтобы рекламировать работу британского правительства за рубежом и доказывать ее эффективность, готовый фильм осел где-то в правительственных архивах.

Почему же правительство утратило интерес к фильму, в который было вложено немало средств и который вызывал бурный энтузиазм на этапе съемок? Как можно было отбросить и забыть один из первых кинематографических материалов, посвященных побережью Персидского залива?^[153]

Вероятно, фильм лег на полку в силу того, что всем причастным стало понятно: его посыл безнадежно устарел. Та самая цель, ради которой команда документалистов отправилась в регион – запечатлеть новую эпоху нефтяного процветания, – лишила фильм актуальности еще до того, как он был завершен. Портреты людей, зарабатывающих на жизнь древними промыслами, никому не были интересны, когда на побережье вот-вот должна была начаться масштабная добыча нефти, принося в регион невиданное прежде богатство. Фильм отражал скорее желание сохранить быт эпохи Керзона, чем подготовиться к неизбежным переменам.

Опыт наблюдения за первыми «нефтяными королевствами» Персидского залива: Ираком, Ираном, Кувейтом и Бахрейном – должен был показать британскому МИДу некоторые закономерности. Попытки представить Договорный Оман зоной, где возможна контролируемая минимальная модернизация, могли быть (вполне обоснованно) изобличены как тщетное бегство от реальности накануне скорой и неизбежной трансформации. Повествование о местных жителях, которые возделывают землю, строят деревянные лодки и торгуют жемчугом, смотрелось бы крайне фальшиво, британских дипломатов обвинили бы в том, что они искажают действительность, вместо того чтобы выработать осуществимый план развития.

Отказ от широкой демонстрации фильма, вероятно, говорит и об отсутствии подходящей аудитории. Изначально Питер Трипп писал сценарий по-английски, поскольку он был предназначен для британских дипломатов и широкой англоязычной публики^[154]. Чиновники МИДа предпочли сделать основную ставку на арабскую версию фильма, видимо, надеясь привлечь своим туманным посылом «ближневосточную аудиторию». Пропагандистские ленты часто адресовались жителям британских колоний, но обращение к неопределенно широким кругам, особенно в странах, которые обрели независимость, сомнительно. Да и сам формат пропагандистского фильма успел устареть. Возможно, еще до того, как ленту отправили британским дипломатам на Ближнем Востоке, кто-то верно подметил, во что превратилась основная идея фильма – в вялый поиск доводов в пользу дальнейшего присутствия в регионе, который Британии было все труднее защищать даже на словах.

Питер Трипп написал свой сценарий, желая создать привлекательную картину британского присутствия в Дубае. Он надеялся, что повествование с упором на результаты программ развития – зримые, осязаемые перемены – внушит доверие жителям Дубая и заглушит голоса арабских националистов. Из череды визуальных образов следовало выстроить четкую линию британской политики, которая убедила бы и лондонских руководителей самого Триппа. Бурение водяных скважин и антималярийное опрыскивание казались ему зрелищными мероприятиями. Однако в то же самое время на береговой линии Дубая шел куда более впечатляющий процесс, о котором Трипп не упомянул в исходном сценарии фильма. В этой истории человек не возделывал землю, а преображал ее, не созидал, а менял принципы созидания, не орошал пустыню, а забирал у нее воду ради кинематографичного города.

О новом проекте сказано лишь несколько слов в конце фильма – вероятно, эта короткая фраза была добавлена в Лондоне вместе с размытыми кадрами аэрофотосъемки. Сразу после того, как зрителю представляют British Bank of the Middle East, закадровый голос упоминает некий инфраструктурный проект, за счет которого банк надеется получить немалую прибыль. По словам рассказчика, «предполагается расширить и углубить гавань Дубая, чтобы крупные суда могли заходить в городской порт, а отгрузка и доставка товаров занимала меньше времени». Однако ни работы в порту, ни завезенное для них оборудование в фильме не показаны.

После очистки и укрепления берегов Хор-Дубая по проекту британской инженерной компании Sir William Halcrow & Partners природный морской рукав Персидского залива превратился в полноценную водную артерию. Эти работы были грандиозным зрелищем: огромные машины были окутаны густыми черными тучами выхлопных газов – такого в дубайском порту никогда прежде не видывали. Преобразование гавани было лишь первым из череды выгодных строительных проектов, разработанных британскими компаниями. Инженерные и архитектурные проекты стали эффектными событиями, которые постепенно составили увлекательную историю прогресса и развития. Именно здания, мосты, тоннели, дороги, порты теперь символизировали устойчивость и независимость. Не только их незыблемое величие, но и само бесконечное строительство обеспечивало убедительность нарратива. Не антималярийное опрыскивание или будни животноводов, а конструкции из стали и бетона отныне определяли визуальный ряд, которым сопровождались новые, пока не устоявшиеся отношения между Великобританией и Дубаем.

Глава 3
Линии раздела

В мае 1957 г., когда еще не разлился тягостный летний зной, в порту Дубая причалило переполненное рыбачье судно. Из него вышли 83 человека. Подозрений они не вызвали. Если бы кто-то расспросил их о причине визита, они объяснили бы, что совершают хадж – паломничество в Мекку. В Дубай они прибыли лишь за тем, чтобы нанять капитана до Месаида, городка на побережье Катара, где жили в основном рабочие-нефтяники. В порту Дубая часто высаживались паломники, а местные моряки неплохо зарабатывали, переправляя их дальше. Без труда подыскав капитана, пассажиры с трудом разместились на другом судне, тоже чересчур тесном для них.

Под конец второго дня плавания на горизонте показалось побережье Катара. Капитан отвез пассажиров в безлюдную бухту и высадил там, заверив, что теперь они без труда доберутся пешком до Месаида. Возможно, капитана избаловали легкие заработки, а может, он побоялся, что долгое отсутствие разозлит хозяина судна или пограничный патруль арестует его, если подойти слишком близко к порту. Как бы то ни было, он оставил своих пассажиров в 40 км от Месаида, а такое расстояние невозможно пройти пешком без запаса питьевой воды.

По пути паломники встретили двоих мужчин, которые предложили проводить их в город на следующее утро. Цена услуги составляла 10 рупий с человека, и платить надо было авансом. У паломников это были последние деньги. Проснувшись наутро, они обнаружили, что проводники, «пара мошенников из Синда», сбежали с деньгами «под покровом ночи». Если бы не катер ополчения Договорного Омана, шедший вдоль побережья, несчастные паломники погибли бы в пути^[155]. Ополченцы снабдили их водой и продуктами, а затем переправили в аль-Вакру, где пограничные службы Катара отказались пускать их в страну. Ополченцам пришлось отвезти группу к себе на базу в Абу-Даби. В Катаре группа все еще состояла из 83 человек, но в Абу-Даби высадились 84 – один паломник умер в дороге, и двое младенцев родились.

Хаджи ниоткуда

Один из британских офицеров в Абу-Даби принялся искать место для размещения изнуренных паломников. Правитель Абу-Даби, шейх Шахбут бин Султан аль-Нахьян, ожидавший первых поступлений в казну от экспорта нефти, согласился с предложением разместить путников «в заброшенных домах»^[156]. На побережье Договорного Омана Британским офицерам уже не раз приходилось спасать терпящих бедствие людей без документов, воды и денег. В том же мае 1957 г. они подобрали

«…несколько групп иранцев, пакистанцев, оманцев и прочих… почти или совсем лишенных средств к существованию и по разным причинам оказавшихся в Абу-Даби. Судно, перевозившее около 150 оманцев и пакистанцев, дало течь в акватории Абу-Даби. Пассажиров пришлось эвакуировать, и британский политический агент с трудом нашел катер, чтобы отвезти их на берег. Несколько дней спустя прибыла группа из 32 иранских ремесленников и мелких торговцев, яростно требовавших визы в Катар. Их отправили домой через Дубай»^[157].

Как и упомянутые 84 паломника, многие прибывали в Дубай в надежде добраться до нефтяных месторождений Абу-Даби, Катара и Саудовской Аравии. А если посчастливится, странники надеялись совершить и паломничество в Мекку. Они называли себя хаджи, однако путь к мусульманским святыням для них мог растянуться на всю жизнь.

Британский МИД хотел бы перекрыть путь таким странникам, но не мог «принять результативных мер»^[158]. Порт Дубая служил перевалочным пунктом: через него мигранты прибывали в регион – и отправлялись по домам, когда их признавали «нежелательными». В вышеописанном случае британские должностные лица попытались заставить правителя Абу-Даби взять на себя заботу о мигрантах-паломниках, однако шейх твердо заявил, что проблемы иностранных подданных относятся к внешней политике, а стало быть, решать их должны британцы. Как признал британский резидент в Бахрейне, «ответственность за этих несчастных несет Великобритания»^[159]. Паломники, перешедшие под опеку Британии, оказались в тяжелой ситуации, но их жизни ничего не угрожало. Иностранцев разместили в старых лачугах с крышами из пальмовых ветвей, им пришлось задержаться в стране, которая не желала иметь с ними дела и в которой они сами не хотели жить.

По подсчетам чиновников из Британского политического агентства, помощь мигрантам обходилась в £12 в день (менее $250 в современном эквиваленте). Политическое агентство вполне могло покрыть расходы, но МИД принципиально стоял на своем. Существовала опасность «создать прецедент, из-за которого Британии, возможно, придется проявлять заботу о подобных группах в будущем»^[160]. Неписаные правила требовали отправить «нежелательных» мигрантов на родину и добиться возмещения расходов от правительства их страны.

Однако в этом случае оказалось крайне сложно определить, какое правительство должно компенсировать расходы. Британские чиновники не смогли разобраться в документах паломников и даже установить, на каком языке они написаны. В конце концов удалось подтвердить, что документы выданы в Бирме и что все паломники, кроме одного, хотят вернуться именно туда^[161]. Через месяц, когда бумаги пятерых паломников отправили в Лондон, чиновники выяснили, что это не официальные путевые документы, а договоры найма, подписанные компанией Burma Oil. Аналитики МИДа заподозрили, что большинство паломников – работающие в Бирме граждане Пакистана, однако отметили, что у четверых из группы в графе «место рождения» значится бирманский городок Мудоун^[162].

Языковой барьер замедлил обработку документов, кроме того, британских чиновников насторожили и неувязки в истории паломников. Пакистанские власти вскоре сообщили, что такие имена и фамилии не значатся в списке хаджи, официально зарегистрированных на текущий год. После многочисленных допросов паломники сознались, что хотели найти работу в какой-нибудь стране Персидского залива^[163]. Потом они снова изменили показания. Поводы для рискованного путешествия назывались самые разные: религиозные, экономические, политические («бегство от бирманских коммунистов»). Их подданство оставалось загадкой, но политическое агентство в Дубае нашло среди иммигрантов переводчика, который помог восстановить их маршрут. Паломники начали свое путешествие в западной Бирме, перешли границу и попали в Восточный Пакистан (ныне Бангладеш). Затем они добрались до портового города Читтагонга и сели на пароход какой-то британско-индийской компании, который следовал в Карачи, огибая полуостров Индостан. В Карачи они наняли судно, на котором приплыли в Дубай.

Историю их путешествия точнее всего угадал один британский дипломат, служивший в Рангуне, столице тогдашней Бирмы. Он напомнил чиновникам британского МИДа, что в 1920-е гг. нынешние Индия, Пакистан, Бангладеш и Мьянма (Бирма) еще не были четко разделены государственными границами. Жители Читтагонга (территория современной Бангладеш) часто отправлялись работать на рисовых полях в тех местах, которые в конце концов вошли в состав Бирмы. В 1942 г., когда Бирму захватила японская армия, территорию разделила «этнологически искусственная» граница: там, где ситуацию контролировала Япония, сосредоточились местные буддисты, а там, где распоряжалась Британия, – мусульмане. К 1948 г., когда Бирма и Восточный Пакистан официально стали отдельными государствами, миграция и вооруженные конфликты окончательно закрепили этнический и религиозный раздел. Дипломат из Рангуна подозревал: паломники, утверждавшие, что они родились в Читтагонге, вероятно, жили в Бирме с момента демаркации (или родились там в семьях выходцев из Читтагонга).

Рис. 3.1

Документы «паломников без гражданства» были отправлены в Лондон для верификации

Национальный архив Великобритании

В его рассуждениях о судьбе народа, пострадавшего при силовом разделе территорий, не было никакого сочувствия. В письме дипломат предупреждал, что жители Читтагонга известны «своим злобным видом и патологической склонностью ко лжи»^[164]. Один из чиновников британского МИДа отмахнулся от письма, назвав его «любопытным с этнографической точки зрения», но лишенным прикладной ценности. Другой служащий подчеркнул пассаж о «склонности ко лжи» и счел его весомой причиной не верить рассказу паломников о бегстве от коммунистов. Решая сиюминутные проблемы, ни один из бюрократов не был готов признать, что пожинает плоды решений, принятых британской колониальной администрацией более 10 лет назад^[165].

В начале 1957 г., когда паломники отправились в путь, они легко перешли границу с Восточным Пакистаном. Правительство вновь образованной Бирмы, вынужденно терпевшее мусульманское меньшинство, вероятно, лишь обрадовалось их отъезду. Когда «нежелательные мигранты» отплыли из Карачи в Дубай, у них за спиной осталась уже вторая страна, которая теперь имела законные основания отказаться принимать их. Сотрудники британского посольства в Рангуне резюмировали: «…поскольку они нелегально покинули Бирму, не имея подтвержденного гражданства – ни бирманского, ни пакистанского, – теперь они, очевидно, не являются гражданами какого бы то ни было государства»^[166].

Дни в Абу-Даби становились все жарче, а выхода из тупика не предвиделось. По иронии судьбы чиновники из бывшей колонии, Пакистана, потребовали от бывших колонизаторов, британцев, дополнительные документы для репатриации паломников. Государственные служащие хотели получить полный список с именем каждого паломника и названием его родной деревни, а также имена двух свидетелей из этой деревни. Под давлением британских чиновников паломники несколько подправили свою версию событий, объявив родиной уже не Бирму, а Восточный Пакистан. Теперь они, похоже, готовы были вернуться туда, где никогда прежде не жили. Это было все же лучше, чем умирать от жары в заброшенных лачугах.

Когда британцы отправили в Пакистан необходимые сведения, в ответ пришли новые запросы. Увязнув в чужой бюрократии, британские чиновники в Дубае занервничали и перестали всерьез искать решение проблемы. Начинался сезон отпусков, зной становился все сильнее, условия пребывания паломников только ухудшались. К концу июня умер по меньшей мере один из них. Вскоре после этого трудоспособным мигрантам отказали в деньгах на питание, хотя работы в Абу-Даби для них не было. 37 человек сбежали, «рассчитывая трудоустроиться в другом месте», вероятно в Дубае^[167]. Лишившись пайка и отчаянно нуждаясь в источнике дохода, еще девять человек попросили разрешения отправиться в Дубай, где, по слухам, были возможности заработать. «В Дубае уже и так много безработных мигрантов», – пожаловался некий британский чиновник в Бахрейне^[168]. Паломники оказались в безвыходном положении: их фактически заперли в Абу-Даби, не предоставив даже минимального пособия и шансов найти работу в Дубае.

Перед началом августовских каникул чиновники из Британского политического агентства выдали последние пайки паломникам, еще ютившимся в лачугах Абу-Даби, и «бросили их на произвол судьбы» в самый жаркий и опасный месяц года^[169]. На посту в Дубае остался один-единственный младший чиновник. Делать ему там было, в сущности, нечего – только терпеть жару и отвечать на запросы пакистанских властей. Однажды в августе он увидел, что в опустевшую гавань зашла моторная лодка. Если бы она прибыла в оживленный прохладный сезон, когда жизнь здесь била ключом, никто бы не заметил приезжих. Из лодки высадились пассажиры, чиновник узнал их по фотографиям, которые сам только что отправил в Пакистан. Злосчастные паломники потратили последние деньги, выданные британцами, не на воду и продукты, а на то, чтобы нанять катер в Дубай. Составляя отчет о случившемся, британский чиновник признал, что его коллеги «на многое закрыли глаза» в надежде избавиться от обузы. Увы, продолжал он, «мы снова были вынуждены взвалить на себя груз ответственности»^[170].

В сентябре паломников загнали на катер и вернули в Абу-Даби. Переговоры с пакистанскими и бирманскими властями зашли в тупик. Вскоре один из арабских сотрудников политического агентства в Дубае, Али Бустани, отправился в Абу-Даби, чтобы узнать, как продвигается дело. Он выяснил, что паломники снова сбежали. В политическом агентстве решили, что они вернулись в Дубай и «влились в местное сообщество неудачливых паломников из стран Ближнего Востока»^[171]. Две недели спустя агентство подтвердило эту догадку: «…некоторые из них просят милостыню на улицах, другие нанимаются на любую работу, как минимум еще один умер»^[172].

В октябре заместитель политического агента снова «прочесал город» в поисках паломников. Нашелся всего один – Амир Ваззидин, значившийся под номером шесть в списках, отправленных в Пакистан. Он открыл в Дубае цирюльню. Ваззидин заверил британского чиновника, что все его спутники вернулись в Пакистан, а сам он будет стричь местных клиентов, пока не заработает на обратный билет. Чиновник решил, что история «звучит вполне правдоподобно». Впрочем, это была именно та развязка, которая полностью устроила бы его начальников: проблема решилась сама собой.

В действительности паломники никогда не смирились бы с мыслью, что потратили все свои сбережения на переход границы с Восточным Пакистаном и долгое плавание из Карачи в Дубай, а потом несколько месяцев скитались по берегам Персидского залива только для того, чтобы заработать деньги на возвращение в страну, которая от них отреклась. Британские, пакистанские и бирманские чиновники использовали официальные каналы, чтобы сложить с себя ответственность за судьбу 84 паломников. У них теперь была одна дорога – в серую зону нелегальной миграции, к «сообществам бездомных паломников Дубая, среди которых очень высоки безработица и смертность»^[173].

Рис. 3.2

Жители Дубая перед штабелем коралла, собранного для строительства домов. 1959 г.

Из архивов библиотеки Джона Р. Харриса

Рис. 3.3

Карта Хор-Дубая и трех крупнейших районов города, Дейры и Аль-Шиндаги из «Плана развития города» компании Halcrow. 1955 г.

Национальный архив Великобритании

В 1957 г. у нефтяных компаний уже сформировалась особая система найма работников на месторождения в регионе Персидского залива. В ней прослеживается связь не только с историческими каналами работорговли, но и с весьма спорными современными практиками найма в больших городах и нефтяных центрах региона^[174]. История группы паломников – наглядный пример того, что формализованные схемы миграции нисколько не мешали многим мигрантам избегать официальных каналов, они брали судьбу в свои руки, спасаясь от экономических потрясений и этнических конфликтов. Со временем, благодаря бурному роста населения, в Дубае сложатся те же схемы найма, что и на нефтяных месторождениях Абу-Даби, Катара и Кувейта. Однако и сам этот рост окажется результатом скрытого прибытия мигрантов в те времена, когда крошечная и шаткая экономика портового города не могла позволить себе массовый официальный наем работников. Благодаря «застрявшим паломникам» и прочим мигрантам, постепенно сбивавшимся в стихийные группы, в Дубае скапливалась дешевая рабочая сила. Вопрос о миграционном статусе таких работников поднимался редко.

Рис. 3.4

Каботажные суда (доу) в гавани Дубая. 1959 г.

Из архивов библиотеки Джона Р. Харриса

Двусмысленное положение мигрантов во многом напоминало принципиально неопределенный статус самого Дубая, который еще не успел обзавестись четкими официальными рубежами, а потому туда могли попасть те, кого не пускали через государственные границы. Историю о бедствиях и упорстве 84 паломников повторили миллионы мигрантов, впоследствии прибывшие в Дубай легальными и нелегальными путями. Наверное, Дубай не был для них городом мечты, но здесь, по крайней мере, можно было найти временное пристанище и попытаться заработать на жизнь.