Тимур Максютов
Князь из десантуры
Глава третья. Шарукань
Ещё один подъем степной дороги – и перед караваном открылся вид на степную столицу кыпчаков.
Димка ещё не очень хорошо освоился в седле, поэтому отстал от товарищей, елозя уставшими от непривычки ягодицами. Хорь по его просьбе выделил самого спокойного мерина. Ярилов дал коню имя «Харлей» и постарался с ним подружиться. Харлей отнёсся к новому хозяину добродушно, с удовольствием съел с Димкиной ладони кусок лепёшки и спокойно выполнял все команды. Пока приходилось ехать шагом рядом с телегами, всё было нормально. Как только показался город, уставшие от однообразия степного пути половцы радостно перешли на рысь и ускакали в голову каравана. Димка отстал, пытаясь разобраться, где у Харлея включается вторая передача. Мерин прядал ушами, но не реагировал на Димины причмокивания и жалостливые просьбы «прибавь, дружочек», продолжая неспешно тюхать возле телеги. Наконец, Ярилов решился и ударил коня пятками по бокам, что оказалось верным решением.
Харлей вылетел на вершину невысокого холма и послушно остановился, когда Дима натянул поводья. Ярилов оглядел Шарукань и удивлённо присвистнул.
Половецкая столица совершенно не походила на средневековый город с яркой иллюстрации из учебника. Никаких крепостных стен на высоком валу и защитных башен, каменных дворцов знати и сияющих позолоченными куполами храмов. Не было даже ворот.
Дима видел перед собой огромный лагерь кочевников из разнокалиберных шатров, палаток и кибиток, неряшливо разбросанных по берегу Донца. На окраине чернели стада скота, по степи шныряли всадники – поодиночке и небольшими группками.
Ближе к городу воздух терял снежную свежесть, становился всё более насыщенным запахами навоза и гниющей требухи, горького кизячного дыма и прокисшего молока. Половцы подтянулись, подбоченились, выстроились в определённом порядке – каждый обыватель должен был видеть, что в город прибывает славный бек Чатыйского куреня, гордый Тугорбек со своими батырами.
После долгого пребывания в пустой степи Дмитрий с жадным интересом изучал кипящую жизнь огромного аула, по ошибке названного городом. Вот хозяйки хлопочут у кипящих котлов с бараниной и просом, подбрасывая в огонь куски кизяка. Здесь неровно сложенная из камней с замазанной глиной щелями низенькая кузница – дым столбом, звон молота. Закопчённый кузнец вышел на улицу продышаться от чада, в прожжённом во многих местах кожаном фартуке на могучем потном теле. Стаи лохматых собак и стайки чумазых детишек с одинаковым азартом бежали за обозом; только собаки лаяли и норовили ухватить запряжённых в телеги быков за ноги, а мальчишки орали что-то неприличное, хохотали и кидались в повозки кусками смёрзшейся земли. Наконец, обнаружилась свободная площадка, и бек приказал разбивать лагерь и варить ужин, а сам, взяв Азамата и ещё пару воинов, а также одного навьюченного верблюда, отправился в город. Персидские купцы вежливо распрощались, забрали свои существенно оскудевшие запасы товара и тоже двинулись в центр этого хаоса – там располагались рынки и даже, кажется, караван-сарай для приезжих иноземцев.
Франкский рыцарь, выкупивший своего нового коня у бека за звонкую монету, тоже собирался уезжать, но Хорь остановил:
– Ярило, скажи ему, чтобы не торопился. Сейчас тут закончим и вместе в город пойдём. Я тут бывал, знаю, где витязю себя после долгого похода потешить можно. И выпить не кумыса этого прокисшего, а настоящего заморского вина.
Хитро подмигнул и рассмеялся.
Тамплиер, услыхав про вино, аж порозовел от предвкушения.
– Добрый друг Димитрий! Ты даже не представляешь, как я соскучился по бургундскому. Последний год по поручению великого магистра я провёл в странствиях по землям, населённым магометанами. А там, как известно, употребление виноградного вина считается страшным грехом. Половецкий кумыс, конечно же, после года воздержания показался мне божественным нектаром, амброзией. Но, согласись, что перебродившее кобылье молоко не может сравниться с соком ласковой земли, с кровью виноградной лозы, жадно пьющей солнце на склонах моей прелестной Бургундии!
Хорь приоделся перед прогулкой в город – надел чистый кожух, поменял разбитые походные сапоги на парадные, из красного сафьяна. Критически оглядел рыцаря и остался довольным. Потом посмотрел на Диму и задумчиво сказал:
– Не пристало тебе идти, словно холопу, безоружным. Есть у меня лишняя сабля. Старенькая, правда, но сойдёт.
Сабля и вправду оказалась не драгоценным булатом: клинок изъеден ржавчиной, потёртые кожаные ножны, обломанный набалдашник крестовины.
– Зато – настоящий сельджукский кылыч, – объяснил Хорь, – я его с боем брал, когда мы с Плоскиней по Корсунской земле гуляли. Эх, были времена!
Хорь вспомнил о чём-то своём, погрустнел. Пока обустраивали лагерь, больше не произнёс ни слова.
Когда Дима помогал ставить кибитку для Юлдуз, девушка отозвала его в сторону. Едва коснулась тонкими пальцами рукава, заглянула в глаза, прошептала:
– Ты ни разу не заговорил со мной и не взглянул на меня, мой солнечный. Я разочаровала тебя своей доступностью, да? Отвечай, не молчи.
Дмитрий улыбнулся:
– Ну что ты, лапушка! Я стараюсь близко не подходить, чтобы между нами искра не проскочила. А то и молния, которую все увидят. Я же не могу тебя подвести, когда столько глаз кругом. Я люблю тебя, родная.
Девушка облегчённо вздохнула, засветилась:
– А я так напугалась! Дим, вы когда будете в городе – купи мне чего-нибудь сладенького. Тут, наверное, даже мёд есть у купцов. Я однажды пробовала, когда была маленькая. Вкус не помню. Помню только, что это было ни с чем несравнимо!
Дима кивнул и отошёл, чтобы не вызывать подозрения у суетящихся неподалёку возниц, таскающих с телег поклажу.
Бедные девчонки тринадцатого века! Ни сахара ещё нет, ни шоколада.
И как только они живут?
* * *
Бродник, рыцарь-тамплиер и бывший питерский студент ехали шагом, неторопливо, чтобы все успели разглядеть красавцев. Там, где ширина улицы позволяла – рядом, стремя к стремени.
Хорь встретил кого-то из старых знакомцев и теперь делился свежими новостями:
– А я-то думаю, откуда столько народу в Шарукани зимой? Здесь ведь большую часть года мало кто живёт, все на пастбищах. Или хан охоту устроит, или поход. Вот осенью – тогда да, со всей степи курени собираются. И купцы приезжают из разных стран: из русских княжеств, из Корсуни, персы и арабы, и булгары с Волги, и земляки нашего Анри – много народу! Кыпчаки коней продают, другой скот, шкуры, жир, драгоценную желчь сайгаков. Тут же состязания батыров: из луков стреляют в цель, борьбой балуются. Хвалятся резвостью коней. И на саблях бьются. Слышишь, Анри? Так что не одни ваши латники любят силушкой меряться на этих, как ты говорил, турнирах. Тут же договариваются о свадьбах, а беки собираются на курултай, вопросы важные решают: на кого походом идти, как пастбища делить, а то и хана выбирают, если прежний помер.
Внимательно слушавший Дима спросил:
– Ну, это понятно. Так сейчас откуда столько народу?
Бродник вздохнул:
– Беженцев много. Задонские кыпчаки с семьями, со стадами бежали сюда после того, как проиграли великую битву. А дело было так…
* * *
Бек Аяпа – самый старый из всех. Высушенный годами и степными ветрами, седой. Вражескими саблями рубленный, стрелами раненный, когтями степного пардуса-леопарда рваный. На коня уже сам залезть не может – слуги помогают.
Зато умён Аяпа и опытен. Кыпчаки его за это уважают, да и сами ханы не брезгуют выслушать совета. А сейчас в Шарукани, в просторном шатре Аяпы, собрались беки, приехавшие со всех концов Дешт-и-Кыпчак, половецкой степи. Уже выпита пущенная по кругу первая чаша кумыса, сделанная из черепа забытого русского князя. Опустошены блюда с варёной бараниной. Настало время серьёзных разговоров, и степные бароны внимали рассказу пришельца из задонских просторов о страшной битве с неведомыми врагами. Гость умел рассказывать образно, и беки внимательно слушали историю о том, как на могучее государство хорезмшаха Мухаммеда напали монгольские полчища с востока. Сожгли богатые города Отрар, Бухару и Самарканд, с лёгкостью разгромили войска хорезмшаха, в которых было немало земляков-половцев, прельстившихся на почётную и хорошо оплачиваемую службу в среднеазиатских землях. Как монголы преследовали бросившегося в бегство хорезмшаха, в этой погоне обогнули Хвалынское море с юга. Потом прошли с огнём и мечом по Закавказью, прорвались через Железные ворота – Дербент и оказались совсем близко, в прикавказских степях.
Кыпчакские ханы Юрий Кончакович, Данила Кобякович и Котян Сутоевич собрали свои отряды и отправились за Дон, чтобы проучить непрошеных гостей и помочь аланам. Но враги оказались необычайно сильны! В тяжёлой битве был убит мудрый и храбрый Юрий Кончакович, погиб Данила Кобякович. А Котян покинул поле боя вместе со своими приближёнными, бросив погибать остальных половцев. Вслед за трусливым ханом в ужасе устремились на запад и населявшие Задонье кыпчакские курени, успев взять с собой лишь малую часть имущества и скотины.
Теперь эти беженцы поселились на окраинах Шарукани и жаждут вернуться в родные земли, отнять их у захватчиков. Но для этого надо собрать большое и сильное войско, а хватит ли у Котяна духу на такой поход – одному Тенгри известно.
Уставший рассказчик жадно припал к чашке с кумысом. Беки молча переживали рассказанное, представляя в воображении горящие города, толпы зверски скрученных пленных, брошенные на растерзание диким зверям тела земляков, павших в страшной битве… Страх за судьбу своих куреней и сомнение в успехе предстоящего похода поселился не в одном сердце.
Один из беков, известный своей преданностью Котяну, попытался успокоить степных баронов:
– Котян Сутоевич не труслив, а мудр. Никто не выходит на охоту с женским веретеном, а берёт лук и копьё. Какой смысл бросаться на этих монголов, если сила их велика? Надо собрать ещё большую силу и заручиться союзом с русичами. Для этого хан поехал в Галич к мужу своей дочери, славному князю Мстиславу Удатному. От хана уже прискакал вестник: завтра Котян возвращается в Шарукань с хорошими новостями.
Беки облегчённо вздохнули, радостно зашумели: все знали о военной доблести и храбрости Мстислава, лучшего полководца Руси. С ним никакая монгольская орда не страшна.
Один лишь Тугорбек не участвовал в разговоре – сидел, задумчиво теребя редкие чёрные усы. Вчерашний рассказ холопа Димитрия оказался не выдумкой. Раб действительно знал правду и предупредил своего бека о гибели Юрия Кончаковича в битве. Непонятно только, что теперь делать и кого просить о защите маленького Чатыйского куреня.
Когда беки начали разъезжаться по своим стоянкам, Аяпа попросил Тугорбека задержаться.
– Слышал я, что ты собирался принести дары хану Юрию и породниться с ним, Тугорбек. И что же теперь думаешь делать?
– Не знаю, Аяпа, – озадаченный Тугорбек продолжал крутить жидкие усы, – теперь уже ничего не знаю. Остаётся только идти к Котяну. Но ведь все знают, что он хитёр и коварен, как степная гадюка. И делает только то, что выгодно ему. Да и до этого ли сейчас? Когда неведомый враг совсем близко, и надо думать о защите своих родных.
– Самые великие свершения и благоприятные изменения происходят именно в эпоху перемен, – наставительно сказал Аяпа, – и мудр тот, кто может этим воспользоваться. После смерти Юрия Кончаковича место главы восточных земель теперь свободно, и надо собирать курултай для выборов нового хана. Почему бы тебе не сменить имя Тугорбек на имя Тугоркан?
До бека Чатыйского куреня не сразу дошло сказанное. Поражённый, он переспросил:
– Тугоркан?! Аяпа, ты всерьёз считаешь, что я могу стать новым ханом вместо Юрия Кончаковича и сравняться по власти с Котяном?
– Тот, кто мечтает о малом, малым и довольствуется. И только тот, кто стремится украсть солнце, может рассчитывать хотя бы на луну, – мудро заметил Аяпа, – почему бы и нет? Ты не юн и не стар, ты храбрый воин и умный вождь, ты не успел ни с кем поссориться из беков. Некоторые из них не хотят ещё одного хана, потому что давно подкуплены Котяном, а другие считают, что нельзя, чтобы в степи правил единственный хан – тогда нам вообще жизни не станет. И курени лишатся последней свободы. Единственное, чего тебе не хватает – это союза с русским князем. Сила Котяна в том, что его зять – Мстислав Галицкий. Заведи себе подобного родственника, и я всё сделаю, чтобы на ближайшем курултае беки проголосовали за нового хана восточных кыпчаков.
Тугорбек кивнул.
– Я подумаю, мудрый Аяпа. Спасибо тебе.
И вышел из шатра.
* * *
В корчме жидовина Юды шумно и дымно. Свет еле пробивается сквозь крошечные окошки, затянутые мутным бычьим пузырём, чад из кухни пропитал спёртый воздух и въелся в тёмные стены; никогда не мытые доски пола – скользкие от грязи. Но от посетителей не протолкнуться – на всю Шарукань здесь единственное место, где подают не кумыс, а самодельное ячменное пиво, медовуху и даже жутко дорогие заморские вина. Впрочем, охранники караванов, приказчики и подозрительные личности с бегающими глазами эту кислятину не заказывают – предпочитают то, что покрепче и подешевле.
Сам хозяин, признав бродника, первым делом хотел сбежать на кухню, но был пойман за лапсердак и успокоен:
– Ну ты чего, Юда? Я сегодня не буйный. Видишь, приличных гостей к тебе привел.
Жидовин недоверчиво поглядел на стоящего рядом с Хорем улыбающегося Диму в драном кожухе. Ярилова распирало незнакомое раньше чувство – тяжесть висящей на боку турецкой сабли удивительно повышала самооценку. Юда перевёл взгляд на третьего гостя и ужаснулся:
– Бог Саваоф! И это приличные гости? Ослепительный витязь Хорь, и вы таки привели ко мне крестоносца?! Какие ещё страхи ждут бедного еврея? Или этот рыжий, как Исав, юноша только что приехал с Соломоновых копей и просто не успел купить себе достойной одежды и ножен в драгоценных каменьях для своей богатой сабли? Досточтимый Хорь, я, конечно, найду вам у себя местечко и кувшинчик пива, но вы таки сначала покажите деньги.
Хорь хмыкнул и продемонстрировал хозяину горсть серебряных дирхемов – свою долю от спасения персидских купцов.
Жидовин тут же расплылся в любезной щербатой улыбке и закричал:
– Ай-вэй, какие люди! Как же вы давно у нас не были, я уже все глаза истёр, глядя на дорогу: не едет ли там долгожданный боярин Хорь? Вот за этот стол, прошу вас, тут не так дует и светло от лампы. Сей миг принесут яства и хмельное, у нас сегодня чудесный старый мёд.
Под кабацкий неумолчный гул пили мёд, ели запечённого гуся, ломали ковригу удивительно вкусного хлеба. Из вежливости выпили по глотку заморской кислятины и предоставили Анри возможность самому допивать кувшин.
Хорь раскраснелся, разошёлся, начал хвастаться:
– Да меня тут все знают! И боятся. Я у ватамана Плоскини лучшим бойцом был. Эх, и погуляли мы, были времена. До Хвалынского моря ходили, купеческие караваны щекотали. И серебро у меня было, и золото, и кони – лучшие!
Незаметно подошёл Юда, попросил:
– Я, конечно, уважаю ваши заслуги, ватаман Хорь. Но таки не все со мной могут согласиться, люди – очень разные, как глаза у моей косой дочки Хаси. Вы бы говорили чуть тише о своих подвигах, а то вон те достойные караванщики на вас уже косятся не хуже той же моей Хасеньки, будь она здорова.
– Кто-о-о?! Кому что не так? – зашумел изрядно захмелевший Хорь. – Да я тут всех раскидаю.
– Видит бог, я вас предупреждал, – прошептал жидовин и исчез.
К сколоченному из грубых досок столу, за которым пировали друзья, шёл огромный, под потолок, алан из тех наёмников, кто охраняет купеческие караваны. Гигант пошатывался от выпитого, но двигался целеустремлённо, не замечая перегородившие путь лавки и отшвыривая попадавшихся под ноги пьянчуг. Задира и в кабак пришёл в кольчуге, а на поясе у него болтался внушительный меч. За ним следовало с полдюжины приятелей, тоже вооружённых и возбуждённых.
– Ну что, Хорь, поговорим? – загремел алан. – Давно хотел свидеться. Пошли во двор.
Сгрёб бродника за шиворот, поднял и поволок на выход из корчмы.
Дмитрий сразу бросился выручать товарища, но спутники здоровяка отшвырнули русича в угол и галдящей толпой рванулись за аланом. Пришлось выбираться из-под лавки и догонять.
На улице гигант тряс Хоря за шкирку, как нашкодившего щенка, и гремел:
– Однако, вор-разбойник, посчитаемся? Давно хотел с тебя должок получить, с тех самых пор, когда вы караван Кривого Джакопо ограбили.
– Вот как за добро принято нынче платить, – просипел болтающийся, словно висельник, бродник, – надо было тебя тогда зарезать, бугай, и все дела! Зачем в живых тебя оставил – не понимаю.
– В живых?! – захлебнулся от гнева алан. – В живых, говоришь?! Раздетым, без коня, посреди дикой степи?! Думали, меня волки сожрут? Да я не таков! Я любого волка голыми руками придушу, а уж ты мне, недомерок, на один зуб!
Продолжая одной рукой удерживать ворот кожуха, алан другой потянулся за оружием. Хорь вдруг перестал беспомощно болтать ногами, ловко вывернулся, оставив оторвавшийся воротник в руке голиафа – и уже стоял напротив, расставив слегка согнутые ноги и блестя готовой к бою саблей. Здоровяк завыл, бросился на бродника, размахнулся – и разрубил огромным мечом пустоту, утопив клинок в вязкой грязи трактирного двора.
И сразу завертелось, заполнило двор криками, лязгом железа о железо, хрипами и ругательствами.
Тамплиер на загляденье ловко работал длинным лезвием, умело отбивая атаки сразу трёх противников, и ещё двое маячили за спинами товарищей, подбадривая их криками. Дмитрий даже разинул рот, глядя, как меч в руках франка превратился в сверкающую молнию – и едва не пропустил предназначенный ему удар. На рефлексе ушел в сторону, оглядывая соперника – толстого пыхтящего караванщика, коряво размахивающего коротким мечом. Выдернул свою сабельку из ножен и растерялся: что дальше-то делать?
Толстяк наступал, чередуя рубящие и колющие удары, но пока что Дмитрию хватало скорости уклоняться. Когда в очередной раз караванщик промазал – Дмитрий шагнул вбок и обрушил кылыч на спину бедолаги. Противник хрюкнул и упал на живот. Тут уже было ясно, что делать: Дима дважды ударил берцем поверженного в голову, с облегчением выдохнул и оглянулся.
Анри де ля Тур продолжал биться с тремя соперниками, но двое уже лежали бесформенными кучами в грязи. Казалось, он даже не вспотел – двигался легко и изящно, безостановочно вращая мечом.
Выдохшийся гигант размахивал тяжелым клинком, как оглоблей, но всё чаще бродник оказывался за его спиной, отвешивая издевательские пинки и крича:
– Эй, тетёха жирная, ты куда побёг? Туточки я. Жду, когда же убивать меня начнёшь, а ты всё где-то ходишь.
Собравшаяся толпа зевак захохотала. Алан заревел и бросился на Хоря, выставив чудовищное лезвие перед собой, словно пику. Бродник в последний момент сделал шаг в сторону, и верзила со всего маху вонзил меч в стену трактира. Хлипкое сооружение содрогнулось, но устояло, и только наблюдающий за боем Юда испуганно вскрикнул, опасаясь за своё имущество.
Бродник повернул саблю и плашмя ударил ей гиганта по бритому затылку. Оглушённый алан рухнул и затих.
Рубившаяся с тамплиером троица, увидев конфуз предводителя, позорно бежала. Хорь, подбоченясь, горделиво смотрел на толпу и наслаждался восторженными криками. Ещё большее восхищение вызвал тамплиер, учтиво поклонившийся зрителям. Хорь похлопал его по плечу, заметил уважительно:
– Славно бился, франк. Теперь вижу, что воин ты знатный.
Жидовин Юда подошёл, подал обронённую бродником армейскую кепку, когда-то отобранную у Дмитрия:
– Мне очень приятно принимать столь дорогих гостей, боярин Хорь, но я таки вас умоляю как можно скорее нас покинуть, ибо ханская стража уже сюда спешит, услышав про драку. Даже и не пойму, как они прознали?
– Понятное дело, как прознали, – хмыкнул Хорь, привычно надевая кепку козырьком назад, – сам же их и вызвал, хитрая рожа. Ладно, возьми серебро за угощение, а вот монетка лишняя – за славное развлечение, достойное витязей, да за молчание.
Друзья не мешкая отвязали лошадей от коновязи и покинули поле битвы, помахав на прощание болельщикам.
– Ребята, давайте на рынок заедем по пути? Юлдуз просила сладостей ей купить, – предложил Дима.
Хорь внимательно посмотрел на товарища, покачал головой.
Но ничего не сказал, усмехнулся и пришпорил коня.
Толпа зевак разбрелась: кто-то вернулся в трактир, кто-то пошёл по своим делам. И только один, закутанный в серый плащ, стоял и смотрел из-под капюшона вслед ускакавшим броднику, русичу и франку.
Из записей штабс-капитана Ярилова А. К.
г. Берлин, 11 марта 1924 года
…бедно, но чистенько. Всё в Германии теперь так, и этот гаштет не стал исключением. Немцы, ограбленные лягушатниками в Версале, стоически переживают тяжёлые времена, но даже голодают как-то по-европейски – со скорбным и решительным выражением лица. А я вспоминаю Петроград, зиму восемнадцатого, и наши посиделки под свечу и морковный чай. Поэта-футуриста Грицевца, который читал свои совершенно бесформенные, как глыбы замёрзшего в вокзальном сортире дерьма, стихи. Поэт тогда приехал с фронта, где получил от Троцкого именной браунинг. Мне думается, что его просто не знали, как спровадить, вот и пришлось откупаться машинкой. Хотя сам Грицевец утверждает, будто большевики после его гениальных выступлений бросались в бой подобно взбесившимся демонам. Я в это верю. Мне самому после его дебелых строк хочется кого-нибудь убить.
Дрын революции – рви нутро!
Имперьялистов гром громи!
Грохот грудей пролетарских… и что-то там ещё такое же, нелепое и гремящее, как сияющий медный таз, в котором мама делала крыжовниковое варенье.
Тогда, в восемнадцатом, поэт перенюхал кокаину и пристрелил из браунинга дворовую собаку. Притащил в квартиру несчастное животное, ободрал в ванной, забрызгав стены. Сварил и сожрал.
Мне пришлось ходить бриться к соседям.
Так вот, вчера я встретил этого «певца революции» в берлинском гаштете, и пришлось угощать пивом и ужасными сосисками. Хозяин заверял, что сосиски из конины. Но меня не проведёшь, я великолепно могу отличить конину от кошатины.
Грицевец бежал из совдепии и нынче счастлив. Рассказывал, что буханка хлеба из прогорклой муки пополам с отрубями стоит в Петрограде пять миллионов рублей. Что ж, по крайней мере, благодаря большевикам русский пролетариат теперь научится арифметическим действиям с большими числами. У немцев дела не лучше, есть уже купюры в сто миллионов марок.
Самая страшная несправедливость двадцатого столетия – это гибель двух великих империй. Два народа, шедшие рука об руку весь прошлый век, победившие совместно наполеоновскую заразу, были перессорены самым предательским образом – и теперь пожинают плоды глупой вражды. Мы и они умели воевать на совесть, до последнего вздоха – и неистово истребляли друг друга. Вместо того, чтобы обернуть штыки против своих настоящих врагов. Теперь обе нации оказались в могиле, самостоятельно вырытой проигравшими Великую войну.
Я не знаю, вылечит ли меня доктор Думкопф от кошмаров. Но вот от терзающего меня чувства вины не избавят ни германский эскулап, ни Бог, ни дьявол. И смерть не принесёт облегчения – кипя в адском котле, я буду мучительно вновь и вновь проживать эти годы и думать, почему же нам не удалось довести до конца задуманное.
Отчего мы не смогли изменить прошлое? Или – смогли, но не так, как надо?
Мне очень не хватает теперь отца Василия. Медового запаха свечного воска, наших разговоров. Его рассказов об удивительных путешествиях, о диких просторах Азии, о загадочном Тибете. Его неколебимой веры в людей, в справедливость, в Россию.
Когда он и экспедиция исчезли в синей вспышке у степной каменной бабы, я подумал, что погибли все.
Но сегодняшний сон принёс восхитительно ясную картину. Впервые за много месяцев мне приснились не ошмётки дохлой лошади, заброшенные на дерево взрывом снаряда, и не ограбленные, раздетые мёртвые юнкера на рельсах под Ростовом.
Я увидел, как старец Василий идёт навстречу рассвету по изумрудной степи с оранжевыми пятнышками цветов, тёплый ветер треплет его изношенное рубище, а по правую руку синеют отроги Алтая. Две трети тяжёлого пути пройдено, и впереди – дикие монгольские степи.
Неужели они всё-таки дошли? И исполнили Великую Миссию? Спасли и Россию, и всю цивилизацию от жестокости нашествия Чингисхана?
И если дошли – почему всё так паршиво в моём настоящем времени?
Почему?
* * *
Пока заехали на рынок, пока неспешно добрались до стоянки – началась уже ночь, вывалила из рваного мешка звёзды-светлячки. У костра дремал Азамат. Проснулся, зашипел на витязей:
– Где болтались? Бек про вас два раза спрашивал. Хорь, ты всё не угомонишься? Тебе-то лучше не показываться на глаза никому, тут немало таких, в Шарукани, кто захочет твою башку от шеи отбить.
– Да куда им, увечным, – расхохотался бродник и хлопнул по плечу франка, – когда я и сам любого побью, а уж с такими товарищами, как Анри, и против целого вражьего войска можно на сечу выходить.
Азамат покачал головой, проворчал:
– Не, ты своей смертью не помрёшь, пустомеля. Не зарубят – так вздёрнут на виселице, яко разбойника.
Хорь протянул кыпчаку кусок пахучего балыка, завёрнутый в чистую тряпицу:
– Полакомься лучше, на рынке тебе купил. Может, добрее станешь. А для воина нет ничего почётнее, чем в бою сгинуть, с вострой сабелькой в руке. Всяко веселее, чем на вонючей кошме с блохами от старости.
– Это да, – согласился Азамат и с наслаждением впился в копчёную рыбу, текущую жиром.
Дмитрий нырнул в темноту и, стараясь не шуметь, отправился к кибитке Юлдуз. Тихо позвал:
– Солнышко, я тут тебе сладенького принёс. И мёд, и изюм, и яблочек мочёных.
Тонкая кисть схватила за рукав, втянула в палатку. Безошибочно встретились губы в кромешной тьме.
Потом отстранилась, тихо рассмеялась:
– Ты у меня – самый сладкий. Лучше любого мёда.
* * *
Хорь и Анри разбудили Дмитрия перед рассветом. Седлали коней. Русич, хоть и с запинкой, но справился сам – Хорь не торопил, подсказывал. Мерин Харлей тоже терпеливо отнёсся к экзерцициям Дмитрия, только один раз всхрапнул и мотнул сердито лохматой башкой, когда русич неосторожно прищемил ему губу уздечкой.
А потом поехали неторопливо через степь, навстречу нарождающемуся солнцу. Изморозь ещё покрывала метёлки ковыля, но с каждым днём становилось теплее, и появились первые весенние запахи – мокрой просыпающейся земли, южного ветра.
Спешились на взгорке над рекой. Хорь, став вдруг серьёзным, сказал:
– Ты, Дмитрий, должен стать настоящим воином. То, что твой дух крепок, а тело послушно, ты уже доказал. Но надобно овладеть многими умениями, которым нас, бродников, учат с малого детства. Да и у кыпчаков так заведено: трёхлетние мальчонки уже на баранах катаются, держась за шерсть ручонками, а в шесть лет с игрушечными луками балуются. Если франка спросить – так и он расскажет, что мастерски мечом владеть его, небось, отец учил с малолетства. Я уж не знаю, из какого ты рода, Дмитрий. Явно – не воинского сословия. Из духовных, наверное: и языки превзошёл, и грамоте обучен, говоришь гладко. Так ведь? Попович ты?
– Я… – растерялся Ярилов, – я, пожалуй, из учёных людей, не из духовных.
– Это одно и то же, – отмахнулся бродник и продолжил серьёзный разговор. – Непростой ты человек, странный. Не наш. Захочешь – сам о себе правду расскажешь. Но коль ты не в рясе, значит – нет греха тебя искусству боя научить. А то я вчера без смеха смотреть не мог, как ты с этим толстым караванщиком не знал, как справиться. Это позорище, конечно.
Дмитрий густо покраснел, кашлянул. Анри, будто понимая слова бродника, кивнул и подмигнул русичу, подбадривая.
– Слушай меня внимательно, брат Ярило, – торжественно объявил Хорь, – быть тебе воином. А юнец, который хочет витязем стать, должен солнце встречать с саблей в руке, а не с кубком и не в постели с красной девицей. Сейчас я тебе первые упражнения покажу, а ты внимай.
Хорь вытащил свой клинок из ножен, легко покрутил – сабля загудела, рассекая воздух, превращаясь в сверкающий на солнце круг.
– Повторяй за мной. Вся сила сабельного удара – в кисти, она крепкая и гибкая должна быть. Стой правильно – ноги чуть согни. И спину. Плечи опусти, а то раздул грудь, будто петух перед курами. Чем мягче колени – тем быстрее от удара вражьего уйдёшь. Уклонился – сразу бей!
Через полчаса Дмитрий, давно скинувший верхнюю одежду и оставшийся в одной промокшей насквозь тельняшке, истекал потом, пыхтел, как загнанный жеребец – только что пену не ронял.
– За дыханием следи, – поучал бродник, – спокойно надо дышать, не загоняйся. Всякий витязь знает древнее наставление:
Когда в хлебало втащили палкой —
Не плачь, не бойся – держи дыхалку,
Словил по яйцам? Яиц не жалко!
И нафиг печень – держи дыхалку!
Любая пьянка, любая свалка —
Держись, десантник! Держи дыхалку!
Ярилов опешил, выпустил от неожиданности клинок – и тот улетел, крутясь, в приречные кусты.
– Что-о-о? Ты откуда эту считалку знаешь, Хорь?! Этого же ротного нашего, капитана Николая Асса, любимая присказка!
– Саблю-то крепко держи, балбес, – недовольно заметил бродник, – чего швыряешься? Так и друга продырявить недолго. Какого ещё Асса? Это древний воинский заговор. Старики говорили, что от самого князя Аскольда достался. Слыхал про такого? Он вместе с Диром ещё до Рюрика Киевом правил.
Димка растерянно почесал затылок:
– Что-то ты путаешь, Хорь. А «десантник» тогда, по-твоему, кто такой?
– Это слово из прежних времён, забытое, – пожал плечами бродник, – но вроде означает бойца-правшу, который в правой руке меч держит. От слова «десница», понял?
Обалдевший Ярилов только кивнул.
Потом Анри сменил бродника и показал Дмитрию несколько ударов. Недовольно покачал головой:
– Мне видится, мой друг, что сей сельджукский кылыч не подходит тебе – слишком лёгок. Твоему росту и силе лучше бы подошёл более тяжёлый и длинный клинок. Например, меч вроде моего. И вообще, меч – это лучшее оружие, которым может овладеть христианский воин. Им можно и фехтовать, и рубить, и наносить колющие удары.
– Что франк говорит? – поинтересовался Хорь.
Дима объяснил.
– Тю-ю, да он не прав. Сабля ухватистей, ловчее. Вот объясни ему…
Тренировка давно завершилась, и друзья направились неспешно в лагерь, а Ярилов всё продолжал перевод вечной дискуссии: что лучше – меч или сабля. В конце концов разгорячённый рыцарь предложил провести честный поединок, чтобы окончательно выяснить, какое оружие правильнее.
На том и порешили.
* * *
Дмитрий ещё издалека разглядел фигурку Юлдуз: девушка стояла у кибитки, вглядываясь в степную дорогу из-под ладошки. Почувствовал неладное, ударил Харлея пятками, прибавляя ходу и отрываясь от товарищей, продолжавших на пальцах спорить о преимуществах меча и сабли. Подъехал, спешился, тихо спросил:
