Тимур Максютов
Князь из десантуры
Тамплиер в знак доверия давно снял шлем. Чёрные волосы, внушительный нос, строгие синие глаза, дубленная солнцем и ветром красноватая кожа лица.
– Нападение произошло примерно два часа назад. Разбойников было три дюжины и даже более! Правда, теперь их стало меньше. Мне удалось отбиться и бежать, ибо не стыдно воину оставить поле боя значительно превосходящим силам врага, дабы спасти свою жизнь и выполнить поручение магистра. Но конь мой убит, и я смею попросить достославного бека дать мне возможность следовать вместе с вами в Шарукань. А там я надеюсь найти попутчиков для дальнейшего пути в Киев.
– Погоди, – перебил Тугорбек, – говоришь, у купцов был богатый товар?
Франк выслушал перевод вопроса и кивнул:
– О да! Персы везли благовония и индийские специи, а также несколько дамасских мечей.
– Покажи нам место боя, – потребовал половец.
Рыцарь повернулся и пошагал в сторону реки.
Убитых было больше десятка: охранники – аланы, несколько караванщиков, четыре кыпчака, из которых трое пали от меча тамплиера. Разбойники ограбили трупы, не различая своих и чужих, и теперь тела скорчились на мёрзлой земле, одинаково полуголые и изуродованные – что нападавшие, что их жертвы…
Тёмным бугром лежал мёртвый верблюд. Из разорванного тюка высыпались какие-то флаконы и коробочки. Дмитрий взял несколько, повертел в пальцах. Понюхал и спрятал в карман.
Тугорбек крикнул Хорю:
– Посмотри следы!
Бродник кивнул и пустил коня шагом, свешиваясь с седла и внимательно разглядывая отпечатки копыт.
Бек Чатыйского куреня подошёл к одному из тел, вытащил кинжал и вырезал застрявшую в спине убитого стрелу (Дмитрий с трудом подавил желание отвернуться).
Осмотрел наконечник, пачкая кровью пальцы. Подошёл к следующему мертвецу, пинком перевернул, вгляделся в лицо. Прошипел злобно:
– Это – верная собака Калояна! Его грязные дела. Трусливый шакал, чтобы он жрал собственные внутренности, вывалянные в дерьме.
Половцы разом заговорили, осуждающе покачивая головами. Азамат вполголоса объяснил непонимающему Дмитрию, что Калоян – позор кыпчаков, бывший бек, которого за многочисленные грязные дела изгнали из собственного куреня.
– Набрал себе таких же, как он, разбойников без чести и совести. Нападают на всех, кто слабее, законов не соблюдают. Вон, даже своих воинов, погибших в бою, раздели и бросили, вместо того чтобы устроить погребение. Паршивый пёс, надругавшийся над собственной матерью!
Азамат с отвращением сплюнул.
Послышался топот копыт – вернулся из разведки Хорь. Объяснил:
– Далеко не ушли. Верблюды нагружены, и пешие пленники с ними. Идут на закат. Верхами за полчаса догоним.
Тугорбек ощерил зубы в злобной улыбке:
– Франк сказал, что богатый караван был? Это хорошо. Догоним, хабар отберём и Калояна накажем. Славное будет дело.
Рыцарь спросил:
– Могу ли я вместе с вами участвовать в этом бою, достопочтимый бек? Ведь разбойников втрое больше, чем вас, и мой меч не будет лишним.
– Ха, каждый мой батыр стоит троих шакалов Калояна! – гордо заявил бек. – Мы легко расправимся с ними. Но и ты пригодишься, франк. Идём к нашему обозу, возьмём лошадей.
– Прошу лишь мгновения. Я попрощаюсь с другом.
Тамплиер отошёл. Опустился на колени перед телом гнедого жеребца, утыканного стрелами. Склонился к мёртвому, что-то шептал, перебирая пальцами гриву…
Половцы терпеливо ждали.
Каждый когда-то терял любимого коня…
* * *
Собрались быстро. Подменных коней не брали – погоня не будет долгой. Дмитрий, сжимая свой неуклюжий топор, попросил бека:
– Мне можно с вами?
Возбуждённый предстоящей схваткой бек рассмеялся:
– Ишь ты, какой у меня славный раб! Тоже хочет быть батыром. Молодец, Димитрий! Но у тебя будет другое важное дело. Останешься с Азаматом и возницами, поставите телеги табором. Вероятность нападения не велика, но мало ли. Будешь охранять самое ценное, что у меня есть – мою дочь Юлдуз.
Тугорбек хлопнул Ярилова по плечу, вскочил в седло, пронзительно свистнул. Гикая и нахлёстывая лошадей, отряд рванул с места намётом и быстро скрылся за холмом.
Шесть телег поставили кругом. Быков выпрягли и спрятали внутри. Азамат велел разжигать костёр и готовить еду – воины вернутся из боя уставшими и голодными.
Дмитрий улучил момент, подошёл к кибитке. Потеребил войлок, позвал:
– Юлдуз!
Полог откинулся, блеснули черешневые глаза.
– А, это ты, найдёныш?
Ярилов протянул девушке найденные рядом с убитым верблюдом флакончики:
– Посмотри. Я думаю, тебе понравится.
– Забирайся сюда.
Дима не стал отказываться – забрался на телегу, проник внутрь кибитки. И сразу почувствовал неловкость: в палатке было слишком тесно, приходилось касаться горячего бедра Юлдуз. И вообще, девушка находилась слишком близко. Так близко, что сердце вдруг ускорилось, зачастило.
– Ух ты! – Юлдуз взяла флакон и засмеялась, счастливая. – Это же душистое масло! И притирания. Откуда ты их взял в степи, найдёныш? Может, ты волшебник? Они же очень дорогие, стоят уйму серебра!
Порозовевшая от удовольствия Юлдуз спешно открывала бутылочки и коробочки. Обнажила руку до локтя, втирала в кожу, разглядывала. Глаза её горели, губки приоткрылись…
Димка наклонился вперёд и неловко клюнул девушку в щёку. Дочь бека удивлённо подняла глаза.
«Блин, зря я», – подумал Димка.
Юлдуз рассмеялась:
– Ишь ты, какой ловкий! А ещё успешно притворяется блаженным. Но, пожалуй, один поцелуй ты заслужил.
Девушка прижалась острыми грудками, обтянутыми шелком рубахи, жарко поцеловала в губы. И тут же отстранилась, начала выпихивать Диму кулачками:
– Давай иди, делом займись. Хватит с тебя пока сладкого.
Слегка подтаявший Димка начал наугад щупать стенку, ища край полога, когда снаружи раздались крики, топот копыт. Через мгновение на ладонь от макушки Ярилова тонкий войлок пробила стрела и закачалась, будто нащупывая жалом жертву. Юлдуз взвизгнула.
Димка выбрался наружу и замер: метрах в ста от табора гарцевали всадники, человек десять-двенадцать, и что-то гортанно кричали. Азамат стоял на телеге, размахивал саблей и зло орал в ответ. Возле него толпились, прячась за телегой, возницы – кто с топором, кто с луком.
Азамат спрыгнул внутрь импровизированной крепости на колёсах, увидел Димку. Неожиданно улыбнулся и подмигнул:
– Видал, как мы вляпались? Сейчас горячо будет. Вниз слезай, подстрелят.
И, словно эти слова были командой, чужаки начали стрелять из луков. Стрелы сыпались градом, втыкались в землю и в телеги. Глухо замычал раненый бык. Ещё одна стрела оцарапала ногу возницы.
Димка вытащил наружу Юлдуз, уложил под телегой:
– Не высовывайся, принцесса.
– Кто? – удивилась девушка.
Димка не ответил, подхватил с земли топор. Сгибаясь, как учили на занятиях по тактике, подбежал к Азамату. Спросил:
– Это кто такие?
– Часть калояновских. Пока наши за их беком и добычей гоняются, эти вернулись. Говорили – вас не тронем, только хабар свой заберём, какие-то тюки с убитого верблюда снять забыли. Да только я их, это, обругал. Крепко. Теперь не уйдут, обиделись, – рассмеялся Азамат.
– Может, зря? Наши-то не скоро вернутся. Забирали бы своего дохлого верблюда и валили на все четыре стороны, – сказал Ярилов.
– Вот уж нет, – оскалился половец, – с этой падалью нельзя договариваться. Только – убивать! Они постреляют немного да уедут, не полезут на табор.
Однако разбойники, видимо, решили, что легко справятся с потенциальными жертвами. А может, поняли, что воин полноценный у обороняющихся всего один – Азамат. Возницы явно боялись, жались к телегам. Луков у них было всего два, и стреляли они неумело.
Зато Азамат наслаждался происходящим: скалил зубы, раздувал ноздри и ловко пускал одну стрелу за другой. Налётчики, гарцуя, отвечали градом выстрелов и постепенно приближались к табору.
Азамат обернулся и прошипел что-то одному из возниц. Диме показалось, что прозвучало слово «самострел». Пожилой возница кивнул, потрусил к своей телеге. Батыр, выпучив глаза, рявкнул на Ярилова:
– Что стоишь?! Помоги ему.
Дима побежал за кучером, соображая – в чём же придётся помогать.
Возница сбросил на землю мешки с товаром – и, действительно, освободил большой самострел, установленный на телеге. Димка даже присвистнул от удивления – не ожидал, что у степняков есть на вооружении самоходные установки.
Пожилой вскарабкался на телегу, надавил плечом на хвостовик, развернул оружие в сторону вопящих проклятия разбойников. Обернулся к Диме, отчаянно крикнул:
– Помогай, русич.
Ярилов подскочил, схватил обеими руками сплетенную из жил толстенную тетиву, потянул, откинувшись назад всем телом. Плечи самострела со скрипом подались, согнулись, тетива легла на зацеп. Возница вытащил со дна телеги длинный тяжелый болт, уложил в желоб. Кряхтя, приподнял хвостовик – и молча упал назад, на Диму.
Ярилов сначала не понял, в чём дело – пока не увидел, что горло пожилому пробила стрела.
Налётчики завизжали, некоторые выхватили сабли. До них оставалось уже метров семьдесят, не больше.
Азамат что-то вопил, продолжая стрелять из лука. Один из кучеров скулил, пытаясь вытащить застрявший в животе оперенный черенок.
Димка выдохнул. Сел на телеге, вытянул вперёд ноги, упёрся в борт. Обхватил ложе самострела, прижался щекой. Блин, как эта мандула работает?
Прицелился в центр силуэта гарцующего степняка. Подумал, взял чуток выше. Нащупал под ложем спусковой рычаг, нажал.
Шш-у-ух! – болт скользнул по желобу, унёсся к цели. Хлопнула освобождённая тетива.
Конь под разбойником с хрипом начал валиться на землю.
Димка довольно хмыкнул, снова обхватил пальцами толстую тетиву и откинулся назад, заряжая.
Из записей штабс-капитана Ярилова А. К.
г. Берлин, 22 февраля 1924 года
…и, таким образом, удастся избавиться от навязчивых видений и ночных кошмаров. Написав о том, что мучает мою память, что не даёт покоя. Герр Думкопф – добропорядочный немецкий доктор. Фамилия отлично ему подходит – разве лучше назовёшь специалиста по болезням головы? Он, несомненно, переживает за пациентов. В соответствии с объявленным прейскурантом.
Из вежливости я не стал спорить. Если уж нет у этого эскулапа волшебных пилюль и порошков – что же, буду развлекаться литературными экзерсисами. Помнится, в последний раз мне приходилось заниматься подобным в шестом классе гимназии. И стихи были посвящены бесподобной Леночке Гольц, дочери губернского предводителя дворянства. Что-то такое, слюняво-романтическое вышло. «И пояс лентой голубою твой нежно обнимает стан» или нечто подобное. Господин Блок повесился бы на фонарном столбе, неподалёку от аптеки.
Разве бывают пилюли от памяти? Только спирт, господа.
Галицийские окопы в пятнадцатом, и это странное чувство, когда первым встаёшь над бруствером и идёшь к австрийским позициям, а пулемёты надрываются, тарахтя свою кровавую строчку. Как швейные машинки Зингера – шьют, шьют бесконечный саван. Огромный – чтобы положить под него всех.
В первые мгновения ты совершенно один и слышишь только, как бухает в виски сердце. Видишь спину свесившегося через колючую проволоку сапёра и понимаешь – не успел, родимый, перерезать. Рота застрянет на заграждениях, на голом, как бедро проститутки, изрытом сифилитическими язвами воронок поле. И так же, как дешёвая шлюха от вида крупной купюры, безоговорочно ляжет под пулями из кипящих паром кожухов австрийских «Шварцлозе».
Вдруг охватывает ужас – что рота не пойдёт за тобой. Не сможет оторваться от земли, бросить себя навстречу аду. Но вот звякает железо, хриплое дыхание и тихий матерок – и я чувствую затылком, как мои солдаты поднимаются следом. Отталкиваются от чернозёма разбитыми сапогами, перекашивают растрескавшиеся рты:
– Ы-ы-ра!
Это – можно забыть? Буро-синие кишки, висящие на колючей проволоке, словно гирлянды на рождественском дереве? Худющего студента-вольноопределяющегося с торчащим между лопаток окровавленным жалом длинного австрийского штыка, пропоровшего насквозь? Вопли и хруст рукопашной?
Дерзайте, герр Думкопф. Ваши новейшие методы лечения нервных болезней нуждаются в проверке. На утончённых европейцев они, возможно, и действуют. А вот как на русского иммигранта, воевавшего шесть лет подряд? С короткими перерывами на горячку госпиталей?
Тогда, в январе шестнадцатого, я уже был «выздоравливающим». И впервые оказался в том странном обществе, ища возможности отвлечься. Сначала показалось – обычные оккультисты, каковых тогда развелось в Петрограде больше, чем тифозных вшей в лагере для военнопленных. Помню, как был поражён, встретив среди «мартинистов» православного иеромонаха.
Это были не мартинисты и не масоны. Удивительные люди, решившие, что избавить от кровавого будущего Россию можно только одним способом – исправив её кровавое прошлое.
И тогда я впервые увидел на древнем пергаменте этот рисунок солнечный диск, на фоне которого змея изготовилась к атаке…
* * *
– Вовремя вы вернулись. А то русич всех бы перебил, никого не пощадил.
Азамат хохотал, скаля жёлтые резцы. Ярилов тоже смеялся, чувствуя, как отпускает, уходит нервная дрожь, охватившая после боя.
Тугорбек появился, когда колчан Азамата уже опустел, и половец стоял на телеге, сжимая саблю и крича калояновским что-то чудовищно обидное. А у Дмитрия оставался последний болт для самострела. Внезапное появление подмоги заставило разбойников немедленно ретироваться, бросив пятерых убитых, и ещё несколько раненых с трудом держались в сёдлах, основательно продырявленные стрелами Азамата.
Бек усмехнулся:
– А я-то удивился: где те тридцать человек, про которых франк говорил? Подумал уже, что он со страху вдвое обсчитался. Не наврал, значит – остальные сюда вернулись. Этого не надо переводить, Димитрий, обидится ещё.
– Как там было? – спросил Азамат.
– Далеко не так весело. Не то что у вас тут, – ответил бек, – нас увидали – бросили добычу и сбежали. Хорь одного стрелой достал, остальные порскнули, как цыплята от сокола. И Калоян – впереди всех. Жаль, опять этот шакал избежал встречи со мной.
Рассёдлывали коней, шумно обсуждая подробности схватки. Половцы подходили к Дмитрию, хлопали по плечу, хвалили. Когда Азамат позвал всех к костру на ужин, Ярилов взял ведра и пошёл было к реке, но его внезапно остановил один из возниц:
– Иди к огню, бек зовёт. Я воды натаскаю.
Воины сидели вокруг костра. Дмитрия встретили восторженным рёвом, бек протянул чашу с кумысом:
– Выпей, русич. Молодец, ты был храбрым в бою. Если, конечно, Азамат не приврал. Хотя он же не Хорь. Это бродник у нас – ботало знаменитое.
Дмитрий догадался, что произошло нечто важное: в степной иерархии он переместился с места прислуги куда-то гораздо выше. Ближе к воинам. Выпил кисловатый напиток, чем-то напоминающий квас. Сел рядом с Хорем и только тогда почувствовал, как в слегка закружилась голова. Градусов в этом кумысе, как крепком пиве, не больше. Принял из рук Азамата чашку с кулешом, начал жадно есть – понял, что страшно проголодался.
Два персидских купца, спасённые из калояновского плена, сидели на почётном месте возле бека. Они уже отошли от шока, умылись и поменяли разодранные халаты на новую одежду из возвращённых им тюков. Старший о чём-то горячо заспорил с беком, то складывая руки на груди, то вздымая их к небу. Крутил крашенной хной бородой, закатывал глаза и тряс головой.
– Чего это он? – поинтересовался Дмитрий.
– А, за долю спорит, – объяснил Хорь, – бек за спасение половину товара хочет забрать, а он треть предлагает. Торгуется, сучье вымя.
Тугорбек, наконец, разозлился, вскочил на ноги:
– Слушай меня, перс. Если бы не мои храбрые батыры, ты бы через неделю стоял на невольничьем рынке с цепью на шее! Если бы не сдох до этого в степи во время перехода. Мы рисковали жизнью, чтобы спасти тебя и твои вонючие мешки с товаром. Я, бек Чатыйского куреня, говорю моё последнее слово: я забираю себе булатные клинки, половину остального товара и половину серебра. А если тебе что-то не нравится – можешь прямо сейчас уходить от нас, спасших и приютивших тебя. Вон, волкам в степи пожалуйся. Или Калояну – думаю, итог будет одинаковый.
Азамат одобрительно ухмыльнулся и как бы невзначай вытащил из ножен саблю и начал её рассматривать в свете костра.
Перс испугался, упал перед беком на колени, начал кланяться и благодарить.
– Ватаман Плоскиня всё бы у них забрал, кроме одежды, – заметил Хорь, – а бек у нас добрый. Особенно сегодня.
Тугорбек поднялся, раздувая ноздри. Оттолкнул перса. Сказал половцам:
– Пируйте, мои батыры. Сегодня можно, сегодня был славный день.
И пошагал к своей кибитке. Димка подскочил, догнал хозяина. Согнулся в поклоне:
– Бек, дозволь спросить.
– Чего тебе, Димитрий?
– Что должен совершить раб, чтобы мудрый и справедливый хозяин отпустил его на волю?
Тугорбек внимательно посмотрел на Ярилова. Хмыкнул:
– Да, такое бывает, что за долгую и верную службу раба признают свободным. Правда, он всё равно обычно остаётся у бека, но уже как преданный вольный слуга. А бывает – и как воин. Случается и такое, что бывший раб получает в награду коней, баранов. Становится главой коша и вольно кочует в степи. Ты на правильной дороге, Димитрий, и сегодня сделал большой шаг к своей свободе.
– Бек, я знаю, что ты едешь в Шарукань, чтобы попросить милости у хана Юрия Кончаковича. Ты везёшь ему богатые подарки, которые теперь, наверное, ещё увеличатся – после того, как сегодня ты стал владельцем половины товаров персидских купцов. И хочешь отдать ему в жёны свою любимую дочь Юлдуз.
– Всё так, – согласился Тугорбек, – ты умён, мой раб.
От слова «раб» Дмитрий скривился, но продолжил:
– Если я открою важные сведения, которые очень тебе помогут – могу ли я надеяться на свободу?
– Говори, раб. Что ты узнал, что?! – бек вспыхнул, схватил Диму за грудки.
Ярилов молчал.
Бек опустил руки, отступил на шаг. Сказал уже спокойнее:
– Говори. И не требуй от меня никаких обещаний, раб. Не забывайся. Или ты хочешь, чтобы я велел пытать тебя огнём? Дело холопа – служить хозяину. А моё дело – оценивать службу и решать твою судьбу. Ты уже убедился, что я – справедливый и щедрый к тем, кто этого заслуживает.
Дмитрий понял, что обратной дороги нет. Вздохнул и сказал:
– Тебе не удастся умилостивить Юрия Кончаковича подарками и получить его благорасположение, бек.
Тугорбек раздул ноздри, схватился за плеть. Но вынимать её из-за пояса не стал, сдержался. Спросил:
– Почему?
– Хан Юрий Кончакович не вернулся из похода. Он убит, бек. В бою с новыми племенами, пришедшими с востока – с монголами. Теперь в кыпчакской степи всем заправляет хан Котян. Уверен, что и твой курень ныне отошёл к нему.
Тугорбек помолчал. Покачал головой, тихо сказал:
– Я не наивный дурак, чтобы поверить тебе сейчас. Но и ты, видимо, не самоубийца. Ведь завтра, если Тенгри будет к нам благосклонен, мы доберёмся до Шарукани, и если твои слова окажутся враньём, я жестоко накажу тебя. Но мне думается, что ты совсем не простой холоп, Димитрий. Иди к воинам, ты заслужил пир. И скажи Хорю, чтобы утром дал тебе коня из подменных. Не достойно воина, даже если он пока раб, ехать на телеге подобно старой бабе.
Димка поблагодарил бека и пошёл к костру. Он очень надеялся, что всё правильно помнил из лекций преподавателя истории. Тему домонгольской Руси студентам читали как раз перед сессией, которую Ярилов завалил в хлам и отправился в армию, и лекции были ещё относительно свежи в памяти.
Впервые в жизни незнание предмета могло быть наказано не «хвостом» и пересдачей, а плетьми.
И даже смертью.
* * *
Ночь в зимней степи длится долго. Ещё и середину своего пути не прошла луна, ещё не допит второй бурдюк кумыса. Половцы по очереди рассказывали байки про бои и походы и старинные легенды, пели песни – то долгие и заунывные, как путь через степь, то задорные, как пляски с девушками. Потом, не шелохнувшись, слушали Димкин перевод рассказа франка Анри де ля Тура об удивительном братстве рыцарей-тамплиеров, отказавшихся от прелестей мирской жизни ради служения Спасителю. О жестоких боях с сельджуками в составе войск царьградского кесаря и о невиданной забаве – рыцарских турнирах…
Наконец, тамплиер устал рассказывать, а Ярилов – переводить. Половцы снова завели песню о батыре Чухоре, который раскрутил аркан – да и поймал в него луну и подтащил к земле, чтобы собрать с неё золотую пыльцу и подарить любимой… Огромное ночное светило будто замерло, слушая и соглашаясь: «Да, было дело».
Дима поднялся и пошёл к своей телеге – усталость этого длинного дня вдруг навалилась, делая веки свинцовыми.
– Димитрий!
Девичий голос прозвенел настолько неожиданно, что Ярилов сначала подумал, что показалось. Звякнули браслеты, Юлдуз появилась из темноты, встала совсем рядом – так близко, что Дима почувствовал тепло её тела.
– Что тебе, принцесса?
То ли выпитый кумыс, то ли вот эта сумасшедшая, невозможная близость ударила в голову, и Димка облапил девушку, притянул к себе, ища губами губы.
Юлдуз не оттолкнула – наоборот, потянулась навстречу, приподнимаясь на цыпочках.
Когда устали целоваться, степная принцесса, переводя дыхание, сказала:
– Ты сделаешь то, что я попрошу, русич?
– Конечно, моя девочка.
– И ты не будешь смеяться надо мной и позорить?
– Что ты хочешь, лапушка?
Юлдуз отстранилась, зажмурила глаза, прикусила губку. Было видно: то, что она хочет произнести, страшно для неё и тяжело. Дима снова обнял её, на этот раз бережно, прижал к себе. Сказал:
– Не бойся ничего, принцесса. Я никогда не обижу тебя.
– Правда-правда?
Юлдуз то ли вздохнула, то ли всхлипнула. Медленно заговорила:
– Отец везёт меня в Шарукань, чтобы там крестить в христианскую веру и отдать в жёны Юрию Кончаковичу. Он – мудрый хан и великий воин. Но он давно старик. И наше супружеское ложе будет оставаться холодным… Меня поп учил: нельзя изменять мужу, с которым тебя обвенчали, ибо прелюбодеяние – страшный грех, и за него одно наказание – вечные адские муки.
Дима не понимал, к чему эти откровения, но слушал и не перебивал.
– Вот. Я ещё не познала мужчину и не хочу остаться такой навсегда. Прошу тебя, найдёныш: будь моим первым мужчиной.
Дима замер, переваривая сказанное. Глупо спросил:
– А почему я, Юлдуз?
У дочери Тугорбека, видимо, давно был заготовлен ответ:
– Во-первых, никого из воинов об этом не попросишь, они боятся отца. Во-вторых, ты красивый. Ты – рыжий, и если я вдруг понесу от тебя, то хочу, чтобы моего ребёнка тоже любило солнце, как и тебя.
Ярилов нагнулся и поцеловал Юлдуз.
– Ты согласен, русич?
– Да.
– Тогда мы сейчас пойдём в мою кибитку. Я только прошу тебя: будет ласков со мной. Если честно, мне очень страшно.
Димка кивнул.
Он не стал рассказывать Юлдуз правду: что её будущего мужа уже нет в живых.
Кто осудит его за это?
