The Big Issue
Письмо молодому себе. Как не упустить самое важное. 70 инсайтов от людей, вошедших в историю

Лорд Джеффри Арчер

Британский писатель

19 августа 2013

В шестнадцать лет я жил в Уэст-Кантри, в Уэстон-сьюпер-Мэре, и учился в школе-интернате в маленьком городке поблизости. В целом я был доволен жизнью. Конечно, готовился к экзаменам на аттестат зрелости, но куда больше меня интересовали занятия бегом. Я выступал за Англию в забеге на сто метров. Очень мальчишеское увлечение, несвойственное девочкам. Юноши вообще в этом возрасте больше интересуются спортом, чем учебой. В школе я не прикладывал достаточных усилий, чтобы овладеть знаниями, и виню себя в этом лишь наполовину – только с годами я узнал, что значит трудиться по-настоящему.

Мы с мамой с трудом сводили концы с концами, но при этом в детстве я чувствовал себя вполне счастливым. Мой отец умер, когда мне было одиннадцать. Помню, как школьный священник пришел в класс, чтобы сообщить мне об этом. Я был раздавлен, но мама стойко держала удар. Она сумела собраться и наладить новую жизнь, и вообще была сильной, никогда не сдавалась. Я восхищался ею. И был счастлив, несмотря на нашу крайнюю бедность: в детстве ты не можешь это адекватно оценить, ведь тебе не с чем сравнивать.

Я не представлял, каких усилий ей стоит борьба за существование. После смерти отца мы с матерью стали особенно близки. Тот факт, что я впоследствии преуспел и вел уже совсем другой образ жизни, никак не повлиял на наши отношения. Я всегда уважал ее трудовую этику и целеустремленность и часто думал: родись она позже, в следующем поколении, она, возможно, получила бы высшее образование и жила по-другому. Может, она стала бы журналисткой. Многими годами позже я смог отблагодарить ее за все, что она дала мне: купил ей дом и постарался сделать ее существование максимально комфортным. Я был очень заводным подростком: мама говорила, что постоянно верчусь, как юла. В школе ко мне поначалу относились жестоко, даже травили. А потом я всерьез занялся спортом, гимнастикой и бегом – вероятно, потому что хотел дать отпор агрессорам. Рефлексии, сомнений и терзаний у меня не было, тогда мне на это не хватало мозгов.

Мою жену Мэри очень удивляет, что я стал писателем. Думаю, мать Джеффри-подростка тоже это удивило бы. В те далекие годы я был очень общительным и деятельным, поэтому мечтал стал политиком. Мне хотелось действовать, чего-то добиваться. Обычно пишущие люди – противоположного склада. Сидят себе в одиночестве, запершись в кабинете, и по многу часов работают над книгой.

Всерьез я стал рассматривать идею участия в политической борьбе, когда учился в Оксфорде. Мне нравилось выступать публично, я мечтал изменить мир. Так что подобный карьерный выбор казался логичным. С выбором партии тоже сомнений не было: всегда считал важной свободу предпринимательства, а с такими убеждениями ты не можешь быть социалистом. Обо мне говорили как о «тори левого толка»^[67]. Думаю, это справедливо. По натуре я достаточно независим и самостоятелен. Поэтому нередко боролся за те меры, которые моя партия не поддерживала. Некоторые политики, которыми я восхищаюсь, из правых стали центристами. Когда я был депутатом палаты общин, то больше симпатизировал Гарольду Вильсону, чем Теду Хиту^[68].

В молодости был наивен и недооценивал проблемы, с которыми приходится сталкиваться другим людям. Лишь много лет спустя осознал, через что многим приходится пройти. Тюрьма заставила меня оценить, как мне везло в жизни и сколько я приобрел хороших друзей. Также я понял, какая удача, что Господь дал мне дар рассказчика. В заключении я написал три книги^[69].

В юности я был уверен, что буду жить вечно, и с энтузиазмом думал о том, как смогу преобразить все вокруг. Вероятно, я совершал политические ошибки, но некоторые вещи все-таки делал правильно. Всю жизнь я боролся за женские права. Молился, чтобы у герцога и герцогини Кембриджских^[70] первенцем стала девочка, чтобы она была первой в очереди на трон в своем поколении. Это стало бы для меня знаковым событием. Сбылось бы то, за что я сражался много лет.

В тюрьме я вдруг с особой остротой осознал, как здорово, что Господь дал мне дар рассказчика. Находясь за решеткой, я написал три книги.

Вы удивитесь, но я бы не хотел возвращаться назад и что-то менять в своей судьбе. Когда делаешь ошибку – плачь, сокрушайся, но не проводи всю оставшуюся жизнь, оглядываясь на нее и сожалея о ней. Встань, отряхнись и иди дальше! Нет человека, который не хотел бы что-то подправить в прошлом, но это невозможно, так что лучше не терять контакта с реальностью и делать то, что в наших силах, здесь и сейчас.

Самый тяжелый период я пережил тогда, когда сгорели все мои сбережения и я оказался в долгах^[71]. Жена тогда преподавала в Оксфорде, мы были обычной семьей, принадлежащей к среднему классу. Незадолго до того у нас родился второй ребенок. И вот я потерял все, в том числе и работу. Уверен, что две самые ужасные вещи на свете – болезнь и долги. Тогда я вжал голову в плечи, долго размышлял о случившемся, пытался понять, как такое могло произойти. На то, чтобы разобраться с последствиями краха, ушло семь лет. Сейчас я бы сказал молодому себе, что изначально следовало обратиться за советом к старшим. С тех пор стараюсь окружать себя умными и хорошо информированными людьми. Если возникает проблема, звоню эксперту и получаю рекомендации, что делать. При этом я всегда верил в необходимость бороться за свое счастье. Даже когда все было очень плохо, я был убежден, что преодолею испытания года за три.

Переломный момент настал, когда в 1979 году я написал книгу «Каин и Авель». Она радикально изменила мою судьбу. За право опубликовать ее бились несколько издателей. В результате американцы купили права за 3,2 миллиона долларов. Тогда я все еще выплачивал долги, и получение подобной суммы действительно в одночасье преобразило мое существование. Замечательная женщина в издательстве HarperCollins сказала мне: «Через год эта книга станет бестселлером во всем мире». Я рассказал об этом жене. Мы вместе сидели и гадали, что бы это значило. Когда книга вышла в Великобритании, было продано миллион экземпляров в первую же неделю. Помню, мы с супругой посмотрели друг на друга, и я заметил: «У нас все было хорошо, потом все обрушилось, и мы оказались на дне. Давай не будем обольщаться сейчас. Спокойно продолжаем свой повседневный труд».

Для своих семидесяти трех лет я в хорошей форме. По-прежнему трижды в неделю хожу в спортзал и могу пробежать милю за девять минут. Я бы посоветовал молодому себе не курить. Этот совет мне хотелось бы дать также всем девушкам: через двадцать лет, когда начнут появляться морщины, вы пожалеете о дурной привычке. Мне обязательно нужно дожить до семидесяти восьми, так как до этого срока я, согласно контракту, должен написать еще три романа. Таковы мои обязательства перед издательством. Но все бывает: вот, к примеру, Диккенс умер на середине книги!^[72]

Джон Литгоу

Американский актер

9 февраля 2015

Я с юности был эстетом. В подростковом возрасте мечтал стать художником. Фантазия била ключом. Я делал гравюры на дереве и даже создал небольшое собственное предприятие по изготовлению рождественских открыток. Во мне забавным образом сочетались застенчивость и общительность.

Мы часто переезжали, и к шестнадцати годам мне довелось пожить в восьми разных местах. Я снова и снова оказывался в школе в положении «новенького». Семья много кочевала, поэтому каждый раз приходилось заводить новых друзей и осваивать все новые техники налаживания отношений. Когда мне было шестнадцать, мы осели наконец в Принстоне, штат Нью-Джерси. Отец получил работу в Театре Маккартера^[73]. К концу учебного года меня выбрали президентом ученического совета – каким-то образом мне удалось завоевать невероятную популярность среди однокашников. Кроме того, мне дали ведущую роль в школьном спектакле. Так драматический талант помог социализации.

Мне хорошо удавалось приспосабливаться, но я не был счастлив в тот период. На душе было тревожно, постоянно приходилось расставаться с друзьями и заводить знакомства по новой. Оглядываясь назад, понимаю, что именно это сделало меня настоящим «социальным животным» и, вероятно, повлияло на выбор актерского пути.

Моими героями были в основном художники. Я восхищался Норманом Роквеллом^[74], но потом перерос это увлечение и отдал свое сердце Пикассо и абстрактным экспрессионистам. Тогда же я полюбил ходить в музеи и до сих пор очень их люблю.

Я представлял собой интересный гибрид англичанина и американца. Мой отец продюсировал шекспировские фестивали, так что моими героями с детства были истинные рыцари актерской профессии – британцы Джон Гилгуд, Лоуренс Оливье, Алек Гиннесс и Майкл Редгрейв. Я слушал записи спектакля с Оливье в роли Отелло, а также Роберта Стивенса в роли Бенедикта и Мэгги Смит в роли Беатриче^[75]. Вкусы у меня были англофильские, и на протяжении своей карьеры я очень часто играл в пьесах британских авторов.

Поначалу я не собирался становиться актером, хотя в детстве участвовал в постановках отца. Мне было всего два с половиной года, когда я исполнил роль одного из детей Норы в «Кукольном доме» Ибсена. Конечно, я этого совсем не помню, но мне говорили, что я выступил хорошо.

Моя чрезмерная стеснительность всерьез угрожала романтическим отношениям. Я боялся проявлять инициативу, мне катастрофически не хватало уверенности. Я бы посоветовал молодому себе относиться к этому проще. А еще найти самого сексуально активного парня в университетском кампусе и расспросить его, как завоевать девушку.

А еще сказал бы юному себе, что стоит положиться на силу собственного таланта. Я был одаренным человеком и умел сам себе придумывать творческие проекты. Это и сейчас типично для меня. Вместе с Гленн Клоуз я играю на Бродвее в спектакле «Неустойчивое равновесие», а параллельно пишу сценарий для собственного моноспектакля. Иногда даю собственные концерты. Организую все сам – сaм себе режиссер и импресарио. Об этом я тоже сказал бы молодому Джону: «Доверяй своей фантазии и ищи работу, в которой ты минимально будешь зависеть от других людей».

Я происхожу из семьи настоящих «леваков». Мои родители были убежденными демократами, поклонниками Франклина Делано Рузвельта. И моя старшая сестра также горячая сторонница демократической партии. Я тоже поддерживаю это движение, но меня вряд ли можно назвать активистом. Я почти никогда не делаю громких заявлений. Прежде всего потому, что очень неконфликтный человек. Не вступаю в политические споры, так как всегда пытаюсь понять точку зрения другого человека. А это сильно мешает – прямо какое-то проклятие!

Свои амбиции формировал, ориентируясь на пример отца, которого очень уважал. Я вырос за кулисами классического провинциального репертуарного театра и считал, что в будущем тоже буду служить в таком. Я и мечтать не мог о Бродвее, кино, телесериалах. Так что вся моя жизнь – череда удивительных сюрпризов. Если бы кто-то рассказал мне в подростковом возрасте, как сложится моя карьера, я был бы поражен.

В возрасте двадцати лет я быстро повзрослел и рано женился. Мы прожили вместе долго, одиннадцать лет, и родили прекрасного сына. Так что стараюсь не думать о первом браке как об ошибке. На самом деле женитьба стала для меня определяющим событием. Если бы я мог поговорить по душам с юным Джоном, я бы призвал его к терпению. Впрочем, трудно объяснить двадцатилетнему, что он еще не взрослый, особенно если за спиной у него такое сумасшедшее детство, как у меня. Мне столько раз приходилось брать на себя ответственность и проявлять самостоятельность, что я волей-неволей пришел к выводу, что уже созрел.

Я не веду политических споров – мешает желание встать на место другого человека и понять его точку зрения. Так и в кино: играя злодея, я пытаюсь проявить к нему эмпатию.

Я не считаю себя храбрым, но в актерской профессии готов почти на все. Играл многих персонажей, с которыми внутренне не согласен. Почему-то меня очень часто приглашают на роль политиков с расистскими взглядами. Когда изображаю злодея, то отношусь к персонажу с вниманием, как к ключевому герою данной истории. Я характерный актер, а значит, должен быть готов вжиться в образы, сильно отличающиеся от моей личности, и относиться к ним с эмпатией. Именно поэтому я взялся за роль транссексуала Роберты Малдун в фильме «Мир по Гарпу»^[76]. Наверное, самая моя знаменитая роль – Дик Соломон в сериале «Третья планета от солнца»^[77]. Вот уж по-настоящему чуждый мне персонаж. Можно ли представить себе героя более отличного от меня самого?

В «Мире по Гарпу» я работал с Робином Уильямсом. Это была яркая личность, сотрудничать с ним – одно удовольствие. Кстати, о «чужих»: Робин представляет собой особую планету, я бы даже сказал, отдельную вселенную. Мы не стали друзьями. Мы неплохо ладили, но я редко с ним виделся, а теперь он ушел в иной мир…

Если же говорить о людях, всерьез повлиявших на меня, то все эти люди остались рядом. Вы, наверное, никогда не слышали о Дональде Моффете, а ведь это замечательный актер – англичанин, переехавший в США и работавший в труппе моего отца. Очень скромный человек, но с выдающимися способностями. Узнав его, я выработал для себя принцип: «Взращивай в себе скромность – никогда не знаешь, когда она тебе пригодится». Я многому научился от обеих своих жен. Моя нынешняя супруга, с которой мы прожили тридцать три года, оказала огромное влияние на меня. Если бы я мог вернуть только один миг из прошлого, я бы вернул день нашей первой встречи. Это лучшее из всего, что со мной происходило! Мы мгновенно полюбили друг друга. Ранее со мной такого не случалось, уникальное явление!

Глава 4. Вдохновение

Десмонд Туту

Южноафриканский борец за права человека, архиепископ Англиканской церкви

5 декабря 2011

Я рос с двумя сестрами – одна старше меня, другая младше – и был единственным мальчиком в семье. В детстве у меня было очень слабое здоровье, а в шестнадцать лет врачи диагностировали туберкулез, и я провел двадцать недель в больнице, после чего дома меня стали больше жалеть и баловать. При этом за мной по-прежнему были закреплены определенные обязанности – носить воду, готовить чай для взрослых.

В подростковом возрасте я был похож на маму – коренастая фигура, широкий нос. Она была не очень образованной женщиной, но замечательным человеком, заботливым и сочувствующим. Всегда хотел быть похожим на нее именно в этом. У нас в семье всегда было весело. Я любил читать. Отец был директором школы и старался привить нам интерес к чтению. При этом позволял мне смотреть комиксы про Супермена, Бэтмена и Робина, что было довольно необычно, потому что учителям, как правило, не нравилось, когда дети увлекаются комиксами. Тем не менее именно они пробудили во мне тягу к книгам. Хотя надо сказать, что я никогда не был «книжным червем», любил побегать и поиграть.

Мы жили в особых сегрегированных зонах, и у нас случались стычки с белыми детьми, живущими вокруг. Классовые конфликты происходили постоянно. Черные обычно проигрывали.

Думаю, я молодой понравился бы себе теперешнему. Эдакий веселый юноша. Вероятно, достаточно способный на фоне остальных учеников класса. У меня были замечательные друзья – мальчишки и даже пара девочек. Мы с удовольствием играли в футбол, но теннисными мячиками. Один из моих приятелей впоследствии стал редактором крупного южноафриканского журнала Drum.

С ранних лет я хотел стать врачом, а в шестнадцать это желание получило подкрепление: пока болел туберкулезом, во мне укоренилось стремление найти средство против этой болезни. Как же страстно я хотел получить медицинское образование! Но у чернокожих такой возможности не было, да и оплатить дорогое обучение наша семья не смогла бы. Выбор вообще был невелик. К примеру, мы не имели права получить профессию инженера, пилота, машиниста поезда. Эти специальности предназначались только для белых. Очень часто в последующие годы, встречаясь с высокими чиновниками в их фешенебельных резиденциях, я пытался ущипнуть себя, чтобы удостовериться, не сон ли это. «Ты был обычным мальчишкой из черного квартала, – говорил я себе. – А сейчас, смори-ка, где оказался!» Даже в самых диких своих фантазиях я не мог вообразить, что моя судьба сложится таким образом. Но у Бога занятное чувство юмора…

В общем, несмотря на желание быть врачом, я отказался от этой затеи и получил диплом учителя. Мне нравилось преподавать, пока правительство, проводившее политику апартеида, не решило в корне изменить систему образования. Государство последовательно насаждало несправедливую и жестокую реформу для того, чтобы окончательно и с детства закрепостить чернокожих^[78]. Мы с моей женой Ли уволились из школы. Она пошла на курсы медсестер, а я растерялся и не знал, какое найти себе применение. Можно сказать, что я стал священником по чистой случайности. Хотя, наверное, тот факт, что я вырос в христианской семье, все же сыграл свою роль. Какие-то ключевые ценности я усвоил с раннего детства, неосознанно.

На меня оказали влияние многие замечательные личности, в том числе моя мать – ее вклад я считаю самым значимым. Первый англиканский священник, с которым я познакомился, также был удивительным человеком – это был отец Закхерайя Секгафане. Возможно, я его идеализирую, но не припомню, чтобы он хоть раз на кого-то рассердился. Когда он ездил по отдаленным фермам и проводил там службы, его обычно встречали как «великого вождя» – отводили ему отдельную хижину, устраивали в честь него большой пир. Помню, он никогда не садился за стол, пока не удостоверится, что о нас, его скромных сопровождающих, тоже позаботились. Оглядываясь назад, понимаю, что старался подражать ему и также заботиться о тех, кто ниже меня по статусу.

В Великобритании меня поразило уважительное отношение к чернокожим. Когда я спрашивал дорогу у полицейского, он обращался ко мне вежливо и называл меня «сэр»!

Еще одна ключевая личность, повлиявшая на меня, – Тревор Хадлстон^[79]. Он был удивительно внимателен ко мне во время моего двадцатимесячного пребывания в больнице, раз в неделю навещал меня сам или присылал ко мне кого-то. Невозможно описать, как это было важно для моей самооценки: тот факт, что белый священник регулярно уделяет время общению с заурядным черным юношей, поразил мое воображение. На него я тоже старался быть похожим в своей борьбе за справедливость и права человека. Именно он вдохновил меня на мой труд и заставил почувствовать свою значимость в этом мире.

Подросток Десмонд был бы поражен, если бы узнал о моем первом визите в Великобританию в 1962 году. Нас с Ли больше всего удивило, что к нам относятся как к полноценным людям – вежливо и со вниманием! Мы были озадачены, когда лондонский полицейский обратился к нам, назвав нас «мадам» и «сэр». Это было очень непривычно, но приятно. Мы иногда спрашивали у белых полицейских дорогу, даже когда на самом деле знали, куда идти! Просто здорово было слышать уважительные слова в свой адрес.

Мы всегда знали, что боремся за правое дело, пытаясь противостоять апартеиду. Но постоянное чувство собственной правоты может порождать самодовольство. Я стараюсь не забывать, что очень многим обязан тем, кто любил меня и молился обо мне. Когда возникала опасность, что я слишком высоко задеру нос, жена и дети ставили меня на землю. У нас в спальне висела смешная табличка, на которой было написано: «Ты имеешь полное право на свое неправильное мнение!»

Наверное, я иногда бывал чересчур жестким, забывая старую и мудрую пословицу: «Мухи лучше летят на мед, чем на уксус». Если бы я был мягче, то мог бы привлечь на свою сторону больше белых людей.

Англиканская церковь, впрочем, как и другие деноминации, – Божий удел. Ее учение верно, и ничто не способно сокрушить этой истины. Наше подлинное призвание – служить установлению Царствия правды, любви, сострадания, помнить и заботиться о бедных, голодных, сирых и убогих, то есть делать все то, что делал наш Господь.

В юности я о многом мечтал, но в итоге мое призвание оказалось куда масштабнее, чем все, что мог себе когда-то представить. Так же сложилась жизнь у многих других ярких людей, некогда подавляемых и бесправных. В каком-то особом, глубоком смысле мы все сейчас обрели настоящую свободу – черные и белые, богатые и бедные, угнетенные и угнетатели, действовавшие осознанно или неосознанно. Южная Африка была уродливой гусеницей, а превратилась в прекрасную бабочку. Мы даже смогли, не стыдясь, принять у себя чемпионат мира по футболу!^[80] Наша прекрасная страна, ранее бывшая парией на международной арене, фантастически преобразилась.