Тесс Хаген
Другие. Саша
– А собой?
– Ну я это я… Во мне ничего, кроме экзистенциальной сущности.
– А во мне – ты. И это совершенно взаимно.
– Мы можем не завершать слияние.
– Нет. Не можем.
– Ада…
– Саш! Я знаю, почему ты вдруг пошёл на попятную – ты хочешь отдать долг Льё! Он когда-то помог тебе, теперь ты пытаешься сделать тоже самое для него. Но он бы не отступил, ни из-за меня, ни из-за частички. Есть вещи гораздо важнее этого, важнее всех нас.
– Глупости.
– Нет!
– А я сказал – глупости! Когда-то, ты прекрасно теперь знаешь многое о нашем со Льё прошлом, мы оба думали, что есть вещи важнее: экзистенциальный долг, долг человеческий, справедливость, светлое будущее, какие-то рабочие цели, стремления, сила, в конце концов. Но жизнь показала нам, что это всё ничего не стоит, если исчезнет то, что давало надежду. Что-то особенное, без чего сердце не хочет биться быстрее. Поэтому ты, частичка – важнее всей этой мишуры. И я готов до конца своих дней называться трусом и слабаком, только бы вы остались невредимы.
Ада ничего не ответила, откинулась на подушки и подняла взгляд к чёрному потолку. Хотел бы я знать, о чём она думала, но искушение проникнуть в её милую головку было настолько противным мне, что я без труда его задушил. Дождь за окном из ливня превратился в тихую морось, а мы даже не обратили внимание на то, что гроза кончилась. Страсть. Нет. Уже не страсть, нечто иное, лично для меня мало понятное и необъяснимое. Не думать. Главное – не давать себе повода развивать мысли о чувствах к Фениксу. Не быть слабым перед самим собой, только перед ней.
Пару минут спустя она подобралась ко мне и спряталась в объятиях. Наверное, именно так Ада засыпала на плече Денеба, удивительной сущности, перешедшей все мыслимые границы. Как сильно изменился и он, и Льётольв, когда встретили нашу птичку. Интересно, я тоже теперь другой? И почему нельзя было любить кого-то другого, почему именно она? Точка, в которую решили собраться все ниточки, узел, связавший сильнейших экзистенциалистов, чтобы в итоге разорвать их души в клочья, чтобы сгореть всем вместе ради призрачных надежд и несостоявшихся жизней. Мы можем уйти без следа, так ничего и не изменив, рассеяться дымом, не оставив даже пепельных следов. Но можем перевернуть мир. И дело, оказывается, даже не в нашем желании.
Пока Ада тихо спала рядом, я продолжал собирать в голове смутные образы завтрашнего дня, анализировать прошлое, вспоминал, как обычно ведёт бой Марсель, прислушивался к тишине за дверью. Как там Якша? Совсем плох или ещё держится? Странно, но эти мысли не вызывали ничего, кроме сожаления, тонкого и прозрачного, как шифоновый платок. Когда я успел настолько отдалиться от него, да и были ли мы близки? В какой-то степени да, потому что проводили много времени вместе. Когда-то. Учитель в школе говорил, что если ты встал перед влиянием, готовый его устранить, готовый убить его, то не имеешь права отступать, не должен даже думать о том, каким будет итог. А итог всегда один – смерть. Ты должен делать то, что начал, должен довести до конца, как бы не было жалко, больно и страшно. Но это элементы борьбы с влияниями. С предателями ещё проще. Они уже подписали себе приговор, убили в тот момент, когда отказались от того, чему клялись быть верными.
Якша – предатель.
Огромные часы на стене, которые так любил Ден, мерно отсчитывали получасовые промежутки, едва слышно щёлкая. Правда, слышал это только я. Всегда. Довольно часто, после того, как Денеб и Льё обосновались в буфере, мне случалось гостить в этой квартире. Наши встречи были похожи на столетней давности сборища аристократов в закрытом клубе для джентльменов: мы курили, пили дорогой коньяк, разговаривали обо всём и ни о чем. Никаких привычных кутежей с девушками и в шумных и многолюдных местах, никакой пошлости и грубости. Серьёзные беседы, острые циничные шутки. Я не скрывал, что встречался со Льё в Москве, но утаивал уровень приватности и нашей дружбы. Некоторые вещи не должен знать никто, кроме тех, между кем происходит что-то важное. Мне нравилось думать тогда, да и сейчас о том, что всё же мы были определённо близкими друзьями, товарищами. Конечно, не такими, как они с Деном, но похожими.
Когда стрелки добрались до четырёх утра, я осторожно переложил Адочку в подушки, укрыл одеялом, спрятав под него нежнейшие крылья, любовно отрисованные на её спине. Красавица, женщина, на которую хочется смотреть, к которой хочется прикасаться. Теперь по собственному желанию, по велению неизвестных мне мыслей, она – моя птичка. Интересно, что на это сказал бы Ден?
Я подошёл к распахнутому окну и, облокотившись на подоконник, с жадностью вдохнул прохладный, влажный от дождя воздух.
– Ты ведь здесь, Денеб… Знаю, – шепнул я, медленно выходя из тени. Присутствие сущности ощущалось слабо, но очень чётко. Он был в каждой точке своей любимой квартиры, здесь мог черпать силы. – Дай знак. Мне нужно.
– Спасибо, – послышался далёкий глухой голос.
– Да и не за что. Я думал, что делал это для вас со Льё, а оказалось, что для себя. Только… – кивнув назад, указал на спящую Аду. – Но ты и так знаешь. Она тебя любит.
– Знаю.
– Дело плохо, Ден. Мы слишком рискуем. И я не хочу, чтобы с Адой что-то случилось.
– Делай.
– Мне не будет прощения…
– Будет. Люби и береги её. Я слишком слаб, – последние слова расслышать удалось с величайшим трудом.
Присутствие Денеба кончилось, растворилось, исчезло – сложно подобрать слова тому, что случилось. Удивительно, что ему удалось сохранить далеко вне тени каплю себя. И сейчас мне подумалось, что я врал и себе и Адочке. Живой полностью сущность остаться без экзистенциалиста не могла. Его держала рядом с землей только частичка внутри Феникса. Как только она окажется выпущена на свободу, то Ден исчезнет окончательно, ибо тело создать или подыскать себе не сможет. Слишком мало сил, слишком много частей сущности были отдано Льё.
Я уже не был уверен, возвращаясь в тень, что говорил именно с ним, может это был просто небольшой экзистенциальный след? И этот невидимый голос утвердил меня в той роли, с которой я сжился за эти дни. Любить. Именно этого я хотел и страшно боялся. И снова хотел, жгуче, невыносимо, всем своим существом.
Ада.
Проводив взглядом её медленное сонное движение, я погасил свет и, пробираясь сквозь предрассветную полутьму гостиной, направился в душ. Специально старался не смотреть по сторонам, чтобы случайно не увидеть Майю или Якшу, чтобы не начать думать о них, о том, что непременно случится через несколько часов.
Я наивно рассчитывал, что после душа выпью кофе, выкурю парочку сигарет и благополучно займусь приготовлениями, но мой организм, несколько отравленный слиянием с Адой, решил иначе. Минут пятнадцать я просидел на полу в ванной, прибитый к нему тошнотой и головокружением. Тело неприятно покрывалось липким ледяным потом, руки слабели, словно готовились к выходу из тени. Я был не здесь и не там. Когда это состояние чуть отпустило свои злобные лапы, мне удалось добраться до спальни, где всё ещё мирно спала Феникс. Не помню, как очутился рядом с ней. Лёг, даже не укрывшись, прижался к горячему телу птички и провалился в тягучую сонную негу.
Давно я не просыпался так неспешно и умиротворённо, будто бы никогда больше не должен был спешить. Лениво потянулся, стараясь не вырваться из-под одеяла, провёл ладонями по лицу и приоткрыл глаза. В комнате царил полумрак из-за плотно задёрнутых штор. Часы на противоположной стене упорно показывали пятнадцать минут третьего. День. Я проспал почти десять часов и выспался, удивительно. Скользнув рукой по шёлковым простыням рядом с собой, Аду не нашёл. Дверь в комнату оказалась плотно закрыта, значит, меня не собирались будить. Что ж…
Чувствуя в себе лёгкость и силу и ни капельки вчерашней боли, я распахнул окно, чуть прикрывая глаза от яркого солнечного света. Лето. Не самое лучшее время года, но вполне приятное, особенно здесь, в Москве. Июнь редко когда бывает в буфере жарким, зато всегда буйно-зеленый, даже в центральной части города. Шкаф Дена приветственно распахнул свои двери, и я попытался найти что-нибудь подходящее для себя. Всё же по сравнению с сущностью меня можно было назвать худым. Простая футболка и спортивные брюки, только из-за того, что на талии их можно затянуть шнурком.
– Не совсем бомж, но… – улыбнулся я своему отражению в зеркале и тут же вспомнил, что где-то на верхней полке оставлял давным давно прекрасный костюм, на случай. Похоже, его момент настал. Отыскав взглядом единственный одинокий стул в спальне, я подтащил его к шкафу и принялся вытаскивать с полки разнообразные кофры и коробки.
– Что за прикид? – раздался от двери весёлый голос Ады. Я повернулся к ней, едва сдерживая смех.
– Домашняя одежда настоящего интеллигента.
– Интеллигент явно усох за ночь, – рассмеялась она.
– Ну, извините.
– Что ты там ищешь? – Феникс подошла ближе и требовательно потянула меня за локоть.
– Кажется, уже нашёл, – я ловко вытащил тёмно-коричневый кофр, соскочил вместе с ним со стула и приобнял Аду.
– М… – легко коснувшись губ, она поймала мой взгляд. – Доброе утро…
– День, Адочка.
– Не-а. Когда проснулся, тогда и утро…
Этот её нежный взгляд, вкрадчивый голос – что-то меня в них настораживало. Она была слишком спокойной, слишком открытой к ласкам. Я не мог поверить в искренность.
– Что-то случилось?
– С чего ты взял?
– Ты странная.
– От экзистенциалистов ничего нельзя скрыть… – невнятно пожав плечами, Феникс отпустила меня и забралась на кровать. – Показывай, что ты там отыскал у Дена в шкафу.
– Костюм. Надеюсь, я из него не вырос.
– Он твой? – удивленно вскинула брови Адочка.
– Ну точно не Денеба, – улыбнулся я невольно.
– Откуда?
– Оставлял на всякий случай. Мало ли…
– Вы полны сюрпризов, Александр.
– Не называй меня так, пожалуйста.
– Не любишь официоз?
– Нет. Дело в не в этом. Просто не называй и всё. Ладно?
– Ладно.
Я бросил кофр на пол и нежно повалил Аду на спину, заводя руки за голову.
– Ну, дорогая моя птичка. Что ты успела натворить?
– Как ты это делаешь?
– Что?
– Узнаёшь, то, о чём я даже стараюсь не думать.
– Опыт, моя хорошая. И только.
– Ладно, – вздохнула она, делая вид, что сдалась, но я чувствовал, как она торжествовала. – Пока ты спал, я немножко поиграла…
– Кровушку мою пила? – догадался я.
– Угу, и тебя напоила, – Ада с ехидной усмешкой облизала губы.
– Как Якша? – я не удержался, и набросился на неё с поцелуями.
– Плохо, – сквозь мои настойчивые ласки пыталась ответить Феникс, – похож на столетнего старика. Саш… Ну… Эй… Я задохнусь.
– Не хочу тебя огорчать, – продолжал я, – но вечер и ночь обещают быть жаркими совсем не в том смысле, в каком хотелось бы. Так что…
– Ловить момент? – закончила она мысль.
– Однозначно.
Ловко обхватив меня руками и ногами, она чуть оттолкнулась от постели. Пришлось подняться и нести её через гостиную на кухню, ибо организму требовалась пища. Конечно, мы не могли не наткнуться на осуждающую Майю. Она угрюмо сидела в кресле, придвинутом к окну.
– Постеснялись бы… – выдала “серая мышь” ещё более мрачно, чем раньше. – Тут человек умирает.
– Не человек, а сущность, – поправил я и, чуть подумав, добавил, – quomodo fabula, sic vita: non quam diu, sed quam bene acta sit refert.
– Да какая к чёрту разница! У вас под носом почти труп! И что вы делаете? А? Ни сердца, ни души, – в сердцах крикнула Майя.
– Да. Ничего в нас нет. Мы же – другие, – улыбнулся я, не найдя никаких иных слов. – Благо, что труп у нас один.
Не дожидаясь ответа, я унёс Аду из гостиной и отпустил только на кухне. Она разлила кофе по кружкам и поставила на стол фрукты. Скудно, но я не чувствовал особого голода. Взгляд мой приковался к картине на стене и никуда не хотел с неё уходить. Неприятные чувства с привкусом горечи возникали где-то глубоко внутри, поднимались к горлу, смешивались с терпким вкусом слишком крепкого кофе, заставляли меня чуть прищуриваться и убегали обратно, чтобы вернуться снова. Эти трое – неделимы. Именно поэтому Ада так стремилась сюда и успокоилась, как только мы оказались в квартире Денеба. Ей не столько нужна месть, сколько мысль о том, что борьба не закончилась. Ощущение бесконечной схватки дарит ей иллюзии того, что Ден и Льё ещё живы. Она не смирилась и, пожалуй, не смирится никогда.
Сотни предчувствий одолевали меня, одно хуже другого. Я забыл и о кофе, и о картине. Видел только чёрные извивающиеся полосы на белой невинной стене. Они напоминали мне наши загубленные души, струящиеся над погребальным костром. Слишком часто мы говорили о смерти в последние дни, невольно притягивая её. Да, за стеной умирает Якша, тихо и бесславно, но не уйдём ли мы за ним так же? Хотел ли я жить, боялся ли смерти? Ответа не было. Здесь и сейчас я не склонялся ни к одному варианту. Мне, скорее, хотелось быть. В эту секунду. Не более того.
– Саша, – подала голос Ада.
– Да? – я так и не нашёл в себе сил и желания повернуться к ней.
– До вечера не так много времени.
– Я знаю. Последние инъекции сделаем сразу. Не будем тянуть. Наше слияние проходит спокойно, без проблем. Так что можно снова ускориться. Да и Майю с её стенаниями о несчастном Якше слушать больше не хочется… Кстати, – я отпил ещё кофе и крикнул, – Май! Иди сюда! Есть разговор.
Спустя минуту в дверях показалась ссутулившаяся “мышь”, она села ровно напротив меня, заслонив собой половину рисунка, и выжидающе посмотрела в глаза.
– Чего надо?
– План на вечер. Ещё разок. Ты едешь с нами, но около ресторана тебя должен кто-то ждать. Персонал предупреждён, как только я подам сигнал ты тихо и быстро покидаешь здание. И самое главное! Никогда больше туда не возвращаешься. Ни под каким предлогом. Уничтожаешь всё, что тебя с нами связывало и дальше спокойно живёшь свою жизнь. Информацию об адресах, именах, событиях и то, что ты узнала об экзистенциалистах, сущностях и Фениксах, я сотру из твоей головы.
– Не поняла смысла. Ты стираешь информацию, но предупреждаешь, чтобы я не вспоминала?
– Я могу не успеть сделать всё, что-то может всплыть из подсознания. Не думаю, что если придётся прибегнуть к этому, ситуация будет спокойной. Мы сейчас говорим о крайнем случае. Тем более, случается при потере памяти такой интересный феномен: ты вроде бы ничего не помнишь, вернее даже не знаешь, что пропустила какой-то кусок своей жизни, ибо в голове могут присутствовать замещающие воспоминания, но тебе кажется, что где-то что-то потерялось. И ты начинаешь искать. И ведь находишь! А с другой стороны, ты не вспомнишь, но найдутся в твоём окружении люди, которые станут задавать вопросы! Так что… Уложи мои предыдущие слова куда-нибудь подальше и используй их как руководство к действию.
– Ясно. А что с вашим другом?
– С Якшей? Ничего. Он умирает. И мы собираемся помочь ему поскорее покинуть этот мир.
– Изверги.
– Да, – невозмутимо ответил я. – Не хочу больше говорить на эту тему.
– То, что вы делаете, это ведь ненормально?
– Совершенно. Более того, кроме нас вряд ли у кого-то так же получилось бы. Мы – монстры среди своих товарищей. И выбор у нас слишком прост: либо жизнь, либо смерть, – последнее слово больно резануло меня по сердцу. Это не суеверие, но определённо тревога, настолько сильная, насколько я мог себе представить.
– А всё из-за Льё.
– Нет, дорогуша… Из-за любви. Ну и немножко гордыни.
– Ты называешь любовью то, что между вами происходит?
– А я не говорил, что между нами… – кивком указал ей на стену. Майя обернулась, да так и застыла в только ей известных раздумьях. Читать её не было смысла, я экономил силы.
– Поскорей бы наступил вечер, – вздохнула Ада, подходя к окну. – Я так устала ждать.
День 3. Ада.
Последнее вливание вопреки словам Саши ему же и далось тяжело. Минут пять он не мог прийти в себя, сидел, закрыв глаза, весь бледный, и почти не дышал. Потом лицо пошло жуткими красными пятнами, похожими на ожоги. Я ужасно испугалась, но виду не подала: он очень просил не паниковать, если что-то пойдёт не так. Якша же планомерно задыхался и почти реально иссыхал. Кожа его теряла цвет, глаза становились странно тусклыми, подёрнутыми белесой старческой пеленой, будто бы ему действительно было слишком много лет, чтобы задерживаться на Земле. Белые длинные волосы и вовсе превращали молодого в общем-то парня в самого настоящего деда.
Как бы я не переживала за Сашу, мне вдруг стало жаль Якшу. Да, он не самая лучшая сущность, предатель, но… Он погибал в неравной схватке, без шанса отстоять себя. Хотя в следующую же секунду мне думалось, что Ярослав мог сбежать, мог попробовать спастить. А раз не стал этого делать, значит шёл на казнь добровольно.
Прошло уже два часа, но ситуация мало изменилась. Только Саша теперь пропадал в ванной. Его выворачивали жуткие рвотные позывы, и он вытолкнул меня, заперев дверь. Надоедливая Майя сидела, отвернувшись и прикрыв уши ладонями, чтобы не слышать шума воды, предсмертных стонов Якши и моих ругательств. Вот и правильно. Нечего тут…
Мне никогда не доводилось видеть, как умирает сущность вместе с телом. То, что когда-то показал Денеб, выглядело печально и красиво вне тени. И тогда же он умолчал о том, что происходило в тени. И теперь я поняла, почему: отвратительное зрелище, убивающее представление о быстрой и лёгкой кончине, перечёркивающее весь романтизм, значащий прекращение страданий. Из усталых глаз Якши покатились слёзы, и он протянул мне сухую морщинистую ладонь, в онемении шевеля посиневшими губами. Желание взять его за руку и утешить боролось с возникшей вдруг ненавистью, направленной не столько на него, сколько на тех, на чьей стороне он выступал. Проклятый Марсель, учитель Сёртун!
На мои плечи легли тяжёлые холодные руки. Я почувствовала слабое дыхание Саши рядом с шеей.
– Адочка, дай я.
Он присел перед лежащим на диване Якшей на колени, взял его ладонь, и долгим внимательным взглядом посмотрел в глаза. Никогда я не видела столько тоски и печали, как у сущности в этот момент. О чём он мог сожалеть? О том что сделал или наоборот, о несделанном? Просил ли он тем самым прощения у Саши или проклинал его, как только что делала я со своим учителем?
И тут всё резко изменилось: Саша вытолкнул свою сущность из тени и сам потянулся следом. Серый туман клубился над диваном, слабо поблескивая бледно-голубыми огоньками. Облако расползалось по комнате, теряя плотность, таяло, как дымок от свечи. Красиво. И всё равно – грустно. Мне вспомнилось, как точно так же уплывал от меня в небо Денеб, и своё собственное бессилие в тот момент. Отчаянно горькое. Злобно больное. Такое, от которого хотелось кричать, разрывая легкие.
Перед глазами всё поплыло. Я снова видела тускнеющее лицо Льё, через силу улыбающееся мне. Туман вокруг, Дена, из последних сил пытающегося подарить нам драгоценные минуты для прощания, для тех самых слов, ради которых мы все должны были выжить. Боль в сердце невыносима. Она не стала меньше терзать меня, нет. Возвращаясь каждую минуту жизни с новой порцией ударов, она продолжала уничтожать то, что ещё осталось во мне. И я хотела уничтожить всё: себя, Марселя, всех экзистенциалистов, сущностей и Фениксов до единого, натравить на них безумное влияние, сжечь, испепелить! Обернуться настоящим демоном и бить, бить, бить…
Сквозь слёзы, льющиеся из глаз горячим потоком, я успела заметить, как последняя капля тумана исчезла в лучах заходящего солнца, зачем-то заглянувшего в окно ярким бликом. Якша пропал. Весь. Целиком. Без остатка. Остались только мы: я и Саша. В прямом смысле. С нами больше никого, на нашем берегу, за нашими спинами – пустота. Он единственный, на кого я могла опереться в этом странном ледяном мире, единственный, кого из живых мне хотелось бы чувствовать рядом. Может даже любить? Ради меня он уничтожил товарища, с которым шёл рука об руку много лет. А что отдала я? Ничего.
Если вдруг с ним что-то случится, если я не смогу больше позвать его тихо по имени и услышать “да” в ответ, что тогда? Я отчаянно дёрнулась вперёд и навзничь упала в Сашины руки, уже не просто рыдая, а чуть ли не заходясьв истерике. Меня разрывало на части, в буквальном смысле: едва удавалось удержаться от частичного выхода из тени. Было то жарко, то холодно, то безумный огонь выжигал лёгкие, и я задыхалась, то крылья сквозь барьер внутри тени жгли невидимым огнём спину. Руками я сжимала Сашу до онемения ладоней и почти не чувствовала его прикосновений: тело будто бы переставало существовать, превращаясь в самый настоящий костёр. Оно требовало мою сущность, оно хотело Денеба, его мягких прохладных объятий, его спокойствия и уверенности, его дыхания рядом.
– Тише, Адочка, тише… Это не Ден, это просто Якша. Никто. Всё уже прошло, – услышала я тихий голос Саши, такой бархатный, обволакивающий. Он был похож на старую мелодию с виниловых пластинок. Уютный. Близкий.
– Скажи…
– Лапушка… – послушно отозвался он.
– Нет.
– Моя лапушка… Моя птичка. Любимая огненная птичка, – Саша ласково целовал мои волосы, заплаканное лицо, прикрытые веки. Слова отдавались в голове гулким долгим эхом, лились музыкой, печальной и таинственной, нереальной. Такой, какую я никогда не слышала.
– Я не могу, не могу-у-у, – жутким глухим голосом протянула я, пугаясь сама себя. Страшным, заупокойным рыданием откликнулись слова, снова разрывая мою грудь. – Это убьёт меня. Я не выдержу, Са-а-а-ша-а-а…
– Не будет этого, я с тобой. И всегда буду рядом. Слышишь? Всегда. Плечом к плечу. Как экзистенциалист и его сущность, как… Как…
– Они тоже говорили… Оба! – я снова уткнулась в него, ища убежища, спасительного карцера, в который ничего не смогло бы проникнуть кроме пустоты. Самой пустой пустоты на свете! – Обещай!
– Что, моя хорошая?
– Если будем погибать, то вместе!
– Мы не будем погибать, Адочка.
– Обещай! Прошу, пожалуйста…
– Facta sunt potentiora verbis.
Мне так нужны были его слова, простое обещание. Но он молчал. И я знала, почему. Саша не хотел давать мне ложную надежду. Мы шли на колоссальный риск, и он готовился к жертве. А меня раздирало чувство беспомощности. Самое отвратительное чувство в мире, особенно для сильнейшего Феникса, хранящего внутри частичку сущности. Кончики пальцев неожиданно заледенели, оставляя ладони горячими. Я отпрянула от Саши и всмотрелась в свои руки.
– Что такое? – встревожился он.
– Холодные, – протянула я ему ладони.
С превеликой нежностью прикоснувшись к кончикам моих пальцев губами, экзистенциалист таинственно улыбнулся. И тогда мне тоже стало видно – они мерцали, едва заметно, но так прекрасно. Как далёкие-далёкие звезды. Частичка моей сущности, теперь и сущности Саши. Наша общая частичка.
– Она ведь связала нас всех. Четверых, – шепнула я, мгновенно перестав плакать.
– Необъяснимо трогательно чувствовать её сквозь твои руки, но будто бы внутри себя.
– Мы теперь одно целое. Ближе, чем Льё и Ден.
– Наверное.
Он взглянул мне в глаза, и я утонула в нём. В бездне внимательных экзистенциальных глаз, настолько глубоких, что вызывали панический страх и непреодолимый интерес. Чем он зацепил меня? Не только ведь похожестью на Льё, нет. Я боялась этих чувств, не хотела себе признаваться. Нельзя любить троих мужчин сразу. Хотеть – да. Любить… Но ведь и двоих тоже невозможно. Так мне думалось. Всегда думалось. Но эти трое оказались будто бы одним существом, разными сторонами одной личности. И то, что мы с Сашей совершили невозможное, ощущая друг друга на абсолютно ином уровне, только подливало масло в огонь и так моего полыхающего сердца.
– Саш, – я провела ладонью вдоль его уставшего лица.
– Да?
– Ты прекрасен.
Он улыбнулся, чуть снисходительно, как улыбаются маленьким детям, сказавшим несусветную глупость.
– Эти слова должен говорить тебе я, моя птичка.
– Вас слушать тошно, – встряла с комментарием Майя. – Вы в курсе, который час?
– Торопишься спастись? – тут же отреагировал Саша.
– Спешу покинуть ваше больное общество!
– И тебя даже не удивляет исчезновение Якши?
– Мне уже плевать на всё! На каждого из вас. Мне страшно, и я хочу всё это прекратить. Она, – серая мышь указала на меня пальцем, сверкая гневным взглядом, – рыдала тут почти час не из-за того, что убила парня, а потому, что ей что-то там вспомнилось! Верх цинизма и лицемерия!
– Тебе бы тоже не мешало поплакать… Или не о ком? – с нажимом поинтересовался Саша, явно намекая на Льё.
– Отвали.
– Вот и молчи тогда, психованная, – вставила я, не в силах сдерживаться. – Саш, может выжечь её прямо сейчас и пустить восвояси?
– Хорошо бы, – ответил он, усаживаясь на диван и вальяжно закидывая голову на спинку. – Но тогда она рискует попасться в руки к Марселю. Он же не поверит, что мы отпустили её чистой. Если Майя любит издевательства, всякие садо-мазо игры, то я не против. Так даже проще.
– Вы уже совсем! – взвилась мышь, вскакивая с кресла. – Идиоты! Больные! Маньяки!
– Да не ори ты, вали лучше в душ. И собирайся. Скоро выходить, – скомандовал экзистенциалист и в растерянности оглянулся.
– Сигареты?
– Да, милая…
Я подбросила ему пачку вместе с зажигалкой.Саша курил сладко, ловя каждую секунду наслаждения. Ему не просто нравилось это делать, он будто бы выражал себя через каждое движение: изящно занесённую руку, ласковый обхват губами, осторожную затяжку, глубокую, медленную, и такой же спокойный, умиротворенный выдох. Дым окутывал экзистенциалиста, чуть прикрывающего глаза, гипнотизируя. За всем этим я даже не заметила, как Майя покинула гостиную. Слышала только громко захлопнувшуюся дверь ванной и приглушенный шум воды. Мы с Сашей снова остались одни. Мне хотелось что-то сказать или даже сделать, но тело словно окаменело.
Столько всего мною уже было совершено в отчаянии, в желании выместить боль, заклеить её, как саднящую рану сотней слоёв пластыря, тогда как рана нуждалась в серьёзном лечении. В первую нашу с ним ночь я хотела обострить эту боль, усилить её стократно, привычно быть наказанной, униженной и растоптанной. Ненормально желала захлебнуться самой собой, отвратительной, безнравственной, глупой, слабой. Довести до апогея всё то, что варилось во мне колдовским вонючим варевом, напиться отравой, задушить себя своими слабостями. Но не вышло. Саша знал про меня так много, что прочитал мотивы моментально и без труда. И даже проклятие экзистенциалистов не сбило его с того пути, на который он ступил. Желания тела не смогли перебить желания сердца. Я чувствовала это тогда, и чувствую сейчас ещё ярче.
– Всё же странно ощущать тебя, – своевольно сорвались слова с моих губ, будто продолжая мысли.
– Ты привыкнешь, – сквозь дым устало ответил Саша.
– Что с тобой было?
– Отравление, пресыщение? Не знаю. Когда мы сливались с Якшей, такого не было. Но он – сущность. А ты – Феникс, – экзистенциалист чуть улыбнулся очевидности своих слов. – Твоя кровь меня немного убивает.
– Постоянно?
– Об этом мы узнаем позже. Пока я чувствую себя вполне живым и даже местами бодрым. Иди сюда… – поманил он меня рукой с призывно дымящейся сигаретой.
Я опустилась рядом, утопая в его объятиях, и потянулась за затяжкой. Табака внутри оказалось предательски мало – теперь понятно бесконечное удовольствие Саши.
– Решил расслабиться? – поинтересовалась я, чувствуя, как разум благодарно замедляется.
– Отвлечься, скорее. Страха нет. Это плохо.
– Почему? Значит, ты уверен в своих силах.
– В том-то и дело, что нет. Не уверен. Но, тем не менее, ничего не ёкает внутри. Нет ничего хуже, чем идти на серьёзное задание без толики тревоги. Рискуешь упустить что-то важное, потерять связь с собой, с интуицией и экзистенциальной сущностью, – сухо изрек Саша.
– А я всегда спокойно ходила на задания. Даже с налетом эйфории!
– Тебе можно. С такой мощью и красотой… Твой бой – искусство.
– Искусство убивать.
– Не стоит мрачности. Ты убивала влияния, не людей.
– Может лучше бы людей. Это не так жутко и страшно.
– Ты не думала, что пока мы с тобой и наши сообщества устраиваем междусобойчики, влияния продолжают делать своё пакостное дело. И нам бы всем лучше объединиться в борьбе за чистоту мира? – он отбросил окурок и раскурил новую сигарету, сначала предлагая её мне из своих рук.
– Мне думалось о другом, – я впустила в лёгкие сладковатый дым и на несколько секунд задержала его там. И всё же продолжила мысль. – Как было бы здорово, уничтожить всех нас. Чтобы не было больше ни экзистенциалистов, ни сущностей, ни Фениксов. Может даже людей. К чему все мы вообще? Зачем?
– Мы нужны людям. А зачем существует человечество – вопрос на нашего ума, Адочка. Есть силы и понятия, которые мы никогда не сможем узнать и принять. Иногда мне кажется, что никакого смысла и нет, кроме как просто быть. А иногда – что всё вокруг и мы – пустота. Просто живём. Потому что, – Саша легко рассмеялся, и взгляд его затуманился, то ли погружаясь в задумчивость, то ли унося наркотическими волнами далеко отсюда, туда, где действительно существует только одно большое ничто.
– Что есть тень, Саш?
– Ты же знаешь, училась ведь в школе?
– А тогда вне тени – что?
– Мы.
– Почему тогда мы никогда не остаемся там, а живём здесь?
– Милая моя, ты хочешь услышать от меня лекцию о том, как устроен наш мир?
– Нет. Пытаюсь понять. Мне всегда было интересно, только никто так и не ответил ничего конкретного или нового, сверх того, что мы все проходили на уроках.
– Я не настолько умён и мудр, чтобы философствовать на эти темы. Да и ответы никак не изменят реальность…
– А реальность изменилась, Саш. Мы с тобой тому пример.
– Да, пример. Но ответов так и нет. И не будет. Просто не думай, наслаждайся моментом.
– На тот случай, если он – последний? – в голову мне пришли мрачные ассоциации и воспоминания. Второй раз я бежала сломя голову вслед за экзистенциалистом, следуя его плану, и ужасно боялась, что история повторится. – Мне страшно.
– Чего ты боишься? Смерти?
– Нет.
Он закусил сигарету и повернулся ко мне, вопросительно глядя в глаза. А я онемела от этого туманного тёмного взгляда, странным, необъяснимым образом соединяющем в себе и взгляд Льё, и Дена и самого себя. Мне мерещились в его глазах нежность, страсть, опасение, забота, безграничная тоска, решительность и… Я моргнула. Нет. Видеть всё это – невыносимо.
– Потерять тебя так же, как потеряла их. Буду говорить и думать об этом постоянно, пока что-нибудь не изменится. Пока не поселится в моей душе спокойствие. Саша… Я ужасно боюсь мира без всех вас, тех, кто мне дорог.
– Прекрати, моя прекрасная, сильная птичка, – его руки ласково скользнули по моей щеке. – Ты не трусиха. Ты теперь самый сильный Феникс, коим всегда и была. А рядом с тобой я – твой экзистенциалист. Тоже единственный в своём роде. И сегодня вечером сыграю для тебя самую лучшую мелодию. Ты будешь блистать. Все взгляды будут твоими. И в этом уже – наша победа. Слышишь?
