Татьяна Заостровская
Сладкая Вита
– Ладно, вы сами за себя отвечаете. Будете ходить на стационар.
Тома выскользнула из кабинета со справкой, пританцовывая, как будто ей только что вручили приз.
Я ещё немного постояла у двери, не решаясь войти, прикидывая, как бы мне тоже выпросить освобождение, обдумывая, в какой момент вытащить коробку. Сразу на входе? Или потом, у стола? Удалось же Томе. И мне удастся. Хотя, ещё одна истеричная дамочка на сегодня – может, перебор? Так и не решившись, бреду обратно.
Прошлёпала мимо Люба с сумками, под тот же бубнёж, под те же проклятия врачам, больнице, медицине. Мне досталось коронное:
– Ну, что, лечишься? Лечись, вылёживай, ума нет, чё ещё делать. – А перед дверью, отодвигая заходящую бабу Нату, Любка опять сбилась с логики, решив проораться, – Вот я вам всем покажу! Плачу налоги, а меня выгоняют! Я ещё приду, только попробуйте выгнать.
– Приходи, приходи, – баба Ната не успела развить тему, только хищно потёрла руки. И что-то прошептала Любке в спину. Я, к счастью, не расслышала.
В палате раскрасневшаяся Тамара собирает сумки. Написала что-то, подошла к Вите:
– Виточка, вот адрес и телефон. Если что-то надо – не стесняйся.
Витка порывисто обняла Тамару, взяла листок с адресом, аккуратно сложила в кошелёк
– Да, ладно, всё путём, Томик. Ты родишь, я рожу, будем вместе с колясками гулять!
Тамара согласно кивает и улыбается, картинка кажется абсолютно реальной: Тома, Вита и девочка Маша рядком катают коляски по дорожкам парка.
Тамаре пора уходить. В обычной одежде она выглядит гораздо моложе. А, может, из-за того, что перестала закалывать волосы в элегантный пучок. Мы обнялись. Оля чуть не заплакала.
Муж зашёл прямо в палату и взял сумки. Странно видеть Тамарину кровать пустой. Непонятно, как незнакомый человек успел вписаться в твою жизнь, и вот он уходит – как будто кусочек тебя отмотал. Выдернул пучок характера, прихватил пакетик раздумий. Даже Люба, и та что-то оттяпала, хорошо, что не самое нужное. А, может, даже лишнее?
Человек уходит. От этого – и грусть, и облегчение, всё вместе. Мы, оставшиеся, покинутые, ещё долго машем вслед паре. Они как одно целое, даже идут одинаково и головы нагибают под ветками.
Витка смотрит, не отрываясь, упершись локтями в подоконник, собрав в ладонях круглое личико. Как ребёнок из приюта смотрит вслед воспитательнице, уходящей к своим детям. Сдерживается, не даёт морщинкам наползти:
– А Леха тут ещё полгода будет точно жить, – сообщает она нам и исчезающей паре, – и я как раз рожу, так что он поможет. И жить могу у него, а чё, напарник свалит, место будет.
Витина программа проста, и кажется ей естественной. Любки уже нет, некому задать вопрос: «На кой ты ему сдалась, да ещё с ребёнком?». Оля верит Витке и кивает. Она уже тоже мысленно в мире, далёком от этих мрачных стен. И я киваю – зачем рушить чужую мечту.
Вот и наступило «завтра». Мне уже всё равно, которая «баба» заступила на смену. Ведьма Ната или добрая фея Катерина.
Мне уже не задирать халатик в процедурной, не смотреть со страхом на неровно покрашенные двери операционной. Мне дали справку! Меня отпустили под расписку! Меня отпустили – значит, всё не так уж плохо. Простая медицинская логика. Я собрала вещи, внимательно проверила. Главное – ничего не оставить здесь. Больничная примета: что-нибудь оставишь – вернёшься.
Я забрала всё. Встречи, переживания и слёзы – всё забрала с собой, чтобы не засорять и так гнетущую атмосферу. Прощайте, поколения страдающих женщин. Я ухожу от вас навсегда. В моей справке, думаете, что написано? Под медицинским непонятным почерком я прочитала: «Хватить вылёживать. Пора жить и любить». Это самый лучший, самый долгожданный рецепт.
Мы с Витой одни. Оля ушла раньше, весёлая и совсем уже чужая, помахала рукой и ушла.
Мне жалко оставлять Виту совсем одну в этой древней палате. Я протягиваю записку с адресом и телефоном. Витка не шевелится, сидит на кровати и смотрит в окно. У неё снова токсикоз, хотя не такой сильный. Скорее всего, её тоже выпишут, только ей не хочется. Здесь её любят, заботятся, воспитывают. Я кладу записку Вите в карман. Бумажка скользит и исчезает, бульк. Вита никогда не придёт, не позвонит, не попросит у меня помощи. Прости, сладкая потерянная девочка Вита.
Я ухожу, чтобы выкинуть навсегда свои страхи. Унести в коконе и вылупиться прекрасной свободной бабочкой, подальше отсюда. Развеять по ветру раннего лета, перемешать со сладковатым запахом почек, пусть они также смоются дождями, пусть.
Вот удивится мой мужчина в пиджаке! Он придёт домой – а я уже там. Нарядная, новая. Мягкая и любящая.
После стольких дней взаперти дурею от свежего воздуха. Просто иду. Всё – и солнце, и деревья, знакомые и приевшиеся улицы стали такими новыми, милыми, зовущими. Домой, домой, раскрыть крылышки и показать, наконец, мой настоящий узор.
На этот раз точно получится, без врачей уколов, палат. Чувствую…. нет. – я знаю!
Что это в кармане? Достаю конфету, как она там оказалась? А, понятно, «чтобы жизнь стала слаще». Огромная, яркая. Я разворачиваю и скорей откусываю, пытаясь улыбнуться сквозь слёзы.
И что вы думаете – проходящий мужчина улыбается в ответ. Мне? Ненакрашенной, немытой, пропахшей больничной безнадёгой? Мужчина совершенно без пиджака, немолодой и не совсем трезвый всё-таки улыбается: «Ух ты! Какая конфетка». Это про меня. Слышали? Все слышали?
