Татьяна Вячеславовна Иванько
Байкал. Книга 7
– Ты скажи мне лучше, Рыба, двадцать второй век на носу, а мы всё кверху задом грядки полем. Ты почему робота не пускаешь на огород?
Она лишь отмахнулась:
– Да выбросила я его, не ндравится мне энто… скоро вместо людей эти пластиковые творения и детей рожать станут. Причём таких, пластиковых. На что им человеки? Вот тут всем конец и придёт, скорее, чем от ваших вирусов новых.
– Как знать, – вздохнул я. – Может быть, ты права… а может, и нет.
– Права, чего там. А ты, Кассианыч, давай-ка, форсируй крепость, не то засохнешь на корню, даром што тыщелетний… Аяе я тоже парочку ласковых слов скажу от себя, засиделась она в сестрах ваших, не годиться эдак… И тебя терзать не след, хватит ужо, взялась дурить, понимаешь ли…
Она бормотала ещё что-то. Потом предложила баню истопить.
– Да это мы с тобой до ночи будем тут… вон уж закат… – усмехнулся я. – Ты ж электроникой не пользуешься.
– Сказанул тоже мне, электронная парилка, ты што? Всё равно, што твой робот на грядке. Нет, лучше нормальной моей баньки дубовой, да с дубовым веничком ничего быть не может, ни сауны ваши, ни прочие суррогаты. Истопить-то недолго.
– Лучше вместе айда к Агори напросимся, у них баня всегда стоит, любят они это дело.
– Досужие развратники, – сплюнула Рыба. – Басурманы ж оба, откуда им понимать на што баня, они думают, что как у римлян, для разврата…
А я захохотал, потому что это именно так и было, Агори было скучно, он всё время уговаривал Басыр отправиться куда-нибудь к людям, построить какой-нибудь новый город.
– Ты забыл, что было в последний раз? Едва не засудили тебя.
– Они строить не умеют, думают, все такие, – грустно отмахивался Агори. – Мои строения, те ещё, что за тыщи лет до их новой эры я возводил, по сию пору стоят незыблемо, а их рушатся уже через пару десятков лет, тем паче через сто. Все небоскрёбы пришлось им перестраивать, сносить, не рассчитаны их конструкции на вечность.
– Они минутой живут, в будущее не глядят, на что им вечность!..
Глава 5. Восемьсот лет
В этот раз я вернулся после своих бесплодных попыток, где-нибудь в прекрасном уголке мира прожить пару десятков счастливых лет с женой и детьми, которых она нарожала бы мне, богатому и доброму мужу, с полным понимаем того, что в теперешнем мире мне нет места вовсе. Вот, кажется, мир стал свободным и слепым, можно быть каким угодно и жить где угодно, если у тебя достаточно средств, ты абсолютно свободен, но на деле это призрачная свобода, настоящая иллюзия, вроде гипноза. В прежние времена свобода была полной, как полёт, теперь подобна той самой их виртуальной реальности…
Никакая деятельность в этом мире мне была недоступна. Не только мне, но и Арику, к примеру, или Агори. Для всего нужна была аккредитация или лицензия. Только торговцу, как Мировасор всё было по-прежнему доступно. Он умело сводил нужные знакомства и подкупал сильных мира, чтобы получать выгодные контакты и пути сбыта. Всё это нравилось ему даже больше, чем прежнее пребывание Богом. Он наслаждался и только веселел год от года. Но и ему становилось теперь непросто, всё и все в мире были под присмотром, невозможно было затеряться, твоё лицо становилось достоянием, поэтому он научился действовать через подставных, оставаясь в тени. Но и оставаться в тени тоже было непросто, потому что почти не было тени…
Арик своими научными изысканиями и опытами принуждён был заниматься теперь, не отлучаясь с Байкала, но благодаря сети Интернета, что без помех покрыла всю планету в последние пятьдесят лет, когда не нужно стало подключение, оно было доступно в любой точке мира, с тех пор как для этого задействовали не только наземные вышки, как в самом начале, но и специально выведенные на орбиту спутники. Так что теперь вся научная литература, видео, были ему доступны, он зарегистрировался на своих научных платформах ещё в начале века, так что только время от времени менял пароли и ники. Агори был его ближайшим соратником, как и Аяя, увы, он мог увлечь её, всегда бывшую неравнодушной ко всем этим загадкам мироздания, это меня загадки не интересовали, а мой бат и она всегда стремились их разгадать. Наверное, потому Диавол никогда не охотился за мной, как за ними, древо познания, для них по-прежнему оставалось главным соблазном со всеми своими волшебными плодами. Я был куда более божьим человеком в этом смысле и не лез познавать мир, я лишь хотел им наслаждаться, как данностью.
Работать лекарем как прежде я давно не мог, потому что то, как я подходил к делу, теперь было неприемлемо людьми, им не нужны были чудеса, им нужно было чёткое исполнение предписаний и инструкций, потому что любое отступление от них грозило судом и лишением права на профессию, или, как у них называлось, лицензии. Так что, таким как я, зарабатывать на спасении и исцелении страждущих было ныне невозможно. А становиться окончательным холуём и подчиняться каким-то странным правилам, которым я и раньше никогда не подчинялся, потому что даже не знал их, не учил ни анатомии, ни химии, чтобы знать, как действуют лекарства. Мне это было не нужно, чтобы увидеть, как разорвалось сердце, у человека в груди или омертвел мозг, или выросла злая опухоль, или плод погиб в утробе у женщины, я видел это без этих знаний, если хотел… А потому я давно и не пытался никого лечить или спасать, никто не просил Сингайла Льда об этом уже многие сотни лет, даже имя это давно затерялось в веках. Я же попросту поместил золото в несколько банков, часть истратил на приобретение ценных бумаг, которыми спекулировали на биржах и таким манером прибавлял наш очень крупный общий капитал предвечных, которым позволено было пользоваться всем нам. Так что я стал ныне финансистом, почти гением в этом деле, потому что, просчитывая наперёд, рисковал с заранее известным результатом и никогда не складывал яйца в одну корзину.
Так что жених я был очень привлекательный, как всегда. Но женщин по мне, похоже, уже не существовало, или в той среде, где я пытался такую найти, они вывелись. Вести дом, рожать и воспитывать детей, даже для такого завидного во всех отношениях мужа, никому не хотелось. Всё это теперь для богатых женщин делали роботы, и суррогаты, а сами они, в желании вечно сохранять красоту и юность, были одержимы только этим.
Или же другая крайность – почти полное перевоплощение в мужчину, дело, или как теперь называлось, бизнес, и ты ей будешь товарищем по зарабатыванию денег, тоже, конечно, вариант, как говориться, Арий притягивает Аяю к себе всю жизнь, разделяя её устремления. Но мне этого вовсе не было нужно, вот с Аяей я бы занялся одним делом, если бы ей этого захотелось, а прочие не привлекали меня в таком смысле. Обыкновенной женщины за несколько лет я так и не встретил, утомился поисками и разочарованиями, сдал несколько порций в банки спермы, надеясь, что хотя бы так где-то родятся мои дети, и вернулся на Байкал в наш чудесный город предвечных. Наш новый Байкал. Там были близкие мне люди, мой брат. Там была Аяя…
Аяя… после того, как мы тут все стали жить вместе, и дня не было, чтобы я не пытался проникнуть к ней, потому что я убеждён, что если бы она выслушала меня, если бы позволила приблизиться к себе, она поняла бы, что для неё нет ничего лучше, чем вспомнить, что я всё же её муж. Пусть даже это было признано расторгнутым. Я так не считал. Но, мало того, что Ар неотступно был рядом и мешал мне, постоянно словно читал все мои мысли и не давал приблизиться к Аяе, так ещё и Дамэ как настоящий верный пёс отгонял нас обоих от неё.
Потому, вернувшись ныне, из мира, где и правда разворачивалась какая-то нехорошая эпидемия, от которой всем предвечным лучше было бы укрыться в нашем городе и переждать, как некогда пережидали чуму, потому что мне пришлось окольными путями добираться сюда, избегая больших городов, где теперь стало опасно. И настоящего карантина людишки ввести не могли себе позволить, мир стал так мал, все зависели от всех, перекрой границы и погибнешь без продовольствия, топлива, и прочих благ, что не производились теперь всюду, как когда-то, когда мир был примитивнее.
Но даже эта неприятная зараза не так испугала меня. Куда больше мне не нравилось засилье роботов, их теперь столько, что я, пребывая во всех этих городах, чувствовал себя плену, не сомневаюсь, что за мной постоянно следили, всё просчитывали, прослушивали, взвешивали и оценивали даже в сортирах, не говоря об улицах, магазинах или транспорте. Я начинал чувствовать себя параноиком из-за этого, потому что привык быть свободным от оков и глаз. Людям, как мне кажется, следовало бы отключить девяносто пять из ста устройств, что якобы обслуживают их, и подумать, как обходиться снова без всех этих мойщиков, полицейских, нянь, парикмахеров, водителей, даже хирургов. До хорошего это не доведёт. Сейчас машины в рабстве, как мы считаем, но они уже умнее большинства людей, так что время их главенства уже наступило, только люди этого не заметили, как никогда не замечали разложения и распада вокруг себя и особенно внутри, пока всё это не рушилось им на головы. Как упала вавилонская башня когда-то, как рухнул Рим… Когда-то Марей-царевич выгнал из авгалльского дворца лишнюю челядь, теперешние даже не людьми окружили себя… И ведь не боятся. Мне вот было не по себе. Именно об этом я и рассказал Аяе, когда пробрался-таки к ней.
А чтобы пробраться мне пришлось пойти на хитрость, почти на преступление: я тайком подсыпал Дамэ в кофе снотворное, которое я с этой целью и купил в одном из городов. И почему мне не пришло в голову сделать это раньше?
Я только думал, подействует ли на Дамэ то количество, что я подмешал ему? Не боясь переборщить, я всыпал в чашку Дамэ три таблетки, которые предварительно растолок в порошок. Он доверчиво пригласил меня на веранду, увидев у калитки.
– Эрбин?! Ты… вернулся? Вот это да, так поздно…
– Да теперь добраться оказалось непросто… А все спят, похоже, – улыбнулся я. – У меня в доме шаром покати, чистота и пустота, ни крошки еды. А я голодный…
– Ты же с дороги. Заходи! Найду, чем угостить тебя, – улыбнулся Дамэ.
– Да не стоит… ночь, куда наедаться… Но… я чувствую, кофе у тебя пахнет, вот кофе угостишь – будет отлично.
Дамэ радостно кивнул, одному, должно быть, скучно, да и новости хотелось ему услышать из первых уст, а не из интернета.
И мы с ним пили кофе с булочками, которые для всех пекла Рыба, а Дамэ разносил по домам рано на рассвете. Действия средства не пришлось ждать очень долго, Дамэ допил кофе, слушая мои рассказы о том, как неладно теперь в мире, как долго мне пришлось ехать из Европы сюда, не через Москву, и даже не через Улан-Удэ, но через Дели и Ташкент.
– Задерживают рейсы, даже отменяют, в полёте заболевают пассажиры и все оказываются в карантине… словом, Мировасор был прав, как это ни странно, рассказывая нам о своих опасениях… я-то думал, он…
Я заметил, что у Дамэ смежились веки, и он вот-вот упадёт с кресла, а потому я поднялся со своего места и выправил его, постаравшись пристроить плечи и голову так, чтобы он спокойно спал до утра…
Сам же я, стараясь не шуметь и не беспокоить двух приблудных полудиких псов, которые, скорее всего, были обыкновенными волками, что несколько лет жили у Аяи на дворе, с ними она общалась без слов и они слушались её и были ей друзьями, почти такими же как Дамэ, что участвовал даже во всех научных изысканиях, экспериментах и опытах, только чтобы не оставлять её наедине с Ариком. Но псы не знали, что я лазутчик, потому что дурного у меня в мыслях не было, я не намеривался обидеть Аяю, их Селенгу-царицу.
Никакой скотины Аяя ныне не держала, всем крестьянским хозяйством в нашей общине заведовала Рыба, все участвовали в работах, разнообразные машины использовали мы все, как и электричество, конечно, но против роботов выступили опять же все с редким единодушием, поэтому их у нас не было, единственного, что подарил Рыбе Мировасор для работ в огороде и в саду, Рыба не терпела и мне кажется, не включала, что теперь выглядело более чем разумно.
Казначеем, по-прежнему, был Викол, как и смотрителем и собирателем библиотеки, в том числе и электронной днесь. Именно к его дому прилегала пристройка, что была больше этого самого дома в несколько раз, где были их научные лаборатории и стояли самые мощные наши компьютеры, с огромной памятью и возможностями. И здесь же было громадное помещение с книгами, напоминающее мне то, что некогда было в Авгалльском дворце. Только теперь Викол поддерживал здесь идеальную температуру и влажность круглый год с помощью сложной системы, чтобы книги не портились.
С помощью самого Викола можно было с лёгкостью отыскать любую информацию, он был поисковиком не хуже Google или Яндекса, иногда он вместе с Арием, Агори и Аяей тоже участвовал в научных опытах и изысканиях, и диспутах, что они затевали постоянно, считая, видимо, что в спорах рождается истина. Информацию отыскивал именно он, ему это нравилось и получалось быстрее, чем у всех прочих. Викол же следил за новостями, сообщая нам. Впрочем, за новостями следить мог каждый, но мы, предвечные, всегда были над миром, и новости этого самого мира тоже представлялись нам мелкой сиюминутной суетой. Поэтому Виколу и было поручено постоянно отслеживать серьёзные события, способные повлиять и на нас.
Басыр развлекала себя тем, что отправлялась поработать медичкой, вроде фельдшера в сёла, или воспитательницей в детские сады. Ей очень нравилось это – возиться с детьми, осознавая своё могущество, она становилась доброй и милой, рассказывала им сказки, которых знала тысячи, бывала строга, но чаще ласкова и неизменно справедлива. И жалела только о том, что её воспитанники так быстро вырастают и уходят. Чтобы не примелькаться она «переезжала» из села в село, из городка городок. Хотя на деле не жила нигде там, занимала где-нибудь комнату для вида, а сама, приходя «домой», перемещалась к нам, точнее к своему дорогому Агори, удивительно как они счастливо нашли друг друга. С тех пор как они стали жить здесь с нами, Басыр больше не рожала детей, ведь все наши дети были обычные люди, и как прикажете их растить в тайном месте? Теперь были не прежние времена, в Богов никто не верил, Сингайл и Галалий больше не были завидными отцами, теперь пришлось бы ребёнка уже младенцем увезти к людям… Но не похоже, что Басыр и Агори страдали из-за этого, у них было человек тридцать общих детей, а может и полсотни, рождённых ещё в Индии. И, думается, пожелай Басыр родить ещё, они просто переехали бы на время к людям. Но этого теперь никто из нас не хотел, никого, кто жил теперь в нашем городе, не тянуло к людям, даже меня, можно сказать, я еле ноги унёс из их «чудесного» мира.
И в эти минуты, проходя по светлым и просторным комнатам Аяиного дома, я думал, что, вероятно, не пройдёт и нескольких недель, и Мировасор с Арит, и Вералга с Ваном явятся сюда, спасаясь от эпидемии.
Дамэ сказал, что Аяя уже легла, что было неудивительно, был уже очень поздний час, в нашем городе здесь, думается, все уже спали. Кроме меня…
В этих внутренних комнатах горел свет, небольшие настольные лампы, ночники и бра, не было ни одного тёмного уголка. Странно, она говорила, что в полной темноте видит намного лучше, почему теперь не гасит свет на ночь во всём доме? Я до сих пор не бывал в этих внутренних помещениях, хотя, полагаю, никто здесь не был, кроме, быть может, Рыбы и Дамэ, да угрюмого мордастого лесного кота, что, как и волки, был Аяиным другом. Он и встретил меня, когда я подошёл к лестнице на второй этаж, оглядел со свойственным всем кошкам высокомерием и даже не сдвинулся, когда я прошёл рядом, вот уж кому царственности не занимать, мне пришлось обойти его, а он только повернул одно ухо, увенчанное кисточкой, что как локатор «проследило» меня, и только после этого выпрыгнул в окно, оправившись по своим ночным котовьим делам. С тех пор как все мы стали жить на Байкале, к Аяе всё время прибивались какие-нибудь животные и жили рядом. Почему? Может быть, чтобы было кого обнимать по ночам?..
Поднявшись на второй этаж, где, оказывается, располагалась её спальня, я вошёл, дверь была открыта, как и окна, в них влетал ночной ветерок, и шелест ветвей и листьев, песни ночных птиц, на столе горит лампа-ночник, вызолачивая побеленные стены, а дом у неё был деревянный, только на каменном фундаменте. Спальня просторная и кровать большая, застеленная бельём из белого вышитого батиста. И занавески на окнах из тонкого белого тюля, не сомневаюсь, что она повесила их для того, чтобы любоваться тем как играет ими ветер… А все окна были раскрыты, середина лета, и жарко, хотя здесь у нас высоко и кругом тень от деревьев, но прохлада, пахнущая хвоей и водой всегда желанна летом. А ближе к постели пахло розовым шиповником, потому что на ней была она, Аяя, знакомый, будоражащий и такой близкий запах, словно запах собственной крови. Аяя…
Я разделся донага. Конечно, есть риск, что она пнёт меня под зад, или того проще – вышвырнет в окно, и полечу я голый через всё наше поселение, потешая полуночных петухов. Но я постараюсь сделать всё, чтобы… чтобы она не сделала этого…
– Аяя…
Она спала, тихо и ровно дыша, немного разметавшись, на боку, и ножки с маленькими нежными пальчиками были видны из-под покрывала. Вот к ним я и прижался губами, чувствуя, как дрожь возбуждения от этого прикосновения к ней, побежала во мне от макушки до кончиков пальцев. Сколько прекраснейших и всегда любимых женщин было в моей жизни, но ни одна не вызывала во мне столько слепящего вожделения. Сдерживаться я больше не мог, быстро продвигаясь выше к её коленям, бёдрам, накрывая её собой всё больше. Она пробудилась, и хотела было помешать мне прижаться к вожделенному центру вселенной.
– И-и-и… Эрик… Эрик… ты… что?.. ты что?.. – выдохнула она спросонья, разворачиваясь ещё, что и было мне нужно.
И… не стала отталкивать меня.
Чудесные и не забытые, но так давно не испытываемые аромат и вкус её горячеющей кожи, и паче её приятие, и то, что она в первый же миг узнала меня, словно ждала, влили радостный жар в мою кровь. Всё загорелось внутри, запылал мой лоб, и её возглас утонул в моём поцелуе… Я всегда знал, Аяя, что ты меня любишь и хочешь… Яя…
…Забытое и такое огромное наслаждение, заставившее меня, кажется, даже закричать, но точно оглохнуть и ослепнуть, задохнуться, распускаясь горящим цветком и растаять водой, плескающейся вокруг его сильного тела. Эрик… как же так, откуда ты взялся, ещё вчера тебя не было в нашем городе, и как ты мог пройти мимо Дамэ? Как тебе удалось обмануть неподкупного Дамэ?..
– Я усыпил твоего стража, – усмехнулся Эрик, обнимая меня и притягивая к своей широкой груди, поросшей мягкой светлой шерстью. – А что прикажешь делать? На всей земле, где почти двадцать миллиардов человек и примерно половина – женщины, а я не могу найти тебе замены. Тыщи лет не могу… а последние восемьсот особенно.
Он тихо засмеялся, мягко прижимая меня к себе.
– Боялся, вышвырнешь меня.
– Не надо, Эрик… – выдохнула я и прежде чем успела сказать, что произошедшее не изменит нашей жизни, потому что не следует нам её менять, потому что мы и живём здесь так спокойно и мирно все эти восемьсот лет именно потому, что каждый живёт своей жизнью и не вплетает в неё меня. Только так и можно было мне жить, рядом, но, не приближаясь, не проникая в них. С самого начала так должно было… и теперь… почему теперь я обнимаю его, с радостью и наслаждением вдыхая аромат его кожи, его тепло, вместо того, чтобы быть твёрдой и холодной, как и была? Почему я позволяю ему ласкать себя снова, и от этого загораются светлым голубым светом его глаза, и улыбка не сходит с губ, и наслаждение в нём растёт… Этим я обещаю ему согласие? Это неправильно… нет-нет…
Но только к рассвету я заставила-таки Эрика уйти.
– Слушай, Эр… всё это, конечно, прекрасно и… спасибо тебе… за всё… и… особенно за любовь.
– Ты что… смеёшься сейчас? – он стал сразу серьёзным, и глаза медленно потемнели.
– Нет, Эр… послушай…
Я была смущена и растеряна теперь, потому что никак не готовилась к такому разговору, не ожидая, что вообще придётся говорить, что всё, что произошло этой ночью, может когда-то случиться, мне казалось в своём разочаровании и обиде на меня, Эрик давно уже не думает о том, чтобы быть со мной. Тем более только в последние десятилетия он заговорил о том, что ему не нравится в современном мире, и возвращался на Байкал быстро, а не как всегда прежде, прожив с очередной женой очередную жизнь. Поэтому я не ожидала и не предполагала, что мне надо будет найти слова, чтобы он понял и не держал на меня сердца… хотя как тут понять… Ничего он не поймёт. Не надо было позволять, теперь поздно.
– Мы не будем жить вместе, – сказала я, чтобы не говорить лишних слов.
Эрик, успевший надеть штаны и рубашку, сел на край постели, в изножии.
– Это из-за него? – глухо спросил он, не оборачиваясь, рубашка всё ещё была не застёгнута, белая, даже белоснежная рубашка, он был одним из немногих, кто всегда неизменно носил рубашки, предпочитая футболкам и майкам, но ему идёт всё, по сию пору не было человека, обладающего большей мужественной красотой, чем он.
«Из-за него», Эрик, ты хотя бы не начинай, Рыба мне все уши прожужжала Арием, будто я за сотни лет стала деревянной и не чувствую ничего. А она словно и не понимает, что нельзя, нельзя ничего менять, нельзя нам выходить из сложившегося status quo, потому что вот он закачался, и Эрик тёмно-синими глазами, бледнея, смотрит на меня…
– Нет… Причём здесь он? – выдохнула я.
И тогда Эрик поднялся, усмехаясь, и стал неторопливо застёгивать рубашку, пуговица за пуговицей… Что-то было в этом странно знакомое, что-то словно из давних, едва ли не потусторонних воспоминаний, когда я видела, как эта же грудь и живот медленно скрывались под рубашкой… другая рубашка была тогда, богато вышитая шелком, и сам Эрик был тогда не Эрик, он был… нет, имени не вспомнить… и в том воспоминании столько… страха, боли и даже ужаса непоправимости… откуда оно?.. Но я быстро поняла, Кто навеял мне этот морок…
– Причём? – немного скривив рот, произнёс Эрик. – Очевидно, что при всём… Знаешь, что самое удивительное? Ты даже не переспросила, из-за кого «из-за него», ни мига сомнения… меня ты взять не хочешь, потому что есть только он, да? Но… я не ревную, ни к нему, ни к Вану, это Ар сходит с ума, что именно ваш с Ваном сын стал великим победителем. Да что победителем… что вообще у тебя только с Ваном родился и вырос сын. Хотя ему самому, по-моему, вообще плевать на детей… Но… не в этом дело, Яй… вообще ни в чём, кроме одного: я тебя люблю и хочу быть с тобой.
– Нет, Эрик. И я тебя люблю, но именно потому – нет. Вы братья, и вы не поубивали друг друга, потому что последние столетия мы просто живём рядом.
Эрик рассмеялся:
– Ох, Яй, у тебя мания величия, мы могли бы прикончить друг друга несколько раз задолго до твоего рождения, но не сделали этого. Ты вовсе не яблоко раздора между нами.
…Но она изменилась в лице, отводя глаза, и побледнела, потянувшись за платьем, посмотрела куда-то мне за спину и выдохнула:
– Пусть так… но… Обернись, Эр…
Я вздрогнул не из-за ее слов, но из-за и бледности, покрывшей ее лицо. Я обернулся и увидел Диавола, которого в последний раз лицезрел ещё в Нормандии вместе со всеми… Теперь он сидел у стены, на изящном диване из золотой карельской берёзы, опустив крылья к полу, и помахивал голой ногой, забросив её на колено второй.
– Да-да, я здесь… – сказал Он, кривя в ухмылке чувственный красный рот. – А как же?.. Ты ведь помнишь? Я всё ближе, Аяя…
Он довольно разглядывал нас, в то время как кресло под ним и даже стена позади покрывались черной расходящейся плесенью.
– Ты, Эрбин, можешь не бояться. Ты… владеешь тем, что не подвластно никому по сию пору со всем прогрессом, которого достигло человечество, и достиг ваш Ван… да-да, не удивляйся, Ван – величайший ум всех времён, и вы ещё услышите об этом… Остаётся только кусать локти, что я всё никак его не получу, даже Вералга оказалась бестолкова в этом деле, так и не помогла мне подобраться к нему, каменная женщина… Ну да ладно, не о нём теперь речь. И он попадётся ещё… Так что ты, Эрбин, можешь спокойно отвалить, тебя я не коснусь, себе дороже, а Аяя… – он поиграл пальцами, глядя на них, словно в этом могло быть что-то интересное. И спросил будто, между прочим: – А кстати, Эрбин, хороша она в постели?
– Что?! – я поднялся, заслоняя Аяю собой.
– А ты как думал? – сказал Он, глядя на меня с самым непринуждённым видом. – Твой, что ли, грех? Нет, Эрбин. Нет правды на Земле, но нет её и выше, это говорю тебе я, бывший небожитель, никакой справедливости: совокуплялись двое, но твоего греха нет: хотел и взял, а её есть, она потаскуха. И я возьму её. Не сей день, так попозже… Да, Аяя?
– Изыди! – крикнула она.
– Не воображай себя подобной Арию, тебе не удастся так легко избавиться от меня. Он принял в себя моей крови, а после исторг. Но с мужчинами всё проще. Женщины всегда платят дороже, и ты это знаешь.
– Изыди! – крикнула Аяя.
– Ладно-ладно, не вопи! Разоралась, не слыхали давно… – Сатана поднялся, за Ним плащом поднялась и черная плесень со стены и с кресла. – Подумаешь…
Взмахнув крыльями, он смахнул всё, что стояло на столе, на подоконнике, повалились кувшины, пара цветочных горшков, стопки книг, всё побилось, книги разорвались, ударяясь об пол, вылетели листки, земля усыпала пол и ковры, сломались хрупкие стебли и листочки… один взмах, и всё распалось и разрушилось, миг, один миг и столько разрушений…
Я снова посмотрел на Аяю. Она, уже одетая в платье, устало села на постель, не глядя на меня.
– Часто приходит? – спросил я.
Она только отмахнулась, потом взглянула всё же на меня.
– Я привыкла. Но Он… говорит больше… Ты… вот что, Эр… не слушай ничего… «плата» и всё остальное, это Он для тебя. Он всегда так делает, все должны Его бояться, ведь страх тоже открывает ему сердца.
– Ты хорошо Его изучила.
– Ещё бы… – засмеялась Аяя. – Я – специалист.
– Замуж снова выйдешь за меня?
– И не думай! – засмеялась Аяя. – Всё, иди домой, любитель жениться. Среди смертных не нашел, к старой жене решил подольститься?
Я всё же притянул её к себе и поцеловал на прощание, и только после отправился в свой пустой и тёмный дом, куда никогда не заглядывал Сатана. Так вот почему Аяя всюду включает свет, Ему, конечно, свет не помеха, но, наверное, ощущение безопасности, всё же Князь Тьмы…
Я сладко заснул, хотя ночь кончилась и кончилась странно, и об этом мне ещё предстояло подумать, что делать с тем как она кончилась и как продолжать…
… Я же подошла к зеркалу, рассвет только занимался, но уже было достаточно светло и можно выключить лампы. Интересно, как Эрик прошёл в дом, Дамэ не мог впустить его. Но, что теперь думать? Всё тело ныло сладкой усталостью, требуя сна, ведь я заставила себя не спать, чтобы выгнать Эрика до рассвета. Нельзя, не надо, чтобы кто-то знал, что произошло, всё закачается, и начнёт распадаться. Мы не для того соединились жить вместе в единственном в мире месте, где можно, не боясь, быть самими собой, чтобы два великих байкальских брата насмерть рассорились из-за меня. Рыба рассказывала, что из-за их ссор рушатся горы и дрожит земля. Я не видела этого, но Рыбе я верю на слово, она никогда еще не лгала…
Я вернулась в постель и заснула сразу, не успев даже вытянуться, как следует…