Татьяна Соломатина
Проект «Платон»

Ивана слегка передёрнуло. Сравнения Виддера никогда нельзя было назвать элегантными – зато они всегда пронимали. Виддер отследил реакцию ученика. Впрочем, как всегда. Усмехнулся, и продолжил, как ни в чём не бывало:

– Возвращаясь от метафор к методологии. Хотя довольно часто, а точнее сказать: всегда – это одно и то же. Если мы говорим о системном подходе. – Виддер уставился в окно совершенно пустым взглядом. Внезапно опустевшим. Такое и прежде бывало с учителем, и Ивана это всё ещё пугало. Чтобы прогнать страх, в который всегда приводил его подобный взгляд, Иван затараторил:

– Но весьма затруднительно изучать деятельность живого мозга на нейронном уровне! Это опасно. Это негуманно. Это запрещено, в конце концов! Иногда нам удаётся, если нужды пациента того требуют…

Взгляд Виддера снова стал осмысленным, он насмешливо перебил ученика:

– Я знаю твои темы, и говорить о них ты можешь долго. И вряд ли в твоей скороговорке мелькнёт хоть что-то, неизвестное мне. Да, дорогой мой ученик! Да! Живого – затруднительно. Мёртвого – бесполезно. Где-то между затруднительным и бесполезным пролегает наша тропка.

В глазах у Ивана вдруг вспыхнул восторженный мальчишеский блеск:

– Мы будем принимать участие в расследованиях? Что-то вроде «Мыслить как преступник»? Я очень люблю этот сериал, хотя для того, чтобы получать от него удовольствие, мне приходится убивать в себе врача и учёного. Люблю, даже несмотря на то, что там довольно примитивная схема сценария: создаёшь ряд когнитивных гипотез и, путаясь в них, ожидаешь, что одна окажется верным когнитивным суждением ровно к концу серии. Увлекшись, я даже сам набросал идею и написал несколько сюжетов. Но потом мне стало скучно. Любая схема рано или поздно становится скучна. Будто твой мозг кружит и кружит на одной и той же карусели, и ничего не меняется! Что может измениться в маршруте карусели?! И весь спектр восприятия постепенно суживается до этого узенького круга. Формирует карусельный нейронный путь. Как с любой дурной привычкой.

Закончив монолог, Иван наткнулся взглядом на тонкую папочку, протягиваемую ему Виддером.

– Вот, кстати. Твоя первая «лабораторная работа».

Иван взял папочку. Открыл. Фотография импозантного красавца за пятьдесят, от которого так и разило чем-то таким… Где-то он его уже видел. Иван пробежал глазами печатные строчки.

– Конечно же!

– Конечно же, в нашем довольно узком профессиональном мире ты хоть раз да пересекался с ним. Хотя бы шапочно. На конференциях, съездах.

– Ещё я с ним как-то раз был на записи телепередачи. Где меня безжалостно обрезали, и я выглядел полным олухом! – насупился Иван. – А вот господин Васильев вовсе не был учёным и врачом, хотя именно так себя и преподносил публике. Он был торговцем!

– Не совсем. Он был дельцом. Неплохим ремесленником и великолепным дельцом в своей, заметь, ремесленной нише. Это важно. Он не торговал воздухом или беспочвенной надеждой. Он торговал помощью. Иногда быть дельцом в своём деле более, чем достаточно, чтобы собрать под крыло действительно учёных и действительно врачей. Которым нужны средства, но которые ничего не смыслят в источниках получения оных. Так что Васильев был на своём месте. При своём деле. Он пестовал детище, которое создал. Дельцу не обязательно быть Мыслителем и Гуманистом. Напротив, мысли и гуманность, на нынешнем уровне интеллектуального развития и того, что люди вкладывают в понятие «гуманность» – вредят делу.

– Подождите! Не понимаю. Был? Пестовал? Почему в прошедшем времени?

– Новости не смотрим? В Интернет не ходим?

И Виддер многозначительно кивнул на папочку. Иван, пробежав ещё несколько строк, поднял на Виддера обескураженный взгляд.

– Найден мёртвым? – Затем вернулся к бумагам и бегло пробубнил текст: – «Причина смерти: сквозное пулевое огнестрельное ранение груди, причинённое пулями калибра более шести и менее девяти миллиметров, из распространённых боеприпасов калибра семь целых шестьдесят две сотых миллиметра. Входная рана расположена на груди слева от срединной линии, выходная соответственно на спине справа от срединной линии. В момент причинения огнестрельного ранения потерпевший был обращён к дульному срезу оружия передней поверхностью тела, что подтверждается направлением раневого канала».

Виддер поморщился.

– Спасибо, Иван. Я догадывался, что доктор наук умеет читать. Но твоя задача чуть-чуть сложнее. Ты должен выяснить, кто убил Васильева.

– Я?! Но я врач, а не следователь! Я учёный, а не… детектив!

– Гомологичные специальности. Наука подобна криминальной истории. Должно найтись такое объяснение, которое покажет неразрывную связь всех улик и высветит их скрытый смысл. Так что ты будешь искать объяснение смерти Васильева. Заодно и выяснишь, кто его убил.

– Но я… Но как? У меня нет полномочий. И…

– И куда бы ты ни пошёл, к тебе отнесутся если не с должным почтением, то, как минимум – не будут препятствовать.

– Но всё-таки…

– Вон! – Коротко сказал Виддер.

Иван пошёл на выход. Растерянно оглянувшись от дверей:

– А кто ещё, кроме меня, участвует в Проекте? Кого я возглавляю?

– Лаборатория твоя. Тебе и штат набирать. Сразу скажу: не слишком раздутый. Двоих помощников будет более чем достаточно для начала. Но не торопись. Это должны быть проверенные люди, с острым умом и соответствующим образованием.

– Соответствующим чему?

– Всему! – Рявкнул Виддер. – И вот ещё что! – Он красноречиво окинул Ивана взглядом. – Не надо этого бандитского шику. Достаточно джинсов, кроссовок, футболки. Не надо катаевщины. Обойдёмся без хороших шляп, отличных ботинок и готовности убивать любого за сто тысяч. Этот вид эмоционального холода примитивен и, соответственно, не интересен, как всё уже довольно хорошо изученное. Одевайся удобно, а не в соответствии, – Виддер кивнул головой за окно, как будто именно за этим окном была земная поверхность, населённая живыми людьми, а не… Иван затруднялся сказать что. Почва? Населённая совсем другими организмами. Возможно более полезными Планете, чем человек. Илья Николаевич тем временем продолжал: – Удобство и есть высшая степень соответствия. – Виддер холодно улыбнулся. – А в случае иных задач – одевайся в соответствии со средой – для удобства оставаться в живых. Это мимикрия – биологическая, социальная, какая угодно – часть большей Системы. Здесь же тебя никто не убьёт, если ты придёшь в кедах и толстовке.

Иван выскочил за дверь.

В лаборатории Антон вольготно расположился в кресле, задрав ноги на стол. Иван недовольно поглядел на друга, но ничего не сказал, взяв с рабочей панели чашку, сделав глоток и пробурчав:

– Обожаю холодный кофе.

– Я сварю ещё! – Антон с готовностью сорвался с места. – Каковы результаты аудиенции?

– Это вообще-то секретная информация.

– Ну да, ну да. Секретная информация в секретном институте, куда невозможно проникнуть.

Направляясь к кухонному уголку, Антон ловко выхватил папку у Ивана из подмышки. Тот только вяло сказал – всё равно бесполезно:

– Немедленно отдай.

Но Антон уже открыл папку. Увидев фотографию, на мгновение нахмурился. Иван уловил изменение мимики друга.

– Знаешь его?

– Откуда?!

– Он довольно часто мелькал в телевизоре.

– Я не смотрю телевизор.

Антон пролистал папку. Закрыл, положил рядом с Иваном и отправился колдовать кофе-машиной. Деловито резюмировав:

– Итак, убит организатор и соучредитель, главный врач и прочий отец-основатель пятизвёздочного дурдома.

– Заведение Васильева занималось не только тем, что можно трактовать как отклонение от психической нормы. В первую очередь они занимались тем, что обыватель мог бы назвать восстановлением нормальных функций у людей с тяжёлыми поражениями центральной нервной системы после инсультов, аварий и…

– И всего, что приводит к сбою процессора под названием «головной мозг». Или неполадках в проводке от центра к периферии.

– Если совсем упрощённо: да.

– Ещё проще: спасением «материнки» и перепрошивкой нейронных путей.

Иван с одобрением посмотрел на друга. Антон обладал воистину острым умом. Но он не собирался демонстрировать ему восхищение лишний раз. Потому ответил прохладно:

– О нейропластической трансформации можно и так сказать. Спектр оказываемых клиникой диагностических, лечебных и реабилитационных услуг очень широк и довольно сложен для популярного изложения. Но твой облегчённый вариант довольно точен. Для упрощённого восприятия.

Антон добродушно усмехнулся. Терминологический снобизм Ивана был ему отлично известен. В этом мире терминов громадья, где новые и новые плодятся в геометрической прогрессии, создаётся впечатление, что усложнение существует лишь для того, чтобы замаскировать всё ещё имеющее место быть человеческое незнание о простейших вещах и понятиях. Когда-то учёные довольствовались всего лишь четырьмя элементами: воздухом, водой, землёй и огнём. Сейчас существует таблица Менделеева, а адронные коллайдеры дробят и дробят элементарные частицы. Но больше ли современные учёные знают, чем учёные эры четырёх стихий?

– И Виддер поручил тебе расследовать убийство Васильева.

Иван недоумённо пожал плечами:

– Что-то вроде того.

– И зачем?

– Если бы я знал.

– А ты спрашивал?

– Да.

– И что?

– Как всегда, когда о чём-то спрашиваешь у Виддера – чувствовал себя идиотом.

– То есть обыкновенное его «пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что».

Иван кивнул.

– И результатом алгоритма традиционно явится сам процесс.

Антон протянул Ивану чашку горячего кофе.

– Кстати, о самих процессах? Как твоё вчерашнее приключение?

Иван обжёгся, поперхнулся и укоризненно глянул на друга:

– Джентльмены о таком не говорят!

– Понятно. Тебя продинамили.

– С Еленой всё… Всё не так. Это не просто… Не просто то, во что ты пускаешься с лёгкостью. Кроме того, у неё, по всей очевидности, имеются расстройства восприятия.

– Может, радости?

– Что?

Виддер только что говорил о радости. Конечно, он говорил не о той радости, о которой говорит Антон. А о какой радости говорит Антон и с какой такой радости, собственно, он о ней говорит? Откуда он всегда знает, что говорят Ивану, ладно уж – о чём Иван думает. Впрочем, «радость» – довольно распространённое слово, просто у него паранойя на фоне всех этих секретных институтов и проектов не пойми про что.

– Что тобой трактуется как расстройства восприятия, для неё может быть радостями восприятия. Шутка, построенная на простых контекстных антонимах, чего всполошился?! – С удивлением посмотрел Антон на Ивана. – Расстройства – они бывают не только психики. Или восприятия. Ещё бывают расстройства в смысле огорчения. Соответственно, радость…

– Я понял. Антоним.

– Звучит практически как Антон. Антон им. Антон им всем! Понял да?!

Оба расхохотались.

– Ты никогда не задумывался, почему тебя зовут Иван, а меня Антон?

– Два сироты будут искать смыслы в своих именах? Случайно данных им неизвестно кем?

– Не скажи! Не твой ли любимый учитель любит утверждать, что существует бесчисленное множество тесно взаимосвязанных подсистем в рамках единой?

– Ты-то откуда об этом знаешь?

– Ты сам постоянно об этом болтаешь. Было время, когда вся твоя речь представляла собой сплошной набор цитат из Его Светлости Виддера. Или даже Его Преосвященства! Слушай! – Антон замолчал, будто озарённый догадкой. – А тебе никогда не казалось, что твой Виддер хочется докопаться до бога?

– В смысле – до замысла мироздания?

– Называй, как угодно. В данном случае бога и мироздание можно считать контекстными синонимами. И в случае таковых устремлений Виддера – ему самое место в психиатрической лечебнице с милейшим из психиатрических диагнозов – шизофрения.

– Пока копает и выдвигает гипотезы – нет. А вот когда и если докопается до доказательств и представит их публике – тогда да!

Иван улыбнулся. Слишком уж как-то романтически. Антон сразу понял, что улыбка эта не относилась ни к его шутке, ни к трёпу о Виддере. Это была мечтательная, полная надежд улыбка.

– Так что Елена? Вчера и сегодня? – как можно равнодушней уточнил Антон, чтобы не спугнуть товарища.

– Вчера она приняла ванну. Первым делом хотела принять ванну. После ещё долго стояла под душем. Говорила, что чувствует себя очень…

Иван запнулся.

– Грязной? – подсказал Иван.

– Нет, дурак! Я только сейчас попытался осмыслить слово, которое она употребила. Она сказала, что чувствует себя очень изменённой. Структурно изменённой. Много девушек тебе говорили, что чувствуют себя структурно изменёнными? И что вернуть структуру помогает вода?

– Моим девушкам вода помогает только отмыться, или бороться с похмельным обезвоживанием, – грустно усмехнулся Антон, немного позавидовав увлечённости Ивана. Именно увлечённости, а не такой необыкновенной девушке. Девушки у Антона случались самые разнообразные, а среди разнообразных – и странные, и умные. И «и», и «или».

– Ты не слишком уважаешь женщин!

– Не слишком, – подтвердил Антон. – Но уважаю. Что потом? После того, как она… вернула изменённую структуру?

– Потом ела, ела, ела. Будто беглая с каторги. Затем выпила два бокала вина – и уснула. Это было так по-домашнему. Она была в моей пижаме. Я на руках отнёс её в спальню.

– И?! – Плотоядно-нетерпеливо поинтересовался Антон.

– Укрыл её одеялом. А утром… она не узнала меня и сбежала!

– У тебя, конечно, стандартная незапоминающаяся внешность. Но я не думал, что настолько! – Расхохотался Антон.

– Нормальная у меня внешность! Соседка вообще говорит, что я красив.

– Это Евгения Владимировна-то? Да у неё уже старческая эротомания. Хорошо хоть Франт кастрирован. Не то бы я и за него опасался.

– Тьфу на тебя! Евгения Владимировна – одна из образованнейших и остроумнейших женщин, каких я знаю!

– Ты не так много женщин знаешь. К тому же образование и острый ум вовсе не помеха эротомании. Особенно старческой!

Желая соскочить с очевидно неджентльменской темы, Иван решил огорошить Антона:

– Проект «Платон» будет заниматься серийными маньяками.

Антон не стал разочаровывать друга, хотя и понял его простенький манёвр. И, присвистнув, сделал большие глаза:

– Васильева убил серийный маньяк?

– Вероятно, я должен и это выяснить.

– Кстати, уверен, Виддер поручил тебе набрать штат.

Салютовав другу чашкой кофе, Иван с лёгким торжеством – ему иногда тоже хотелось уколоть друга в отместку за его вечные подколки, – объявил:

– Профильное образование. Учёная степень.

Антон презрительно хмыкнул.

– Сложной структуре ментальных актов должен соответствовать не менее сложный физиологический базис. А ваш шаблонный картографический подход чрезмерно упрощает картину реальных процессов. Для меня мир – поток. Для вас – всего лишь отдельные молекулы воды под микроскопом. Я сразу вижу всё: и океаны-моря, и реки-озёра, и дожди и лужи. Я такой же, как Виддер! В том смысле, что мы оба с ним понимаем важность Системы. Только то, что он пытается постичь, то, что он называет Системой – мне ясно. В отличие от тебя.

– Ты не подходишь!

Антон подошёл к другу, похлопал его по плечу.

– Надеюсь, тебе хотя бы стыдно. Я пошёл. Спасибо за кофе. Которое я сам и сварил.

Он направился к дверям лифта. Обернувшись, кивнул на папку:

– Тут всё дело в работе.

– Очень нешаблонно! – Съехидничал Иван. – Я и сам догадался, Шерлок!

– ВСЁ дело в работе. Вокруг пятизвёздочного дурдома всё ковалентно модифицировано. Всё очень просто. Как в генах. Настолько просто, что никто до сих пор не расшифровал.

Антон кивнул на монитор на столе Ивана. Иван подошёл. Надо же! Даже заставка монитора была его любимая: вращающаяся вокруг оси двойная спираль ДНК. Виддер и это предусмотрел. Насколько холодным и жёстким он ни хотел бы казаться – детали его выдавали. Постер с гиппокампом, заставка с двойной спиралью. Ковалентные связи. Ковалентные, взаимосвязанные, нерушимые. Образующие целый мир. Хлипкий только на первый взгляд.

Он очень хотел полюбоваться и даже понасмешничать – в меру, конечно же, – как Антон будет стоять в лифте, который не закроется и не пойдёт без ключа. Но когда Иван поднял голову – Антона уже не было. Двери были закрыты. Здесь всё бесшумно.

Не стоит тешить себя возможностью посмеяться над хлипкими частностями того, кто способен проникнуть в нерушимое казалось бы целое.

Действительно, разве могла случиться с Антоном глупая случайная ситуация в лифте учреждения, проникнуть в которое случайно невозможно в принципе?!

И есть ли случайности в системе?

Глава третья

Работа так работа.

Первым делом Иван отправился в клинику Васильева.

С самого подъезда на больницу ничего не намекало. Скорее на парк-отель. Шлагбаум и домик охраны. Слава богу, хоть здесь никакой конспирации. Для одного дня достаточно. Ничего подземного. Всё на виду. Главный корпус опять же не давал ни малейшего повода подозревать его в причастности к лечебному учреждению. Стройная ухоженная администратор за стойкой в холле.

– Здравствуйте. Я к господину Митрофанову.

– Вам назначено?

– Ему должны были позвонить насчёт моего визита. Иван Алексеевич Ефремов.

Ивана распирало показать ей свои красные корочки, но это выглядело бы странно. Никаких особенных грифов. Только фотография Ивана, фамилия-имя-отчество. И печать Института. Да, просто Институт и всё тут. Возможно, это была какая-то супер-пупер бумага с супер-пупер водяными знаками. Но показывать такие корочки на стойке в заведении, где привыкли к людям с разнообразного рода нарушениями и расстройствами ментальных функций – нелепо. Разве что улыбнутся в ответ. По любому примут за гипотетического пациента. А если ещё значительно добавить: «Я сотрудник секретного Института и руководитель лаборатории Проекта “Платон”» – то сразу из гипотетического превратишься в пациента реального. Хотя Антон непременно подсунул бы красные корочки под нос первому встречному и представился бы кем-то вызывающе нелепым. Чтобы проверить, не психобумага ли это!

Иван встряхнулся. Вон из моей головы, Антон, вместе со своим Доктором Кто!

– Михаил Александрович сейчас выйдет.

Спустя минуту в холле появился высокий фактурный крепкий мужчина под шестьдесят. Улыбаясь, он подошёл к Ивану и протянул руку:

– Митрофанов. Михаил Александрович. Рад познакомиться и оказать посильное содействие!

У него были прозрачные, светло-голубые глаза, которые обыкновенно делают лицо холодным и неприязненным, но не в случае Митрофанова. Они гармонировали с его седой шевелюрой бобриком, а лучи морщин сразу располагали. Собственно, он психиатр. Расположить к себе – его профессиональный навык.

– Ефремов. Иван Алексеевич.

– Пройдёмся, молодой человек? Сейчас и у большинства пациентов время прогулки. Заодно и за ними понаблюдаю, не вызывая лишней фиксации на моей персоне. Территория у нас ухоженная. Пруды, тенистые аллеи знаете ли. Есть где со вкусом посидеть и покалякать о делах наших скорбных.

Ивану показался странным столь мажорный настрой, несколько даже скоморошеский. Всё-таки убит главный врач. А его непосредственный заместитель, правая рука, начмед по лечебной работе, не считает нужным даже продемонстрировать хоть толику скорби. Которой, похоже, и не испытывает. Или именно такой реакции он и добивался? Посмотрим.

Территория действительно заслуживала самых искренних похвал. И никто из прогуливающихся не напоминал пациентов неврологической или психиатрической клиники. Скорее, если уж напрячь воображение, зная, что ты находишься в лечебном учреждении – можно было предположить, что здесь проходят реабилитацию после спортивных травм. У иных рука была упакована в лонгету весёленькой расцветки. У кого – нога. У некоторых – и рука и нога.

– Вы применяете метод ограничения и принудительного использования! – Воскликнул Иван радостным мальчишкой, поначалу забыв, зачем он здесь.

– Тише, тише, молодой человек! – заговорщиком подмигнул Ивану Митрофанов. – Мы предпочитаем использовать словосочетания «революционная методика», «современный подход» и так далее. Хотя это полная чепуха. Учитывая, что расцвет метода ограничения и принудительного использования пришёлся на шестидесятые годы двадцатого столетия. И не очень одобряется добрыми конформистами. Точнее сказать: добренькими обывателями, ожесточившимися в своей жалости до предела безмозглости.

Ивана несколько смутила безапелляционная формулировка Митрофанова, но он решил не придавать особого значения. Виддер тоже весьма резок в словах. Но Виддер и не работает непосредственно с пациентами. Иван состроил понимающее лицо, – мимикрия! – и охотно согласился с сутью:

– Ага. Довольно зверски выглядит со стороны для непосвящённого. У человека, перенесшего инсульт, и едва-едва восстановившегося, ограничивают подвижность действующих конечностей и заставляют через муки и раздражение использовать больные.

– Не больные, а выключенные. Если вовремя применить метод ограничения и принудительного использования – то вовсе ещё не больные. Атрофия мышц появляется именно в результате неиспользования. Вы же знаете, что после, скажем так, стандартной обширности инсульта, карта мозга повреждённой конечности сокращается примерно вдвое. Но не исчезает же! И оставшиеся нейроны вполне можно «прокачать». Или, как сказал бы ваш учитель: следует подвергнуть неудобству, дабы создать возможность радости. Вербальные формулировки разные, невербальный смысл – один. Да, использование повреждённой конечности требует больших усилий, тех самых неудобств. Вплоть до боли. И пациент никогда не воспользуется повреждённой рукой или ногой, пока есть возможность пользоваться здоровой. Поэтому как это ни парадоксально выглядит для добрейших профанов – именно ограничение здоровой конечности может заставить работать «больную», но пока ещё тоже здоровую. Пока не запустились процессы самой настоящей органической атрофии. Мы, и всё в нас, заболевает большей частью от бездействия. От изнеженности.

– И огромное количество импульсов, поступающее в проекционные представительства в мозге, и ему самому не позволяют атрофироваться!

– Именно! Напротив. После проведения курса терапии принудительным использованием размер карты мозга, управляющей движениями конечности повреждённой стороны, увеличиваются порой больше, чем в два раза. То есть не просто восстанавливаются полностью, но ещё и увеличивают количество активных нейронов.

– Но эти методики запрещены!

– Потому мы и называем их революционными. И честно всё рассказываем своим клиентам и их родственникам. Вы знаете, состоятельные люди, люди с развитым интеллектом, охотней соглашаются с усилиями и болью. Только усилия и боль приводят к результатам. Впрочем, зачем я это вам говорю – вы и сами всё знаете. Даже стройная фигура у женщин и мускулистая у мужчин – ныне стали статусными. Ибо чаще всего – результат строгой системы ограничений и принудительного использования.

Митрофанов шутливо продемонстрировал Ивану свой вполне пристойный бицепс.

– И вы же понимаете, Иван Алексеевич, я бы куда охотней полежал на диване у телевизора, чем превозмогал себя в зале со штангой. Как они, – он с презрением кивнул куда-то в сторону, очень похоже на Виддера, кивавшего в «окно», – любят говорить: «в моём немолодом уже возрасте!». Всё хорошее в этой жизни достигается ограничением и принудительным использованием. И эти методы – лишь малая часть того, чем мы занимаемся в нашей клинике. Но я так понимаю, вы здесь не за тем, чтобы поговорить о том, что нам обоим, как докторам соответствующих наук, хорошо известно.

По тенистой аллее они подошли к скамье у пруда. Митрофанов жестом пригласил Ивана присесть. Иван опомнился. Он здесь действительно не за этим. Но всё-таки, очень хотелось поговорить на темы из сферы его научных интересов. И теперь уже и личных. Потому что у Елены…

– Я знаю, что ещё вы занимаетесь дефицитами нормы, разного рода нарушениями восприятия и синтеза, и…

– И даже откровенными сумасшедшими в самом клиническом смысле слова, – перебил, улыбнувшись начмед. – Вы не хуже меня знаете, Иван Алексеевич, как минимум в теории, – что в условиях дефицита нормы начинается область великих удивлений. Того, что люди называют чудесами. Но есть лишь одно великое чудо и нет никаких чудес во множественном числе.

Заметив удивлённый взгляд Ивана, Митрофанов слегка снисходительно улыбнулся.

– Да-да, как и ваш учитель, я поклонник системного подхода. Всё есть – одно. Наука. Любовь. Что угодно и со сколь угодной видимостью множества связанное – суть одно.

– Вы верующий?

– А кто сейчас не верующий? Я бы, Иван Алексеевич, сейчас рассмеялся. Но боюсь ненароком оскорбить ваши религиозные чувства. В том случае, если верующий – вы.

– Я верю в науку.

– Моя вера в науку никоим образом не противоречит вере в бога. И как верующий верующему, – мы же с вами уже выяснили, что каждый из нас во что-то верит, – я вам так скажу: Богу незачем творить чудеса. Он не фокусник. Но возвращаясь к теме дефицитов. Неординарная личность всегда в чём-то недостаточна. Но! – благодаря какому-то из недостатков, – она всегда же избыточна! Чувствуете? Мы опять возвращаемся к системному подходу, но уже с точки зрения сохранения равновесия. Тем или иным способом. Гомеостаз – тоже, в свою очередь, понятие системное. И, возможно, на таком уровне, до которого нам никогда не добраться. Возможно, не стоит даже и начинать.

Митрофанов снова подмигнул Ивану, на сей раз довольно дурашливо, будто обнуляя клоунаду. И серьёзно сказал:

– Давайте вернёмся к теме вашего визита.

Иван несколько замялся. И решил действовать, исходя из первого своего побудительного импульса. Как правило, первые – они самые верные. К тому же – а чего стесняться? В таком-то заведении!

– Вы совсем не расстроены смертью главврача? – выпалил он, глядя на Митрофанова. И тут же почувствовал, что краснеет и опустил взгляд.

– Иван Алексеевич, я не могу быть ни расстроен, ни обрадован. Вероятно, вы не в курсе. Это необходимо для, так сказать, чистоты восприятия: я – психопат. Иначе был бы лишён возможности творить невозможное. Невозможное в рамках текущих гуманистических установок. Метод ограничения и принудительного использования – метод психопата. Для которого не существует ни добра, ни зла, ибо зачастую эти категории слишком, простите за кажущуюся иронию, пластичны. И зависят, в том числе, от модных тенденции эпохи. Для психопата существует лишь результат. Я лечу этих людей не потому, что люблю их. И уж точно не потому, что верю в них, жалею, испытываю сострадание и тому подобное.

Митрофанов обернулся и кивнул на довольно молодую женщину, здоровая рука которой была плотно фиксирована, а больной, дрожащей, плохо двигающей спастической конечностью, она пыталась не промахнуться ложкой мимо рта. Она вся была измазана йогуртом, баночка которого стояла рядом с ней на скамейке. Женщина зло плакала от бессилия, и унижения.

– Да-да, Иван Алексеевич. Именно так. Е й горько, больно и обидно. И мы, как ни крути, её унижаем. А вон тот молодой человек, совершенно цивильного вида, – он кивнул на крепкого парня в джинсах и футболке, – приставленный к ней врач. Но он не придёт к ней на помощь. Хотя ему больно на неё смотреть. Он ещё молод, ещё не закалился, но в нём есть потенциал. Он способен сдержать эмоции ради результата. Девушка хочет есть. Она у нас уже неделю. И, поверьте, она очень хочет есть. Но круче голода, страшнее горечи, боли и обиды, – если их ещё, конечно же, можно преодолеть, а в её случае это именно так, – может быть только ярость. Смотрите, смотрите!

В глазах Митрофанова загорелся азарт учёного. Очень хорошо известный Ивану азарт. Молодая женщина, замурзанная йогуртом, плохо двигающейся рукой кое-как схватила баночку и постаралась метнуть ею в своего «надзирателя». У неё ничего не вышло. Баночка йогурта попросту выскользнула из её рук.

Митрофанов посмотрел на Ивана сущим триумфатором.

– При поступлении неделю назад рука абсолютно не двигалась, была лишена рефлексов. Нейроны в соответствующей зоне были разрушены обширным кровоизлиянием. Но всего неделя ограничения здоровой руки и принуждения к использованию больной – и вот уже к ней вернулся хватательный рефлекс. Мозг проложил новый нейронный путь. Он жаждет жить. И мыслить. Иначе как в теле – это невозможно. Тело надо накормить. Мозг сотворяет импульс. Вынужден сотворять.

Митрофанов повернулся к пруду, у которого они сидели, и удовлетворённо посмотрел на зеркальную поверхность, по которой скользили водомерки.

– Любящий её человек, воспитанный в современном представлении о добре, кормил бы эту даму с ложечки до конца её жизни. И менял бы ей памперсы до конца её дней. Или его. У меня же, психопата, не испытывающего по отношению к ней никаких эмоций, через месяц она будет обслуживать себя совершенно самостоятельно. Через полгода максимум – вернётся к своей профессии. Потому что мне на неё наплевать. Она не вызывает у меня ровно никаких чувств. Как и смерть Васильева. Потому я посчитал излишним имитировать чтобы то ни было перед учеником Создателя.

– Кого?! – Опешил Иван.

– Я однокашник вашего многоуважаемого патрона. Мы учились с Ильёй Виддером на одном курсе. В одной группе. Его студенческая кличка: Создатель. Скромно и со вкусом.

– Буду знать, – пробормотал Иван. Удивлённый не то прозвищем Виддера, не то тем, что Митрофанов – психопат и говорит об этом совершенно открыто. Не то всем вместе, включая весь сегодняшний день. И вчерашний вечер до кучи. У него не было времени всё это осмыслить.

– Однако вы, Михаил Александрович, отлично имитируете вежливость, сарказм, снисходительность и всё, что как нынче принято говорить, must have.

– Вежливость не чувство, но социальный навык. – Спокойно ответил Митрофанов. – Сарказм и снисходительность – навыки ментальные. Нет ничего такого, чего бы толковый психопат не смог бы сымитировать, чему бы не мог обучиться. Повторюсь: психопат нацелен на результат.

– Тогда я перестану мямлить, – набрался храбрости Иван, – и задам вам прямой вопрос: вы имеете отношение к смерти Васильева?

Митрофанов посмотрел на Ивана. Прямо и открыто. И откровенно. Казалось, его светло-голубые глаза цвета размытых небес стали ещё светлее, совсем стальными, но при этом не были ни холодными, ни колючими. Он зачем-то повторил вопрос, будто уточняя ещё раз параметр перед началом исследования:

– К смерти?

Иван кивнул. Митрофанов ещё немного посмотрев Ивану в глаза – отчего последнему стало немного жутковато, – ответил просто, без малейших эмоций:

– Нисколько.

И вернулся к созерцанию зеркальной глади пруда.

Иван постарался выдохнуть как можно незаметней. Но, кажется, всё равно вышел вздох облегчения. Ему почему-то очень не хотелось, чтобы Митрофанов имел хоть какое-то отношение к смерти Васильева. Потому что он ему очень понравился. Хорошим добрым людям вроде Ивана Алексеевича, – а он себя считал хорошим и добрым человеком, – не по душе, когда симпатичные им люди внезапно оказываются, например, убийцами. Ладно ещё – психопатами. Это можно пережить. Поэтому Иван на вздохе облегчения ещё и пошутил. Немного коряво, как ему показалось. Но иногда человек успевает пошутить куда быстрее, чем задуматься. Тоже ещё один заслуживающий более глубокого изучения, посреди остального «всего», феномен.