Татьяна Соломатина
Естественное убийство. Невиновные
Глава первая
– Всеволод Алексеевич?
– Да.
– Нужна ваша помощь!
Чёрт, ну почему он не отключил эту бесовскую погремушку?! И что за дурацкая привычка – отвечать на все звонки, даже если входящий неизвестен?! Любопытство? Вряд ли. В пятьдесят лет, да при его профессии… Какое, к дьяволу, любопытство?! Стёрлось уже всё, истрепалось, вслед за способностью удивляться. Заработок? Деньги лишними не бывают, кто бы спорил. Ну да он уже достаточно обеспечен, чтобы позволить себе хотя бы два выходных провести на даче, лёжа в гамаке в компании бессмертного Гоголя. Никаких женщин, никаких дел… Ну какого чёрта он не отключил телефон? Рефлекс, мать его! Десятилетиями выработанный дисциплинарный рефлекс, мать-мать-мать!.. Да, кстати, мать неплохо бы навестить. Суббота так хорошо началась, что Всеволод Алексеевич о том, чтобы навестить разлюбезную Маргариту Пименовну (по прозвищу Рита Бензопила), ни разу и не подумал! Вернее – подумал, совсем не думать о Рите сыну не удавалось. Но твёрдо решил именно сегодня к ней не заезжать. Хотя у них было принято. Нет! В воскресенье. Или – ещё лучше – в понедельник. Понедельник всегда день тяжёлый, так что завершить его нанесением визита Рите Бензопиле было бы самое оно. Старуха стала окончательно невыносима с тех пор, как умер отец, но если не заезжать к ней хотя бы три раза в неделю, изведёт неотложными нуждами «старой и больной» женщины. То ей выпивать одной религия не позволяет, то какой-то омолаживающий на четверть века крем необходимо срочно подвезти, то у неё на хлеб денег не осталось из-за покупки жизненно необходимой ей триста сороковой сумки под двести тридцать вторые туфли. Совершенно непонятно, зачем ей деньги на хлеб, если она его лет двадцать как не ест? У других матери как матери – уже с правнуками возятся… Но вот об этом лучше старухе ни слова! Иначе: «У всех всё как у людей, только ты – старый бобыль! Ни жены, ни детей…» Если он старый бобыль, то почему её нельзя называть старухой? Сама как с добрым утром: «старая и больная», но если он пусть даже в шутку под рюмку скажет «старуха», что тут начинается!.. Нет, ну какого чёрта он не выключил мобильный?! Никогда не стройте планов! Особенно на такой коварный день, как суббота. Лишнее свидетельство в пользу того, что бога нет. Будь он на самом деле, разве позволил бы портить субботу, им же самим и созданную для бездумного созерцания? Не бойтесь воды, высоты и понедельников. Бойтесь не чтящих субботу!
– Всеволод Алексеевич! – напомнили о себе из телефона. – Нужна ваша помощь! Номер нам дал Семён Петрович… Мы сможем подъехать за вами в течение получаса.
Кому «нам»? Ну да если Семён Петрович – Сеня, – значит, помощь действительно нужна. Он парень умный и серьёзный, не смотри, что заводной и заполошный (хотя – это лучшее, что может дарить молодость). Но очень уж по-армейски прозвучало это «нам», тут не до шуток. Ему, Всеволоду Алексеевичу Северному, отлично известна такая публика. И эта известная публика в определённых ситуациях с места в карьер лишается чувства юмора, не говоря уже о чувстве священности субботы. Так что тут не отшутишься и на выходные не сошлёшься. Всеволод Алексеевич мысленно попрощался с дачным гамаком, «Мёртвыми душами» и прекрасным виски. А трубке сказал лишь:
– Я на машине. Сэкономим время. Диктуйте…
Записывать не стал, у него отличная память. Тем более, названа была громкая фамилия. Живописный адрес. Они все там гнездятся. Он завёл «Дефендер». Эх, такие выходные обломали! А ведь так хорошо начиналось утро…
Утро одинокого, немолодого уже мужчины. Высокого, стройного, в отличной физической форме, красивого, умного, немолодого уже мужчины. С профессией холодной и отчасти трагической. Некогда идеально пришедшейся ко двору его складу ума и особенностям характера. Хотя маменька видела Севу только и только хирургом, а отец так и не простил, что сын этим самым хирургом не стал. А стал тем, кем и был сейчас, – одиноким, немолодым уже судебно-медицинским экспертом. Высоким, стройным, в отличной физической форме, красивым мужчиной, с привычками не столь экстравагантными, сколь выдержанными, а следовательно – качественными. Мужчиной, свою внешнюю привлекательность и импозантность осознающим и при необходимости умело использующим, но не злоупотребляющим. Мужчиной, нежно любящим своё трудолюбивое, вкусное, наполненное содержанием одиночество. Особенно по субботам, когда одиночество отвечает взаимностью.
Выспался на пять с плюсом. Пробежался. Принял душ. Позавтракал. Для одинокого мужчины завтрак выходного дня – понятие сакральное. И если одинокий мужчина уже не так чтобы юн, то этот незамысловатый и частенько суматошный для самцов подвида «окольцованный» утренний приём пищи обрастает ритуалами, как остов затонувшего парусника – ракушками. Что понимают женатики в завтраке?! Им бы газетой-журналом (или – в нынешней модификации – Интернетом) от своих многочисленных домочадцев прикрыться. От них самих, от их просьб и понуканий, от гомона детей и внуков, от вечно недовольного голоса и заведомо-осуждающего взгляда супруги. Этим «счастливчикам» и затаиться-то негде, кроме как в туалете. И то только в том случае, если туалет не в квартире, а в собственном доме. За бронированной дверью. Вон, недавно приятель, тот самый Сеня, любящий отец четверых деток, проект архитектору заказал. Спальня хозяйская, спальня гостевая, каждому отпрыску – по отдельной комнате, а себе – отдельный флигель. Прихожая, кабинет, спальня, санузел. За бронированной дверью. Кроме шуток, так и наказал: «Здоровенный дом, чтобы каждой твари и гостям место. Санузлов штуки четыре зае… запроектируй. Надоело в очереди толкаться! А мне в самом дальнем крыле – отдельную квартиру. За бронированной дверью! Туалет мне там размером с кабинет, с книжными полками, с журнальным столиком, с розетками под телефоны-телевизоры и прочие спутники, чтобы законно несколько пепельниц, доступных с любого места. И бар. Да-да, прямо в моём отдельном санузле моей отдельной квартиры в этом бардаке! Всё равно бардак получится, я-то знаю. И камеру наблюдения, чтобы видеть, когда любимые жена и детки ко мне подкрадываются, козлищи!!! И в самом санузле чтобы дверь бронированная! Тоже!» Архитектор заказчика жалел, обещал всё исполнить в лучшем виде и просил его не нервничать. Но как Сеня может не нервничать, если к нему уже сейчас, в пусть не маленькую, но всего лишь квартиру, каждую субботу приезжают то тёща, то собственная мамаша с визитами вежливости, чтоб их! И не просто приезжают, а остаются ночевать! А если не приезжают, то жена начинает ныть: «Давай уже, просыпайся, завтракай, к маме поедем!..»
Не-не, Северному такое счастье не сдалось. Ни в целом, ни в частностях архитектурно-пространственных решений. Свою квартиру в «престижном элитном комплексе» – что на месте одной из недавних деревень – он всю под себя перекроил так, что дверей и самых обыкновенных-то почти нет, не считая входной. Он бы и в санузел дверь снёс, да бывающие здесь дамочки креативность могут не оценить. И друзья-приятели с жёнами. Точнее – жёны друзей-приятелей. А совсем уж без дамочек и друзей-приятелей как-то… Хотя, если подумать!..
Квартиру Северного – стометровую, на последнем этаже, с видом на Гребной канал – те самые дамочки называли «студией». Это его жутко бесило, но виду он не подавал. «Студия» – это рабочее помещение с походной койкой и такой же мойкой-плитой в задрипанном углу. Затворился скульптор, записался художник – наскоро слопал бутерброд, «чернилами» или беленькой запил – и в раскладушку кинулся. «Студия» равно «мастерская». Во всяком случае, для Северного. Что там эти модные девицы имели в виду – он не понимал. Потому что работу на дом не брал. Судебно-медицинские эксперты в мастерских и студиях не работают. Случись такое – дамочки первые не одобрят. Не говоря уже о психиатрах. Так что квартира Северного была местом обитания одинокого сибарита. Рай для отдохновения. Никаких «студий» или «мастерских». Но второе слово ассоциируется у дамочек в лучшем случае с учительницей по труду, а первое – вызывает просто физический трепет и добавляет владельцу «сту-у-удии» двадцать баллов к опции «сексуальная привлекательность». Кому не хватает – может, и на руку. А Северного раздражало. Поэтому юных фей, желающих постичь глубину психоанализа от шикарного мужского образчика, Всеволод Алексеевич без тени улыбки приглашал в однокомнатную «хрущобу» на первом этаже в Кузьминках. Меркантильные, допив свой капучино с привкусом несправедливого мироустройства, исчезали. Подвлюбившиеся – принимали как должное. И гипотетические Кузьминки. И фактическую Рублёвку. Приоткрывавшую за входной дверью лишённое перегородок большое помещение, бар на любой вкус и весьма обнадёживающий секс.
Пол добротный, паркетный. Дубовый. Рисунок с подбором. Посреди – ковёр, удобный диван, пара кресел и пуфики. По периметру – окна и книжные полки. Вся кухня – вокруг единственной колонны, которую не дали снести – сказали: «Сева, это же монолит! А ты хочешь последнюю, ёпть, несущую конструкцию подпилить!» Ну и ладно. Пусть себе несёт. Когда что-то на что-то опирается – это не может не радовать. О людях такое не часто скажешь. Поверху кухонной зоны никаких полок. Холодильник с морозилкой – и те внизу порознь. Только разглядев плиту и мойку, умело не афиширующих себя, и можно было догадаться, что это – кухня. Стол скорее напоминал письменный, разве что без ящиков. Задрапированная гардина скрывала балкон. А лоджия как раз вся открыта. Стекло и пустота. Видовая территория, так сказать. Или созерцательная. По настроению. На лоджии – удобное кресло-лежанка, лампа, столик для кофе и пепельницы.
Кровать в нише – спальня. Гардеробная встроена. Санузел – сегментом в углу. Девять метров стены – книжный стеллаж от пола до потолка. Любимая библиотека. И пространство, пространство, пространство. С любой точки. В любом направлении. Семейные такого не любят. Духа не хватает. Оправдываются, конечно, не этим. Но размах – удел одиночек. А у прочих в малогабаритных денниках должны учить уроки неразумные отпрыски и в чуть больших вольерах – изредка совокупляться их владельцы. Хотя как можно совокупляться, когда кто-то тут же, за иллюзорной, практически условной стенкой, учит какую-нибудь химию?! Или вообще ещё в куклы или машинки играет. Переиначенный большевиками на лукавый манер принцип «Разделяй и властвуй» уместил сознание граждан в необходимую и достаточную ячейку, а их быт – в квадратно-перегородочную схему. Так и привыкли: чем у́же личное пространство – тем более оно кажется личным. Иллюзия. Но сработало. И до сих пор работает.
В обстановке же квартиры Всеволода Алексеевича Северного чувствовался изысканный вкус и ненависть к квадратно-гнездовому проживанию. Он был одиночкой. Такие встречаются чаще, чем принято полагать. Просто далеко не все могут позволить себе такую роскошь – самостоятельное проживание в полном, законченном комфорте действительно личного пространства. Где-то там, подальше – все они: родные и близкие, любимые и случайные, друзья-приятели с жёнами и без. А здесь – только я. И пусть весь мир удавится вместе со всем своим сильно семейным и прочим совместно-стадным счастьем!
Северный своего молодого приятеля, мечтающего о бронированной двери в санузел, изредка вытаскивает то в теннис поиграть, то в сауну попариться:
– Ну что, друг, ты счастлив?
– По-настоящему счастливы бывают только слабоумные и безнадёжные. И я, значит, тоже! – постоянно отвечает Всеволоду Алексеевичу его очень не по годам семейный и, видимо, по тем же меркам мудрый приятель. И вздыхает.
В гробу видал Северный такое «семейное счастье». Он только в том самом блаженном одиночестве прекрасно себя чувствует. Женским вниманием не обделён – только моргни, любого фасона молодухи накидываются. Бывало, соринка в глаз попадёт – так и моргнуть боязно. Не отобьёшься потом. Ну, такова она, особенность нормальной физиологии органа зрения: глазное яблоко двигается в глазнице; слёзная жидкость увлажняет и смазывает склеру, облегчая это движение; когда веко моргает – в интервале от двух до десяти секунд, – слёзная жидкость распространяется по всему глазному яблоку. Большая часть женщин даже этот, мягко сказать, неромантичный процесс воспринимает как любовную прелюдию. Да ладно там физиология органа зрения! Это ещё цветочки. Недавно вот сидел за барной стойкой далеко не пафосного кабака, никого не трогал, минералку попивал, телевизор смотрел и не моргал ни разу. Тут к нему подходит блондинка неземной красоты лет на тридцать его моложе. Мол, огоньку не найдётся? Классика. Прям таёжная заимка и усталая путница, а не барная стойка и очередное дитя мегаполиса, воспитанное квадратными километрами глянцевых страниц. Ну, нашёл он блондинке «огонёк», чего уж там на ровном месте философию разводить. Далее по плану. Та, разумеется, нет чтобы отойти, скромно поблагодарив и потупив густо унавоженные очи, водрузилась на соседний табурет и давай Северному отдых портить. Де, и скучно ей, и грустно…
– Кстати, как вас зовут?
– Всеволод Алексеевич.
И, заметьте, он не спросил, как зовут блондинку! Так она дематериализовалась? Держи карман шире!
– Ах, расскажите мне, Всеволод Алексеевич, что-нибудь интересное!
Джентльмен он или где? Заказал ей рюмку мятного ликёра, потому что детям виски с утра наливать бесполезно, и рассказал. С интересом рассказал про то, что существуют два хорошо охарактеризованных пути апоптоза: с участием рецепторов клеточной гибели – внешний путь, и с участием митохондрий – собственный путь. И что апоптоз индуцируется связыванием специфических лигандов из группы TNF со своими рецепторами – рецепторами клеточной гибели. Обычно после таких «интересных» рассказов мухи дохнут. Причём прямо в том мятном ликёре. Но кто же знал, что юная блондиночка – студентка биофака МГУ. Пришлось быть джентльменом до конца – провести с ней всё утро, весь день и даже всю ночь. Хотя в планы Всеволода Алексеевича не входило уестествление этого полевого цветка мироздания. В баре он ждал букиниста. Что, впрочем, не помешало. И Северный отчалил в своё идеальное холостяцкое гнездо не только с биологически подкованной студенткой, но и с четырнадцатью томами полного собрания метаний Николая Васильевича Гоголя, созданного асами препарирования словесности, 1940–1952 гг. издания. Метаний Гоголя в достижении недостижимого в сочинительстве – совершенства.
Впрочем, оно было хорошо, это биологически подкованное существо. Особенно умытое. Хотя, как обычно все они, нарушила гармонию. С каким омерзением он отмывал от лохани для омовений полоску, оставленную пеной. С каким отвращением выбрасывал её помаду, забытую ненароком на полочке в ванной комнате. Все они, что ли, страдают этим «ненароком»? У семейных, поди, бабы ещё и прокладки разбрасывают где ни попадя? И что, так трудно, поплескавшись в ванне, смыть за собой? Или эти создания под названием «женщины» полагают, что «забытая» помада – это метка? Простите, дамы, это территория самца, отрицающего брачные игры. А «пенная» кайма – это вообще… Эпидермис, кожное сало, щетинистые и пушковые волосы. О нет! Никакой профессиональной деформации! Сплошная констатация фактов… Почему он должен смывать чужое кожное сало, сторонний эпидермис, не говоря уже о щетинистых волосах, со своей ванны?..
Ну да бог с ней, этой девицей. И с ними – все они одинаковые! Сегодня – без никаких! У Северного суббота. Размеренный завтрак – и на дачу. С Гоголем. Совершенство требует самоотречения. Можно даже сказать – радостного, первобытного самоотречения. Так что – сперва кофе с сигареткой на лоджии. Насыпать щедро в турку. Турку слегка прогреть. Налить холодной воды. Размешать. Дать подняться. Снять. Дать подняться. Снять. Дать подняться. Снять. Чайную ложку мёда и полдольки чеснока. Настоять две минуты. Вынуть чесночину, налить в фарфоровую чашечку, поставить на деревянный поднос «под Прованс» – и немедленно выйти на балкон. Там на столике прописана пепельница, и никто её оттуда не выживет с воплями: «Не кури на балконе! Закрой окно! Открой окно! Тут же дети! Как ты не понимаешь…» А тут и понимать нечего. Собрать всех детей в кучу, сверху на них – пепельницу размером с ванну, и курить, курить до посинения… Так что с кофе можно выкурить не одну, а две сигаретки, свысока посматривая на город, полный «некурящих» детишек, их «ненароком» попивающих мамашек и плаксивых «глав семейств». Хорошо жить на последнем этаже! Хорошо быть холостым и бездетным! Хорошо делать только то, что тебе по душе. И только тогда, когда тебе этого хочется! Его молодой приятель пьёт наспех залитый кипятком порошковый суррогат, так же наспех давясь никотином на лестничной клетке. Не-не-не, Всеволод Алексеевич может курить где угодно в своей собственной просторной квартире, где всё на своих местах и никакой неразумный щенок не потянется своей шкодливой грязной ладошкой к многочисленным редким книгам из кропотливо собираемой десятилетиями библиотеки. Ни к каким редкостям, ценностям и просто памятным безделицам. Никто не запачкает твою льняную рубаху цвета топлёного молока и не наступит грязной сандалией на нежнейшей выделки телячьей кожи мокасины. И никому в голову не придёт использовать твои запонки, например, вместо глаз у пластилинового снеговика. Старшая дочурка приятеля как-то попыталась запонку Всеволода Алексеевича просто-напросто проглотить. Причём вместе с манжетой. Всего слюнями вымазала, брр!!! Слизью, лизоцимом и птиалином. Хорошая девочка! Отличная даже. Когда далеко. Хорошо, сейчас уже подросла и обожает «дядю Севу» большей частью на достаточном расстоянии, не входя в непосредственный телесный контакт. И больше не слюнявит и не пытается отобедать предметами его туалета.
После медитативного балконного кофе с сигаретой – вернуться на кухню, соорудить пару бутербродов из белого хлеба, сливочного масла и малосольной форели. С ржаными сухариками форель пусть едят те, для кого фигура – это жизнь впроголодь. Для Северного фигура – это жизнь с нагрузками. И нехай молодые приятели – те, что с четырьмя детьми и на десять с лишком лет моложе, – завистливо уточняют за теннисом:
– Сева, ну как это тебе удаётся?!
– Пять раз в неделю – утренняя пробежка пять километров. Три раза в неделю спортзал. Раз в неделю теннис и сауна. Раз в неделю, понимаешь? Не три раза в год сделать на корте вид, что у тебя тоже есть шорты и ракетка, как у всех, а раз в неделю именно теннис. После тех трёх раз – в неделю! – когда спортзал. И после пяти ежеутренних пробежек по пять километров. А потом жри свои любимые пельмени вёдрами. Тебе расписать индивидуальную программу?
Всеволод Алексеевич пельмени не любил. Пельмени любил его молодой многодетный приятель, который всё собирался пойти в спортзал. Но не шёл и потому уже обзавёлся выдающимся круглым животом, как будто четыре раза рожала не его жена, а он сам. Жена же как раз была если не в отличной, то, как минимум – в хорошей форме. Живот у неё был меньше, чем у мужа, а одышки не было вовсе. Молодой же приятель Всеволода Алексеевича после пары сетов выглядел не очень молодым и совершенно точно – не здоровым: красный, потный, задыхается, глаза безумные, волосы во все стороны торчат. Северный же пружинисто прыгал, излучая бодрость и готовность, вроде как ещё и игру-то не начинал. Об азарте и речи не шло – игра с молодым другом была скорее актом благотворительности. Толерантность в отношении альтернативно-гармоничных личностей.
– Ты с полгодика в настольный хоккей в доме престарелых поиграл бы для начала! – подначивал его Всеволод Алексеевич.
– Я-то… в доме… престарелых… ЫХ! – задыхаясь, язвил друг-приятель. – Никогда… не окажусь! ЫХ!.. У меня дети… А вот ты!..
Так вот, оказывается, для чего люди заводят детей! Ну да, если вспомнить, для чего он нужен Рите Бензопиле… Спиртного подвезти по требованию да закуски покошерней. Зудёж послушать. Может, сдать Риту в дом престарелых «побогаче»? Там людно, мозги можно медсёстрам компостировать. Правда, зачем Рите медсёстры? Она здорова как бык.
Так, ну к чёрту семейных, дамочек, Риту и далее по списку. Сегодня суббота! День, чтобы святить!.. В том числе – трапезу!
Белый хлеб, сливочное масло, слабосолёная форель, греческие маслины, пара ломтиков брынзы, розовощёкий красавец помидор, ароматный базилик – и достаточно. Допить кофе с ещё одной сигареткой. Финал, завершающий субботний размеренный завтрак. Кофе с сигареткой прямо здесь, на кухне. И никакая мелюзга под ногами не крутится, требуя коктейль с бананом. И никакая «жена и мама» не прогнусавит: «Сева, не кури на кухне! Сева, ты что, не видишь, что у меня в руках блендер? Сева, вытри Грише сопли и дай Даше её зайца!» Нет-нет, только покой и умиротворение кофе и сигареты. Тарелку с чашкой вымыть, одеться – и в путь! Ему не сложно вымыть за собой тарелку с чашкой, так что совершенно непонятно, зачем мужчины женятся? Чтобы вытирать сопли, подавать зайцев и делать вид, что тёща – тоже человек? Некоторые говорят, что заключают браки по любви. Надо бы как-то уточнить у молодого приятеля, по любви ли он женился и по любви ли четырьмя детьми обзавёлся. По любви, по любви… Северный сам к этой любви руку приложил в нужном месте в нужное время. И хотя всё было достаточно грубо и очевидно, но молодой друг искренне уверовал, что сам пришёл к этой очевидности. А как иначе? Хорошие дамочки – большой дефицит. Такие экземпляры, как его молодой дружище, – тоже. Отчего бы и не ощутить себя создателем, если в данной конкретной точке вселенной все исходные данные к созданию же и подталкивают? Ну, пусть не создателем – главным технологом вполне пока, тьфу-тьфу-тьфу, успешного «Family Engineering». Это потом думают, что они сами себе технологи. Никакой благодарности не испытывают, все не ими придуманные правила за свои собственные выдают. Это потом.
– Я понял, Северный! – орал друг после рождения первенца. – Я понял! Для тебя любовь – это бог! А для меня любовь – это план!
Какой, к чертям, бог для судмедэксперта? Тот, что ли, который «есть любовь»? Насмотрелся он на кадавров, умерщвлённых по сильно большой любви. Из ревности, по пьянке или потому что любимая жена картошку сажать не хотела. Ага, и такое было. Муж с женой выехали по весне на свои шесть соток. Приняли национального русского напитка для огороднического вдохновения и… И тут она не захотела картошку сажать, курва такая! Слово за слово – всё о любви, поди, были слова-то… И привет – муж её ножичком и потыкал в разные жизненно важные органы типа сердца, лёгких и печени. И, там, «по мелочи» – кишечник, селезёнка… Куда же без них, без «мелочей», при проникающем ножевом в брюшную полость? Слегка протрезвев, фигурант вспомнил, что любит жену. Вызвал «Скорую». В больнице сильно любимая жена померла. А труп – уже к ним, в судебку. Криминальный потому что. Муж на суде очень плакал. Раскаивался, что сильно любимую жену холодным оружием умертвил. «Как такое вышло, сам не пойму! Не, ну а чего она?.. Ненамеренно я! По неосторожности!» Грамотный, сукин сын.
Хотя, да. Прав молодой друг. Всеволод Алексеевич верил в любовь. Примерно так же, как верил он в бога, зелёных человечков и вселенский разум. То есть существование подобного допускал. Но если, как фибрин плетёт свою сеть вокруг захваченных эритроцитов, Всеволод Алексеевич видел, пусть даже и через электронный микроскоп, то бога, зелёных человечков, вселенский разум он не наблюдал даже через самый мощный телескоп. Хотя, разумеется, будучи мужчиной весьма неглупым и очень хорошо образованным, понимал, что если человек пока чего-то не открыл, то это вовсе не значит, что этого «чего-то» не существует. Существует, существует, будьте покойны! Существует – открыли мы это или оно ещё для нас закрыто. Так что Всеволод Алексеевич верил. Спокойно верил в то, что «проживёшь подольше – увидишь побольше». А вот когда увидишь, тогда и разговор конкретный будет. И за любовь в том числе.
Вот полное собрание сочинений Гоголя – это да! Это пусть не любовь, но вполне себе страсть, и уж куда более сильная, чем к блондинкам, брюнеткам, шатенкам и рыжим самых разнообразных фасонов и возрастов. Как там букинист-добытчик сказал: «Отличный выбор. И состояние прекрасное – все пятьдесят с лишним лет книги просто стояли на полке. Причём – на одной и той же. И, судя по всему, никто их ни разу так и не открыл. А ведь именно это собрание незаменимо для любителей Гоголя! Оно считается академическим, выходило в течение более десяти лет и стало первым наиболее полным сводом художественных текстов и писем Николая Васильевича. Ни прижизненные собрания, ни первые посмертные не были и не могли быть настолько полными, как это. Тексты для этого собрания очень скрупулёзно готовились текстологами, стремившимися восстановить подлинные гоголевские строки. Подобная “реставрация” – всегда сложная, тончайшая работа. В случае же с Гоголем – особенно. Известно, что он и другим советовал, и сам много раз переделывал черновики, и не бросал работы, даже если произведение уже увидело свет, не успокаивался, пока не достигнута гармония. А иллюстрации?! А факсимиле рукописных страниц?! Но это всё ерунда по сравнению с тем, что готовилось это издание с 1937 года, пережило войну, и редакторов-корректоров и прочих специалистов регулярно отстреливали и те и эти, и красные и чёрные. Но несмотря на это… Раритет, Сева, как есть – раритет!»
А то Северный сам этого не знал! Иначе чего бы он заказывал старому пройдохе именно это издание, включавшее даже «Ганса Кюхельгартена»! Статьи, словари, вклейки… Так что не надо цены набивать сверх прежде оговорённых. Впрочем, старый пройдоха-букинист любил своё дело и продавал книги только в хорошие руки, частенько выручая из рук плохих или ослабевших. И о дальнейшей судьбе иных раритетных изданий беспокоился. В должных ли условиях проживают? Не тесно ли им на полке? Не влажно ли им в нездоровой атмосфере? Ни дать ни взять – добрый дядюшка-опекун.
Суббота. Дача. Гамак. Никаких блондинок. Никаких друзей-приятелей, их жён и детей. Никакой Риты Бензопилы. Блаженное дачное одиночество и том Гоголя – с любимыми «Мёртвыми душами», бутылка односолодового виски. Вечером – камин и всё тот же Гоголь всё с тем же виски. Круговорот классики в отдельно взятой человеческой природе.
«В ворота гостиницы губернского города NN въехала довольно красивая рессорная небольшая бричка, в какой ездят холостяки: отставные подполковники, штабс-капитаны, помещики, имеющие около сотни душ крестьян, – словом, все те, которых называют господами средней руки…»
Всеволод Алексеевич выехал на проспект и сосредоточился. То есть перестал думать о гамаке, Гоголе, виски, великом и могучем русском языке, любви – и вообще перестал думать. Просто двигался в нужном направлении.
