Татьяна Соломатина
Девять месяцев, или «Комедия женских положений»
Глава первая
Старший ординатор Софья Константиновна Заруцкая. Ординарное
В дверь малой операционной просунулась голова молоденького интерна. Точнее, молоденькой:
– Софья Константиновна, вас вызывает начмед. Срочно! – подобострастно-исполнительно, чуть громче шёпота зарделась голова.
Интересно, вызывают как Софью Константиновну или как старшего ординатора? Скорее – всех сразу. Как всегда!
Подобострастие же головы точно относилось ко всему сразу, включая интерьер хирургического помещения (к коему юные интерны сначала и недолго относятся как к святилищу, чистилищу и прочему, недоступному осознанию, чем и внушающему мистический ужас вкупе с благоговением). Так срочник первого года службы обращается к старослужащему, сообщая, что того вызывают к командиру части. Втайне радуясь, что вызывают не его. Вот просто бежал по плацу (по коридору лечебного учреждения), а тут – бац! – полковник (начмед). Майоры редко бывают командирами частей. А генералы – заместителями главных врачей даже в военных госпиталях – ещё реже. Так что если и приравнивать к воинскому званию начальника медицины (не правда ли, именно так любой из вас расшифрует слово «начмед»?), то, пожалуй, только к полковничьему.
Софья Константиновна была пока всего лишь капитаном – и должна была немедля кинуться исполнять устно переданный приказ. Но не кинулась. Не потому, что заподозрила салагу в слабоумии или – что ещё безумнее – в розыгрыше. Нет. Лечебное учреждение – в одну из малых операционных которого просунула голову молоденькая интерн – было самое что ни на есть гражданское, так что, пожалуй, ни к чему эти пассажи о воинских званиях и субординации. А то вы ещё подумаете, что в родильном доме вертикаль власти похлеще армейской! Если уж и делят с кем военные право дисциплинарного первенства – то скорее с монастырскими. У тех-то вертикаль всё же повыше заканчивается. Если вообще заканчивается…
Однако вовсе не из-за этих туманных соображений Софья Константиновна не побросала инструмент в лоток и не понеслась, теряя белые моющиеся тапки, к начальству. И не только не понеслась, но даже и не разогнулась, не шевельнулась и вообще никак не отреагировала на сакрально-придыхательный шёпот из-за двери. Дело в том, что в означенный момент времени она выполняла амниоцентез. Манипуляцию не то чтобы слишком сложную, но весьма и весьма кропотливую. И от ловкости и точности её, Софьи Константиновны, рук зависели, некоторым буквальным образом, жизнь и здоровье будущей матери и внутриутробного плода.
Зато ассистировавшая Софье Константиновне акушерка – эдакий старый служивый – тут же зашипела в сторону двери. Впрочем, тоже – не повернув даже головы. Эти старые «прапорщики» на горячих точках женского организма уже не одну собаку зажарили и врагам рода человеческого скормили. И с генералом своё «ты» заслужили, когда вместе ржавые гайки на дореволюционных рахмановках закручивали по ходу пьесы. Не то что сейчас – от лучших европейских производителей – всё в никеле и нано-заклёпками простёгано. Да ни один генерал с таким прапорщиком рюмку преломить не погнушается! Не то что там «ты» да «вы». Не в официальной, конечно, обстановке…
Нет, не так! Прицепились ко мне эти армейские хуже банного листа с распаренного берёзового веника! Если так дело пойдёт, придётся все колонтитулы под погоны стилизовать. А это нам – мирным гражданским авторам – совершенно ни к чему. Так что попробуем-ка ещё раз и сначала.
В дверь малой операционной одного из родовспомогательных учреждений нашего города (или, быть может, вашего?) просунула голову молоденькая интерн:
– Софья Константиновна, вас вызывает начмед. Срочно!
– Закрой дверь с той стороны, Анечка! – не поворачивая головы, прошипела интерну ассистировавшая доктору акушерка.
Молоденькая интерн испуганно захлопнула дверь. Не только не пискнув, но даже не подумав, что она не какая-то там Анечка, а самая что ни на есть Анна Владимировна. Врач-интерн! И никаких, пожалуйста, тыканий!
Всё это молоденькая Анечка додумывала уже по дороге, стремительно несясь к ближайшему на этаже «белому другу».
Девушка она была умная и прекрасно отдавала себе отчёт в том, что отчество надо ещё заслужить! Отчество приходит со знанием ремесла, с чувством юмора и с умением ориентироваться в уместности того или иного действия с учётом особенностей конкретной обстановки. Но, как говорится, в субординацию вживайся, а сам не плошай.
– «Срочно»! Слыхала? – возмущённо комментировала тем временем акушерка, давно заслужившая своё «тыканье» докторам во время бое… хирургических операций и манипуляций, но, конечно же, ни в коем случае не на обходе или при родственниках беременных, рожениц и родильниц. – Совсем эти молодые мышей не ловят. Видит, что ты занята, так нет…
– Да перестань, Лен. Наш драгоценный Павел Петрович в пароксизме очередного начальственного пыла вспомнил, что именно меня недостаточно сильно проработал сегодня на пятиминутке. Анна Владимировна же, скорее всего, просто мимо него пробегала. Возможно даже, – Софья Константиновна сделала «страшные глаза» и продолжила клоунским шёпотом, – без шапочки! Он на неё и рявкнул. И послал. Когда он на меня рычал на первом году интернатуры, я тоже пугалась и бездумно неслась исполнять всё, что он приказывал. Ну, или почти всё. – Доктор неподобающим для её звания и формы одежды образом хихикнула, как смешливая девчонка.
Пока они переговаривались, Софья Константиновна закончила работу. Акушерка с бряцаньем вернула инструменты в лоток, за что удостоилась укоризненного взгляда. Очередного в ряду бесчисленных. Но иных акушерок не переучить. Никак. Ничем. Ни за какие коврижки. Зато Лена умела работать. Хотя, конечно, это зловещее бряцанье… Им-то, медработникам, стук металла о металл – привычный фоновый шум. Как живущему окнами на Кутузовский – «манок» на «слуг народа». А пациентам этот звукоряд – как таксисту уездного городка, за рулём своей ржавой консервной банки впервые очутившемуся на том же Кутузе вечером пятницы. Шокирует не знание о разнообразных сторонах мира – каждый хоть раз в жизни да чувствует себя перебежчиком или беглецом. Шокирует сам факт пересечения границы этих миров. И не психику, а скорее моторику.
Но стоит ли слишком отвлекаться от повествования, дабы пуститься в плавание по океану никому не интересных рассуждений в век, когда читатель требует захватывающего сюжета, экшена и страниц, щедро удобренных упакованными трупами с разной степенью циничной иронии в оптимистичном анамнезе? Не стоит. Врачи – рабы своих ремесленных привычек. Пациенты – пленники своих разнообразно-одинаковых страхов. Читатели – узники привитых эпохой потребления и метрополитена стереотипов. А писатели…
Постоянство не заслуживает ни похвал, ни порицаний, ибо в нём проявляется устойчивость вкусов и чувств, не зависящая от нашей воли.
Это не я. Это Ларошфуко.
Философы-утописты, помнится, утверждали, что, когда колбасы и дров будет хватать на всех, сытые обыватели примутся за изучение красивого, изящного и вечного. И заструится повсеместно мирра счастья и благоденствия… Ан нет! Колбасы вдоволь, а мы, как и прежде, – кто бряцает, кто пугается, а кто предпочитает криминальные и любовные истории максимам и сентенциям. Вот и правильно! Ибо нет ничего глупее желания всегда быть умнее всех. Это опять он, Франсуа де Ларошфуко, и пусть не пеняет, что его уже почти никто не читает. Всегда можно списать на всё ещё недостаточное количество колбасы. Брауншвейгской, например. Или трюфелей. Возможно, утописты просто-напросто ошиблись продуктом. Именно трюфелей (желательно чёрных) должно хватать абсолютно всем, чтобы мы уже наконец стройными кафедральными рядами засели за Бердяева с Конфуцием. А поскольку мать-природа не способна выдавать на-гора такое количество деликатесной плесени, то и эта утопия неосуществима. Впрочем, как и любая другая. На то она и утопия.
«На-то-о-на-и-уто-пи-я!»
Правда, звучит очень музыкально? Если произносить плавно и быстро, несколько раз подряд – хорошее упражнение на дикцию, мне кажется…
Прошу прощения. Продолжим. Внимание читателя не должно утрачивать нить повествования. Иначе ткань повествования утратит свою эластичность и крепость. Что, как нам всем – в той или иной степени домашним хозяйкам – доподлинно известно, – превратит её в рванину повествования.
– Сейчас мы вам введём спазмолитики, – обработав переднюю стенку живота дезинфицирующим раствором, обратилась Софья Константиновна к пациентке. – И два часа, пожалуйста, вообще не вставайте. Захочется в туалет – утка. Никаких ложных стеснений. Полный двухчасовой покой в абсолютно горизонтальном положении, и никаких даже попыток принять вертикальное, как бы прекрасно вы себя ни чувствовали. Прямохождение – зло! Во всяком случае, для вас в ближайшие сто двадцать минут. Прокол плодного пузыря всё-таки примерно в одном проценте случаев заканчивается выкидышем. Да-да, я намеренно вас пугаю сейчас. Чтобы всё у вас было в порядке потом.
– Не волнуйтесь, доктор, – женщина была лет на десять-двенадцать старше самой Софьи Константиновны и потому смотрела на своего врача отчасти сочувствующе. – Два часа так два часа. Я бы и больше лежала, если надо. А когда будут результаты?
– Примерно через месяц. Взять околоплодные воды на анализ – несколько минут. А вот пока лаборатория разберётся со всеми исследуемыми хромосомами… Старайтесь не думать о плохом.
– О, я уже научилась ни о чём не думать. – Она улыбнулась. Естественно, а вовсе не вымученно или там иронично-снисходительно, мол, вам бы, милочка, такие огонь, воду и медные трубы, знали бы, почём фунт приобретённых медитативных техник!
«Эх, будь все пациентки такими добрыми тётушками… И почему именно вменяемым не очень-то, как правило, везёт даже в таком обыденном деле, как воспроизведение себе подобных?» – подумала Софья Константиновна и улыбнулась пациентке в ответ. Тоже от души, а не потому, что положено этикой и деонтологией.
– Я к вам скоро зайду.
– Спасибо, доктор.
– Не за что. Это моя работа.
Софья Константиновна сняла перчатки, вымыла руки и вышла в коридор. За ней засеменила акушерка.
– А что у неё?
– Да ничего особенного. Возрастная беременная. Муж старше на двадцать лет. У сестры мужа роды плодом с синдромом Дауна в анамнезе. Так что околоплодные воды забираем исключительно с диагностической целью в данном случае, слава богу.
– Спокойная, как слон. Бабы обычно заполошные. Боятся, мельтешат, за руки хватают, болтают. А эта… Как будто она тут сама врач!
– Ох, Лен. Тебе ли не знать, что бабы разные. Эта поступала, как раз когда я дежурила. Вот тогда она отчего-то болтливая была. Можешь мне поверить, там не жизнь, а «Сага о Форсайтах». Так что я верю в то, что конкретно эта «баба» способна контролировать свои мыслительные и эмоциональные шлюзы. Настоящая леди.
– О чём сага, Сонь?
– О Форсайтах… Проще говоря – о жизни, любви и бабле, Лен.
– И кто победил?
– Ты будешь смеяться – любовь. Ну, и наследство до кучи тоже никуда не делось. Так что молодым, красивым, счастливым и богатым в любой саге быть приятно.
– О! Это хорошо. Почитаю. Кто автор?
– Голсуорси.
– Не знаю такую. Их столько развелось, этих «писательниц номер один в России»! Легко хоть читается-то?..
Только было Софья Константиновна собралась ещё поумничать и поехидничать вдоволь, как вспомнила: а) цитату из Ларошфуко про глупость – см. чуть выше; б) что лучше Елены Борисовны роды, например, в заднем виде затылочного предлежания никто не принимает в обозримом пространстве настоящего времени данного лечебного учреждения, – вон они, её дети, по улицам ходят и уже своих рожать приводят, а от Нобелевских лауреатов в области литературы только и толку, что кирпич, семидесятимиллиметровый в корешке, на полке пылится; и в) что её саму, старшего ординатора обсервационного отделения Софью Константиновну Заруцкую, хочет срочно видеть заместитель главного врача по лечебной работе Павел Петрович Романец, а она тут мозги пудрит!
– Ладно, Лен, хорош болтать. Пиши сопроводиловку к пробирке с околоплодными водами, а я пойду, предстану пред заплывшие очи нашего всего. Что там опять не слава богу? Вроде никаких чрезвычайных происшествий на моих личных производственных фронтах. Напротив – зловещая безоблачность. Ну да Пал Петрович всегда найдёт за что. Может, оно и к лучшему? – риторически вопросила Соня скорее у стен родного лечебного учреждения, чем у акушерки, и отправилась в подвал. На сакральное действо, позволяющее никотинозависимым особям упорядочивать чувства и мысли. Плюс-минус пять минут всё равно ничего не решали в этой давней взаимной неприязни.
Назвать отношения Софьи Константиновны и Павла Петровича не самыми дружелюбными – одно, что высаживать клубнику на полигоне для наземных ядерных испытаний. Или их уже давно запретили?.. Не помню. Однако выпивать литр водки и выкуривать пару пачек сигарет в день мне кажется в сравнении с этой «клубничкой» прямо-таки здоровым образом жизни. Так что пока Соня курит в подвале (напоминаю, что курение вреднее, скажем, плавания или шашек, хоть и полезнее радиации), наверное, самое время рассказать об анамнезах участников нашего повествования подробнее.
Софья Константиновна Заруцкая, молодой врач (а врач хирургической специальности может считаться молодым до самого пенсионного возраста), родилась в срок, живой, доношенной, женского пола, с положенными окружностями головы и груди. Да. И у младенцев есть свои должные, выданные природой и предписанные нормативными актами окружности. Выросла Софья в меру красивой (просто словосочетание) и практически здоровой (диспансерная формулировка). Всё это произошло с ней, несмотря на:
1) плановые вакцинации;
2) своевременно перенесённые: ветрянку, краснуху, корь, эпидемический паротит, ОРЗ, ОРВИ и даже, да простит меня Софья Константиновна за столь брутальную подробность, – аскаридоз – годика эдак в три.
(Автор уверяет вас, что даже у наследных принцев бывают совершенно обычные человеческие напасти вроде корочек на голове в младенчестве и фурункулёза в подростковом возрасте – ничего ужасного в этом нет. Королевская и прочая родословная наследственность при этом ни в коей мере не страдают. Голубая кровь не зеленеет. А русые кудри – не вянут. И если вы считаете, что вам удалось избежать в раннем детстве какого-нибудь не слишком злобного гельминтоза, так знайте – скорее всего ваши родители этого просто не заметили. А запоздалую благодарность можете выразить вашему иммунитету, самостоятельно изгнавшему всяческих паразитов из подведомственного организма. Ну, может, ещё и тем горбушкам, натёртым чесноком, что вы с удовольствием поедали на каникулах у бабушки, перехватывая между «официальными» трапезами. Не правда ли, это незамысловатое яство казалось в том блаженном, навсегда ушедшем из вашей жизни времени изысканнее любых трюфелей? А кинофильм «Спартак» в провинциальном кинотеатре (и чтобы непременно – «Родина») – куда мудрее изысканных максим?);
3) вечно занятых родителей (замечательного подвида «обыкновенные» – не то инженер и учитель, не то учитель и инженер);
4) самую обыкновенную школу, редкие четвёрки по алгебре и частые тройки по физкультуре (но вовсе не из-за плохой физической подготовки, а из-за необъяснимой неприязни учителя физкультуры, и вряд ли хоть кто-то из читающих это скажет, что ему подобный феномен неизвестен), сборы макулатуры и металлолома, сборы отряда, дружины и комсомольские собрания, городские, областные олимпиады по химии, физике и английскому языку);
5) положенные подросткам ломки характера и гормональные стрессы первых влюблённостей. Канувших в небытие, но закаливших волю, характер и уверенность в себе. (Софья Заруцкая с самого юного возраста обладала редкой для нашего брата (читай: «сестры») особенностью: она справедливо полагала, что если что-то не срослось, то вовсе не потому, что она плоха: глупа, слишком умна, толста, тоща, недостаточно/слишком красива или не в меру эмоциональна/холодна, – а лишь потому что «сам дурак!». А если вы с ней не согласны, то вам – на курсы стремительного повышения самооценки. И бегом!)
Позже Соня выучилась на отлично (красный диплом по специальности «лечебное дело») и получила просто-таки прекрасное распределение (на прохождение интернатуры по специализации «акушерство и гинекология») в один из родильных домов нашего (или всё-таки вашего?) города. Софья Заруцкая любила свою специальность, бывала иногда не в меру энергична и всегда была – сверх всякой меры – любознательна (и, увы, любопытна).
К двадцати девяти годам Софья Константиновна состояла штатным акушером-гинекологом (и даже старшим ординатором, единожды сертифицированным и дважды квалифицированным) обсервационного отделения, врачом первой категории и имела застарелый хронический вялотекущий, периодически обостряющийся конфликт с начмедом.
К тридцати – своему настоящему состоянию (status present) – она вышла замуж по большой любви за хорошего человека. Мужчину, разумеется. Нет, я не фантастику пишу. Правда, она вышла замуж. Истину глаголю, только к тридцати годам. Вот вам крест – за хорошего человека-мужчину. Оба они – молодые супруги – были заняты, пожалуй, куда больше Софьиных родителей в своё время, так что остававшейся от работ свободы им хватало для личного счастья, но такая неизвестная, как ребёнок, пока никак не помещалась в это прекрасное уравнение. И хотя и Софьины родители, и мужнины мама с папой (особенно мама!) находили время – благо и те и другие были уже на заслуженном отдыхе – поговорить на вечную тему: «Хочется внуков понянчить!», им самим – и Соне, и её супругу – не особо хотелось срочно обзаводиться потомством. Точнее – они не знали, хочется или нет. Зато хорошо знали значение слова «понянчить», отличное по сути от слова «растить».
Это игрушечное «понянчить» – синоним пресловутого «иногда». А «растить» – это уже полноценное железобетонное «постоянно». Как-то так. Контекстно, разумеется.
Скажем прямо – им было так хорошо вдвоём, что ни о чём другом они не задумывались. Говорят – проходит со временем… Но говорят, что и кур доят! Посмотрим. А пока так.
Они не были ни чайлд-фри, ни «адептами» всяких прочих «продвинутых» и подогнанных под общечеловеческую лень и безответственность идеологических технологий. Просто супруги пока предохранялись. Потому что когда ты привык утром вставать, идти на любимую работу и отдаваться там целиком и полностью делу, а потом, приходя домой, отдаваться целиком и полностью обожанию друг друга, чтобы часам к двум ночи вспомнить, что у него проект горящий не сдан, а у неё доклад на конференцию не подготовлен, то внуки жаждущих праотцов… то есть – собственные дети… пока никуда не помещаются. И даже не дети, а всего лишь один-единственный ребёнок для начала. Но и к одному-единственному начальному ребёнку надо подготовиться (планирование беременности, все дела! Акушер-гинеколог Софья Константиновна или кто?!). Ребёнка надо осмысленно зачать – не спьяну же после вечеринки или не в меру романтического ужина?! Беременность надо выносить в полном соответствии со всеми правилами должного режима сна и отдыха, питания и чёрт знает чего ещё. И уж точно беременной не место в акушерско-гинекологическом стационаре (в смысле – в качестве активного сотрудника), а менять своё отвоёванное почётное звание старшего ординатора отделения стационара на врача женской консультации Софья Константиновна не собиралась. Муж не то чтобы не хотел продолжения рода… Будем честны – хотел. У мужчин между тридцатью и сорока частенько появляется эта нелепая инстинктивная тяга к отцовству, но в его сознании сама Соня была ребёнком, и ему вполне доставало нянчиться с ней в совместно свободное от разделяющих их работ время. К тому же Софья Константиновна справедливо полагала, что роды – это больно для тела, дети – больно для нервов, а «растить» – это вообще постоянные муки для психики и здоровья в целом. Одни переживания гипотетических несчастий и кошмаров в сослагательном наклонении, как представишь!.. В конце концов, она уже имела некоторый, весьма немалый, опыт наблюдения за родовыми актами и участия в этих самых родовых актах (зачастую – весьма инвазивного, прямо скажем, участия), а также последующих метаний между родильницей и неонатологом, молодой матерью и детской больницей, родильным домом и участковым педиатром. У приятельниц, разумеется, уже были дети. И эти самые приятельницы постоянно об этих самых детях говорили. Сперва о том, как они «сосут сисю» и как у них отходят или не отходят «газики». Позже – об ужасах прорезывающихся зубов, разбитых коленок, двоек по природоведению и, конечно же, о том, какая сволочь классная руководительница или Машкин Петька. А от Машки Соня выслушивала про то, какая же тварь всё та же классная руководительница и Катькин Димка. Ещё эти приятельницы восхищались гениальностью своих детишек, и Соня вынуждена была восторгаться ужасными каляками-маляками, соглашаясь, что миру явился новый Василий Кандинский, или слушать аденоидную нарочито-вычурную декламацию дурацких стишат, поддакивая тому, что вскорости театральные подмостки будут осчастливлены реинкарнацией Фаины Раневской. Не то чтобы Софья была к этому всему не готова в качестве матери, а не врача акушера-гинеколога и взрослеющей матроны, но всё как-то откладывала на потом. На то потом, где она всё сделает правильно и никто не будет сволочью и тварью, она сама стоически станет относиться к переломам по типу «зелёной ветки», равно как и к открытым, и к тому, что её ребёнок захочет стать, к примеру, плотником, а не ядерным физиком или, for example, продавщицей-консультантом в бутике нижнего белья, а не филологом. А во время идеально правильной, безупречной беременности она, Софья, возможно, даже будет писать какой-нибудь дневник на память себе и чаду и в назидание всем-всем-всем. Например:
«День первый:
Я чувствую, как сперматозоиды засасывает в цервикальный канал и как яйцеклетка ждёт их в фаллопиевой трубе. О радость встречи! О прелести групповых забав, где востребован сильнейший! Я ощущаю, как в слившихся ядрах половых клеток двадцать три материнские хромосомы встречаются с двадцатью тремя отцовскими и сплетаются как попало в мультиоргиастических безумствах, что выше этики и морали, ибо есть только желание и есть только удовлетворение оного – см. историю Древнего Рима. Я счастлива, что живу на этой планете!
День второй – седьмой:
Во мне делится плодное яйцо, опускаясь по трубе всё ближе и ближе к матке. И вот уже клеточная масса разделяется на зародышевый узелок и поверхностный слой клеток, образуя внутри полость. Ну не Изида ли я?! Возрадуйтесь все! Несите мне в постель тёплое молоко без пенки, ванильное печенье и все четыре части «Смертельного оружия», потому что меня не тошнит только от Мела Гибсона, а из женщин я и прежде выносила только Рене Руссо! О нет, милый! Только не «Афёру Томаса Крауна»! Там, безусловно, Рене Руссо прекрасна до полной и абсолютной невыносимости, но от одного из самых слащавых и тощеньких Джеймс Бондов меня избавь, да сохранит Главный Режиссёр моё плодное яйцо, Аминь!
День восьмой – девятый:
Плодное яйцо завершило своё путешествие. Оно прикрепилось к стенке матки и постепенно врастает в её слизистую оболочку. Есть ли хоть что-либо более возвышенное и поэтичное?! Я прочитала утром своему плодному яйцу все сонеты Шекспира! Оно истощено (не из-за сонетов ли?) – но я не дам усталому слушателю-путнику, израсходовавшему все свои запасы, пропасть! Путник нуждается в новом питательном ресурсе, и я обеспечу его. Я – единственный источник и составная часть. Я – материнский организм, слава мне! О Великая Благость Имплантации, теперь имя нам – Эмбриогенез! Мы вместе пройдём все тяготы и лишения деления, и да не покинет нас Великая Митохондрия и Большой Адронный Коллайдер Великой Вселенской Матушки!»
«А что такого? Сейчас это модно – вести дневники беременности! И чем они идиотичнее и сюсюкательнее – тем большим спросом пользуются. Не осталось практически ни одной ду… беременной, чью прикроватную тумбочку не «украшало» бы какое-нибудь «Мой малыш по косточкам» или «Беременность от бога до чёртиков»!» – хмыкала Софья, хрустя зёрнами в кофемолке.
– Ты чему ухмыляешься? – в ожидании кофе муж сидел рядом за столом.
– Да так, решила в писатели податься.
– Девочка моя, неужели ты наконец решила убить начмеда и написать иронический детектив или даже криминальную драму?
– Ну что ты, милый. Я свято чту главные заповеди: «Не убий!» и «Не напиши иронического детектива и тем паче криминальной драмы для ближнего своего!» Я решила написать мозгодробительный бестселлер для «овуляшек» и «беременяшек»: «Вокруг матки за двести восемьдесят дней» или «Путешествие к центру яйца», например.
– В переносном, я надеюсь, смысле?
– Где-то да. Яйцо – Лингам – и всё такое. А где-то может быть и…
– А «овуляшки» – это кто? – оторопело уточнил спутник Сониной жизни.
– Ну, это такие формы жизни, немного похожие на инфузорию-туфельку. А некоторые даже на амёбу.
– Ну, слава богу, не на гельминтов!
– Зря ты обижаешь гельминтов, дорогой. Они достаточно высокоорганизованны!
– Ну, в любом случае слишком длинно для инфузорий-туфелек. Не говоря уже о том, что издатели будут против таких нейминговых конструкций, насколько я разбираюсь в особенностях современного маркетинга, хотя я и дилетант, – хихикал муж.
– Да? Ну, тогда назову его просто и изящно – «Девять месяцев». Это будет такой розово-слюнявый информационно-агитационный романешти. Ну, или длинная повесть. Или вообще что-то… – Соня неопределённо помахала ручкой, – публицистически-идиотическое. Или сатирическое. Или саркастическое… Не знаю ещё. Когда начну писать – узнаю.
– О чём же ты не знаешь, пока не начнёшь писать, моя любимая незнайка?
– Как о чём?! О беременности, любимый! Разве это не ясно из названия? Назови я книгу «Десять лун» – не все же эти «-яшки» сообразят. А вот «Девять месяцев» – самое оно! Даже до самых прогестерон-зависимых дойдёт, с чем на кассу идти.
– О! А давай прямо сейчас, что откладывать-то! – муж плотоядно ухватил Софью Константиновну за талию или чуть пониже, и они действительно приступили. От процесса их отвлекло шипение сбежавшего кофе. Потом, уже весело смеясь и задрав ноги на стол, они болтали о чём угодно, но только не об овуляции, беременности и родах. Их любовь была нацелена исключительно и только на самих себя, а вовсе не на результат, потому как любовь была для них самоценна. И ещё потому, что Соня пила противозачаточные таблетки. И по умолчанию ни «овуляшкой», ни «беременяшкой» быть не могла благодаря комбинированным оральным контрацептивам, одинаково действующим на организм любой, даже самой высокоорганизованной «инфузории» в туфельках.
– Но всё-таки, солнышко… – иногда муж позволял себе подойти к теме поближе. – Может, начнём писать твой бестселлер? Ну, или хотя бы собирать… создавать материал для исследований?
– Когда-нибудь позже, дорогой. Чуть позже. Немного позже…
Он не возражал. Позже так позже. Странно, но им, тридцатилетним, жизнь всё ещё казалась такой же бесконечной, как совсем юным подросткам. И даже куда длиннее – потому что в тридцать опыт уже есть, а покоя ещё нет. Вернее, есть, но только настоящий – произрастающий из любви. А не середнячковый такой покой – что случается раз через раз у особей, жизнь которых строго конечна ровно посередине. Плюс-минус от средней продолжительности жизни. Работа есть, квартира приобретена, мебель расставлена, дети встроены в мебель, в следующие квартиры и дома, в машины, в шубы, в поездки и в других детей – всё, привет! Доплыл до середины? Дрейфуй.
Ни Софья, ни её супруг середнячками не были, потому что собирались жить если не вечно, то очень долго. Их неуёмный мозг и не менее беспокойное сердце отодвигали гипотетическую «середину» туда, куда «нормальные» люди обычно помещают «последнюю запись». Даже если сами не признаются себе в этом.
Для юных Заруцких жить означало: «идти», «бежать», «прыгать», «скакать», «плыть», «лететь», – а не дрейфовать по привычному течению на приспущенных унынием парусах, надуваемых лишь сезонными ветрами инертности. Не говоря уже о том, что в блаженстве взаимной сильной гетеросексуальной, простите за старомодность, любви есть свои безоговорочные прелести. Такой любви даже время не помеха, что уж там говорить о факте наличия или отсутствия детей. Или, например, обсуждений начмеда Павла Петровича Романца. Вовсе не помеха, а некоторого рода домашнее развлечение. Возможность выпустить гневный пар, чтобы беззаботно и весело посмеяться. Подумаешь, начмед! В мире так много всего нехорошего! Например, плойка с алмазным напылением, призванная создавать «идеальные кудри» (особенно в сочетании с пенкой для создания «идеальных кудрей»), а в итоге создающая только скрученные, похожие на спутанную грязную лошадиную гриву, слипшиеся намертво безжизненные колтуны. Или крем для удаления волос на ногах, волосы совсем не удаляющий, зато вызывающий такое термоядерное раздражение, что даже муравьиная кислота по сравнению – смягчающее увлажняющее средство. Что ещё?.. Метро в час пик. Мокрый грязный снег именно в тот вечер, когда соберёшься наконец выгулять ни разу не надёванное белоснежное пальто. Туфли на шпильках с неудачной колодкой. Мама мужа, когда она смотрит на Соню и молчит, но мысли о том, что её дорогая невестка совершенно не умеет хорошо одеваться (то есть именно так, как мама мужа, и никак иначе!), с грохотом отскакивают от стен крохотной уютной кухоньки его милых и в общем-то даже замечательных родителей. Или, например, пепельницы, в которых не предусмотрены «пазики» для сигареты. Или предусмотрены – но сигарета в них не держится. Или газированное вино – фу, гадость! Много, очень много на свете всякого нехорошего. Так что начмед, если присмотреться, вовсе не так уж и плох, потому что умеет и оперировать, и руководить. И пусть методики и методы у него порой, мягко говоря, странные, но ведь работают! В отличие от той же плойки… Если сравнивать плойку и начмеда, то он на своём месте, а она – просто какой-то недоделанный паяльник тире кипятильник! Поэтому плойку надо выбросить, но жалко. А Романца не жалко, но он на своём месте. Вот пусть там и сидит, и никуда не уходит, и не выбрасывается. Потому что с этим начмедом Соня уже сработалась как врач и научилась худо-бедно уживаться, как сосед по коммуналке. А кому что человеческое чуждо или не очень – так ни Соне, ни Романцу то неведомо. Дело делается? Ну вот и то. Вот и хорошо. А то придёт новый – так зажарит по шее с самой неожиданной стороны, как та самая плойка… Ну и хватит о ней!
