Татьяна Шутко
Письма Мастеру из дворницкой
Письма Мастеру из дворницкой. Про Палыча
Кабы Маргаритою родиться… Увы ж Вам. Дворники мы-с, лопатами дворы чистим-с, мётлами виляем-с, тако шо звиняйте, с жёлтыми хризантемами по улицам не шастаем, политесам не обучены-с.
Рази шо луна глазом мигнёт, таки ночкой пьяной – метёлочку на старт, да на крыши сверху кинуть взор, вдруг где недогляд какой) Баловство, одним словом. Скукотишшша…
От скуки энтой послания Мастеру и случились, про жисть нашу всепогодну.
***
Пал Палыч, сосед мой коммуналошный, книжки страсть как любит. Грамотный шибко, так при евойной главной должности – положено-с. Манагер он метёлошный, веничком ивовым машет – залюбуешшшся. Во дворе-то ево уважают, знамо дело. Справно трудится.
А в вечеру кромешшшную, быват, керосиночку на кухонке зажжёть, да на табурет усядется, ножишшша подожмёт. Вот ужо век с гаком род людской ляктричеством пользутся, а энтот, сосед мой, из керосину свет добыват. Ну, шо не запрещено, то разрешено. Покрутит ручку лампы доисторической и давай басом переливничать, вслух читать, странички перелистывать. Хоббя у ево такая.
Третьего дня книжицу новую принес, мужичок там на обложке – бородишша да усишша знатные, любо глядеть. А платье – в пол. И фамилия такая звериная – то ли Опунций, то ли Скунций. И мыслит-рассуждат мужичок заморский чудно. В память втемяшилось, ако кол: "Не спешите делиться результатами труда со всеми. Пусть узнает тот, кому это действительно интересно". Каково?
***
Давеча случай был. Палыч наш заполошный, токо шо манагер, а мужик видный. По весне белояблочной воспылал любовию к Марусе, продавщице ларёчной. Тако и пышет жаром горячечным, одна она, лебедушка, снится, токо глазишшша Палыч закроет. А смекалистый сосед-то мой, вот и повадился письма ей слать, словами ностранными заманивать девицу торговую. А та возьми – и ответь, да ладно так, будто коллежжж какой посешшшала.
Вот сядет вечерочком Палыч на кухне коммуналошшшной, плеснёт беленькой, пальцем запотевший стаканчик потрёт, и давай нараспев письма девичьи одноквартирникам читать-смаковать. А после и Кольке рябому с третьего подъезду, и Василичу – горемыке дворовому. Прочтёт – и в глаза заглядыват, одобрения выжидает. Вот, дескать, Маруська моя какова!
По цепочке языкатой и до девицы слух дошел, что Палыч наш на хвальбу не сдержан вышел. Румянощека пава, и фигурой сладна, и кулачишшша, как та кувалда. Вот и приласкала чтеца, от всей чистой души. Долго фонарем светился соседушка, пуще керосинки, токо грамоту не бросил. Книжками увлёкси, нараспев басит, в уши науку льёт. А с Маруськой-то у них сладилось, и от кувалды польза быват. От ведь как.
***
А как листва с дерев повалила наземь, работы поприбавилось у Палыча. Спит Маруся сладко, ручишша раскинет. А едва солнце лучом острым ей в ладонь ткнёт, так сожитель ейный уж на улицу гоношится, метёлкой ивовой паденку да денежку наметать. Эх, не жисть – прутья сухие.
И задумал Палыч по грибы сходить, опять же для хузяйству польза. Раненько поднялся, да с лектрички прям по тропе и пошагал, куда ноги несут. Ветки по шшшекам хлешшшут, птахи шшшебечут, а ему хоть бы што. Тока подосиновики да подберезовики в корзинку плятёну тягат. Да ветер пересвистыват во все губы. Ляпота.
И тут глядь, лес кругом. И справа рошшша, и слева рошшша, и куды не поворотись – куст да ствол. Прихватил Палыч палку покрепшше, уши навострил и пошлёпал туды, де шумнее. Деревья расступились – и поляна пред им, широка. И мужики у костра. Кто плашмя, кто плечом к плечу. Гарланят. Носишшша красные. Сапоги грязные. Охотнички. А бугай бородатый, с шапкой на весь глаз, ружо поднял, рыгнул зычно и вежливо так Палычу говорит: «Паф». Корзинку крепше к груди прижал и сиганул соседушко мой. Так и прибёг домой. Эвона как.
***
Осень – пора хлопотная. То дождь колючий, то ветер злющий. Листвы ржавой насыпало, только успевай мешки подставлять. Некоды в небьи глаза заглянуть, да о судьбинушке подумать.
Утро то выдалось – диво дивное. Солнце ластится, будто про календарь забыло. И так под тёплым Марусиным боком сладко, шо вылезать не хоцца. Скрепя сердце накинул Палыч фуфейку на плечи трудовые, пригладил шавелюру и шагнул в день.
А на улице – будто художник какой озорует. Лучи канареешные сквозь кроны деревянные сочатся, по листве палой стелятся лентою яркою. Сжал метёлку Палыч покрепше и видит вдруг. В арке домовой, высоченной, человек стоит. Лбом к стене каменной прижалси, ботинками дорогущими в брусчатку уперси. И содрогается всем телом, беззвучно. Плачет по-мужски, значица. А пальто на ём сладное, а руки, шо те плети висят, часами золотыми поблескивают. В сторонке джип черный, аки пёс верный, рычит.
Палыч подошёл, осторожно так мужичка за рукав тронул. «Чаво тако?» – спрашиват. Всхлипнул мужичок, кулаком росу с щеки отёр. И показыват Палычу надпись на стене краскою белою. Буквы ровные, стройные. Шпана уличная расстаралась. Ну, погоревал – и будя. Нырнул мужичок за стёкла тонированные, в коробку железную, и след евойный простыл.
А Палыч наш, манагер метелошный, слова те увидал, плечи расправил, улыбкою расцвёл. Полюбовался мудростью настенною. С клумбы астры сорвал, букетик малиновый, круглошапошный. И со всех ног к Марусе своей припустил. Доброго утра пожелать.
А написано на камнях арочных было: «это временно». Хфилософия.
Апрель 2012 г.
Тапочки
Настало время отправиться в магазин. Покупать тапочки. Мужские домашние тапочки. Она долго ходила вдоль стенда с нужной обувью. Неторопливо присматривалась. Оценивала. Разнообразие моделей и цветов радовало глаз. Однако, большой выбор затруднял задачу.
К расцветке следовало отнестись с большой ответственностью. Клетку она не любила. Как-то не сексуально. Это как семейные трусы в полосочку. Желание убивают сразу. На корню. Аппликация в форме зайчика с опавшими ушами или оленя с ветвистыми рогами тоже не вдохновляла. Напророчит, чего доброго. Легкомысленные мышки с бусинками вместо глаз были решительно отвергнуты. Нужно выбрать что-нибудь солидное и располагающее. Однотонное, приятное на ощупь, с устойчивой надежной подошвой.
Продавщица обувного отдела, давно юная, красногубая, комфортно расположилась на стуле, подобрала под себя ноги и сосредоточенно орудовала пилочкой для ногтей. Периодически вытягивала перед собой ладонь с тонкими пальцами, восхищенно разглядывала овал терракотовых лаковых ноготков, бережно дула на них и возвращалась к ювелирному занятию. До разборчивой покупательницы ей не было решительно никакого дела.
Действо выбора захватывало. Вот эти, пожалуй, подойдут. Велюровые, в едва заметный рубчик, цвета новогодней ели. Мягкие при прикосновении, с закрытым закругленным носком. На бамбуковой дышащей подошве. Симпатичные и многообещающие. То, что нужно. Это они!
Она нашла подходящий размер. Цифры «4» и «4» были почти магическими. Два одинаковых числа рядом. Даже если читать с конца значение не изменится. Символ стабильности и постоянства. Вопреки японским суевериям, побаивающимся зловещей «четверки», для нее это сочетание цифр всегда приносило удачу. Где она, эта далекая Япония, а где мы. Нам бы их заботы!
Прижав пакет с покупкой к груди, крепко, обеими руками, она прикрыла глаза. Постояла так несколько мгновений, на счастье, глубоко вдохнула и решительно направилась домой.
Этот ритуал она повторяла уже несколько раз. Широко открыв дверь квартиры, медленно переступала порог. Сначала правой ногой, приподнимая ее и очерчивая каблуком в воздухе полукруг, и только потом переносила левую. Не выпуская пакет, снимала по очереди рукава пальто, перекладывая покупку из одной руки в другую. Приходилось чуть подпрыгивать, освобождаясь от верхней одежды. Вешала пальто на крючок в прихожей. Внимательно смотрела на себя в зеркало, поправляя волнистые каштановые волосы. И только потом приступала к тапочкам.
Бережно вынимала их из пакета и заботливо ставила на паркетный пол. Отходила назад, оценивающе смотрела на них, будто на уникальное произведение искусства в музее. Сдвигала их в сторону, если ей казалось, что они заняли не то положение. Поправляла. Сдувала пылинки. И только убедившись, что мужские тапочки 44 размера заняли оптимальную позицию на полу в ее квартире, начинала ждать.
Тапочки были началом и завершением. Началом и концом отношений. С них все начиналось, и они же ставили жирную точку. Или многоточие, как повезет.
***
Первый владелец тапочек был высок и широкоплеч. Он громко смеялся и производил вокруг себя много шума. Она увидела его в бассейне. Большая голова в резиновой шапочке и черных усах периодически появлялась над водой в ореоле брызг и грозно выдувала из себя воздух. Размах рук впечатлял. Орел, величественно парящий над миром. Было в этом столько природной силы, мощи, мужественности, грации и напора, что устоять стоило большого труда. Да и зачем? Их глаза встретились во время очередного шумного выныривания из голубой хлорированной воды. В этом глубоком карем омуте захотелось утонуть. И она пошла ко дну. Топором. Он ловко поймал ее за купальник. И вытащил на поверхность, к спасительному воздуху. Позже любезно довез до дома. Справился, как она себя чувствует и не нужно ли помочь подняться в квартиру. Тапочки подошли. Через две недели он привез свой чемодан и уверенно поставил его в просторной прихожей рядом с обувью. Он все делал уверенно. Они были счастливы. Целых три месяца. Вместе плавали в бассейне, шумно выныривая. Громко смеялись. Строили планы. Но детей он не хотел. Даже разговоров об этом не выносил. Уходя, он положил в мешочек тапочки, бережно убрал их в чемодан и громко хлопнул дверью. Картина в прихожей еще долго раскачивалась на своем гвозде. Вправо-влево, вправо-влево…
***
Второй был менеджером. До мозга костей. Старательно брился каждое утро и говорил спокойным поставленным голосом. Повысить голос – показать собственную слабость. Эту заповедь современного руководителя он знал хорошо. И верно ей следовал. Как и другим заповедям. Еще он был очень ответственным. Отвечал за все, что делал. Даже когда обрызгал ее одежду, проезжая мимо на своем презентабельном авто. Трогательные извинения продолжились у нее дома. За полночь. И так как утром надо было рано вставать на работу, он остался ночевать. Тапочки оказались впору. В аккурат по ноге. Недостаток роста с лихвой компенсировался вниманием, заботой и спокойствием. И еще хозяйственностью. Отправляясь на службу, он тщательно завязывал узел на галстуке, критично осматривал себя в зеркале, ставил тапочки на обувную полочку, нежно целовал ее в щечку и тихо прикрывал дверь. Возвращался вечером в одно и то же время с продуктами и усталой улыбкой. Заботливо укрывал ее пледом, устраивался рядом на диване, и они внимательно смотрели новости бизнеса. Или интервью с олигархом. Финансовые передачи вызывали неподдельный интерес. Ночью он не мог похвастаться своими выдающимися способностями. Хотя все делал старательно и самозабвенно. Чересчур самозабвенно. Одним утром она со всей ответственностью заявила, что сегодня менеджер будет ночевать в своей квартире. И старательно прикрыла за ним дверь. Тапочки вместе с содержимым мусорного ведра отправились в мусоропровод. Летели они правильно, строго один за другим, параллельно стенкам. И приземлились по всем правилам физики. С тихим завершающим звуком.
***
Худого растрепанного очкарика она приметила в своем любимом кафе. Иногда приятно было выпить коктейль и съесть пару шариков мороженного в уютных многолюдных стенах. Он рассеянно помешивал ложечкой дымящийся кофе. Субботним вечером заведение пользовалось спросом. Единственное свободное место было за его столиком на двоих. Не отрывая блуждающего взгляда от апельсиновых обоев, он автоматически разрешил ей присесть. Продолжая круговые движения в наполненной чашке, пробормотал что-то вроде: «Алгоритм отстойный», перевел глаза и увидел ее. Замер на мгновение, дернулся и опрокинул горячий кофе себе на джинсы. Салфетки не улучшили ситуацию. Пришлось оказывать срочную медицинскую помочь, благо, ее дом был рядом. В кафе он казался меньше ростом. Тапочки немного жали, но это было несущественно. Утром он перенес к ней свой компьютер. Установил его на журнальном столике. Ночами лихорадочно строчил на клавиатуре, уставившись в мерцающий экран и вытянув длинные ноги. Иногда негромко путано бормотал, почесывая затылок и высматривая что-то в светлеющем небе. Съедал все, что она предусмотрительно оставляла ему на столе. Возможно, даже вкуса пищи не замечал. Она не решалась об этом спросить. Ел много, и при своей худобе и атлетической нескладности был физически вынослив. Утром, с одухотворенным выражением, прикрывая красные слезящиеся глаза, читал ей стихи. Классиков. Он был начитан. Красивым жестом снимал очки в нелепой оправе с треснутой дужкой и нырял к ней в теплую постель. В любви он был неутомимым хакером. После пулеметной разрядки откидывался на подушку и мгновенно засыпал. Тихонько посапывая и вздрагивая. Он ушел в одну из звездных ночей. С клавиатурой подмышкой, блуждающим взглядом и в жмущих тапочках на босу ногу. Прошлепал ими по грязным ступенькам подъезда. И растворился в лунном сиянии. Входная дверь осталась открытой нараспашку. Сквозняк бесцеремонно притворил ее.
***
Новые зелёные тапочки в мелкий рубчик, почти новогодние, замерли в торжественном ожидании на полу в ее прихожей. Она прислонилась спиной к стене, скрестив изящные руки на груди. Немного согнула одно колено, уперевшись пяткой в плинтус. С высоты своего небольшого роста разглядывала судьбоносную покупку. Пришло время. Каким то он будет, владелец новой пары 44 размера?
Январь 2008г.
Бабуля
Обычный осенний день без остановок пробежал свой экватор, и, подустав в пути, замедлил шаг, присматриваясь к приближающемуся закату. Дождь, загрустив, выжимал серые тучи прямо на асфальт, замаскировавшийся пестрой цветной палитрой осыпающихся листьев. Редкие прохожие что-то искали под собственными ногами, упорно не желая смотреть на плачущее небо. А небо, выплакав одну тучу, тут же приступало к другой, еще более темной и внушительной.
Людей на автобусной остановке было двое – я и нервный господин, пытавшийся заменить отсутствующий зонт прозрачной крышей навеса, с некоторых пор служившего остановкой общественного транспорта. Пришло же кому-то в голову сделать павильончики для ожидания транспорта из незаметного даже на небольшом расстоянии стекла. Врезайтесь, люди дорогие, расшибайте себе лбы! Всё для вашего удобства!
Извилистая, как русло реки с мелкими притоками, трещина в стеклянной крыше, как раз над головой нервного господина, словно хитроумная ловушка, собирала осеннюю дождевую влагу и тонкой струйкой сбрасывала ее вниз, к лакированным черным ботинкам. Тут же образовывалась мутная лужица, настойчиво прокладывающая дорогу к своим соседкам в углублениях блестящего асфальта. Ветер, играя на нервах господина, менял направление падающей с крыши воды, и ботинки быстро превращались в пятнистых хамелеонов, лакировано-забрызганных-грязью.
Зеленый пузатый автобус, кричащий рекламой, неспешно подкатил к обочине, обиженно крякнул и распахнул свои двери, лениво приглашая:
– Добро пожаловать, господа!
«Господа в автобусах не ездят» – не к месту подумала я и, сложив мокрый зонт, впорхнула в теплое нутро.
Лакированный господин обежал внушительную лужу, и тоже заскочил в распахнутые двери, успев постучать одним ботинком о другой, стряхивая подарки дождя.
– Мама, смотли какой моклый дядя! – радостно закричал малыш, сидевший на коленях у озабоченной мамаши и начал тыкать пухлым пальчиком в лакированного господина.
Мамаша с растрепанными волосами ухватила малыша за вытянутый палец, что-то нравоучительно буркнула и уставилась в плачущее окно. Автобус опять крякнул, закрыл двери и поплелся к следующей остановке, на поворотах жалобно поскрипывая и издавая чавкающий звук.
Свободных мест в салоне было много, я огляделась и села на коричневое, зашитое толстыми белыми нитками сиденье у окна, сразу за водительской перегородкой. Вся пассажирская суета осталась за спиной, и я погрузилась в свои мысли. Осенняя депрессия маслом размазывала мысли по коре головного мозга, не давая сосредоточиться на чем-то важном. Оно, это важное, ускользало, едва намечалось какое-то просветление.
– Бабуля! – бодро сообщил внимательный малыш, и я вернулась в автобус.
Шуршание за спиной переместилось от двери, открывшейся на очередной остановке, к сиденью напротив меня и произвело мягкую посадку.
– Скафыте, автобус остановится на круглой плофади, у строительного магафина? – Этот вопрос прозвучал со стороны недавнего шуршания и явно был адресован мне.
Повернув голову налево, я определила источник звука – тучная бабуля с бесцветными паклями волос в вязаной беретке набекрень. Пожилая дама в упор смотрела на меня, дожидаясь ответа на свой вопрос. Я сосредоточилась, припоминая дальнейший маршрут, и развела руками.
– Извините, не знаю.
Бабуля на пару секунд тревожно затихла, только ее губы беззвучно проговаривали какие-то слова. Затем соскочила с места, наклонилась к водительскому окошку, над которым скотчем была прилеплена бумага с отпечатанной надписью: «Кондуктора на этом маршруте нет. Оплата водителю на выходе». Набрала воздуха в легкие и очень громко, делая промежутки между словами, сказала:
– Вы остановите автобус на круглой плофади, у строительного?
Широкий плечистый водитель даже ухом не повел, словно не слышал вопроса. Он крепко, двумя руками держал рулевое колесо и вглядывался в мокрую дорогу. Бабуля терпеливо ждала ответа, согнувшись у окошечка и буравя взглядом затылок водителя. Видимо поняв, что ответа не последует, она повернулась за поддержкой ко мне:
– Я ведь офень громко спросила?
Я кивнула, но помочь ничем не могла. Капли стекали по стеклу, рисуя странный водный узор. Мой палец с этой стороны окна поймал уличную слезинку осени и повторил её извилистый путь по прозрачному холсту. Строчки начали рождаться сами собой:
– Бреду по улице вечерней,
Мельканье лиц, машин, огней,
А в воздухе, еще осеннем,
Дыханье долгих зимних дней…
– А, мофет, из пассафиров кто фнает? – я вздрогнула от вопроса неугомонной говорящей беретки.
Бабуля развернулась на своем сиденье, окинула грозным взглядом редких пассажиров и голосом вокзального диктора бросила в народ:
– Этот автобус останавливается на круглой плофади? У строительного магафина?
Судя по мгновенно наступившей тишине, бабуле удалось привлечь всеобщее внимание к волнующей ее проблеме. Озадаченные пассажиры, подумав, начали блистать знаниями схемы движения маршрута.
– Ка-а-нешна а-а-станавливается, – томно и весомо растягивал гласные бархатный женский голос.
– Ну что Вы, этот номер на площади никогда не останавливается, – резонно заметил густой баритон.
– Нет, не останавливается, – встрял третий голос, женский.
– Раньше этот автобус на площади не останавливался, – решила поучаствовать в беседе растрепанная мамаша.
– Вас же не спрашивают, останавливался ли он там раньше, – густо возмутился баритон. – Вас спрашивают, останавливается ли он там сейчас.
– Понятия не имею, останавливается ли сейчас этот номер на круглой площади, но раньше – не останавливался! – обиженно выкрикнула мамаша.
– А-а-станавливается! – настаивал на своем бархатный голос.
Поднялся невообразимый шум.
«Хоть бы драка не началась!» – опять не к месту подумала я.
Удрученная бабуля переводила растерянный взгляд с одного оратора на другого, шумно вздохнула и безнадежно отвернулась к окну.
– Маш-ш-шина! – радостно проголосил малыш, и все почему-то притихли.
Автобус вез звенящую тишину несколько долгих минут, как вдруг мамаша выкрикнула:
– Перед площадью останавливается!