Татьяна Сергеева
Граф Карбури – шевалье. Приключения авантюриста
Но вскоре он стал появляться в обществе с трагической миной, не уставал прикладывать к глазам тонкий платок, который скоро становился мокрым от слёз – Агафия Иванна тяжело захворала…
В Александро-Невской Лавре на том же надгробии противу прежней эпитафии появилась новая, не менее жалостливая.
« В сём месте погребена и вторая его подполковника же Ласкари жена Агафия Ивановна дочь Карабузина…».
Состояние шевалье удвоилось. Но он не струсил. Он женился в третий раз.
За третью эпитафию он заплатил всё тому же стихоплёту изрядную сумму. Стихоплёт поначалу упёрся – его обуял суеверный ужас, он чувствовал недоброе и со страхом смотрел на шевалье, но деньги всегда обладали большим даром убеждения.
« На сём месте погребена Елена де Ласкари третья жена, урождённая Хрисоскулеева. Несчастный муж, я кладу в сию могилу печальные останки любезной жены. Прохожий! Ты, который причину слёз моих зришь, возстони о печальной судьбе и знай, что добродетель, таланты, прелести вотще смерти противоборствуют». Так он написал на надгробии своей следующей жены.
Вторая Агафия Иванна, выходя замуж за несчастного вдовца, очень его жалела, возможно, и полюбила даже… А что думала третья невеста, идя под венец с предприимчивым греком? Может быть об его деньгах или о несуществующих успехах при дворе – кто знает…
Узнав о похоронах третьей девушки, императрица задумчиво покачала головой – такой прыти от своего «засланного казачка» она не ожидала. Ласкари не стал вельможей, не стал дворянином, но он был теперь богатым человеком, очень богатым, одним из самых богатых людей в Петербурге.
А Фальконет тем временем неистово работал. Вот и сегодня он стоял у Большой модели, пристально разглядывая её, словно видел в первый раз. Ласкари был здесь же, записывал что-то в большую расходную книгу.
– В Конторе строений требуют подробных отчётов, на что мы тратим деньги. Генерал Бецкой очень придирчив, ему приходится ежегодно держать отчёт перед Сенатом об израсходованных средствах на построение монумента… – Заметил он, не отрывая глаз от своих цифр.
– Читали Вы, что он мне написал? – Встрепенулся Фальконет.– Каких только аллегорий он ни велит у подножия монумента поставить: и Варварство России, и Любовь народа…
– Я желал бы Вас предостеречь, профессор Фальконет… – Осторожно заметил Ласкари. – Генерал Бецкой весьма интересуется Вашей перепиской с Дидеротом, говорит, что в письмах оных могут и государственные тайны содержаться…
Фальконет вздохнул.
– Микеланджело не выдержал бы и трёх недель при дворе Екатерины … Впрочем, в Петербурге о Бецком разное говорят, я слышал, он свои немалые средства в дела просвещения вложил… Говорят, Воспитательный дом, казённые училища…
– Так-то оно так, только от средств этих Иван Иванычу такие проценты идут, что можно ещё один такой Воспитательный дом построить или открыть ещё одно общество благородных девиц… – язвительно заметил шевалье.
– Господь ему судья… – Думая о своём, перевёл разговор на другую тему Фальконет. – Я – француз. Мне немало лет, но только сейчас я приступил к главному делу всей своей жизни. И как бы мне генерал Бецкой ни мешал, я выполню его… А Вы, мой друг, – грек, и в деле моём – моя правая рука… Разве не промысел Божий, что мы оба сейчас в России служим?
– В тени чужой славы жизнь проводить – занятие мало весёлое… – Мрачно отозвался Ласкари.
– Э, шевалье… Вы молоды… А что может быть лучше молодости! При таком покровителе, как генерал Бецкой, Вы на своём коне намного дальше ускачете, чем мой Пётр Великий, которому генерал пути не даёт… Новый чин, я вижу, Вы каждый год получаете…
– Пустяки! – отмахнулся Ласкари. – У государыни кучер в чине подполковника! Вас, профессор Фальконет, потомки и без чинов не забудут, а я до генерала дослужусь – вряд ли кто вспомнит……
– Мы сегодня с Вами мрачно настроены, а от дурных мыслей лечит только работа… В моём кабинете на столе, шевалье, лежит список всего, что нам надобно, чтобы закончить к сроку Большую модель… Проверьте, не забыл ли я чего… И скачите в Контору строений, просите, чтоб не мешкали, а за мной задержки не будет… Экипаж мой можете брать, когда пожелаете… Он всегда наготове у крыльца.
– Благодарю Вас, верхом быстрее будет… Так на Вашем столе список, говорите?
Он ушёл, а Фальконет, вздохнув, вновь погрузился в работу. Он не услышал, как в мастерскую вошёл Пётр Иваныч Мелиссино. Полковник растерянно потоптался у дверей, но спросил громко и зычно.
– Где тут профессор Фальконет?
Фальконет, не сразу оторвался от модели, повернулся к гостю. Мелиссино несколько смутился.
– Не признал я Вас, профессор Фальконет… Простите великодушно…
– Меня в рабочем одеянии, да перемазанного глиной мало кто признать может… Проходите, дорогой Пётр Иваныч! Слов нет, как я рад видеть Вас …
Фальконет был, действительно, очень рад появлению Мелиссино. Узнав, что Пётр Иваныч ненадолго прибыл из армии в Петербург, тотчас же стал искать с ним встречи, а повстречав, обратился к нему с самой нижайшей просьбой. Что было делать? Берейтор, с которым так славно было работать, от безденежья в Москву собрался бежать… Фальконет писал императрице, просил слёзно повысить и жалованье ему, и чин… Неделя прошла – ответа нет, а без натуры ваятель никак не мог…
–Так что ж… – Мелиссино был весьма польщён вниманием знаменитого художника, о котором только и разговору было теперь в Петербурге.– Я домой, и в самом деле, ненадолго, и потому готов приступить к делу, немедля… Каких лошадей Вам императрица из своей конюшни предоставила?
– Кони великолепны! Бриллиант и Каприз, знаете верно? Их так смешно конюхи величают, с французской приставкой «де» – «де Бриллиант» и «де Каприз»…
– Знаю, знаю… Велика честь – любимые лошади государыни… Так мы идём?
Фальконет вытер руки от глины.
– Вы сейчас увидите, Пётр Иваныч… – Заторопился он. – Мне сделали специальный помост…. Этакую горку… Она имеет такой же наклон, как будет иметь подножие монумента… Вам придётся много-много раз взлетать на этот постамент… Я изучаю, я исследую, зарисовываю, леплю каждую деталь, рассматриваю её сверху, снизу, спереди, сзади, с боков…
– Мне это весьма интересно и не терпится начать…
Они прошли в смежное помещение. Это был просторный сарай с деревянным наклонным постаментом. В глубине сарая конюх едва сдерживал танцующую на месте великолепную лошадь. Мелиссино принял поводья, легко вспрыгнул в седло, похлопал коня по шее. Лошадь, почувствовав опытного наездника, довольно закивала головой. Мелиссино сейчас, и в самом деле, был похож на Петра Великого. Фальконет, стоявший у подножия постамента с другой стороны сарая, невольно залюбовался им. Он дал знак, и полковник, пришпорив коня, взлетел на помост…
И началась кропотливая работа. Фальконет делал эскизы – один рисунок, другой, третий… Мелиссино был неутомим. Фальконет тоже. Ноги коня застывали на мгновение почти над его головой.
А в это время в портретолитейном доме появилась Дарья Дмитриевна. Она, конечно, постучала, сначала тихонько, потом погромче. За дверью была тишина. Дарья Дмитриевна осторожно вошла, огляделась. Прямо перед ней стоял, поднятый на дыбы, великолепный конь. Он был так похож на живого и настоящего, что девушка тихонько охнула, попятилась, а потом стала осторожно обходить его кругом, рассматривая со всех сторон. И тут прямо на неё, уткнувшись в какие-то бумаги, вышел из кабинета Ласкари.
– Профессор Фальконет, Вы забыли записать верёвки, клей, восковые свечи и проволоку… – Он поднял глаза. – Бог мой, Вы? Здесь? Дарья Дмитриевна!
Дарья Дмитриевна встрепенулась, приняла независимый и неприступный вид, который постоянно стала напускать на себя при встрече с Ласкари. Он просто преследовал её в последнее время: на всех куртагах, на которые она была приглашена, рядом неизменно был шевалье. Он не давал ей ни с кем танцевать, постоянно закрывал её спиной от кавалеров, за столом его куверт оказывался рядом, и при разъезде гостей, он непременно сам провожал её в карету, рискуя оказаться под копытами бестолково топчущихся шестёрок и четверок, которых лихие кучера стремились первыми подвести к подъезду. Лошади, запряжённые цугом, ржали, поднимались на дыбы, путались упряжи и цеплялись оглобли, оказаться в центре этой давки было очень опасно. Но Ласкари был отчаянно смел и весьма ловок, ему удавалось не только увернуться от копыт лошадей и кнута кучеров, но и усаживать Дарью Дмитриевну в карету одной из первых, вызывая тем самым раздражение и гнев прочих кавалеров.
– Как я рад Вас видеть!
Он крепко схватил её за руку, но Дарья Дмитриевна решительно освободилась, отодвинулась от него.
– Вы слишком дерзки, шевалье! Мне давно следует пожаловаться на Вас дядюшке… Если Вы ещё раз подойдёте ко мне ближе, чем на два, нет, на три локтя, я повернусь и уйду!
– Нет, нет! Не уходите! Клянусь, впредь я буду сдержан, как монах… Что привело Вас сюда?
Дарья Дмитриевна, отодвинулась от него ещё дальше.
– Дядюшка мой, прибыв всего на неделю из армии, вдруг согласился позировать Фальконету… Он должен был приехать сюда в два часа пополудни, и велел мне в четыре здесь его дожидаться. Не видали Вы его?
– Должно быть, они прямо к постаменту направились… Я готов Вас сопровождать, куда угодно, хоть в преисподнюю…
Дарья Дмитриевна снисходительно улыбнулась.
– Ну, уж нет… Туда сами ступайте, коли желаете… А меня к дядюшке проводите.
Ласкари протянул было к ней руку, но она отпрыгнула от него в дальний угол мастерской.
– Три локтя, шевалье!
Ласкари сделал вид, что обиделся.
– Я только хотел подать Вам руку, мадемуазель…
– Благодарю покорно! Мне Ваша рука после куртагов в страшных кошмарах снится! Ещё немного, и сплетни пойдут… Вперёд ступайте, я за Вами пойду.
Они не успели сделать и шага, как дверь портретолитейного дома распахнулась и в мастерскую буквально ворвался Андрей. Увидев Дарью Дмитриевну, он не слишком удивился: племянница его воспитателя на своей лёгонькой двуколке могла в любой момент оказаться в любой части города, он заметил её экипаж у крыльца мастерской. Сказал ему и Пётр Иваныч, что согласился позировать французскому ваятелю. Сейчас Андрея занимало совершенно другое.
– Где профессор Фальконет? Я принёс ему замечательное известие! Знаешь ли, Дашенька, Семёна Вишнякова, каменотёса Петербургского?
Кто не знал в Петербурге Вишнякова? Вся новая Невская набережная была сложена из его камня. Андрей, и в самом деле, принёс Фальконету прекрасную новость: Семён Вишняков нашёл основу для постамента! Это была цельная скала, огромный камень, который лежал в лесу, в болоте близ Конной Лахты. Местные люди звали его «Гром-камень»… Вишняков, знавший Андрея с незапамятных времён, встретив его случайно, рассказал ему о своей находке, попросил известить о том ваятеля, а сам направился со своей новостью прямиком в Контору строений.
– Ну, ты правильно сделал, что сюда пришёл… – В Ласкари мгновенно проснулся деловой азарт. – Профессор Фальконет сейчас занят, ему твой благодетель нынче позирует… Скажи-ка мне, Андрэ, ты места эти в Конной Лахте хорошо знаешь?
– Как не знать! Мальчишкой по грибы-ягоды частенько бегали в том лесу … – Андрей сразу понял, о чём думает шевалье. – Только я без Фальконета с места не сдвинусь…
Этот въедливый и язвительный парень постоянно раздражал Ласкари. Видимо, потому, что ничем его нельзя было взять – ни большей ловкостью, ни умом, ни деньгами.
– И что ты за человек такой – всё по-своему тебе надобно делать… Ну, хорошо… Я сейчас Дарью Дмитриевну к дядюшке отведу, и Фальконету о камне скажу… Коли захочет – с нами поедет, а нет, так мы с тобой вдвоём, немедля, в Конную Лахту отправимся… Надо мне по должности своей самому всё наперёд увидеть… Идёмте, Дарья Дмитриевна!
– Вот ещё! – Фыркнула та в ответ, словно кошка. – Вы меня спросили, сударь, чего я-то хочу? Может, я с вами желаю ехать?
– Вы поедете в лес? На болота?
– Так что же? Я наши леса не хуже Андрея знаю.
– Бог мой, так я ведь только рад! Идёмте, я Вас в экипаж посажу…
– Три локтя, шевалье! Три локтя!
Андрей прыснул, Ласкари гневно стрельнул в него глазами.
– Помилуйте, Дарья Дмитриевна! Как в экипаже-то три локтя выдержать?
– Очень просто: у меня экипаж брыкалкой в народе зовётся… Одноместный он…
Тут уж Андрей засмеялся в голос, заливисто хохотала и Дарья Дмитриевна.
– Вольно же Вам, сударыня, надо мной смеяться! – Холодно произнёс Ласкари, даже не улыбнувшись. – Но сейчас разговаривать некогда, надо ехать…
И запылили лошади по дороге. Впереди – мужчины: Фальконет, Мелиссино, Ласкари и Андрей. За ними – одноместный экипаж Дарьи Дмитриевны. Все были возбуждены, особенно Фальконет, который то смеялся, то вскакивал от нетерпения. Мелиссино осторожно сжимал его плечо, усаживая на место.
Сколько мучительных ночей провёл Фальконет в думах о желанной скале! Несколько экспедиций отправил Бецкой в леса и на болота вокруг Петербурга на поиски нужного камня. Всё было тщетно. И директор Конторы строений махнул на замысел ваятеля рукой.
– Подобный камень сыскать безнадёжно. – Сказал он ему при очередной встрече. – Мною велено вместо одного камня найти штук пять, из которых подножие монументу выложить. Камни эти и без того хлопот много доставят, поскольку немалой величины быть должны…
Фальконет чуть не заплакал.
– Скалу мою на куски разбить – всё одно, что сердце моё дробить…
Но Бецкой ответил холодно.
– Сердце Ваше, сударь, меня мало беспокоит. Пора к делу вплотную приступать…
На том и разошлись, с трудом сдерживая ненависть друг к другу. И вдруг такой подарок судьбы! Только бы Бецкой не упёрся, только бы в Конторе строений его подержали!
– А отчего он «Гром-камень», Андрэ?
– Люди его так прозвали, когда ударила в него молния и отколола кусок… А старики врут, что сам Пётр Великий на сей камень не раз взбегал, чтоб окрестности оглядеть…
– Вот уж и вправду – врут… – Буркнул Ласкари, оглянувшись назад, где пылила лёгкая повозка Дарья Дмитриевны.
Осень в Петербург приходит рано, и даже в начале сентября трава и листья в лесу были разноцветными. Оставив экипажи на дороге, вся компания пробиралась через болото следом за Андреем. Фальконет спешил, ступал неосторожно, то и дело проваливаясь в воду. За ним, стараясь не замочить ноги, прыгал по кочкам Ласкари. Мелиссино, напротив, легко перешагивал через особо топкие места, крепко держа за руку Дарью Дмитриевну, иногда подхватывая её подмышку, словно куклу-матрёшку. Она только тихонько повизгивала, то и дело отцепляя свои юбки от колючих веток.
– Осторожно, профессор Фальконет… Ненароком опять башмак потеряете… – Не без ехидства произнёс Ласкари.
– Велика потеря – башмак! Да коли и потеряет, я сам теперь ваятеля нашего на руках понесу! – Зычно хохотал Мелиссино, и эхо от его голоса далеко разносилось по болоту.
– Я так воодушевлён нынче, что до скалы этой босиком готов идти…
– Смотрите… – Вдруг тихо сказал Андрей. – Вот он – Гром-камень…
Вся живописная группа остановилась, в восхищении глядя на огромный валун. Он был чудного пепельного цвета, почти правильной геометрической формы, со всех сторон заросший мхом. Время плотно прижало к скале отбитый молнией осколок, но из трещины, засыпанной землёй, кверху тянулись несколько тоненьких берёзок…
Фальконет сначала онемел от восторга, попытался было что-то сказать, но голос его сорвался на петушиный выкрик. Он сел на землю и заплакал.
– Благодарю тебя, Господи! – Громко всхлипнул он. – Ты подарил мне именно такой подарок, о котором я мечтал…
Мелиссино и Андрей легко взобрались на вершину камня. Ласкари поднялся вслед за ними. Скользя по его краю, пошёл вокруг, встал на уступе, огляделся. Панорама была великолепна: тёмная хвоя сосен, желтеющие листья деревьев, пёстрые осенние травы и огромная скала посреди этого осеннего празднества природы заставили сжаться его сердце. Он вдруг забыл, какими нечаянными ветрами занесло его в эту мрачную, холодную Россию, сколько невзгод и несчастий пришлось ему преодолеть, прежде чем стал он тем, кем был нынче. Он всё забыл. Сердце билось часто и сильно. Именно здесь, стоя на вершине дикой заросшей скалы, Ласкари вдруг понял, что наступает его звёздный час. Он не знал, что ждёт его впереди, но почему-то чувствовал, что именно с этой каменной глыбой будет накрепко связана его жизнь и судьба. Задумавшись, он вдруг покачнулся, скользнув по мху, шлёпнулся на живот и сполз вниз в самой нелепой позе прямо к ногам Дарьи Дмитриевны. Она так и зашлась от смеха.
– Ваши ножки словно сошки… Вам, шевалье, ужасно далеко до Петра Великого… Камень этот только русскому человеку в подножие годится…
– Это мы поглядим ещё, Дарья Дмитриевна… Может, и я над кем-нибудь посмеюсь когда-нибудь…
Дарья Дмитриевна осторожно обошла камень, присела рядом с Фальконетом, вытерла слёзы с его лица своим кружевным платком.
– Будет плакать-то, профессор Фальконет… Теперь только радоваться надо… И мадемуазель Колло обрадуется, как расскажете ей про такое чудо…
Фальконет встал, подал руку девушке, поцеловал её в щёку. Слёзы высохли у него на глазах. Теперь в них была только озабоченность. Он обошёл камень кругом, потрогал его руками. Мелиссино наверху попробовал принять позу Петра.
– Так ли я стою, господин ваятель?
– Погодите, Пётр Иваныч… Я сейчас коня изображу… – Подскочил к нему Андрей.
Посмеявшись ещё немного, путешественники засобирались в обратный путь.
Уходить от чудо-скалы очень не хотелось, но в лесу стало быстро темнеть, и все заторопились…
Едва только рано утром императрица села за свои бумаги, как секретарь доложил о Бецком.
– Пусть Иван Иваныч заходит… – Кивнула она.
Бецкой вошёл, Екатерина подала ему руку для поцелуя. Указала на кресло.
– Садись, Иван Иваныч… С чем нынче пришёл? Наперёд скажу – про «Гром-камень» всё знаю…
Бецкой даже зубами заскрипел от злости.
– Опять, матушка, тебе Фальконет чрез мою голову письма посылает…
Екатерина засмеялась, ей нравилось его дразнить.
– А вот и не угадал, генерал… Нынче я доклад из первых рук получила… От самого Ласкари… Каким ветром нашего шевалье в Лахтинский лес занесло – никому не ведомо, но отыскал ведь, шельмец, такую скалу, которая ваятелю грезилась…
– Врёт он всё, матушка… Не Ласкари скалу эту нашёл…
Государыня поморщилась.
– А то я и поверила… А что, камень и вправду так хорош?
– Камень красив и велик необычайно… Но мысль, что его придётся с места стронуть, вселяет ужас… Я, матушка, с инженерами Конторы строений скалу эту со всех сторон оглядел да замерил… Вот тебе, государыня, его величины, на этом листе всё точно указано…
Он положил на стол чертеж камня с намеченными размерами. Императрица склонилась над ним, изучив внимательно, распрямилась, подумала и изрекла.
– Пусть скала сия пока на месте лежит… Ласкари донёс, что Фальконет куски начал отбивать, чтобы груз облегчить… Так этого делать не вели… Ты, Иван Иваныч, конкурс объяви: тому, кто механику по перетаскиванию камня придумает, семь тысяч обещай…
– Много будет, матушка…
– Я так думаю – мало… Я не умею награждать и дарить… То слишком много даю, то слишком мало…. Но пусть будет семь, коли сказала… А камень до моего приказа трогать не позволяй… Я должна хорошо всё обдумать… Авось мы с древними египтянами да римлянами потягаемся… А может и Семирамиду позади оставим… Европа ахнет, как узнает…
Прошла зима с метелями и стужами, с весёлым Рождеством и Святками, с катальными горками, куртагами и балами, с домашними спектаклями, операми и балетами. Отгремела, отшумела весёлая Масленица. Большими шагами начал удлиняться день, зазвенели под окнами синицы, и дружно закапала весенняя капель.
Фальконет заканчивал свою Большую модель, которую должен был скоро представить на суд петербургской публике. Тяжело задумавшись, он стоял подле трёх гипсовых голов Петра. Портрет императора не получался. Он очередной раз взял в руки его посмертную маску, как слепой, ощупал все выступы и западения его лица. Сел, задумавшись, опустив на колени перепачканные глиной руки. В дверь постучались, но Фальконет не услышал. Вошёл Ласкари.
– Добрый вечер, профессор Фальконет!.. – Шевалье спохватился, снизил тон.– Хотя вряд ли Вы назовёте его добрым…
Фальконет поднял голову.
– Говорите сразу, друг мой… Что на этот раз сказала императрица?
– Государыня вновь отвергла Вашу модель головы Петра…
– Поглядите сюда, шевалье… Поглядите внимательно… Все эти варианты, действительно, не для моего монумента… Это не мой Пётр… Я что- то потерял, помешавшись на скульптуре коня…
– Это было не зря… Мадемуазель Колло сегодня сказала мне, что Ваш конь – лучший конь на земле…
Фальконет, слегка польщённый, покачал головой.
– Но монумент без головы…
Ваятель внимательно посмотрел на Ласкари. Подумал.
– Послушайте, Марин… Мне не впервые приходит в голову эта мысль… У меня нет больше времени на эксперименты… Мадемуазель Колло делает портреты лучше меня… Пусть попробует она… Императрица прекрасно относится к Мари Анн, я думаю, возражений не будет… Отправляйтесь тотчас же к ней и привезите её сюда…
Спустя некоторое время учитель и ученица стояли подле гипсовых голов императора, жарко обсуждая свои профессиональные секреты. Когда Ласкари приехал за Мари, она уже готовилась ко сну, и лёгкая небрежность причёски делала девушку особенно привлекательной. Шевалье этого не заметил. Он откровенно недолюбливал Мари Анн, но понимал, что на его глазах творится история, и Ласкари желал быть её участником.
– Учитель, я понимаю, что Вы хотите сказать, – говорила тем временем Мари, – но меня смущает…
– Пусть Вас более ничего не смущает… Я всё беру на себя… Монумент должен быть закончен к сроку, оговорённому в контракте. Я прошу Вас приступить к этой работе сейчас же, не медля… – И попросил внезапно тихо и покорно. – Пожалуйста, Мари…
– Что Вы, учитель… Меня не надо столько просить… Мне самой интересно… Кажется, я понимаю, в чём дело…
Фальконет спохватился.
– Ах, Мари, не слушайте меня! Я совсем потерял голову… Скоро ночь… Это ведь я не сплю ни днём, ни ночью… Я вовсе не хочу мучить и Вас…
Мадемуазель Колло рассмеялась.
– Чью голову Вы потеряли, профессор Фальконет? Мы постараемся её найти! Я сыта, хорошо выспалась сегодня днём, и готова приступить к работе тотчас же… Где Ваш рабочий передник, маэстро? Вы не откажетесь помочь мне, шевалье?
Ласкари встрепенулся.
– Отчего же нет! Только я годен для одной технической работы – принести воды, размешать глину, подержать свечи…
– Этого вполне довольно, шевалье! А кроме того, Вы будете охранять меня от злых демонов, которые посещают мастерские художников по ночам… – И она весело и заливисто рассмеялась. – А вот Вы, учитель, должны пойти спать… Вы, непременно, будете мне мешать… Знаете ли Вы русскую сказку про Царевну- Лягушку, которая совершала чудеса по ночам? Вообразите себе, я та Лягушка и есть… Я прекрасно работаю ночами.
Фальконет перекрестил её.
– Господи, помоги нам! Спокойной ночи, благодетельница моя!
– Лягушка, Лягушка! Спокойной ночи.
И мадемуазель Колло приступила к работе. Наступила ночь. Ласкари зажёг все лампы и свечи, которые были в мастерской… Мари работала по-мужски сильно, твёрдо, энергично. Это было так заразительно, что Ласкари тоже забыл о сне. Он старался быть полезным, помогал в мелочах, а когда был не нужен, садился на подоконник и издали наблюдал за этой девушкой. Он знал, что почти ребёнком, оставшись сиротой, она пришла в мастерскую Фальконета, чтобы остаться там на долгие годы. В чём-то шевалье завидовал ей – она была также бедна и так же, как он, совсем недавно, видимо, голодала, но Господь наделил её талантом, которого не было у Ласкари. За время жизни в Петербурге мадемуазель Колло выросла в зрелого мастера. Сначала ей заказала свой бюст императрица, после чего заказы посыпались, как из Рога изобилия. Успех её сопровождался жужжанием завистников и многочисленными сплетнями – чего только не говорили о них с Фальконетом на кувертах! К тому же ей постоянно задерживали гонорары, что приводило в ярость её учителя. Но она по-прежнему не отказывала заказчикам, и каждая новая работа была для неё праздником.
Когда за окном появилось круглое утреннее солнце, Ласкари затушил все свечи. Голова Петра была готова, и он накрыл её мокрым покрывалом. Мари сидела в кресле, закрыв глаза, устало сложив перепачканные глиной руки на коленях, закрытых жёстким фартуком. Шевалье налил воды в небольшой медный таз, и опустился на пол перед Мари. Он пристроил этот таз на её фартуке и осторожно погрузил в воду сначала одну утомлённую руку девушки, потом другую… Мари так устала, что даже не пошевелилась, только ресницы её слабо вздрогнули – она спала.
Как всегда, на Пасху на Сенатской площади поставили качели. Они были самые разные, расписанные яркими красками, украшенные разноцветными флагами. Народ особенно любил круглые, а ещё были маховые, подвесные… На деревянных горах, расположенных между качелями, тут и там, грохотали по желобам небольшие коляски, на которых с хохотом и визгом скатывались желающие. Со всех сторон гремели весёлая музыка и песни, разносчики, перекрикивая друг друга, на каждом шагу предлагали всяческие бирюльки и лакомства, в цветных шатрах вокруг площади торговали горячительным, а в специально построенных балаганах выступали паяцы, гаеры и фокусники…
– Робята, робята, хотите жить богато, покупайте нитки, зашивайте дырки!.. – неслось над площадью.
На бульварах и тротуарах, что тянулись вокруг площади, важно прогуливались люди побогаче, одетые в честь праздника пышно и нарядно. Купцы гуляли с жёнами и детьми, все в дорогих русских одеждах. В дорогих экипажах проезжали самые богатые люди Петербурга. Дети с любопытством высовывались из окон карет. Дамы от них не отставали, утопая до ушей в собственных кринолинах.
Оставив экипаж в стороне, Пётр Иваныч Мелиссино с племянницей, Фон-Визин и Андрей гуляли в праздничной толпе вокруг площади. Дарье Дмитриевне была предоставлена полная воля – она то появлялась рядом с ними, то вдруг опять исчезала куда-то. Андрей, конечно, из виду её не выпускал, старался быть рядом, качался с ней на разных качелях, ловил в толпе… Но, в конце концов, потерял совсем и вернулся к компании мужчин, чинно прогуливающихся по бульвару.
– Бог с ней, Андрей, пускай себе веселится…– Махнул рукой Мелиссино, увидев его обескураженную физиономию.
– Не обидел бы кто…
– А ты что, нашу Дарью Дмитриевну не знаешь?!
А тем временем племянница его стояла перед Дедом-раёшником и с любопытством слушала, как он выкрикивал.
– Все сюда! Горе – не беда! За медный пятак покажу всё и так… « Сказ о том, как грек де Ласкари три раза женился, да всех трёх жён за неполный год со свету сжил»…
– Что такое? Очень интересно! – Удивлённо вскинула глаза Дарья Дмитриевна.
Народ повалил к балагану, девушку подхватила толпа, и она оказалась совсем близко у балкона… Вскоре началось представление, и оно оказалось таким интересным, что Дарья Дмитриевна забыла обо всём на свете.
Фальконет тоже не усидел в мастерской. За годы, проведённые в России, он полюбил русские праздники, и, как всякий художник, находил в них свои особенные краски и обаяние. Ласкари без видимой охоты вызвался сопровождать его.
– Мне нравится этот русский праздник, я нигде такого веселья не видел… Чтобы так широко, от души… Вон сколько людей смотрит…
– И медведя кучами смотреть собираются… – Буркнул в ответ мрачно настроенный шевалье.
Фальконет, думая о своём, остановился, и внимательно, в который раз за эти годы! осмотрел площадь.
– Неужели, дорогой Марин, мы дождёмся, того момента, когда мой Пётр Великий на этой площади появится? Я совершенно ясно вижу стоит он вот здесь, напротив Сената… Вокруг него не будет никакой ограды, зачем сажать императора в клетку?
– Пока что это только мечты Ваши… – Резонно заметил Ласкари. – Главная задача – Гром-камень сюда доставить…
Фальконет встрепенулся.
– Я нисколько не сомневаюсь в успехе… Дорогой мой Марин, Вы молоды, талантливы, ловки… Умеете людей на дело объединять… Я верю в Вас, как ни в кого другого… Вы просто должны эту злосчастную механику придумать – кроме Вас некому сдвинуть с места мою эмблематическую скалу…
– Сдвинуть три миллиона футов?! Мне?! Русская императрица, совсем сошла с ума: она хочет видеть на этой площади Вашу скалу нетронутой, дикой, поросшей мхами…
Ласкари сегодня был явно не в духе – он и сам думал об этом беспрестанно, но что он мог придумать, не зная даже основ механики!
Фальконет вздохнул.
– Скала хороша сама по себе, она должна придать много характера монументу… Но, коли водрузить моего бедного Петра прямо на необтёсанный камень, будет он чем-то вроде воробья на корове…
Потеряв окончательно в толпе Дарью Дмитриевну, Мелиссино, Фон-Визин и Андрей, не спеша, кружили по площади, ожидая её неожиданного, как всегда, появления.
– Ну, ловка девка! – Громко хохотал Пётр Иваныч. – От трёх мужиков сбежала… Ты чего сегодня такой молчаливый, Андрей? Андрей, слышишь меня? Влюбился, что ли?
Андрей встрепенулся, оторвавшись от своих мыслей.
– Нет, Пётр Иваныч, не влюбился я, задумался просто…
– Ишь ты «задумался»… Думай, думай… Думать-то всегда полезно. – Он повернулся к Фон-Визину. – Вы, Денис Иваныч, сделайте милость, покараульте здесь моего умника, а то он такой задумчивый, что тоже в толпе, не ровён час, потеряется… А я пойду Дарью Дмитриевну поищу….
Мелиссино поспешил к балагану, Фон-Визин озабоченно взглянул на Андрея.
– А ты, и вправду, друг ситный, словно не в себе сегодня… Случилось что?
Андрей резко развернулся к нему.
– Вы помните, Денис Иваныч, как в нашем театре и в Эрмитаже на сцене превращения и провалы делаются? Помните?
– Чего же не помнить? У тебя там всё на шарах катается…
Андрей всё больше оживлялся, начал размахивать руками, объясняя.
– Вот-вот… Если взять жёлоб, запустить в него медные шары, другим таким жёлобом накрыть, то сверху по этим шарам любую тяжесть перетащить можно… Я про Гром-камень думаю… Как считаете, Денис Иваныч?
Фон-Визин рассмеялся.
– Ну, брат, нашёл советчика! Как Англию с Францией примирить, и при том ни с кем из них не поссориться, я, быть может, тебе и присоветовал… А вот насчёт шаровой механики твоей – уволь, мозги не в ту сторону повёрнуты…
Андрей опять притих.
– Здесь надо всё точно рассчитать… Я домой тотчас пойду… Скажите, сделайте милость, Петру Иванычу… Мне начертить всё надобно…
– Ступай, ступай… – Посерьёзнел Фон-Визин. – На Пасху – грех работать, но Господь простит, он нам вдохновение редко посылает…
Андрей почти убежал, думая о своём.
А Пётр Иваныч, проталкиваясь сквозь толпу в поисках племянницы, вдруг увидел Фальконета, за которым плёлся хмурый Ласкари.
