Татьяна Николаевна Зубачева
Мир Гаора. Начало. 1 книга
Медленно со скрипом и лязгом открылась дверь, и в глаза ударил ослепительно-жёлтый, яркий до белизны свет. Гаор вскочил на ноги и зажмурился.
– Выходи.
Всё ещё зажмурившись, он шагнул вперёд и налетел на стену. С третьей попытки он попал в дверь.
– Руки за спину. Вперёд.
Ноги спотыкаются, вдруг онемевшие ступни цепляются за стыки между плитами, но слёзы уже не текут, и он осторожно приоткрывает глаза.
– Голову книзу, – равнодушно командуют сзади. – Направо.
Идти уже легче, но лестницу он может и не осилить.
– Стой.
Перед ним решетчатая дверь. Лифт?
– Заходи.
Тесная, как шкаф-стояк, клетка кабины ползёт вверх через освещённые полосы коридоров и тёмные почти такие же толстые полосы перекрытий. Значит, он был в подвале? Однако мощное сооружение. А снаружи таким Ведомство Юстиции не смотрится. «Если на клетке слона увидишь надпись – буйвол, не верь глазам своим». Лязгнув, кабина останавливается, дверь открывается, как сама по себе.
– Выходи.
Надзиратель другой, а голос такой же.
– Вперёд.
Пол не бетонный, вернее покрыт блестящим, как линолеум материалом под паркет. Это хорошо, а то ноги стали мёрзнуть.
– Стой.
И пока надзиратель отпирает перед ним простую деревянную дверь, он видит себя в высоком узком зеркале рядом с дверью. Вернее, больше там отражаться некому. Это он? Высокий, худой, в расстёгнутой почти до пояса когда-то светло-клетчатой рубашке, мятых грязных брюках, сваливающихся с впалого живота, грязно-бурые спутанные волосы торчат во все стороны, падая до середины лба, вокруг воспалённых блестящих глаз тёмные круги, обмётанные белой коркой губы, короткая тёмная щетина вокруг рта. Хорошо же его обработали. Мастера.
– Заходи.
Небольшая, тесная от множества таких же оборванцев комната, три двери, четвертая за спиной.
– Лицом к стене. Не разговаривать.
Прямо перед глазами оклеенная обоями «под дерево» стена. Гладкая, матовая. И тишина. Только дыхание множества людей, да шаги надзирателей.
Гаор осторожно скосил глаза. Кто соседи? Справа прыщавый мальчишка лет пятнадцати: вместо щетины отдельные волоски на подбородке, похож на рыночного мелкого шулера, шпана. Слева…
Рассмотреть он не успел. Потому что сзади щёлкнули, стягивая запястья, наручники, тяжелая жёсткая ладонь легла ему на плечо и развернула от стены. Молча, его толкнули к дальней двери. От толчка он пробежал эти несколько шагов и выбил бы дверь своим телом, но его придержали, открыли перед ним дверь и провели в неё, держа сзади повыше локтя.
В этой комнате было окно! И он сначала увидел его, невысокое и вытянутое в ширину, как щель для фронтального обстрела, только шире и без упоров для оружия, отмытое до прозрачности, а там… ясно-синее небо, лёгкая, просвечивающая дымка небольшого облака и птица, как специально именно сейчас взлетевшая и мгновенно прочертившая синеву своим полётом. Он не отводил глаз от окна и смотрел только туда, пока его, по-прежнему держа сзади, устанавливали на положенное место.
– Стоять. Не разговаривать.
Лопатками и затылком Гаор ощутил стену и очнулся. И огляделся.
Посередине длинный стол. На нём… его вещи. Он узнал купленный на дембельские «всесезонный» плащ, полученную на ветеранской раздаче старую кожаную куртку, костюм, что получил после выпуска – значит, и из отцовского дома все вещи привезли – аккуратно сложенную наградами наверх форму, наручные часы, бритвенный набор в коробке, купленную на распродажах какую-то посуду – это он пытался устроить себе хозяйство, даже не зная толком, как это делается, ещё что-то и… и две пухлые небрежно перевязанные папки. Его записки, его рукописи. Их-то зачем?!
А потом он увидел людей.
Слева на небольшом возвышении за столом с разложенными бумагами полковника юстиции, кажется, того самого, справа сержанта юстиции у двери, и напротив сидящих вдоль стены под окном… зрителей? Свидетелей? Да нет. Вон отец, в полной форме, со всеми наградами, нашивками, звёздами. Награды не колодкой, в натуре. Если шевельнётся, зазвенит как новогоднее дерево, но отец неподвижен, смотрит прямо перед собой. Рядом Братец, в «цивильном»: дорогой переливчатый костюм, замшевые ботинки, в галстучном зажиме и запонках бриллианты, и так же блестит гладко выбритая голова, даже брови подбриты в ниточку. Тоже пытается сидеть неподвижно, но не получается, ёрзает, кривит губы, брезгливо гримасничает. Ну, с ними понятно, а остальные кто?
И тут его как ударило. Он с трудом удержал лицо. Потому что узнал всех. Арпан и Моорна из редакции, ну да, женщине одной прийти нельзя, Арпан держит Моорну за руку, успокаивая и удерживая от необдуманной выходки, на которую Моорна вполне способна. Дальше трое в форме. Ветераны. Сало, Малыш и Вьюн, аттестованные рядовые из его взвода, ещё по Чёрному Ущелью. Малыша посадили посередине, но, если что, Салу и Вьюну его не удержать. Они-то чего, полюбоваться на своего старшего сержанта пришли, что ли? Не похоже на них. А узнали откуда? И… и самое страшное. Жук! Стиг Файрон. В строгом костюме, с умеренно вольнодумной стрижкой чёрных волос, начинающий, но талантливый, как он слышал, адвокат. Вытащил из портфеля и разложил на коленях бумаги, блокнот и карандаш наготове, очки воинственно блестят. «Жук, очнись, ничего ты не сделаешь, не перешибить тебе генерала спецвойск, самого Юрденала, всё по закону, Жук, уйди, не надо тебе, не хочу я, уйдите, ребята, не добавляйте мне!..» Всё это Гаор прокричал молча, про себя, не шевельнув ни одним мускулом, не показав, что не то что узнал, а что увидел их. Нет никого здесь, только небо за окном. Туда и смотрит, только это и видит.
– Слушается дело о заявлении Яржанга Юрденала, – ровным монотонным голосом заговорил полковник юстиции.
Это он уже один раз слышал. Гаор смотрел на небо, и слова полковника скользили мимо сознания, отзываясь слабым эхом где-то внутри под черепом.
– Заседание открытое.
– Я протестую, – взвизгивает Гарвингжайгл.
– Отклонено.
Перечисление проигранных Гарвингжайглом Юрденалом, Наследником рода Юрденалов, родовых реликвий и ценностей в финансовом исчислении на день проигрыша…
Мерно двигает челюстью, гоняя во рту незажжённую сигарету, Малыш. Почему полковник не остановит его? Это не нарушает порядка или не хочет связываться с высоченным соответствующей комплекции ветераном? Шутили, что в строю после Малыша надо ещё пятерых вставлять, для равномерности понижения строя.
Тёмные глаза Моорны не отрываются от исхудавшего застывшего лица Гаора, и только твёрдая тёплая рука Арпана удерживает её, чтобы не сорваться и не вцепиться ногтями в наглые глазёнки младшего Юрденала: эта гнида ещё смела ей подмигивать, когда они входили и рассаживались.
Перечисление статей и пунктов, на основании которых…
Шуршит по бумаге карандаш Стига. «Как же великолепно держится друг. Во что его превратили, похоже, всю декаду били, и несмотря ни на что держится. Я специально предварительно посетил несколько подобных заседаний. Но там уголовники, по судебному решению. Убийца четырнадцати человек визжал и ползал на коленях, там бились в истерике, падали в обморок крепкие сильные мужчины, не боявшиеся ни крови, ни смерти… Гаор, друг, я сделаю всё, всё, что смогу».
Зачитывается решение…
Неподвижен генерал, привычно сохраняя идеальную выправку. «Аггел бы побрал этого законника, превратил обыденную рутину в спектакль, теперь пойдут сплетни. Карьера и так встала, так ещё и это. Но другого выхода не было, Игровая Компания – не по зубам, её правление не ликвидируешь в случайной перестрелке, и связи там очень серьёзные. Вот же не повезло, хуже нет на такого буквоеда напороться».
Поводов для кассации не усматривается, решение приводится в исполнение…
– Яржанг Юрденал, имущество бастарда является вашей собственностью. Ваше решение.
– Продавайте.
– Да, всё продать, всё!
«И большой тебе прибыток от моего шмотья, Братец? Награды тоже продадут?»
И словно услышав его непроизнесённое, монотонный голос полковника продолжил:
– Награды и знаки различия продаже не подлежат и передаются в Военное Ведомство. Приступайте.
Сержант юстиции подходит к столу и ловко – явно ему не впервые – снимает награды, срезает нашивки и сбрасывает их в коричневый бумажный пакет.
– Есть ли желающие приобрести что-либо из вещей сейчас?
– Да, – твёрдый голос Арпана. – Желаю приобрести эти папки и их содержимое. Сколько?
– Нет, – столь же твёрдый голос генерала. – Это к утилизации.
– Приоритет решения за Яржангом Юрденалом. К исполнению.
Папки отправляются в другой пакет, такой же бумажный, но заметно больший.
– Больше желающих нет? Приступаем к оформлению.
В комнату вошли трое в форме Ведомства Учёта Несамостоятельного Контингента – Рабского ведомства. Быстро и ловко усадили Гаора на принесённый с собой табурет и один, рядовой, встал за его спиной. Разворачивается специальный переносной столик, раскладываются инструменты, пузырьки, разматывается провод удлинителя, и с мягким чмоканьем входит в настенную розетку вилка. Лейтенант надевает резиновые перчатки. Рядовой хватает Гаора за волосы надо лбом и за них запрокидывает ему голову, придерживая другой рукой за плечо.
– И что тут у нас? – весело спрашивает лейтенант.
– Номер семь, – скучно отвечает полковник.
Лейтенант перебирает инструменты.
– Номер семь? Впервые понадобилась, – объясняет он заминку. – При мне ни разу не пользовались. Ага, вот она. Звезда на пять лучей. Чистенькая, похоже, и раньше в деле не была, вот и обновим.
Он подсоединяет к нужному стержню провод. Смачивает ватку и протирает ею покрытый каплями пота лоб приговорённого. Запахло спиртом.
«Не закричать, только не закричать… Это не больно, не больнее осколочного, и пулевого, и каменного мешка в завале…»
Странно, вроде Гаор окружён со всех сторон, но всем отлично видно, как на его лоб над бровями другой ваткой наносится синее пятно и к нему приближается соединённый с проводом стержень с рельефной пятилучевой звездой на торце.
Гаор не закрыл, не отвёл глаз. Он выдержит, должен выдержать, отступить – погибнуть, надо выжить, кто выжил, тот победил…
Лейтенант плотно прижал, почти воткнул стержень в синее пятно и щёлкнул выключателем. Раздалось тонкое жужжание как от электробритвы.
Гаор молчал, только от прокушенной нижней губы поползли по подбородку, застревая в щетине, две красные струйки.
Лейтенант выключил татуировочный штамп, стер спиртом остатки краски и полюбовался результатом. На покрасневшей коже чётко выделялись пять расходящихся из точки лучей. Гарвингжайгл вдруг шумно со сладострастным всхлипом сглотнул. На миг скосил на него глаза жующий свою сигарету Малыш, да еле заметно поморщился стоявший у двери сержант юстиции.
Лейтенант уступил своё место напарнику. Рядовой, по-прежнему удерживая голову Гаора за волосы, другой рукой сдёрнул с его плеч рубашку, практически оголив до пояса, и снова взял за плечо. Второй лейтенант взял со стола тёмную полосу, шириной в два с половиной ногтя (~ 2,5 см) помял её, проверяя упругость.
– Триста двадцать один дробь ноль-ноль семнадцать шестьдесят три.
– Принято, – отозвался полковник, делая пометку в бумагах.
Полоса окружает основание шеи, концы накладываются друг на друга, вставляется шпилька, и специальные щипцы намертво закрепляют её. Ошейник надет.
Лейтенант повертел его, проверяя, как скользит по коже – достаточно плотно, чтобы не снять, и свободно, чтобы не мешал дышать и глотать, – и кивнул рядовому. Тот отпустил голову и плечо новообращённого раба, поправил на нём рубашку, поднял и поставил, прислонив к стене. Потом они так же быстро и ловко собрали всё. И ушли.
В комнате очень тихо. Вздымалась и опадала грудь Гаора, но его дыхания не было слышно. Так же неподвижно и молча сидели остальные, и стоял у двери сержант.
– Оформление закончено, – сказал полковник.
Но молчание продолжалось, никто не шевельнулся.
– Вот! – вдруг визгливо крикнул Гарвингжайгл.
Все вздрогнули и повернулись к нему.
– Вот, теперь ты на своём месте, грязный ублюдок! Полукровка вонючая!
Сидевший рядом генерал, чуть заметно покосился на сына, и тот замолчал, как подавился. Сержант юстиции посторонился и открыл дверь, кивком показал Гаору, что тот должен идти. Гаор, единственный, словно и не заметивший вопля Гарвингжайгла, оттолкнулся от стены скованными руками и шагнул к двери. Звонко щёлкнули каблуки: трое ветеранов вскочили, вытянулись, надели фуражки и вскинули ладони к козырькам в прощальном салюте. Но Гаор был уже у двери и шагнул в неё, не обернувшись.
Полковник закрыл папку, и этот тихий щелчок окончательно разрушил тишину. Быстро собирал свои бумаги Стиг Файрон, Арпан обнял тихо плачущую Моорну за плечи и мягко поставил её на ноги. Зазвенев наградами, встал Яржанг Юрденал, и тут Гарвингжайгла прорвало.
– Подумаешь, ветеран! – вдруг заорал он. – Сиделец из Чёрного Ущелья, отсиделся в пещере, хорёк норный! Вонючка армейская!
Раздалось громкое сопение, и Малыш, до этого оцепенело глядевший на закрывшуюся за Гаором дверь, развернулся и медленно пошёл на Гарвингжайгла. Вьюн и Сало с двух сторон повисли на нём гирями, что-то быстро шепча, но это явно не остановило бы его. Гарвингжайгл замолчал и попятился. У Арпана заблестели глаза, он отпустил Моорну и стал заходить сбоку, отрезая Гарвингжайгла от сержанта.
– Стой! – вдруг гаркнул Стиг.
Малыш недоумённо посмотрел на него.
– Рядовой, смирно! – тем же «строевым» голосом продолжил Стиг.
Малыш привычно вытянулся, открыл рот, но сказать ничего не успел.
– Вынь мозги из задницы! – приказал ему Стиг и добавил такое, что вся троица ветеранов широко ухмыльнулась и расслабилась.
Яржанг Юрденал с интересом посмотрел на «штафирку», столь виртуозно владеющего армейским жаргоном.
– Гарвингжайгл Юрденал, – вдруг раздался голос полковника, – в пределах моей компетенции я налагаю на вас штраф за высказывание неуважения к армии. В виду вашего банкротства, выплата штрафа возлагается на вашего отца Яржанга Юрденала. Стиг Файрон, на вас налагается штраф за употребление вульгарных выражений в присутственном месте.
Стиг повернулся к полковнику и вежливо склонил голову, блеснув очками.
– Разумеется, полковник. Приношу свои извинения.
Сержант подошёл к полковнику, взял штрафные квитанции и вручил их Яржангу и Стигу.
– Касса на первом этаже, – сказал полковник. – Сержант, готовьте следующее дело.
Юрденалы вышли первыми. Моорна непроизвольно брезгливым жестом подобрала юбку, когда они проходили мимо неё.
– Вы остаётесь на следующее слушание? – спросил сержант.
– Нет, благодарим вас, – ответил за всех Арпан. – Идём, Моорна.
За те несколько мигов, пока они говорили с сержантом, Юрденалы ушли к лифту, а они все вместе пошли в другую сторону, к лестнице, избегая даже случайного столкновения.
– Штраф большой впаяли? – спросил на лестнице между этажами Вьюн.
Лестница была пуста: все предпочитали пользоваться лифтами, но Стиг ответил подчеркнуто официально.
– Строго в соответствии с законом.
– Понятно, – кивнул Сало.
Арпан и Моорна шли впереди, а они все четверо сзади. Вьюн переглянулся с товарищами и спросил.
– Ты где так загибать научился?
– В общевойсковом училище, – усмехнулся Стиг. – Меня перед самым выпуском выгнали.
– Это ты… – Малыш перевел дыхание, – с ним?
– Да, – твёрдо кивнул Стиг. – Мы однокурсники. И друзья.
– Понятно, – повторил Сало. – Только он там, а ты…
– Там же где и вы, – огрызнулся Стиг, – его сослуживцы.
– Однополчане, – поправил его Вьюн.
– Тем более. Много мы ему поможем, если в соседней камере окажемся.
– А можно помочь? – порывисто обернулась к ним, едва не упав, Моорна.
Стиг вздохнул.
– Очень трудно. Поводов для кассации нет. Всё строго по закону. Официально… пока не вижу вариантов.
– А если выкупить, – вдруг предложил Малыш, – шумнём ребятам, скинемся. Наберём…
– И станешь его хозяином? – перебил его Сало. – Не дури, Малыш, ты ж его знаешь, он первый тебе морду за такое набьёт.
– Тебе можно набить морду? – весело удивился Арпан, стараясь разрядить обстановку и перевести разговор.
– Он может, – шумно вздохнул Малыш.
«Ему ты позволишь», – мысленно уточнил Стиг.
Они уже были на первом этаже, и он стал прощаться.
– Мне ещё штраф платить.
– Если много, – начал Вьюн, – это ж ты из-за нас.
Стиг шёпотом – вокруг сновали посетители, служащие, охрана – объяснил ему, куда следует засовывать глупый язык, сказал Арпану, что непременно заглянет к ним в редакцию, и независимо помахивая портфелем, не спеша, пошёл платить штраф. Конечно, хотелось бы посмотреть, как платит штраф за высказанное сыном-банкротом неуважение к армии генерал спецвойск Яржанг Юрденал, но спецвойска не любят свидетелей – это раз, они все и так «засветились» в генеральских глазах – это два, и надо кое с кем переговорить из отдела утилизации по поводу рукописей Гаора – это три. Да, рукописи, безусловно, важнее зрелища генеральского унижения. И любой скандал сейчас только повредит Гаору – это четыре.
Аргат
Ведомство Учёта Несамостоятельного Контингента
Гаора провели через комнату ожидания приговора, опять по тому же коридору к лифту. Наручники не снимали, и боль в запястьях смешивалось с болью на лбу и шее. Шёл он сам и даже не спотыкался, но его всё равно не так вели, как придерживали, молча, направляя на поворотах. Воспалённо горели глаза и горло, временами становилось трудно дышать, но сознания он не терял. Не дождутся они, чтобы он в обмороки падал!
Его втолкнули в клетку лифта и долго опускали вниз. Он следил глазами за проплывающими мимо полосами этажей, но даже не пытался считать. Это уже неважно. Куда надо, его отведут. Аггел, как зудит лоб, и шея, и всё тело чешется, ну да, там же тоже отрастает. Гаор старался думать о чём-нибудь, лишь бы не вернуться в тупое оцепенение первых суток одиночки. Чтобы выжить, надо видеть на полный круг, слышать, как по ту сторону фронта заряжают пушку, кожей чуять приближение бомбардировщика. Огонь любит только тех, кто любит себя. Помоги себе сам, тогда и Огонь поможет.
Лязгнув, остановился лифт, открылась дверь, и он сам перешагнул через порог в очередной казённо светлый и чистый коридор. Бледный, будто никогда не бывал на солнце, немолодой сержант с ярко-зелёными петлицами Рабского Ведомства достал из проволочного кармана на стене лифта листок, прочитал и молча, повернув Гаора за плечо, сверил номер на ошейнике с записью.
– Всё правильно. На отправку, – и подтолкнул его к стоящим вдоль стены людям, скованным за наручники общей цепью.
– Ровно двадцать четыре, – доложил рядовой, пристегнувший Гаора к общей цепи. – Комплект, сержант.
– Отправляй.
– Вперёд, марш.
Лязгая, задёргалась цепь. «Не в ногу идут», – сразу сообразил Гаор. Ладно, не его это дело, команды «Взять ногу!» – нет, так что… пойдем по-вольному. У него непроизвольно дрогнули в усмешке губы: так нелепы здесь эти обычные, памятные по училищу слова. И боль в прокушенной губе заставила очнуться. Перед ним высокий прихрамывающий на правую ногу мужчина в клетчатой, как и у него, дешёвой рубашке и мятых костюмных брюках, скованные руки сжаты в кулаки, на пальце светлый след от кольца, даже… да, перстня-кастета. Значит, уголовный, по приговору. Ну, других здесь быть и не может. Волосы у переднего чёрные как у чистокровного и короткие, то ли не успели отрасти, то ли не полукровка. Но разве чистокровных обращают?
– Стой.
Впереди лязгая, распахивается дверь.
– К отправке.
– Где сопроводилка?
– Держи.
– Ещё две ездки и сменяемся.
– Наконец-то.
– Минк, идем в пивную?
– Сегодня не могу.
– Чего так?
– Ну, как знаешь.
– Подай правее, мне не развернуться.
Они шли по подземному гаражу сквозь этот обычный рабочий шум мимо фургонов-перевозок, чёрных и серых. Шофёры, механики, охрана, чиновники, рядовые и сержанты, в форме и в штатском… Конвейер – вдруг понял Гаор. Это не отдельные случаи, а отработанный, отлаженный конвейер.
– Стой.
– Загружай.
– Пошёл.
Их отстёгивали от цепи, вталкивали в серую машину и рассаживали по скамейкам вдоль бортов, ловко пристёгивая специальными скобами за наручники. Гаор стоял последним и оказался у самой двери.
– Закрывай.
Захлопывается дверь.
– Поехали.
Глядя вверх, на затянутый решёткой, а поверх неё сеткой открытый люк в потолке, Гаор ждал.
Проехали под лампой, второй, остановка… на выезде, и вот оно – небо! Он вдохнул всей грудью, преодолевая боль, проталкивая внутрь стоявший в горле комок.
– Где едем? – спросил вдруг кто-то.
– А то не знаешь куда? – ответили ему.
Кто-то выругался, ещё кто-то всхлипнул и разрыдался. Гаор молча смотрел в проплывающее небо, мутное, то ли от частой сетки, то ли от набежавших облаков. Но хорошо, что люк открыт, а то и задохнуться недолго. Но они нужны живыми, так что… Ехали быстро, и ветер бил его по лицу, трепал волосы, выдавливая и тут же высушивая слёзы.
– Я чистокровный, они не имели права…
– Раньше надо было права качать…
– Пошли вы…
Разговаривали привычно тихо, вполголоса. Битые. Но и рабство по приговору за кражу булки не дадут. Ну, всё, вот теперь всё. А Кервин не пришёл. Почему? Не захотел, побоялся? Интересно, парни откуда узнали? Известили? Кто? Наверняка, Кервин. И Жука он. Про Жука сам ему как-то рассказал, и Кервин загорелся, чтобы Жук у них по проблемам законности выступил. Обещал свести, да всё недосуг было. Теперь они без него. Ну, про Жука понятно, а парни… Обалдуи, вздумали ему прощальный салют отдавать. Как бы им за это солоно не пришлось, придерутся и, ну, не трибунал, а льготы ветеранские могут урезать. Тот же гадёныш вой подымет, а генерал не откажет. Он впервые про себя не назвал их отцом и братом. И поймав себя на этом, улыбнулся.
– Чего лыбишься? – спросил сосед.
– Тебя не спросил, – ответил Гаор, не поворачивая головы.
Ставить себя сразу надо, исправлять всегда трудно.
– Ты того… – сосед не договорил, угрожая не словами, а интонацией, что всегда действует лучше слов.
– Ты тоже не этого, – посоветовал Гаор таким же намёком.
Машина мелко затряслась, как переезжая через рельсы. Если он ничего не путает, то уже недалеко. Рабское Ведомство за складами. Там и железная дорога, и шоссейки. На склады ему как-то приходилось ездить, ещё в училище. Он не пошёл в увольнительную, и каптенармус взял его с собой за амуницией. Его и ещё двоих, тоже оставшихся, нет, оставленных на выходной в казарме. И когда уже служил, тоже случалось. Он помнит: целый город. Вот и опять затрясло, в пятый раз. Пятая колея.
– Склады что ли?
– Они.
– Значит, скоро.
– Бывал уже?
– Или торопишься?
– Не бойся, не опоздаем.
Кто-то даже рассмеялся, но тут же поперхнулся и закашлялся. И кашлял долго, надсадно, с хриплым бульканьем.
Под этот кашель они и доехали.
Выгружали опять в подземном гараже. Отстегнули, вывели, поставили вдоль стены.
– Не оборачиваться. Не разговаривать.
У Гаора ощутимо мёрзли ноги, да и остальные потихоньку переминались на цементном полу. Вышел он первым и стоял с краю, но у надзирателей, видно, свои расчёты, потому что из строя выдёргивали не подряд, а по какому-то своему выбору. Наконец ткнули дубинкой в плечо и его.
– Ты. Пошёл.
У стола сержант с зелёными петлицами, на столе бумаги, рядом на полу корзина с наручниками. Сержант молча проверил номер на его ошейнике, приподнял ему волосы и долго разглядывал клеймо. Потом листал бумаги, что-то вычитывал. Он равнодушно ждал. Его ни о чём не спрашивали, а даже до училища, ещё Сержант ему объяснил, что лезть с пояснениями – это только себе вредить. Наконец сержант принял решение.
– В седьмую.
С него сняли наручники – руки сразу бессильно упали вдоль тела, отозвавшись болью в плечах – и скомандовали:
– Руки за спину. Вперёд.
Потом Гаор много раз думал, что заставило сержанта сделать этот выбор. Потому что долгое раздумье, листание справочников и списков и решение поместить его именно в седьмую камеру, спасло его. Если не сохранило жизнь, то от многих колотушек и неприятностей избавило. Чем бы ты ни руководствовался, старший сержант Рабского Ведомства на первичной сортировке в Центральном Накопителе – Большом Отстойнике по-простому – сочувствием или трезвым расчётом, нежеланием портить товар перед продажей или солидарностью с ветераном – на мундире сержанта теснились нашивки за ранения и бои, но спасибо тебе. Но понял это Гаор потом, а оценил ещё позже.
Здесь лифтов не было. Его спустили на два пролёта по обычной лестнице, открылась решетчатая дверь, и перед ним неожиданно шумный, заполненный гулом множества голосов коридор.
– Вперёд.
Слева глухая стена, справа решетчатые стены камер. За решётками оборванные, лохматые, небритые, в ошейниках… Некоторые стоят у решёток, с интересом разглядывая проходящих, а многие и голов не поворачивают, занятые своими делами.
– Стой.
Надзиратель откатывает дверь.
– Заходи.
Он медлил, и ему помогли пинком в спину. За спиной лязгнул, отгораживая его от прежнего мира, замок.
– Ребя, новенький!
Его сразу окружили, он инстинктивно прижался к решётке, пытаясь прикрыть спину, получил несильный, но ощутимый укол, как от тока, и невольно шагнул вперёд.
– Эй, паря, ты чего?
– Да он новик, лоб красный!
– Ребя, обращённый!
– Слон, обращённого сунули!
Что прирождённые не ладят с обращёнными, он узнал позже, а о причинах этой вражды не так узнал, как сам потом догадался, и принял сторону прирождённых. А тогда просто почуял грозящую опасность, и попытался поднять, прижать к груди сжатые кулаки, но онемевшие от наручников руки плохо слушались, а рабов было слишком много.
– Ща мы его…
– В параше купнём!
– Точно!
– Давай его сюда!
– Ребя, а рыжий он чего?
– Ублюдок всё равно…
– Ща мы тебя, тварь ублюдочная…
– Слон, клеймо ему посмотри, ворюга или мочила.
– Один хрен, в парашу его.
Стиснув зубы, он молча отбивался, но его скрутили, поставили на колени и, больно схватив за волосы надо лбом, запрокинули голову. И огромный, чуть ли не больше Малыша, раб, которого остальные называли Слоном, сопя, навис над ним. От боли и обиды – на колени его никогда не ставили – у него выступили слёзы, и он зажмурился, чтобы не показать их.
– Чегой-то не пойму, – прогудел над ним Слон.
– А ну к свету поверни!
– Эй, ребя, кто такое видел?
– Ни хрена себе!
– Это чтой ж такое будет?
– Эй, Седого кликнете.
– Седой, глянь, чего такое?
– Ну-ка, – прозвучал над ним спокойный и чем-то отличный от других голос. – Действительно, странно, никогда не видел. Эй, парень, открой глаза.
Его по-прежнему держали, но, уже не причиняя боли, и он открыл глаза. И увидел продолговатое от худобы лицо с еле заметной короткой седой щетиной у рта и на подбородке, седые короткие волосы, не закрывающие лоб, и на лбу посередине над переносицей синюю татуировку клейма. Круг и в кругу звезда в три луча.
– Когда клеймили?
– Сегодня, – прохрипел он.
– Статья?
Он назвал намертво впечатавшийся в сознание номер.
– Не слышал, – пожал плечами Седой. – А словами.
– Я бастард. Наследник проиграл родовые ценности, и меня продали в уплату долга.
Сказал и сам удивился, что удалось сказать так легко и внятно.
– Он проиграл, а тебя продали! – присвистнул кто-то.
– Седой, бывает такое?
– Я слышал о таком, – медленно кивнул Седой. – Но это было очень давно. Неужели этот закон не отменили?
Он промолчал.
Его отпустили, но он по-прежнему стоял на коленях, запрокинув голову.
– И что за семья? – спросил Седой.
– Юрденал.
– Яржанг Юрденал? Спецвойска?
– Да.
– И ты его бастард? – удивился Седой и кивнул. – О нём я слышал. Этот мог.
Седой повернулся к Слону и сказал несколько непонятных незнакомых слов. Все зашумели, но уже явно доброжелательно, а Слон кивнул.
– Ладноть.
– Вставай, – Седой снова обернулся к Гаору и улыбнулся. – Пойдём, определим тебе место.
Он встал и пошёл за Седым.
Нары в камере шли в два яруса вдоль дальней стены. Не помещавшиеся на нарах спали вдоль боковой стены прямо на полу. Третью стену, где располагались параша – углубление в полу с автоматическим стоком – и в шаге от неё кран, из которого капала вода, собираясь в небольшой раковине, не занимали. У крана сыро, у параши – позорно. Четвёртая стена – решётка.
Седой подвёл его к нарам.
– Вот сюда. Подвиньтесь, ребята.
Двое показавшихся ему на одно лицо парней со светлыми волосами до бровей и золотистым пухом на щеках подвинулись. Его удивило, что Седой не скомандовал, не попросил, а… предложил, а ещё больше готовность, с которой парни выполнили это предложение. Он сел, оказавшись между ними и Седым. Вокруг толпились остальные, разглядывая его с интересом и уже без явной вражды. В ушах вдруг пронзительно зазвенело, беззвучно встал перед глазами ослепительно чёрный куст взрыва, и всё исчезло…
– Сомлел…
– Пусть полежит…
– Ладноть, отойдёт…
– Но скажи, бывает же такое…
– Все они, чистокровки, сволочи, но чтоб сына…
– Он бастард…
– Это и есть сын…
– Седой, так?
– Так, если не от жены…
– Так всё равно, сын, своя кровь…
…Голоса доносились глухо, как издалека или через воду. Он сидел, а сейчас лежит. На голых досках. И под затылком у него скомканная ткань. Тело мокрое от пота, чешется и зудит лоб. Гаор медленно поднял руку, но дотронуться до лба не успел: его несильно шлёпнули по руке, сбрасывая её вниз.
– Очнулся?
Гаор открыл глаза и увидел сидящих рядом Седого и полуголого парня, у которого грудь и руки от запястий до локтей густо покрывали светлые закручивающиеся кольцами волоски. Сообразив, что рубашка парня пошла на его изголовье, Гаор попытался сесть.
– Лежи, – остановил его Седой.
– Ничо, не замёрзну, – улыбнулся парень. – А губу тебе чего продырявили?
– Это я сам, – медленно, трудно выговаривая слова, ответил Гаор. – Прикусил, чтоб не закричать.
– Это на клеймении значить, – парень уважительно покрутил головой. – А я кричал.
– Так тебе сколь было? – засмеялся сидевший с другой стороны парень.
– А как всем, дитё ещё.
– Ну вот. Дитю можно. И надзиратели любят, когда кричат. А ты, паря, лоб не трогай. Дня два позудит и пройдет.
Гаор невольно посмотрел на Седого, ожидая его слова.
– Всё правильно, – кивнул Седой. – Надо перетерпеть, а то заразу занесёшь, нарывать будет.
– И заместо круга кубик получится, – подхватил полуголый.
Грохнул дружный хохот. Видимо, это была шутка, но Гаор её не понял. Седой смеялся вместе со всеми, а, отсмеявшись, стал объяснять.
– Клейма разные. У прирождённых круг, покажи ему, Чалый.
Полуголый охотно приподнял ладонью свою спутанную чёлку, показав татуировку.
– У обращённых в зависимости от статьи, – продолжил Седой. – У вора точка, убийца – квадрат, а точка в квадрате – это кубик, вор и убийца сразу, грабитель, волна – насильник, треугольник – за долг. Вот и смеёмся, как из прирождённого в уголовника попасть можно. Понял?
Гаор осторожно кивнул.
– Да. А… у вас?
