Татьяна Николаевна Зубачева
Мир Гаора. Коррант. 3 книга
– Сделаю, хозяйка, – Пушинка ласково посмотрела на Гаора.
– Ну, здесь он не растеряется, – хмыкнул Ридург. – Ступай, Рыжий. Машину только закрой от греха. Я позову.
– Да, хозяин, – с искренней радостью от предвкушения обеда и небольшого отдыха гаркнул Гаор.
– Пошли, – поманила его за собой Пушинка.
И Гаор не удержался от маленького невинного озорства: щелкнув каблуками, чётко развернулся по-строевому и вышел почти церемониальным шагом.
В прихожей Пушинка сразу обняла его. Гаор благодарно прижал её к себе, но тут же отпустил со словами:
– Я машину только закрою.
– Я подожду, – кивнула Пушинка.
Гаор пулей вылетел за дверь, скатился с крыльца и подбежал к машине. Окна, багажник, двери, ключи с собой. И бегом обратно. И сколько б ни было – это его.
Пушинка, как и обещала, ждала его в прихожей, расправляя на вешалке хозяйкину шубу.
Из-за закрытой двери смутно доносилась музыка. Радио или проигрыватель – понял Гаор, обнимая Пушинку. Она тихо засмеялась, прижимаясь к нему высокой упругой грудью.
– А есть не хочешь? – тихо спросила она.
– А я всего хочу, – также тихо ответно засмеялся Гаор.
– Ну, так всё тебе и будет, пошли.
Она привела его на кухню, где у большой плиты хозяйничала немолодая рабыня в скрывавшем волосы белом платке, тёмном платье и глухом белом фартуке.
– Ай да молодец, – встретила она Гаора, – ты откуда ж такой рыжий будешь?
– Я и есть Рыжий, – засмеялся Гаор, – мир дому и всем в доме, Мать.
– И тебе мир. Ну, раз ты такой уважительный, то и накормим тебя со всем уважением. Милка, подай полотенце чистое, чего зеваешь. А куртку, молодец, ты сними, тепло у нас.
Семилетняя Милка, черноглазая и черноволосая, неуловимо схожая с Пушинкой и одетая по-нарядному, но в фартуке, подала ему белоснежное полотенце и забрала его куртку.
Так вкусно и обильно его ещё нигде не кормили. Да на фарфоровой «господской» посуде. А Мать, Милка и Пушинка втроём ухаживали за ним, как за дорогим и долгожданным гостем. И как заведено, как в сказках сказывают, приступили с расспросами, поставив перед ним тяжёлую стеклянную пепельницу, только когда он поел и закурил. Его хозяина они называли попросту капитаном, а по нескольким обмолвкам Гаор понял, что Мать жила вместе с хозяйкой в капитанском доме, когда ждали рождения сына-наследника. Узнав, что Гаор обращённый, сначала даже не поверили.
– Это ж как так? Ты же совсем нашенский.
Гаор приподнял волосы надо лбом, показав в доказательство своих слов клеймо.
– И за что ж тебе такое? – ужаснулась Мать.
Гаор невольно помрачнел.
– Я бастард. Меня отец продал, – с привычной угрюмостью ответил он. – Наследник в карты проигрался, вот меня и… – он оборвал фразу.
– Матери-владычицы, – Пушинка смотрела на него с ужасом и жалостью. – Как же так?
– Это чтоб отец за-ради монет и кровь свою не пожалел, – покачала головой Мать. – Да разве ж бывает такое?
– Значит, бывает, – заставил себя усмехнуться Гаор.
– А мать-то твоя, она-то что…
– Меня как в пять лет забрали у неё, так я её больше и не видел, – Гаор раздавил в пепельнице окурок. – И помнить запретили. Я даже имени её не знаю.
Вроде он к таким разговорам уже должен был привыкнуть, а всё равно каждый раз как заново его прямо по сердцу било. И почувствовав это, Мать и Пушинка повели разговор уже о другом. В каких посёлках он бывал, да кого видел, может, о знакомых или родичах узнать придётся. Гаор успокоился, даже забалагурил. Пушинка и Мать охотно смеялись его шуткам. А потом Пушинка посмотрела на Милку, слушавшую его с раскрытым ртом.
– Ну-ка, слетай, посмотри, как там.
– Ага, – выметнулась из кухни Милка.
Вернулась она почти сразу и от двери кивнула Пушинке, подмигивая сразу обеими глазами. Пушинка рассмеялась и встала.
– Пошли, Рыжий. Хоть час, да наш. Так, Мать?
– А чего ж нет, – ответила Мать, убирая посуду со стола, – пока кровь молодая, пусть себе играет. По доброму-то согласию да в общее удовольствие куда как хорошо.
– Спасибо, Мать, – встал и Гаор.
Из кухни по маленькому коридорчику Пушинка провела его в комнату с тремя кроватями.
– Так вы втроём тут? – удивился Гаор.
– Ничо, – засмеялась Пушинка, – задёрнемся, раз ты стеснительный.
Только тут он увидел, что угловая кровать отделяется от комнаты цветастой занавеской.
– Задёрни, – кивнул он.
Она пожала плечами, но задернула занавеску. И тогда он обнял её и стал целовать в лицо, в грудь в вырезе платья. Она тихо рассмеялась, обнимая его за голову и прижимая его лицо к своей груди.
Они раздевали друг друга, смеясь и целуясь, так спокойно, будто у них впереди и впрямь… времени не считано. А когда и как она сняла с кровати пёстрое, сшитое из разноцветных лоскутков покрывало и откинула толстое стеганое одеяло, он даже как-то не заметил.
Занавеска не доходила до потолка, и света хватало. А он… он за эти годы так толком ни разу и не видел тех женщин, с которыми был близок. В вещевой у Сторрама, в фургоне, в ночной избе, в своей повалуше… всегда ночью или в темноте. А здесь… Гаор даже на мгновение отстранился от Пушинки, разглядывая её так, будто в жизни голой женщины не видел. Она рассмеялась.
– Ну, давай и я на тебя погляжу. Ишь ты, ладный какой. И чего стеснялся?
Гаор невольно покраснел, и Пушинка, всё ещё смеясь, порывисто притянула его к себе. Здесь было так тесно, что или падай на пол, или на кровать. Пружины весело звякнули под двойной тяжестью. На мгновение он испугался, но Пушинка опять засмеялась, колыхаясь под ним грудью и животом, и ему стало уже совсем ни до чего…
Потом они лежали, отдыхая, и Пушинка ласково трепала его волосы, перебирая кудри.
– Жаркий ты, горячий.
– А ты сладкая, – повернул он к ней голову так, чтобы её ладонь скользнула по его лицу.
– Понравилось никак? – засмеялась Пушинка.
– Ага, – искренне согласился он.
Стукнула, открываясь дверь, тяжелые шаги, и негромкий голос Матери.
– Спите себе, тама до утра теперь.
Гаор негромко рассмеялся.
– Спасибо, Мать, – ответила Пушинка и, откинув одеяло, села. – Давай, сложу твоё, чтоб не помялось зря.
– Мм-м, – согласился Гаор.
Сквозь неудержимо накатывающую дремоту он слышал, как Пушинка собирала и куда-то относила его вещи и своё платье, как о чём-то говорила с Милкой и Матерью, но слова доходили смутно, оставаясь непонятными. Вот, вроде по шумам судя, легли и Мать с Милкой. Что, так поздно уже? А как бы ни было. От подушки тонко, еле ощутимо пахнет травами, будто набита ими, запах горьковатый и приятный, вот щёлкнул выключатель, и веками он ощутил темноту, чуть слышно звякнули кольца занавески.
– А то душно будет, – тихо сказал совсем рядом голос Пушинки.
Не раскрывая глаз, он протянул навстречу её голосу руки.
– Иди сюда.
– А куда же я денусь, – ответила она очень серьёзно.
От мягких тонких волос Пушинки так же пахло травами и летом, и он зарывался в её волосы лицом и ладонями. И было так странно, приятно странно ощущать её руки в своих волосах, на своём лице и теле. Ну да, щетины-то теперь у него нет, не колется нигде. И почему-то он совсем не беспокоился, что скрип и звяканье пружин побеспокоят Мать и Милку, что кто-то из них увидит его, занавеска-то отдёрнута, а ему… когда не насильно, не обманом и не за гемы – пришла вдруг необычно чёткая законченная фраза – греха нет и стыда нет…
Посреди ночи Гаор проснулся, оттого что вдруг пересохло в горле, и стал осторожно выпутываться из одеяла.
– Ты чего? – сонно спросила Пушинка.
– Пить хочу.
– Лежи, я принесу. А то ещё налетишь на что, перебудишь всех.
Замечание было резонным, и он остался лежать. Пушинка, еле слышно шлёпая босыми ногами – видно, за лёгкий шаг и прозвали так, подумал Гаор, а так-то она увесистая, есть за что подержаться – принесла ему в толстой фаянсовой кружке холодного щиплющего язык кваса. Квас – питьё летнее, это он уже знал хорошо. Зимой-то откуда?
– Откуда такой? – спросил Гаор, переводя дыхание между глотками.
– Мать варит, – ответила Пушинка. – У нас не переводится. Твой тоже его любит. Как приедет, так мы на ночь им в спальню целый кувшин ставим, а к утру пустой. Ещё?
– Нет, спасибо, – вернул ей Гаор кружку. – Давай, ложись.
– Экий ты скорый, – засмеялась Пушинка, – подождёшь, пока кружку отнесу.
Забрала кружку и ушла. Гаор ждал её, приподнявшись на локте и вглядываясь в тёплую спокойную темноту.
Пушинки не было долго. Или ему только так показалось? Но когда он внезапно ощутил её рядом с собой, у него вырвалось:
– Я уж заждался тебя.
Она засмеялась, погладила его по лицу и легонько толкнула в плечо.
– Подвинься.
– А зачем? – Гаор ловко перехватил её и уложил на себя. – А если так?
– А хоть и этак, – рассмеялась она, – экий ты выдумщик.
– А я ещё и по другому-всякому могу.
– И за одну-то ночку всё перепробовать думашь? – смеялась Пушинка, выгибаясь под его ударами.
– А что, – вдруг вырвалось у него, – у нас ещё ночь будет?
Он тут же пожалел о сказанном, но Пушинка ответила просто и рассудительно.
– Так твой-то ещё не раз приедет. А ему, чтоб выпить спокойно, ты за рулём нужен.
И Гаор вынужденно кивнул. Да, только на это у него теперь надежда. Чтоб хозяин ездил к своей… матери своего бастарда и брал его водилой. А по-другому не видать ему больше Пушинки. Так сколько отпущено ему, столько и его…
…Утром, когда Пушинка, осторожно разомкнув кольцо его рук, вылезла из-под одеяла, Гаор не проснулся. Только вздохнул и перекатился на спину. Пушинка укрыла его, проведя руками по его сильному, распластанному на постели телу, задёрнула занавеску, чтоб свет не побеспокоил его раньше времени, и вышла.
Просыпался Гаор против обыкновения медленно, словно всплывал со дна тёплого прогретого солнцем озера. Нашёл он как-то летом в лесу такое озерцо и долго купался, плавал, нырял, обсыхал на солнце и снова плавал. А потом гнал фургон, спрямляя по бездорожью, чтобы войти в график. Хорошо было!
Гаор открыл глаза и стал вспоминать. Чья это постель и как он в ней оказался. Ночью было не просто хорошо, а прямо-таки здорово, а времени-то сколько? Ему же ещё машину прогревать. За ночь выстыло всё.
– Рыжий, вставай, – позвал из-за занавески тоненький голосок.
«Милка, – вспомнил Гаор, – девчонка-малявка, даже до малолетки не доросла, как он при ней голышом-то…»
– А одежда моя где? – ответил он вопросом, садясь в кровати.
– Держи, – вошла за занавеску Пушинка, – давай одевайся, умывайся, завтрак на столе уже. Твой вот-вот встанет.
Она бросила на постель его вещи и выскочила за занавеску, не дав себя обнять и бросив через плечо.
– Ботинки под кроватью.
– Так точно! – тихонько гаркнул ей в спину Гаор и рассмеялся.
Он потянулся, сцепив руки на затылке, и стал одеваться. Хорошо бы, конечно, в душ, но на нет и суда нет.
На кухне он умылся – Милка опять держала ему полотенце – и сел за стол.
– Ну, – Мать с ласковой усмешкой смотрела, как он ест, – как выспался?
– Отлично, Мать, – Гаор подмигнул ей, – тишина, покой…
– Как же тишина! – фыркнула Милка, – во всю ночь кровать звенела!
Гаор на мгновение замер с открытым ртом, но тут Мать и Пушинка засмеялись, и он засмеялся вместе с ними.
Завтрак оказался не хуже вчерашнего обеда.
– Ох, – выдохнул Гаор, с сожалением оглядывая свою опустевшую тарелку, – век бы так жил.
– Ел да спал, да? – спросила Милка.
– Точно, – рассмеялся Гаор и встал. – Спасибо за хлеб-соль да за ласку.
– Спасибо и тебе на добром слове, – поклонились ему Мать и Пушинка.
Милка подала ему его куртку, Гаор ещё раз поклонился им и пошёл к машине.
Уже рассвело, и в просвете между домами Гаор видел разливающееся красное зарево. Ночью шёл снег, Гаор достал из багажника щётку и стал обметать машину.
Когда открылась парадная дверь и Ридург вышел на крыльцо, машина была готова и Гаор сидел за рулём. Ридург легко сбежал по ступеням, подошёл к машине и сел на переднее сиденье рядом с Гаором.
– Готов? Поехали.
Гаор плавно стронул машину, ожидая распоряжений о дальнейшем маршруте: в багажнике ещё навалом коробок и пакетов.
– Домой, – наконец догадался о причинах его медлительности Ридург.
– Да, хозяин, домой.
Гаор прибавил скорость и пошёл на разворот. Карту он доставать не стал, хорошо представляя, где он и куда надо ехать. Ридург покосился на его сосредоточенно удовлетворённое лицо и усмехнулся.
– Что, котяра, ублажился?
Гаор неопределённо хмыкнул в ответ. Но следующий вопрос, вернее, высказывание хозяина заставило его окаменеть, и только вбитая ещё в училище выдержка подчинения и умения пропускать любые начальственные оскорбления мимо ушей удержала его от мгновенного ответного удара.
– Всех оприходовал? Никого не пропустил?
Сцепив до боли в скулах зубы, Гаор даже головы не повернул в сторону хозяина, продолжая вести машину по заснеженному скользкому шоссе. «Сволочь, гадина, – мысленно кричал он, – да пошёл ты… всех по себе меряешь?» И если бы хозяин сейчас ему хоть что ещё подобное сказал… он бы уж точно пошёл вразнос. Но… но на его счастье, ни его молчания, ни отвердевшего лица попросту не заметили.
Ридург благодушно рассматривал проносящиеся за окном заснеженные деревья и белые ровные поля. Он был доволен поездкой, а остальное его сейчас абсолютно не волновало.
Не сразу, но, успокоившись, Гаор понял это. Что ни оскорбить его, ни как-то задеть хозяин действительно и в мыслях не держал, а может, даже и не знает, кто там был на рабской половине, кроме Пушинки. Обычное балагурство. Да и… «Не люди мы для них», – обжигающе точно подумал Гаор по-склавински. Да, он себя ещё у Сторрама как-то поймал на том, что и думать стал нашенскими словами. У хозяев, господ, голозадых, ургоров – свой мир, а у нас – свой. А ведь… ведь это как название, нет, заголовок. Иной, нет, другой мир. Мир этот и мир тот. По ту сторону, за чертой… Нет, это надо спокойно обдумать. Но суть в этом. Два мира. И Ворон говорил: «мы разные». На этом и строить статью, нет, это будет целый цикл, в одну статью не уложить, будет скороговорка, невнятица, а цикл… Вести из другого мира. И «Серый коршун» как введение в цикл. Въезд в другой мир. «Стоп, – остановил он сам себя, – не время. Будешь думать – проговоришься. Это всё на ночь, а сейчас за дорогой следи, и – он усмехнулся – помни, в каком мире живёшь».
Уже на подъезде к дому хозяин распорядился:
– К парадному.
– Да, хозяин, – автоматически откликнулся Гаор, проезжая мимо проулка, по которому возвращался из рейсов, к парадному въезду на «чистый» двор.
Ну, сегодня десятый день третьей зимней декады, самый короткий день, солнцеворот по-нашенски, а по-ургорски – Новый год, семейный праздник, так что будем надеяться, что сегодня уже никуда его не дёрнут.
Хозяин взял с заднего сиденья свёрток, велел ему забрать все коробки и пакеты из багажника и пошёл в дом. Самому Гаору столько бы за раз и не донести, но из дома выбежали ему на помощь Белёна и Милуша.
В гостиной часть коробок и пакетов уложили под ёлку, часть стали тут же раскрывать, ахать и визжать от восторга. Стоя у порога, поскольку не получил ни приказа, ни разрешения уйти, Гаор молча, прикусив изнутри губу, смотрел на это веселье, в котором даже Милуша с Белёной и Куконя участвовали.
– А это, – Ридург раскрыл свёрток, – вам от братика вашего.
Гаор увидел пирожки и понял. Та женщина из Клумбочки, мать маленького бастарда, напекла и… да, да к аггелу, хоть «кобыла», хоть поруб… Резко повернувшись, он вышел из гостиной.
Но обошлось и на этот раз. Его не окликнули, и потом ничего не было. Он загнал машину в гараж и пошёл переодеваться: не будет же он в гараже в чистой рубашке и нарядных брюках возиться. Парад закончен, началась обычная жизнь.
– С возвращением тебя, – встретила его на кухне Большуха.
– Спасибо, Мать, – улыбнулся ей Гаор.
Нет, не хочет он сейчас ни думать, ни вспоминать. Тот мир, мир Орртена в прошлом, прошлого нет и больше не будет. А в этом мире, он вернулся домой, и сегодня праздник, и завтра… а жить надо сейчас. Здесь и сейчас.
У себя в повалуше, Гаор снял и повесил кожаную куртку, снял и убрал в сундучок новые брюки. Ботинки под вешалку, рядом с резиновыми сапогами, порты, кирзачи, рубашку… тоже сменим, наденем старую, теляга, каскетка. Вот теперь ты, шоферюга, водила, одет, как положено. Форма одежды… обычная. И марш в гараж, твоей работы за тебя, лохмач, никто не сделает.
– Лутошка где? – спросил Гаор, выходя на кухню.
– Я сбегаю, – сразу подскочила к нему Малуша. – Рыжий, а ты куды хозяина возил?
– Куды велено, туды и возил, – ответила за него Большуха, – вызвалась бечь, так беги. Давай, Рыжий, чтоб до обеда управился по своим делам.
– Понял, Мать, – улыбнулся Гаор, – а там банька и гулям?
– Всё б тебе гулять! – вошла в кухню Нянька, – как есть котяра!
Под её воркотню Гаор надел телягу в рукава и, на ходу надевая каскетку и привычно проверяя ребром ладони середину козырька, вышел во двор.
– С приездом! – окликнул его чистивший двор Лузга.
– Спасибо, – ответил Гаор, широко шагая к гаражу.
– Как дорога-то?
– Скатертью!
Он дома, в своём мире, и пошли они все… Он сам точно не мог сказать, кого он так далеко посылает, но, как часто бывало и раньше, ругань, даже мысленная, успокоила его. А тут ещё Лутошка подбежал, всем видом изображая полную готовность к работе. Нет, живём и будем жить! Сколько отпущено Огнём, столько и проживём!
Фургон сделан и стоит наготове, значит, только легковушку. Послерейсовый и предрейсовый осмотр, регулировка, мойка, заправка и так далее. Но при помощнике, который уже не толчётся бестолково, а понимает, что и где нужно, и даже сам кое-что может… живём!
К обеду они всё сделали и даже успели убрать и вымыть гараж.
– Рыжий, а завтрева? – рискнул спросить Лутошка.
Гаор улыбнулся, но ответил серьёзно.
– Если хозяин в поездку не дёрнет, то в гараже работы не будет.
Лутошка расплылся в блаженной улыбке. Гаор рассмеялся его радости, но невольно вспомнил Махотку. Тот бы сразу завёл речь о поездке, а этому… ладно, механиком он Лутошку худо-бедно, но сделает, водить тоже научит, а что душа у Лутошки не шофёрская, ну, так тут он ничего не поделает.
– Рыжий, – замирающим голосом вдруг спросил Лутошка, – а за руль ты меня хоть когда посадишь?
Гаор удивлённо посмотрел на него.
– А хочется?
Лутошка кивнул.
– Ладно, – повеселел Гаор, – посмотрим по обстоятельствам.
Последнего слова Лутошка явно не понял, но уточнять не стал, столь же явно опасаясь неловким вопросом рассердить Рыжего.
В кухне уже пахнет горячими щами, у рукомойника толкотня. Гаор, как все, скинул кирзачи у входа, смотал и сунул в голенища портянки – в обед, когда разуваешься ненадолго, он чуньки не надевал – запихнул в общую кучу телягу и каскетку, отмыл руки и сел к столу. Большуха грохнула на стол чугун со щами и стала разливать по мискам.
– О, с мясом седни! – обрадовался Тумак.
– Ну, так праздник же, – ответила Красава, оглядывая стол: у всех ли всё есть.
От горячих щей по телу разливалось блаженное сытое тепло. Как всегда, первые ложки в сосредоточенном молчании, все разговоры за второй миской будут.
– Девки, а ёлка-то где? – спросил вдруг Сивко, – не дал хозяин?
– Дал, – ответила Милуша, – с обеда и наладим.
Гаор чуть не поперхнулся от неожиданности. Ёлка? Здесь даже ёлка будет?! Ну, дела-а!
– Мужики, баню-то исделали?
– А то! Хозяин париться не пойдет ноне?
– Нет, – рассмеялась Белёна, – его как Рыжий повозил, так ему теперь одна жена нужна.
– Ну, и в удачу им, – кивнула Нянька.
Гаор проглотил застрявшую в горле кашу и не выдержал, спросил:
– Так что, и хозяева в баню ходят?
– Ну, ты чо, Рыжий, – удивилась его вопросу Милуша, – совсем тёмный? У них ванна своя с душем. А в баню хозяин побаловаться ходит.
– Понятно, – кивнул Гаор.
Значит, баня и празднуем. Хорошо. У Сторрама праздник был не запирающимися на ночь спальнями и нерабочим днём со свободным выходом назавтра, а здесь? Ну, поживём, увидим.
После обеда без обычного курева и трёпа разошлись по повалушам за чистым бельём и уже в сумерках – темнеет рано, Солнце отдыхает – потянулись в баню.
Натопили её как следует, от души, так что Гаор остался на первой самой нижней полке с Джаддом, а остальные, гогоча и перекликаясь, полезли наверх. Мылись, парились, хлеща друг друга вениками, выскакивали наружу и с гоготом валялись в свежевыпавшем снегу. Последнее из банного арсенала Гаор попробовал впервые и даже не смог сразу определить: понравилось ему это или нет. Командовал в бане Тумак. Он и парился на самом верху, нахлёстывая себя даже не до красного, а малинового цвета, и все уже без сил выползали в предбанник отлежаться в прохладе, а он оставался с неизменным:
– Чегой-то пар слабоват нонеча, никак не согреюсь.
Как-то Гаор спросил Лузгу.
– Чего так?
– А он не местный, – объяснил Лузга, – он криушанин, с полночи, ну, с севера по-ихнему. А по вотчиму из дреговичей, те так и криушан перепарят.
И Гаор понимающе кивнул.
– Ты-то сам из каких? – простодушно спросил Лузга.
– Братан мой наречённый из криушан, – ответил Гаор, – ну и я, значит.
– Тады привыкнешь, – кивнул Лузга. – Кривины дети, они настырные. А по матери?
– Я не помню её, – хмуро ответил Гаор, решив, на всякий случай, промолчать про курешан.
– Ничо, – утешающе сказал Лузга, – ты по посёлкам ездишь, вот и приглядывайся, может, и припомнишь что, найдёшь родню тогда.
Хотя Гаор считал это абсолютно безнадёжным занятием, но спорить с Лузгой не стал. И усиленно приучался к бане, чтоб не позорить свой род. Хоть он и принятой, а всё равно, и уже на второй полке свободно парился, но сегодня что-то чересчур.
А в предбаннике их ждал жбан с квасом.
– Расщедрилась Старшая Мать, – покачал головой Чубарь.
– Ну, так праздник седни, – ответил между глотками Сивко.
Отдохнув и растёршись, надели чистое бельё, оделись и под тёмным звёздным небом не спеша пошли в дом.
– Щас отдохнём, пока бабы попарятся, – рассказывал по дороге Гаору Лузга, – а там во всем нарядном и за стол сядем. Грят, как Новый год встретишь, таким весь год и будет.
– Слышал я про это, – кивнул Гаор и с интересом спросил: – Думаешь, сбудется?
– Сбудется, не сбудется, а соблюсти надоть.
– Судьбу сердить не след, – кивнул Тумак. – Не любит она, кто обычай не блюдёт.
У Гаора завертелось на языке рассказать, как он под ёлку ходил загадывать и на год его загада хватило, и что на другой год не пошёл, не стал рисковать, и как раз под весеннее солнцестояние его и продали, но спросил, пользуясь моментом, о другом.
– А завтра?
– Завтра скотину уберём, ну, ещё чего по хозяйству отложить нельзя, хозяева в храм поедут, а мы… – ему многозначительно подмигнули.
– Сам увидишь.
– А пока молчок.
– Понял, – кивнул Гаор.
Он решил, что предстоит какое-то моление, вроде летнего заклинания, и рассудил, что лучше пока не расспрашивать.
Джадд, кивнув всем, ушёл в свой сарайчик, а они шумной толпой ввалились в дом.
– Ну, наконец-то, – встретила их Большуха, – мы уж побоялись, что угорели тамота.
– Ладно, тебе, Мать.
– Давайте, бабы, бегите, пока пар держится.
– Балуша, спинку потереть-то давай помогу.
– А ну, прими лапы, чо ты на людях прям.
На подгибающихся от блаженной усталости ногах Гаор добрался до своей повалуши, уже с закрытыми глазами содрал с себя как попало одежду и рухнул на постель.
– Чего ж ты прям так лёг, – сказал над ним женский голос, – давай укрою тебя, а то простынешь.
Из-под него вытащили одеяло и накрыли, подоткнув с боков и под ноги. Но кто это был, Гаор не понял, потому что уже спал.
Разбудили его весёлый шум голосов и хлопанье дверей.
– Рыжий, вставай, а то весь год дрыхнуть будешь, – всунулась в дверь повалуши голова Трёпки и тут же исчезла.
– Рыжий, по-нарядному давай, – крикнула из-за стены Басёна.
– Понял, – откликнулся Гаор и потянулся, расправляя приятно загудевшие мышцы.
По-нарядному, значит. Ладно. Праздник так праздник. Достанем брюки, стрелки не помялись совсем, чистую рубашку, и, пожалуй, ботинки понаряднее чунек будут. Волосы, усы и бороду расчешем. Вот так. Эх, зеркала нет, ну да ладно. Что мог, он сделал, а чего не мог, того и не мог.
В чистой отмытой кухне на столе расставлены миски со всякими соленьями, закутанные в холстины пироги, ещё что-то… Гаор даже разглядеть не успел, потому что увидел маленькую ёлку, вернее, пучок еловых веток. Ну да, он же сам, когда привёз ёлку из питомника, помогал Тумаку её устанавливать, и они срезали нижние лишние ветви. А там убежал в гараж, так вот они куда пошли! Вот здорово! И даже игрушки висят, и гирлянда маленькая…
– Ну, все, что ли ча?! Тады пошли! – властно скомандовала Нянька.
– Куда? – шёпотом спросил Гаор оказавшуюся рядом Цветну.
– Хозяев проздравлять, – удивлённо ответила она. – Не знашь, что ли ча?
Гаор промолчал. У Сторрама такого не было.
По внутреннему коридору они всей толпой прошли за Нянькой на «хозяйскую» половину и вошли в гостиную. Там возле большой, под потолок, нарядной ёлки заваленный пакетами и коробками стол, рядом стоит хозяин в кителе со всеми орденами, в кресле сидит хозяйка в нарядном платье, стоят обе девочки, тоже в нарядных платьицах и, несмотря на позднее время, на коленях у хозяйки маленький наследник в нарядном костюмчике. «Однако…» – смятенно подумал Гаор, совершенно не представляя, что и как нужно делать. Но остальные явно всё знали, и ему ничего не оставалось, как стараться не выделяться и всё делать, как все, что, в принципе, он умел.
Сначала спели новогоднее поздравление. Эту песню Гаор ещё в первом классе училища разучил, с неё и училищная ёлка начиналась, и потому пел спокойно, стараясь, впрочем, удерживать голос и не выделяться. Звучала-то она не шибко стройно, многие привирали мелодию и путали слова. Хозяин… поблагодарил их, пожелал им весёлого Нового Года, а затем… затем они все по одному, начиная с Няньки, подходили, говорили поздравление и пожелания, кланялись, касаясь правой рукой пола у хозяйских сапог, а хозяин вручал… подарки. Няньку он даже в щёку поцеловал, мужчин хлопал по плечу, Малушу ущипнул за щёчку, Лутошку потрепал по голове… Мужчины получали пачку сигарет и кулёк с новогодним подарочным набором, а женщины такой же кулёк и цветную ленту для волос.
Такого в жизни Гаора ещё не было. В училище такие же кульки вручались на праздничном построении, а больше ему нигде ничего не дарили. Но… в каком полку служишь, по тому Уставу и живёшь. И когда дошла его очередь, он проделал все положенные процедуры не хуже остальных. Отбарабанил обязательное, поклонился, получил хлопок по плечу, пачку хороших сигарет и кулёк с подарком и отошёл, уступив место Лутошке, которому вместо сигарет дали ещё пакетик с конфетами.
Хозяйку и детей поздравляли отдельным и не таким низким поклоном. Те так же благодарили и давали от себя: хозяйка маленькую пачку печенья, а девочки по конфетке. Малыш, сидя на коленях у матери, таращил глаза и чего-то лепетал.
О подобном Гаор читал в исторических романах, как главы семей поздравляли своих властителей, а потом главы уже родов – королей, но это ж было так давно, и вот… сейчас, наяву, вот аггел, никогда не думал, что такое возможно. И что же получается, китель, ордена, наряды… для них? Зачем это хозяину? Сторрам такого не устраивал. Зачем? Ведь не просто так… Но поздравления и раздача подарков закончены, ещё один общий поклон, и они толпой вслед за Нянькой вываливаются из гостиной.
В кухне Гаор перевёл дыхание. Теперь-то уж… Да, вот теперь и пошло веселье.
Печенье и конфеты свалили в общую кучу, а кульки сложили под ёлкой.
– С чаем и откроешь, – объяснили Гаору.
И все вместе сели за стол. Конечно, Гаор знал, что огород и сад неспроста. Сам работал там летом, и копал, и рыхлил, и собирал, и пропалывал, и помогал налаживать большой железный бак, чтоб за раз десяток банок кипятить. Но думал, что это всё на хозяйский стол пойдёт, а им… ну, капусту квасили, чтоб зимой было из чего щи варить. Но что и остального он попробует… в голове даже не держал. Такого он в жизни не ел. Ни в училище, ни, тем более, на фронте ни солений, ни мочений не было. А на дембеле… видел он такие банки, но они были ему не по карману. Так что? Огород с садом… выходит, тоже? На себя? А и молоко он пьёт, и яйца… сколько раз ему яичницу делали, когда он из рейса приезжал, чтобы перекусил по-скорому, когда до обеда далеко ещё. А боровков откармливали летом, сам же он сколько раз свиной хлев чистил, забивали их, правда, и разделывали, когда он в рейсе был, но вот оно, сало, колбаса жареная… Думать мешала непривычно обильная и вкусная еда, весёлый шум за столом, шутки, хохот. А тут ещё Нянька торжественно поставила на стол большую бутыль с тёмно-красной густой жидкостью.
– Никак вишнёвка?!
– Ну, Старшая Мать, уважила! – зашумели мужчины.
– За-ради праздника можно, – важно кивнула Нянька.
– Старшая Мать, – Тумак тряхнул расчёсанными тёмно-русыми, почти чёрными кудрями. – Так вишнёвка сладка больно, горькой бы нам, а?
Мужчины выжидающе притихли.
– А, прах вас возьми! – махнула рукой Нянька. – Большуха, достань там у меня, пущай уж.
Большуха выбежала из кухни и тут же вернулась с большой на полторы мерки (2,25 л.) бутылкой водки. Восторженный вопль был тут же пресечён.
– А ну цыц! Хотите, чтоб на той половине услыхали?!
На столе, как из воздуха, возникли стаканы, и Нянька кивнула Тумаку.
– Разливай. Лутошке вишнёвки стопарик налей.
– А как же, Старшая Мать, – ответил Тумак, бережно берясь за бутылку. – А нам-то по стакаше. Рыжему вон это вовсе, как лосю горошинка.
– А ты откуль знашь, какой из него питух? – подозрительно спросила Нянька.
– Я фронтовик, Старшая Мать, – улыбнулся Гаор, – мне и бутылка не доза.
– Чо?! – изумился Лузга. – Цельну бутыль могёшь?
– Не одним глотком, но могу, – ответил Гаор, принимая от Тумака свой стакан.
С ума сойти, это когда ж он в последний раз водку пил? Да… да, как раз накануне того утра в редакции, встретил парней из седьмого полка и надрызгался с ними, и с того утра… как бы, и в самом деле, не осрамиться.
Мужчинам налили по неполному стакану водки, женщинам и Лутошке по половинке вишнёвки, Малуше ничего.
– Отпить дам, – сказала ей Большуха. – Для цельной мала еще.
– Ну, – Тумак оглядел сидящих за столом и встал. – Давайте разом, чтоб тот год не хуже этого был.
Все дружно встали и сдвинули над столом стаканы, стукнув ими друг о друга. Для Гаора это тоже было новостью. Обычно просто поднимали стаканы или во что там налито, приветствуя собутыльника или присоединяясь к тосту, но это… это же здорово!
По старой привычке Гаор выпил свой стакан по-армейски, залпом, и в первый момент даже не ощутил вкуса, только будто холодом обожгло рот и горло. Но в следующее мгновение горячая волна словно ударила его изнутри, разливаясь по телу, он ощутил, как загорелось лицо, и набросился на еду, зная, что если сразу заесть жирным и острым, то ещё пять долей жара, и он будет в порядке.
