Татьяна Николаевна Соколова
Командировка в Индию
Индия затягивает
Народ все время подъезжал, и в микроавтобусе уже стало тесно. С утра бригада, как обычно, собралась под пальмами, курили и разговаривали. Кто-то, заплатив десять рупий, забавлялся с обезьянкой, которую держал на поводке хозяин-индиец. Наконец подкатил автобус среднего размера с эмблемой «Tata» на радиаторе. Из него на ходу выскочил человек, который оглядел парковочное место по соседству с вереницей ожидающих такси и помахал водителю руками – это индийский «парктроник». Чем набивать автобус дорогой электроникой, гораздо дешевле возить с собой человека, который, размахивая руками, помогает водителю припарковаться, никого не задев. Получает он сущие гроши, и к тому же его не надо ремонтировать.
Рабочая неделя оказалось суетной. Сварку еще не закончили, а оборудование увезли куда-то, и вместе с оборудованием исчезли сварщики. Лиза, укутавшись в шарф, сидела в прохладной конторке вместе с Андреем, переводила документы.
– Сегодня в конце дня совещание у кэптена в офисе, – говорил Андрей, – надо подготовить план-график. И я думаю, что у меня будет для тебя сюрприз, – он загадочно улыбался Лизе.
Из конторки хорошо были видны стенды: слесарь Виктор, тот самый, который по вечерам после ужина уходил из отеля, и о котором судачили, что он завел любовницу индианку, хотя и женат, размахивал руками и кричал на Шинде. Андрей и Лиза спустились вниз и вмешались в разговор. Виктор пытался втолковать Шинде, что ему нужен ключ на 55. По-русски он добавлял то, что может сказать мужчина, раздраженный тем, что он работает, а другие стоят. Шинде втягивал голову в плечи, ухмылялся, давая понять всем, что он тут человек маленький.
– Пожалуйста, Шинде, сходи к слесарям, объясни им, какой ключ нужен, – обратилась к нему Лиза и закончила, как бы шутя, – ты же не хочешь, чтобы я пожаловалась на тебя Гулати.
– Вы не можете жаловаться Гулати, я не в его подчинении, – лепетал в ответ возмущенный Шинде. – У меня есть свой начальник, а у того начальника тоже есть начальник, вот он может жаловаться Гулати. Если вам моя работа не нравится, жалуйтесь только моему начальнику. И вообще я здесь, чтобы учиться, – завел он старую пластинку, обращая взор к висящему на стене портрету какого-то авторитетного деятеля, который наверняка завещал учиться.
– Можно представить, как тяжело пришлось англичанам с индийским неповиновением. Все-таки они хитрые и упрямые, – покачал головой Андрей Томилин, – наверное, лучше самим поискать ключ.
– Сходи, поищи ключ, – уговаривала Лиза потупившегося Шинде. – Ты пойди к своему начальнику, объясни ему ситуацию, а он пусть обратится к своему – и найдется все-таки тот, кто знает, где взять этот мудреный ключ.
Но Шинде бастовал. Лиза решила не впутывать Гулати, который упорно называл весь крепеж «винт», тем более что слово «ключ» в английском языке многозначно, и это обстоятельство могло ввести Гулати в еще большее заблуждение. Она позвонила главному инженеру Джозефу Альдея. Джозеф явился через несколько минут.
– Понимаете, у нас такая культура производства, люди не чувствуют своей ответственности, – сказал он с сожалением и перешел на местный язык, обращаясь к Шинде.
И Шинде нехотя поплелся в неизвестном направлении. Общаться с христианином Джозефом было и приятно, и полезно для дела, он оказался очень толковым инженером, и всегда быстро находил решения. Звать Джозефа, несмотря на его постоянную занятость, приходилось часто, и Лиза постепенно подружилась с ним.
После обеда страсти улеглись, и Лиза, сидя на своей табуретке, перебирала газеты. В газетах и в интернете она искала про касты, но про банья, к которым принадлежала жена Вихана, ничего не попадалось. Совершенно кстати явился Суреш.
– Суреш, расскажи про касты, может ли брамин жениться на банья?
– У нас нет каст, они отменены, – отчеканил он, как на уроке.
– А вот в газете написано: «Студентам колледжа принести справки о принадлежности к низшим кастам», – Лиза протянула ему газету.
– Падажжи-падажжи, – Суреш учил русские слова, – я тебе скажу: эти справки, реально, нужны для того, чтобы студентам из низших каст оплатили обучение.
– Суреш, ты думаешь, что европейцы совсем тупые? Запретили дискриминацию, а не касты. Они как были, так и остались. Отменить касты невозможно, рухнет вся система. Ты, кстати, слышал, что на той неделе был праздник хиджр5, бисексуалов и прочих танцоров. Все эти неприкасаемые теперь в списке каст и могут официально работать. От радости два дня гуляли. И, кроме того, все знают, что офицеры только из браминов и кшатриев. Вот с парсами я пока не разобралась, но у них тоже наверняка есть иерархия. Рассказывай, что это за каста банья?
– Банья относятся к третий варне, сразу после кшатриев, а брамины к первой. Знаешь самый богатый в мире частный дом? Это дом Мукеша Амбани на Алтамаунт Роуд в Мумбаи, он банья. А зачем тебе?
– Я изучаю ваш образ жизни, – Лиза решила сменить тему, Суреш сообразительный, может и докопаться. – А главное, изучаю диалектику спора, даже купила книгу Нобелевского лауреата: «The Argumentative Indian»6. Оказывается, что привычка сесть в кружок и поспорить, как ваши сварщики, тянется с незапамятных времен. А если спорят, невзирая на вероисповедание и касты, то это называется демократия.
Суреш на минуту задумался и разразился целой речью. Но Лиза его уже не слушала. «Таких, как Суреш, здесь еще поискать надо, – думала она, – жаль, что он из низшей касты и никогда не дослужится до офицера, а ведь сообразительней Гулати в сто раз».
– Что-то голова разболелась, – на ходу бросила Лиза, утомленная красноречием Суреша, когда Андрей позвал ее на совещание.
На совещании тянули резину, обсуждали, из-за чего тормозится процесс, и кэптен настоятельно требовал ускорить ремонт. Когда вышли из прохладного кабинета, Андрей многозначительно посмотрел на Лизу и заговорщически сообщил:
– Ты остаешься еще на месяц, мы уедем вместе, а через два месяца вернемся сюда на следующую смену. И дома я позабочусь, чтобы у тебя на это время была работа.
– Спасибо, – опешила Лиза от такой заботы.
Прилежный семьянин Томилин, который каждый вечер общался по скайпу со своей женой, пил меньше других и никогда ни с кем не портил отношений, осторожный и взвешенный человек помогал Лизе продолжить связь с ее индийским любовником. Интересно, догадывается он или нет? Ведь ее отсутствия по ночам не могли пройти незамеченными, и наверняка кто-то мог видеть их вместе. Лиза была уверена, что Геныч знает, но его она не опасалась, а опасалась некоторых других, любопытных и вредных, но грешницей себя не считала. Если даже сама Земля родилась из космической пыли, то, что особенного в том, что отношения двух людей строятся на осколках их не сложившихся судеб.
Спокойствие ценнее совершенства
Вечером, когда Лиза спустилась к ужину, за столом сидели восемь человек, и все были возбуждены. Вспоминали нестандартный гаечный ключ, ругали индийцев, упорно не желающих сотрудничать, жаловались на их пристрастие к цветным металлам, которые легки в обработке, и поэтому смотри в оба, чтобы они не выточили деталь из невесть какого сплава. Да и сама работа утомляла, особенно слесарей, которым приходилось в пропитанной пόтом одежде лазить с альпинистской сноровкой по всему стенду, взбираться на башню и в самый неподходящий момент обнаруживать, что выточенные на замену детали не соответствуют чертежу, или сварка произведена не по стандарту. Даже придающие речи особую выразительность краткие выражения, к месту выпущенные работягами в индийскую атмосферу цеха, не могли снять постоянно накапливающееся напряжение и не приносили произносящему монолог никакого удовлетворения. Неподготовленная публика не могла оценить высокое искусство. А ведь рабочие возили с собой килограммы инструмента, каждый раз доказывая на таможне, что они никакие не взломщики и не грабить едут, а трудиться на благо этой страны.
Оглядев кислые лица за столом, Андрей Томилин со вздохом произнес:
– Что вы все бубните, учитесь спокойствию у индусов, – нечего ходить со своим уставом в чужой монастырь.
– У нас общий устав, – заметил Геныч, – это договор.
– С ними можно только уговорами, иначе себе дороже, – вставил многоопытный Гриша.
Слесарь Виктор чувствовал себя на высоте, наконец, все заметили, как ему приходится выкладываться на работе. И, закончив с основным блюдом, он небрежно накидал в тарелку целую гору крупных креветок и шелушил их как семечки, раскидывая вокруг себя очистки. Сидеть рядом с таким типом было противно.
– Эй, ты, черномазый, – позвал он официанта, указывая пальцем, – give me7, как ее там, еще тарелку. Лиза, как его подозвать?
– Его зовут Рассел, он старший официант, родом из Гоа, – сказала Лиза.
– С какой стати я должен звать этого папуаса по имени. Кто он такой?
Рассел уже был в возрасте и все его тут уважали. Когда он работал с утра, то всегда приносил Лизе кофе, сваренный по собственному рецепту, а Генычу и Грише в определенных случаях, которые он безошибочно угадывал, – специальный напиток для поправления здоровья.
– Он христианин, между прочим, – Лиза подняла на Виктора глаза. – А ты кто такой? Ты обычный слесарь и безбожник, а он старший официант.
– Ты бы лучше помолчала поучать. Все они тут сэры, – плевался очистками от креветок Виктор, – сама ты!.. эта самая. Я все про тебя знаю.
Лиза внутренне сжалась, Томилин поморщился и развел руками, а Геныч, отложив свой чесночный нан, встал, по боевому подтянулся и указал Виктору на свободный стол. Тот напыжился, но, не найдя сочувствия у присутствующих, злобно промолчал и пересел вместе со своими креветками.
Виктор, на вид Атлет-олимпиец, внутри был самовлюбленным и наглым. Он все время выискивал способы, как сэкономить деньги, переводимые для оплаты проживания, спорил на стойке то о количестве дней, то доказывал, что уже заплатил, а они, бестолочи, тут все перепутали. И Лизе приходилось в таких случаях разбираться с администрацией. Если такой тип начнет про нее трепаться, он не остановится, и жди неприятностей.
Лиза вернулась в номер в скверном настроении. За окном город погружался в темноту ночи, жизнь из улиц и переулков переместилась на залитую светом фонарей набережную Марин Драйв. Внизу, в ресторане гуляла свадьба. Рядом с отелем за уздечку водили разукрашенную гирляндами лошадь, на которой восседал жених в белом камзоле, расшитом золотом; за ним двигалась процессия с невестой, наряженной в красное, как это принято в штате Махараштра. Звенели бубенцы на упряжке, а завершали процессию барабанщики и гости.
Этот город никогда не замирал ни на секунду, как в колесе Сансары, жизнь постоянно гасла и возрождалась под неумолкающий шум. Какое-то неприятное предчувствие подтачивало Лизу до тошноты и обещало бессонную ночь. И она решила выйти прогуляться. Надела юбку ниже колена и рубашку с длинными рукавами и, быстро пробежав прохладный холл, окунулась в приятное тепло ночи.
На парапете, отделенном от моря широкой полосой волнорезов в виде бетонных тетраподов, сидели парочки, семьи с детьми, пожилые люди; мимо них плыла толпа, кто-то проносился на роликах, мальчишки разносили чай и кофе в огромных термосах, другие, как коробейники, торговали с лотков пирожками и сладостями. Европейцы в этой толпе встречались редко, и от этого Лизе становилось не по себе. Но она быстро успокоилась, прониклась всеобщим умиротворением, которое висело в воздухе, словно благодарственная молитва за прохладу и легкий бриз богу Луны Соме. Скудная роса сошла на листья растущей вдоль набережной вечнозеленой диллении; ее сладкие плоды неправильной формы здесь называют чалтой или слоновыми яблоками. Днем на солнце длинные листья дерева выглядели как пластик и на ощупь казались восковыми, а вечером они оживали. Лиза проходила квартал за кварталом, иногда поглядывая на другую сторону дороги, где пугающая темнота пряталась в узких улочках, разделяющих кварталы.
– Добрый вечер, мэм, – услышала она за спиной.
Ее догнал пожилой индус.
– Привет, – ответила Лиза, – сегодня кажется совсем не жарко.
Она познакомилась с ним, когда в первый раз вышла вечером на прогулку. Бывший преподаватель университета, долговязый и жилистый, с выступающим как груша носом на худом лице и взъерошенными вьющимися волосами, регулярно совершал вечерние пробежки трусцой, и всякий раз извинялся и нижайше просил разрешения побеседовать с мэм. Сбиваясь, он рассказывал про то, как еще совсем недавно работал в университете, спрашивал, как там дела в России: движется ли народ в сторону западной культуры или сохраняет свои традиции. Он говорил сбивчиво и быстро, и Лиза с нетерпением ждала, когда он, наконец, потрусит дальше.
Лиза шла неспешно, глядя на небоскребы вдали, которые тут упорно строят, несмотря на нехватку воды, – соревнуются с Гонконгом. Строят рядом с трущобами, потому что трущобы находятся на дорогих землях с видом на море. «Интересно, – думала Лиза, – если они выгонят всех трущобников, кто им будет прислуживать?» И повара и прислуга в домах, в основном, из трущоб, не говоря уже о дворниках и прочем вспомогательном люде. И труд их так дешев, что прислугу может себе позволить любой работающий, а проблема мигрантов здесь совсем не актуальна, даже на стройках.
Она уже собиралась повернуть назад, как к ее ногам бросилась белая болонка. Ухоженная, хорошенькая. Лиза остановилась и заговорила с собакой. Хозяева сидели на широком парапете – немолодая пара. «Зоро», – крикнула хозяйка, но собачка не слушалась, ластясь к Лизе. Разговор завязался сам собой, неспешный и осторожный; пара к ней присматривалась, а Лиза, вспомнив перепалки с Сурешем, боялась обмолвиться и ненароком обидеть их. Ей хотелось завести индийских друзей, которые могли бы рассказать о жизни в этой стране. И только беседа начала складываться, как подошел парень с обезьянкой, и Лиза поморщилась от отвращения, потому что те, кто водит обезьян, выдирают им клыки. Кроме того, у мартышки в носу было кольцо для веревки, за которую хозяин сильно дергал, если животное не слушалось. Он назойливо предлагал Лизе подержать на руках обезьянку за десять рупи, а она брезгливо отмахивалась от него рукой. Потом накинулись двое попрошаек. Но денег у нее с собой не было, и женщина, которую звали Аванти, кинула им мелочь. Как раз до этого момента Аванти спрашивала Лизу, нравится ли ей в Индии. И наверняка рассчитывала получить ответ о высокой духовности людей, демократии и тому подобное. Но вдруг Лиза выпалила:
– Он что, не боится испортить себе карму? Мучает бедное животное.
– Это и есть его карма, – хладнокровно ответила Аванти, как будто читая линию судьбы несчастного.
– Какая огромная разница между людьми, живущими там, Лиза показала на огни небоскребов на Малабарском холме, – и теми, кто живет на улице.
Большие усталые глаза Аванти изучали Лизу, она переглядывалась с мужем, как будто спрашивала его согласия на продолжение беседы с этой ничего не понимающей в жизни женщиной. И муж, которого звали Вайбхав и который выглядел очень утомленным и значительно старше своей жены, кивнул. Лиза тоже присела на парапет, подхватив на руки, крутящуюся у ее ног Зоро. Чем ближе к морю, тем чувствительнее дуновение призрачного ветерка.
Самое обидное было в том, что Аванти, которая и вправду раньше была преподавателем, глядела на нее то ли с сожалением, то ли с жалостью, как на бестолкового студента, который никогда не сможет понять Бином Ньютона. «Крутится колесо, – думала Лиза, – завтра в цехе мы будем смотреть на индусов сверху вниз, как на бездельников». И словно угадав Лизину мысль, Аванти неспешно произнесла, как бы в пространство:
– Peace is more precious than perfection (Спокойствие ценнее совершенства).
Лиза потупила глаза, сложила руки домиком.
– Простите, – сказала она, – Индия особая страна, и чтобы понять ее, тут, наверное, надо пожить.
Аванти кивнула ей с видом «то-то же и оно». Супруги собрались уходить.
– Он устал уже, – показала Аванти на мужа. – А ты, если надумаешь, заходи к нам на чай, тут совсем недалеко, около вокзала Черчгейт.
Пожар
На следующий день после работы собрались пригубить по рюмке довольно приличного виски «Тичерс» в номере у опытного наладчика Сосницы. Сосница сидел на чемоданах и должен был отбыть сразу после ужина, одного багажа у него было больше сорока килограмм, что вполне допускается на борту авиалиний «Эмирейтс». Кофе, чай, индийский ром; он даже купил резные индийские табуретки, которые будут ему напоминать о стране, где он много месяцев провел в командировках.
Он приехал всего на две недели, чтобы напутствовать в ремонте редукторов своего ученика Данилу. Попрощаться приходили и люди из других проектов, потому что крупный специалист и холеный здоровяк Сосница работать больше не собирался – ни дня. Он выходил на пенсию и строил новые планы.
Попрощавшись с Сосницей, Лиза ушла к себе. Жара весь день была ужасная, даже мысли в ней растворялись, как переваренные макароны, понятно, откуда у людей берется лень. Добравшись до своего прохладного номера, Лиза развалилась на кровати и включила телевизор. Краем уха слушала новости и думала о Вихане, который ни сегодня-завтра должен вернуться с дежурства. Он уверен, что это будет их последняя встреча, хотя, как и все моряки, он не любит этого слова и наверняка скажет: «Временное расставание», потому что в душе он собственник, как большинство мужчин, и отдать Лизу другому ему жалко. А чтобы не отдать, придется как-то обозначить их будущее. Пусть сдвинется с мертвой точки, разговоры про реку, которая куда-нибудь приведет, больше не пройдут, ведь река может впадать и в другую реку. Неужели судьба их соединила только для временной услады. Лиза решила, что сразу она ему не скажет что остается, пусть думает, что они расстаются, может быть навсегда. И только утром, после «последней» ночи, когда они уже переживут грядущее расставание, она скажет ему, что жизнь продолжается.
По телевизору мелькали новости, вдруг появилось море и корабли, потом один корабль, и комментатор что-то говорил на хинди, покачивая головой. Любят они прославлять свою военную мощь, особенно обещать, что дадут фору китайцам. Завтра все это будет в газетах. Лиза выключила телевизор и отправилась спать.
Утро было самым обычным: у ворот доков ждали в автобусе, пока Суреш не закончит свой завтрак и не придет за ними с обтрепанным ворохом бумаг на въезд. Около цеха их встречал Альмаду, его несколько дней не было видно, и Лиза уже подумала, не отдал ли он богу душу. Но он выглядел, как после бани: длинные жиденькие волосы были аккуратно завязаны на темечке в узел, как у сикха, а на лбу красовались свежие полоски, нанесенные желтой краской. Она посидела немного на скамейке в саду, не в силах оторваться от парящих ястребов, которые охотились за юркими бурундуками. Трава уже выросла, свежая, сочная – стараниями кэптена, который периодически приходил взглянуть на работу и обязательно заходил в сад с кем-нибудь из рабочих, давал подробные указания по поливу. Потом она села на табурет и развернула «Таймс оф Индиа». Пробежала глазами передовицу про объединение хиндутвы в ходе предвыборной кампании Нарендры Моди, далее про новые трансплантации, про яркие события в «Болливуде», и в самом низу ей бросился в глаза заголовок: «Пожар на корабле».
Это был корабль Вихана.
В коротеньком сообщении писали, что из горящего отсека удалось эвакуировать всех моряков благодаря четким действиям двух офицеров, которые будут представлены к награде, один из них посмертно. Выживший офицер в госпитале. В том, что Вихан и есть один из этих офицеров, сомнений не было – конечно, он там был. И садик, и цех, и стенды – все поплыло перед глазами. Первой мыслью было позвонить Сагми Шарва, но его телефон не отвечал, как и телефон Вихана. Тогда она кинулась искать Суреша и нашла его в конце цеха сидящим за чаем с рабочими в конторке.
– Ты знаешь про это? – спросила она, показывая газету.
Он сразу догадался, потому что они тоже обсуждали случившееся. Но никто не знал фамилий офицеров.
– Как, Суреш, ты не знаешь? – подначивала его Лиза, – у тебя же столько знакомых. Я думала, что ты уже сходил на причал и все разузнал.
– На причал не пускают, но есть одно место, где можно узнать, – ответил он, допивая чай, и исчез.
Лиза позвонила Гулати как бы по делу и заодно спросила про офицеров, но он даже не слышал о случившемся. Надо было ждать.
В конце дня, когда уже у себя в номере она нервно переключала каналы телевизора в поисках сообщений о пожаре, раздался звонок. Она вскочила, вытряхнула телефон из сумки со всеми остальными причиндалами, схватила его дрожащими руками и выговорила: «Hello!»
Послышался кашель и кряхтение, потом голос Сосницы, заикаясь, произнес:
– Это ты, Лиза, что ли?
Совершенно неадекватный Сосница говорил быстро и путано, спрашивал английские слова, пытался передать кому-то трубку. Линия разъединилась. Наверное, напился, хотя он, в принципе человек непьющий. Проблемы с рабочими почти круглосуточно вклинивались в Лизину жизнь, как будто она воспитательница в детском саду. После трех постоянно прерывающихся звонков выяснилось, что вчера вылет из Мумбаи сильно задержался, а через несколько часов они сели в каком-то захолустье: виден был песок, высокий забор и верблюд за забором. Все надписи, говорил Сосница, закорючками, а сверху точки, точки и запятые. Большая часть местных пассажиров пересела на другой самолет, но выяснить, куда он направлялся, не удалось. На стойках регистрации никого не было, и солидный мужчина Сосница, который дома ездил на белом «БМВ» последней модели, бегал по залу и приставал к людям, которые не понимали по-русски. После часа постоянно прерываемой связи и виртуального метания с Сосницей по захолустному аэропорту удалось выяснить, что самолет приземлился в одном из беднейших арабских эмиратов, в городе Аджмане. Говорили, что через три часа будет местный рейс в Абу-Даби, на который его обязательно посадят, а там уж передадут Аэрофлоту.
Разобравшись с несчастным Сосницей, Лиза уткнулась лицом в подушку. Есть же такие люди, думала она, вокруг которых все постоянно рушится. Опять это страшное чувство одиночества и беспомощности, знакомое с детства, с того самого момента, когда, она, еще маленькая девочка, глядя, как папа собирает свои вещи, поняла, что в жизни бывают катастрофы, которые остановить невозможно.
Утренние газеты писали, что произошел сбой в международном воздушном пространстве азиатских авиалиний, а про пожар ни слова. Когда доехали до цеха, Суреш спрыгнул с подножки автобуса и моментально исчез. Появился он только к обеду, первым делом подошел к Лизе и назвал имена – Вихан лежал в военном госпитале в конце Колабы. Погибшего офицера Лиза тоже знала.
– Суреш, давай навестим лейтенант-коммандера Патела, я с ним работала. Думаю, ему будет приятно.
– Лиспета! Ты, вообще, ненормальная. У нас, реально, так не принято. Никто не пустит, госпиталь охраняется. Даже в газетах ничего не пишут. А ты, белая мэм, попрешься туда.
Ужасные подозрения терзали Лизу: а вдруг он сильно обгорел или отравился газами и может умереть, и она даже не успеет с ним попрощаться. А если он весь изуродован, то семья заберет его под свою опеку – будут лечить, возить в Лондон к врачам, и она его больше никогда не увидит. «Надо выбросить из головы глупые мысли, – сказала себе Лиза, – все обязательно образуется».
После работы, выйдя из проходной, она направилась в сторону уже исхоженной вдоль и поперек Колабы. По дороге зашла в методистскую церковь, названную в честь хорошо потрудившегося в свое время английского миссионера Джона Уэсли из Оксфорда, собравшего в этом городе паству для изучения Евангелия. В церкви всегда было прохладно, и, измучившись от жары, она любила сюда забегать. Она присела на скамейку и сделала вид, что читает листок с текстом протестантской молитвы, отдышалась, прочла про себя «Спаси и сохрани» и успокоилась, потом налила в свой складной стакан святой воды из бачка, выпила и двинулась дальше. На Козуэй она купила непрозрачный шарф и спрятала под него светлые волосы так, как это делают мусульманки.
Госпиталь находился в том же районе, где были расквартированы семьи офицеров, там были и школы, и стадион, и различные учреждения – и все это было огорожено заборами. Зоны, где жили высокие чины, тщательно охранялись, а там, где стояли дома обычных офицеров, можно было найти лазейку. Наконец попалась незапертая калитка, Лиза быстро прошмыгнула в пустой двор и пошла, как ни в чем небывало вглубь. За металлическим забором был парк, а за парком госпиталь.
– Навстречу, раскачиваясь, шел паренек-старшеклассник с воткнутой в уши гарнитурой от телефона.
– Привет, – кивнула ему Лиза, – извини, не поможешь мне?
Парень выпучил на нее глаза и вынул один наушник.
– Я работаю в доках, мой товарищ попал в ожоговое отделение, я бы хотела узнать, как его состояние. Но мне самой это трудно сделать. Не пустят.
– А кто он? – спросил парнишка и вынул второй наушник.
– Его звать Вихан Пател. Помоги мне, я заплачу тебе, – сказала Лиза и показала ему деньги.
– О’кей, – согласился парень.
Какой нормальный подросток откажется от двухсот рупий. Он повел ее на задний двор, потом они шли через стадион и парк и, наконец, оказались на засаженной деревьями территории огромного госпиталя. Лиза, в своем мусульманском платке, осталась в сквере, на всякий случай повернулась спиной к охранникам у входа. Стражей порядка здесь лучше не злить – гнев у них иногда переходит в фанатизм. Но они все равно уставились на Лизу, тогда она сделала вид, что ей позвонили по телефону; она кивала головой и временами громко говорила в телефон: «Ачха, тике»,8 – так обычно делал кэптен, когда ему нравилась работа на стендах.
Парнишка вернулся быстро.
– Иди за мной, – сказал он.
Они обошли здание, и он показал ей черную лестницу, Лиза расплатилась и отпустила его. Она, крадучись, поднималась по лестнице, втянув голову в плечи, и, когда открыла дверь в отделение, кто-то сзади больно схватил ее за руку. Он на повышенных тонах говорил на местном языке, и Лиза оглянулась. Это был мужчина средних лет в зеленом халате. Похоже, врач. Врач уставился на нее строгими глазами, вошел вместе с ней в больничный коридор, по которому развозили ужин, и подтолкнул к двери в кабинет. Лизу вошла. Человек в зеленом халате смотрел на нее зло и вопросительно.
– Добрый вечер сэр, – сказала она по-английски, стараясь держаться с достоинством, как будто ее тут ждали. Я и мои коллеги работали с лейтенант-коммандером Пателом, и мы бы хотели осведомиться о его состоянии.
– Вы из прессы? – вопрошал на английском языке врач, нахмурившись.
– Нет, что вы! Я русский переводчик. Мы работаем на ремонте в доках, и у нас положено навещать коллег. Меня коллектив послал, – оправдывалась Лиза как школьница.
– Журналистам сюда вход запрещен.
Врач смотрел строго. Он налил себе стакан воды и выпил его залпом, потом уставился на Лизу, которая глядела на него исподлобья, ожидая своей участи. Если дойдет до высших чинов, жди неприятностей.
– Я русская. Россия, понимаете? – сказала она по-русски и сдернула платок, – скажите только, в каком он состоянии.
Высокий немолодой мужчина смотрел на нее с удивлением, гнев его немного утих.
– Лейтенант-коммандер Пател в порядке, ничего страшного, – он встал со стула и стал расхаживать по комнате, – только вам нельзя к нему. Вам надо уйти. Немедленно.
– Он сильно пострадал? – не унималась Лиза.
– Нет, ожоги средней тяжести, – сказал врач с раздражением. – Уходите.
Он написал на бланке Лизино имя и еще что-то на местном языке и выпроводил ее на центральную лестницу. Лиза снова прикрыла голову платком и внизу отдала бумагу охране, делая вид, что это был плановый визит.
Понурив голову, она шла быстрыми шагами по Коузвей. Кто-то дернул ее за джинсы, и она обернулась: это был инвалид, вместе со своей каталкой на крохотных колесиках он был чуть выше ее колена; его руки и ноги были дистрофично тонки и непонятным образом вывернуты назад. Лиза всегда ему подавала. У них даже завязались дружеские отношения, этот искореженный человек всегда был на позитиве, иногда он подолгу ехал рядом с ней на своей каталке, и они разговаривали. Тем более что пока он ехал рядом, почти никто больше не приставал. На полиомиелит его увечье было совсем не похоже, а Лиза здесь слышала от людей, что иногда нищие родители специально уродовали новорожденных, чтобы создать им преимущество в жесткой конкурентной борьбе за кусок хлеба. Лиза сразу полезла в кошелек, но инвалид, прежде всего, спросил: «Что с тобой?»
