Татьяна Николаевна Соколова
Командировка в Индию
Полоса неудач
На работе, как обычно, что-то двигалось, а что-то спотыкалось об индийский менталитет, и береговые испытания, или как их еще называют – швартовые, очередной артустановки постоянно откладывались. Под стендом с банкой краски расположился матрос, присланный вместо Ганеши и Шинде. Высокорослый, смуглый парнишка с наушниками в ушах. Говорили, что с тех пор как мать нашла ему невесту в интернете, он просто помешался, все время сидит в сети или говорит по телефону. На работе он искал укромное место, ставил там свою банку с краской – одной рукой красил, а другой держал мобильник, развивал отношения с будущей невестой. За одержимость в покрасочном деле его прозвали Пикассо. Только сегодня он не красил, а обдирал краску зубилом с детали под названием клин, покрашенной случайно, по невнимательности. Рядом Гриша хватался за голову.
– Что ты делаешь? Погубишь деталь, надо растворителем. Немедленно брось!
Сурешу пришлось просто вырвать деталь из рук Пикассо. Парнишка удивленно поднял глаза, но ничего не слышал через заткнутые уши. Он только дурацки улыбался и продолжал разговаривать. Сурешу, который пытался докричаться до Пикассо, тут же было дано задание, найти нужный растворитель, и в принципе приглядывать за новоиспеченным женихом, ведь парень своей невесты еще не видел наяву, волнуется, мало ли что еще может натворить.
– Лизавета! – раздался сверху голос Томилина, – идите с Сурешем на причал, там, на корабле Генычу плохо. Где наш автобус? Найдите водителя.
Найти водителя не удалось, и Лиза с Сурешем двинулись по солнцепеку в сторону причала, но на полпути встретили Геныча в сопровождении индийского матроса. Перепуганный и побледневший Геныч производил жалкое впечатление.
– Что случилось? – спросила Лиза.
– Мэм, – сказал матрос, – он работал в серверной, а вентиляция в нижних отсеках отключена. Ему и вправду плохо.
– У меня инфаркт, – трагически и даже с пафосом констатировал Геныч.
Джинсовый комбинезон весь промок от пота и прилип к телу, Геныч с трудом ковылял. Но до медсанчасти добрались своим ходом. Встретила их все та же докторша в коричневом сари с зеленым кантом, как всегда, симпатичная и ухоженная.
– Сердце у него, – доложила Лиза, – слабость, совсем плохо.
– Инфаркт, – с выражением добавил Суреш.
Геныч глядел испуганно и виновато. Суреш из-за его спины грустно качал головой, как бы предрекая печальный конец.
– Вряд ли, – сказала докторша, – изучая Геныча на расстоянии.
Она обвела всех критическим взглядом и произнесла, пряча улыбку:
– Я думаю, это не сердце, ну ладно, пусть снимут кардиограмму.
Процедурная была довольно просторная, несколько кушеток и медицинская кровать. За столом сидел мужчина-врач в зеленой одежде, как у хирургов. Он указал Генычу на кровать, Геныч дошлепал до кровати и присел на самый край.
– Пусть ляжет, – сказал врач, – пару минут полежит, и кардиограмму снимать будем.
– Я лучше посижу, – прошептал Геныч, – лечь еще успею.
Подвезли стол с кардиографом. Но Геныч ни в какую.
– Укладывайтесь, – строго сказала Лиза, – руки, ноги свободно, не дергайтесь.
Суреш замахал руками.
– Релакс, Гена, релакс.
Но Геныч, охваченный животным страхом, упорствовал.
– Вместо работы шикарная кровать, а вы даже расслабиться не можете. – Ложитесь немедленно! – приказала Лиза, и добавила, – расслабьтесь! Я вам сейчас анекдот расскажу.
И рассказала. Наконец, пациент, вздрагивая от смеха, принял горизонтальное положение.
– Что ты ему рассказала, и мне скажи, – потребовал Суреш, который обязательно должен был быть в центре событий.
Он стоял рядом с кардиографом, держа присоски в руках, и собирался ставить их в точки, указанные врачом. Лиза перевела анекдот на английский. Сначала Суреш слегка обалдел, а потом начал смеяться, хватаясь за живот. Тут два врача, находящиеся в кабинете, тоже потребовали, чтобы Суреш им пересказал на маратхи.
Про Геныча, подключенного к кардиографу, все забыли. Лиза прятала глаза, представляя, как Суреш рассказывает врачам анекдот про женщину, которой подруга давала советы, как нужно расслабиться, если тебя насилуют, чтобы получить удовольствие. В общем, анекдот ничего особенного не представлял, кроме рекомендации сохранять спокойствие в трудную минуту, но в этом городе, где изнасилования происходили каждый день, озвучивать подробности при людях считалось большой вольностью. Общее веселье прервала вошедшая докторша.
– И что? – пугливо вопрошал Геныч, когда врач с кардиограммой отошла от него.
Она бегло взглянула на кардиограмму и с видом «я же говорила» выдала диагноз:
– Ничего плохого, сердце в порядке. У вас дегидратация, как я и думала.
– Дегидратация, это обезвоживание, – улыбнулся воскресший Геныч, – говорил же аптекарь, что надо пить не менее двух литров в день.
– Надо пить не менее двух литров в день, – подтвердила докторша на английском, выписывая лекарства, – и с выражением закончила, – воды.
Когда Лиза с Генычем зашли в ожидавший их автобус, воцарилось полное молчание. Бригада смотрела траурно. Геныч помялся и сказал:
– Пить надо не менее двух литров в день, а то это, – дегидратация.
Мужики сразу ожили, посыпались шуточки и предложение заехать в заветный ларек за пивом. Но Геныч был непреклонен.
– Я сегодня к аптекарю, – сказал он твердо.
На следующий день в свежевыглаженной рубашке Геныч вошел в автобус. Выглядел он молодцевато, несмотря на то, что в тени было двадцать восемь по Цельсию. Все реже в пыльном небе собирались небольшие дождевые тучки и проливали краткие дожди. А на солнце жара до оцепенения, ни одна пылинка не шелохнется, ощущение как в вакууме.
На открытой палубе бака, куда переехала большая часть бригады, на солнце наверняка не меньше сорока. Зато работа на свежем воздухе, конечно, относительно свежем, поскольку металлическая палуба клевером не пахла, тем более что на соседнем корабле сдирали краску растворителем, а на причале кряхтел компрессор.
Из-за корабля, пришвартованного к борту, носовая палуба стала проходной. Соседи ходили взад-вперед, тащили какие-то устройства, смазочные материалы, провиант – готовились к походу. Тощий индус поставил на плечо полметра ячеек с яйцами, другой нес на плече мешок с мукой, за ним шел еще один с двумя коробками консервов на голове. Лиза перевела фунты, обозначенные на мешке с мукой, и получила вес больше сорока килограмм. Все они шли ровно, не сгибаясь и не покачиваясь, придерживая поклажу вытянутой вверх рукой. Ровный позвоночник – это особенность местного населения, иначе такой груз не выдержать.
На берег сойти было просто невозможно, змейка грузчиков не прерывалась, и дорогу они уступят, только если подойдет офицер. И такой офицер нашелся – это был кэптен, как обычно в белоснежной форме и хорошем настроении. Он поднялся на борт, чтобы обсудить с капитаном проведение очередных испытаний, и встал как дерево посреди палубы. Рядом пристроился Гулати. Но носильщики с соседнего корабля, пропустив офицеров, снова сомкнули свою цепочку и несли свои грузы, обходя всех стоящих на пути. Понятно, что офицер никогда не сдвинется с места, ему даже в голову не может прийти, что он кому-то мешает. Никто не злился и не просил отойти в сторону, потому что здесь огромная дистанция между офицером и матросом. Вольно стоящего офицера даже автокара в цехе объезжает.
После обеда стало еще жарче, Лиза нашла тень на баке за башней орудия и уселась с ногами на платформу пушки. С моря дул легкий бриз, и, если немного зажмурить глаза, глядя вдаль, где на рейде стояли военные корабли, пожарные и заправщики, то можно было представить, что ты где-нибудь на курорте. Главное, не смотреть вниз на мертвую воду, куда матросы сливают все что не попадя. Вдруг открылся люк в носовой надстройке, и оттуда, сутулясь, вылезли четверо матросов – все в черной форме с длинными рукавами и в высоких берцах. У первого был фонарь в руке, у второго багор, а у последних двух – огнетушители, при этом они хором скандировали: «Fire! Fire! Fire!»16 Они прошлись по палубе, немного сутулясь и смешно поднимая колено, обогнули надстройку и снова спустились в чрево корабля. Потом опять появились из того же люка, гуськом, как гномы. Это были провинившиеся, которые изображали учение по пожарной тревоге. Присматривал за ними помощник боцмана, стоящий на теневой стороне у борта, он давал указания и считал, сколько виражей они накрутили. Лиза ни разу не видела на кораблях суровых наказаний, но поговаривали, что до сих пор встречаются офицеры, которые предпочитают стек – чисто английское изобретение для битья.
Наконец, начались швартовые испытания. Корабль поставили у стенки в наполовину опустевшей гавани и приступили к проверке систем. Геныч остался на палубе около бронированной башни, а Лиза с Томилиным спустились на две палубы вниз в пост управления, где два индийских матроса крутились возле электронных блоков. Матросы рукавом стерли пыль с оборудования, нажали все кнопки, подергали рычаги, но станция не включилась. Игнорируя все формальности, они вынули операционный блок, принесли невесть откуда другой и запросто запихнули его в слот. Но управляющее оборудование упорно бастовало.
Лиза заняла кресло второго оператора, и, пока вспотевшие матросы возились со своими блоками, почувствовала тошноту от спертого воздуха и боли в животе.
– Я себя что-то чувствую не очень, – сказала она Томилину, – вечером съела несколько королевских креветок. И, наверное, зря потом попробовала кусочек хлебного дерева, этот джекфрут. Выйду на пять минут.
– Да пока они наладят станцию, ты пять раз успеешь сходить туда-сюда, – кивнул Томилин на индуса, который уже решил заменить и следующий блок.
Она поднялась на главную палубу и, стараясь пройти незамеченной, шмыгнула в офицерский туалет. Открыв дверь, она внезапно остановилась – мыльная пена запрудила весь пол. В кабинку можно было пробраться только, прыгая по комингсам. Посередине туалета стояла стиральная машина без сливного шланга, но это нисколько не смущало стоящего рядом матроса, который занимался постирушками, потери он компенсировал подачей воды из крана через заливной шланг.
– Здравствуйте, – сказала ему Лиза как ни в чем не бывало, – я зайду на минуточку.
Матрос остолбенел: женщина на корабле, да еще в офицерском сортире. Мало того, Томилин оказался прав, ровно пять раз Лиза возвращалась к стиральной машине и прыгала по комингсам в кабинку. И наконец, она пришла в себя, отдышалась и встала между двумя мониторами, как при настоящих стрельбах. Включили имитационный режим и испытания начались. Когда все задания были выполнены и поражена компьютерная цель, мужчины поднялись наверх, изучать меловой отпечаток на снаряде, который свидетельствовал о том, что цепь стрельбы сработала. А она еще долго отдыхала в кресле, положив ноги на табуретку. Сил подняться не было.
В пост стали заглядывать любопытные матросы, они беседовали между собой, приветливо кивали Лизе.
– Любопытство не порок, – сказала по-русски Лиза, раздраженная нашествием.
Мало того что на обед не ходили, так еще и отдохнуть невозможно. Пока она раздумывала о том, что еще несколько лет назад на Балтике этот же самый корабль был ей родным, и всегда можно было где-то отлежаться, да хотя бы в кубрике у сдатчиков, внезапно раздался хлопок, и комната стала наполняться то ли дымом, то ли какой-то взвесью.
Первым делом на ум пришли лекции по чрезвычайным ситуациям, средствам пожаротушения, и самозакрывающимся отсекам, все, что она переводила в учебке. А когда кто-то крикнул: «Alarm! Fire!»17, она ясно представила, что они глубоко под водой в железной коробке, из которой нет выхода, сейчас отсек закроется и погребет всех, кто не успел убежать. Вокруг суетились матросы, кто-то схватил огнетушитель, из которого валили белые облака пены, и направился к двери, но около двери была толчея. Вспомнив, что при объемном пожаротушении люди в отсеке погибают от удушья, она попыталась встать, но кто-то ее толкнул, она опять упала в кресло и почувствовала, что в горле засвербело и закружилась голова. Вся ее короткая жизнь пронеслась перед глазами с космической скоростью, и отдельным кадром мелькнул последний эпизод – Вихан. Она вгляделась в черты его лица и, закрыв глаза, произнесла: «Вот и все».
Но тут кто-то схватил ее за руку и потащил к выходу. Уже поднимаясь на главную палубу, Лиза вспомнила, что перед самым хлопком низкорослый матрос, похожий на малайца, вошел в пост, наверное, чтобы поглазеть на иностранку, и даже не вошел, а как-то вполз, смущаясь, прижимаясь к стене и перебирая сзади руками именно в том месте, где стоял огнетушитель. Неожиданно он споткнулся и рухнул на этот огнетушитель, тогда все и началось…
– Что с тобой, Лизавета? – встретил ее на палубе Андрей Томилин, – где ты запропастилась? Мы уезжаем.
– Пожар, – ответила Лиза и упала в обморок.
Когда она очнулась, над ней стоял Геныч и поливал ее водой из бутылки, которую он теперь постоянно носил с собой.
– Успокойся, никакого пожара нет, – утешал ее Геныч, – это ложная тревога. Все случилось потому, что у огнетушителя кто-то чеку выдернул.
На обратном пути в автобусе все обсуждали это нелепое происшествие, высказывались по поводу матросов. Некоторые смеялись, рассказывали неправдоподобные истории из своей командировочной жизни. Потом водитель притормозил около алкогольного магазина, автобус наполовину опустел, и стало тихо. Лиза вздохнула с облегчением, она постепенно приходила в себя; и даже живот ее больше не беспокоил. «Жаль, что уехал Роман, – думала она, – если бы он был, такого наверняка бы не случилось». А с Ромой всегда куда-то ходили, то в дом Киплинга, то в миниатюрную мечеть Хаджи Али – в это мраморное чудо с резным восточным орнаментом на окнах пробирались во время отлива по перешейку, потому что она находится на острове. А теперь остались только усталые работяги, мечтающие об одном, – купить после работы холодного пива, и зануда Томилин.
Ювелир Моти
Вернувшись в гостиницу, Лиза долго стояла под душем. Потом облачилась в халат и заказала в номер диетическое меню: куриный бульон, в котором плавали три травинки, именуемый здесь супом, и лепешку с сыром и чесноком, обозначенную в меню как чизнан. Чтобы скоротать время, она принялась просматривать газеты и книги, купленные на развале. Но ни чтение, ни болливудские фильмы с субтитрами или английские каналы не помогали заполнить пустоту, которую ей оставил Вихан. Прежде уютная комната теперь казалась клеткой. Викторианская палитра поблекла, как будто цветное кино сменилось на черно-белое, и тусклыми одинокими вечерами оставаться здесь было нестерпимо грустно. После ужина она почувствовала себя лучше и спустилась в бассейн; искупалась, а потом, наблюдая с балюстрады за набережной и вечерней зарницей, долго беседовала о жизни с боем, который выдавал купающимся полотенца. Последнее время она часто по вечерам выходила на набережную – искала Аванти. Хотелось ее о многом спросить, например, как относятся к иностранкам, оставшимся в Индии, какую касту им приписывают по местным правилам. Вот, например, старинный род Сагми Шарва принадлежит к высокой касте, несмотря на то, что большая часть христиан Индии и вовсе не имеют касты – значит неприкасаемые. Но Аванти уже давно не появлялась, наверное, ухаживала за своим супругом, который порывался пуститься в неблизкое путешествие к берегам Ганги, чтобы там умереть.
Зато появился Моти. В Индии особенно чувствуется, что все случайности закономерны. На днях Лиза снова его случайно встретила недалеко от отеля, как обычно, с кобельком Балу. Еще не было шести, и солнце обжигало; разговорившись, они пошли по теневой стороне, свернули на боковую улицу и незаметно дошли до его дома. Моти явно не был индусом по своей религии, его философия отдавала персидско-арабской древностью, но на мусульманина он тоже не был похож. Говорил он неспешно, иногда длинными витиеватыми фразами, мысль струилась как ручеек, а наткнувшись на препятствие – непонимание или противоположное мнение – ответвлялась и пробивала себе новое русло.
– Надвигается кризис, – вздыхал Моти, – и в твоей стране тоже, к концу года рубль к доллару сильно упадет.
– А я получаю зарплату в долларах, – отвечала ему Лиза.
– Я тоже продаю камни за доллары, – он отвлекся на Балу, который путался под ногами, выбирая между Лизой и хозяином, и продолжил, – сейчас, например, пришла партия рубинов. Хороший бирманский рубин – это царский камень. Сам царь Соломон носил перстень со звездчатым рубином. Ты слыхала про иудейского царя Соломона?
– Слыхала, – лениво отвечала Лиза, как ученица на уроке, – библейский царь, но жил он в доисторические времена или не жил, никто не знает.
– Хорошие рубины стоят очень дорого, – зачем-то объяснял ей Моти. – Но для тебя есть изумруды, а хочешь – танзаниты. Танзаниты сейчас в большом спросе, месторождение единственное в мире. Ты слыхала про такие камни?
– Даже видела, – отвечала она, – сиренево-синие. Когда наши покупали украшения своим женам в «Тадж Махале», один ювелир показывал нам ограненный танзанит размером с грецкий орех.
– Бывают и больше, – отвечал Моти, – индийцы знают цену камням, если покопаться в заначках ювелиров, чего там только не найдешь. Это вклад денег, на хороший камень здесь всегда найдется покупатель.
Свои вечерние прогулки Лиза теперь старалась приурочить ко времени, когда Моти выгуливал своего Балу. Немного грузный, с густыми бровями и довольно правильными чертами лица, оплывшими с возрастом, прихрамывающий в своих кожаных сандалиях Моти был интересным собеседником и, может быть, даже незаурядным человеком. В разговоре он часто обращался к историческим фактам или аналогиям. Как-то он рассказывал про Месопотамию и Персию, откуда вышли зороастрийцы, и ненароком экзаменовал Лизу – сомневался, что русская женщина может знать что-то об остальном мире, тем более про Междуречье.
Однажды в выходной день Моти пригласил Лизу на стадион в районе Черчгейт, где обычно играли национальные команды по крикету. Самое смешное, что Лиза не раз проходила по этой улице и видела издалека зеленое поле, но не догадывалась, что за домами притаился большой стадион, во всяком случае, народная тропа туда не вела. Они свернули в узкий переулок, и сразу показалась вывеска: «Крикет Клаб оф Индия Лимитед». Лиза вспомнила про сборную по крикету, которая жила на этаже Геныча, и каждый вечер выставляла в коридор кроссовки и потные майки, и рассказала Моти.
– У меня есть некоторые сомнения в твоем рассказе, моя дорогая, – добродушно ответил Моти, – но если все так, как ты говоришь, то виноват персонал, который должен был все забрать и выстирать. Национальная сборная – это на девяносто процентов каста браминов.
– Брамины, а такие неряхи, – с удовольствием съязвила Лиза.
Моти привязал своего Балу у входа, где были припаркованы дорогие автомобили и мотоциклы. Балу послушно прилег в тени, и они с Лизой направились к центральной трибуне. В этот день матча не было, но по дороге встречались люди, с которыми Моти раскланивался, а иногда переговаривался о чем-то.
– Это все мои клиенты, – говорил он Лизе, – вот этот член правительства штата, а тот советник. А вон парень в синей футболке около входа в ресторан – сын одного очень богатого человека. И все они покупают у меня камешки.
– А простые люди тут есть? – спросила Лиза.
– В этом клубе очень высокая плата, – важно ответил Моти, – из простых людей членство себе могут позволить только юристы и врачи.
– А откуда вы их всех знаете? – спросила Лиза.
– Я тоже раньше работал в правительстве, – сказал он со вздохом. – Прихожу сюда, чтобы меня не забыли, мне нужны богатые клиенты. И за членство в клубе я дорого плачу, – не преминул он похвастать.
Они не спеша продвигались к центральной трибуне, по ходу попадались магазины, рестораны и кафе, похоже, что публика заходила сюда пообщаться, используя чисто английское изобретение – клубы для высшего общества. Моти привел Лизу в кондитерскую, они сделали заказ и расположились за столиком на веранде около центральной трибуны. Лиза ловила на себе взгляды местной публики, а те, с которыми Моти раскланивался, изучали ее особенно внимательно. Белая молодая женщина, безусловно, привлекала их взгляды – рекламная уловка ювелира. И тут он обратил внимание на Лизины серьги.
– Что это у тебя в ушах?
– Это аквамарины, природные, необработанные кристаллы. Мне нравится, как они болтаются в ушах, – ответила Лиза.
– Я вижу, что аквамарины. Но кто же носит такую ерунду, – вздохнул Моти. – Посмотри, что надевают нормальные женщины, – он показывал на соседние столики. – У нас страна, где много драгоценных камней, и люди умеют ценить красоту.
«Нормальные» женщины носили в ушах сапфиры, изумруды или рубины, обсыпанные бриллиантами, шея и руки у многих тоже были украшены камнями. И надо отметить, что среди пестроты красок, которую горожанки из низших слоев общества создавали своими яркими одеждами и такой же яркой бижутерией с поддельными камнями, их украшения на первый взгляд не выделялись. Да и одеты они были не броско, хотя наверняка их сари были сшиты из дорогих тканей.
– Мир камней велик, а драгоценных не так уж много, поэтому у дизайнера больше шансов придумать что-то оригинальное для недорогих самоцветов, – отпарировала Лиза.
Моти качал головой, не соглашаясь, но улыбался, – что тут объяснять, есть же устоявшиеся веками правила, принятые богатыми и достойными людьми. Именно по этим правилам и живут приличные люди. Лиза, хотя и хорохорилась, чувствовала себя не в своей тарелке, своим замечанием Моти сбил ей весь кайф от посещения элитного клуба. О этот индийский мир, в котором ты в течение одного дня оказываешься то богачкой, то нищебродкой – смотря с какого ракурса посмотреть. И тут она вспомнила, что Вихан всегда хвалил ее украшения, говорил, что они ей очень идут. Неужели врал? От раздражения она не сдержалась и на прощанье выпалила:
– Среди цивилизованных людей сейчас в моде минимализм, тем более в северных странах, где большую часть года приходится носить пальто и шапку. Да и драгоценные камни теперь во всем мире выращивают искусственно. А я люблю все натуральное.
Добрая улыбка с тенью сочувствия скользнула по лицу Моти. Они молча вышли из клуба, Моти отвязал свою собаку, и когда они расходились в разные стороны, он сказал извиняющимся тоном:
– Ну что ж я могу поделать, если в обществе такие правила, даже многие небогатые люди носят золото и приличные камни.
Обиду, ненароком нанесенную ей Моти, Лиза мусолила несколько дней. А сам-то он, думала она, ходит в затрепанных сандалиях. Видела она у некоторых матросов эти кольца с плохенькими сапфирами или изумрудиками, криво посаженными в золотой каст – одно убожество. Смешно сказать – драгоценности. Вихан, конечно, дарил ей золотые безделушки, но никогда не подчеркивал их ценность, он всегда говорил: «Тебе идет». А вот Сагми Шарва, который считает ее безродной иностранкой, точно за пазухой камень держит. И, между прочим, ее отец был капитаном первого ранга (до этого им обоим еще дослужиться надо), а предки отца носили графский титул. Просто касты в России не сохранились, а то могли бы и потягаться. Но, с другой стороны, непонятно, почему это так ее задевает? Она ведь работала с множеством иностранцев и всегда чувствовала себя комфортно, никаких комплексов, это они ей кланялись: «Пожалуйста, переведите то одно, то другое или задержитесь на работе». А в Индии она оказывается кастой не вышла! Успокоить ее мог только Вихан, но он не звонил уже две недели, и хотя Лиза нутром чувствовала, что он вспоминает ее каждый день, она все больше погружалась в тяжелый туман неопределенности и ожидания.
Прошло еще несколько дней, и она простила Моти за нанесенную ей обиду, и как-то после работы позвонила ему и собралась зайти, чтобы посмотреть камни. Моти жил на последнем, четвертом этаже. Почти вся площадка этажа была занята офисом охранников, которые, похоже, дежурили там круглосуточно. С лестницы по небольшому коридору Лиза прошла в просторную комнату, двери из которой вели в другие помещения. Комната была обставлена книжными шкафами, комодами и бюро из натурального дерева. Потолочный вентилятор освежал воздух. Массивный рабочий стол с многочисленными ящиками стоял у открытого окна, выходящего во двор. На стенах висели запыленные фотографии, миниатюры из индийской жизни и портреты каких-то выдающихся личностей, но что удивило Лизу, – никаких индийских божеств. Пахло пылью, табаком и лекарственными снадобьями. Лиза присела за круглый дубовый стол, который наполовину был завален папками, книгами, курительными трубками и мешочками с табаком. Моти крикнул охранника, тот направился в кухню и заварил чай-масала на свежих сливках, постелил салфетку на край стола, и принес на серебряном подносе высокие фигурные чашки. Хозяин дома был рад гостье, он тщательно изучал закрома буфета с резными дверками, выискивая там более-менее свежее печенье к чаю. А Лиза разглядывала полки с фолиантами на разных языках, перед книгами стояло, лежало и валялось множество всяких безделушек, в основном, непонятные амулеты или обереги из серебра, и среди них мифические животные с крыльями. Она подошла ближе и увидела эмблему размером примерно с очки – диск с распростертыми крыльями. Такой символ обязательно присутствовал на храмах парсов. Это зороастрийский ангел-хранитель по имени Фаравахар. Сначала Лиза думала, что Моти мусульманин, как большинство ювелиров, потом решила, что он джайн, но оказалось все по-другому – он парс.
Моти явился с латунным блюдом тонкой работы, которое было украшено голубой эмалью и инкрустировано золотым орнаментом. Печенье пахло непонятными пряностями; наверное, шафраном, решила Лиза. Поставив на стол это замечательное блюдо, он уселся с трубкой и стал философствовать. Он говорил о том, что в ходе выборов ополчились на мусульман, и это все политики, потому что в этом городе и джайны, и индуисты, и мусульмане, и все прочие всегда жили мирно, а теперь многие из-за прессинга переходят в индуизм.
– Я читала, – сказала Лиза, – что в деревнях люди от голода часто меняли свою религию за тарелку супа. И моряки говорили мне, что поменять религию – это не особая проблема.
Моти вздохнул. Опять получилось грубовато, и Лиза почувствовала, что она как-то не вписывается в индийское искусство философского спора. Наверное, надо рассуждать мягче, не спеша, как те же сварщики на работе – посидели пару дней в кружок, поговорили, послушали друг друга, и все остались довольны. У них же демократия, самая старая в мире.
Хозяин дома не стал с ней спорить, он смотрел на гостью снисходительно, едва улыбаясь уголками губ.
– Старик Ганди говорил: «У бога нет религий», – вздохнул он. – Мумбаи такой город, где главный бог – это бизнес. Люди здесь делают деньги. И партии тоже делают деньги, раздувая вражду между верующими. Но тебе это неинтересно.
– Мне здесь все интересно, – сказала Лиза. – Но я многого не понимаю: касты, огромные семьи, в которых старики живут вместе с молодыми, и до сих пор браки, организованные родителями. Жених и невеста не должны видеть друг друга до свадьбы.
– Я в этом ничего плохого не усматриваю, – ответил Моти, – сексуальное влечение может быть таким сильным, что оно затмит рациональное мышление, может и до беды довести. Но сейчас, к сожалению, есть пары, которые сожительствуют до свадьбы.
– И что в этом плохого, ведь надо сначала узнать друг друга, – с возмущением сказала Лиза. – Вся Европа так живет.
– Европа совсем другое, – взгляд Моти выражал сомнение на счет когнитивных способностей гостьи. – В Индии менять ничего нельзя, – сказал он убежденно, – но с Запада, к сожалению, идут перемены. И мы опасаемся их.
Позвонил телефон, и Моти ответил. Он встал и нервно заходил по комнате, прикусывая трубку, которую не спеша покуривал, – слушал, отвечал то по-английски, то на другом языке, качал головой, а потом кого-то утешал, явно близкого человека, говорил, что деньги это ерунда, беспокоился о здоровье. Когда разговор закончился, он опять присел к столу и принялся за чай. Глаза у него потускнели.
– Это жена звонила из Лондона. Она там живет, и дочери тоже в Лондоне. Я один тут скучаю, – сказал он с досадой.
– Говорите, что деньги ерунда, а сидите тут из-за денег, – сделала вывод Лиза. – Но вы же любите деньги.
– Люблю, – признался Моти, – но деньги не главное. Когда я теряю деньги, не плачу, а плачу, когда теряю людей.
Моти отогнал грустные мысли и обратился к Лизе:
– Почему ты не ешь?
– У меня что-то с желудком последнее время, – ответила она.
Он пристально оглядел ее, как будто поставил диагноз. Потом стал раскладывать на столе свои сокровища.
– Тебе подойдут изумруды, – твердо сказал он. – Можно, конечно, и сапфиры, но сейчас некстати. Сапфиры для сильных личностей, слабых они могут погубить.
– Я не слабая, – обиделась Лиза, – и я бы предпочла сапфиры, но только не камнями, а кольцо и серьги.
– Я не занимаюсь украшениями.
– А что я буду делать с камнями? – не поддавалась уговорам Лиза. – Могли бы вы мне дать хорошего ювелира.
– Самые утонченные украшения делают парсы, но у них купить нельзя, они продают только своим.
Потом Моти выдвинул ящик письменного стола, покопался там, приговаривая:
– Это мои копи царя Соломона.
На столе появились альбомы для монет с пухлыми страницами, а вместо монет в ячейках сияли ограненные камни.
– Я просто хочу тебе показать настоящие самоцветы, где ты еще такое увидишь, – с сожалением сказал ювелир.
Лиза перелистывала, вкладки, некоторые камни они вытаскивали, и она держала их в руках; Моти дал ей лупу и показал, как определить чистоту камней. Он объяснял, как драгоценные камни разбивают по категориям, приводил цитаты из средневекового трактата о камнях Аль Бируни о значении камней для их владельцев. Лиза поймала себя на мысли, что драгоценные камни обладают магической силой, и ей вполне понятен азарт людей, владеющих драгоценностями.
– Подумай про изумруды, это для тебя вариант, и стоят они дешевле, – подвел итог работы с клиентом Моти.
Потом он удалился в задние комнаты и вынес Лизе бутылочку из темного стекла с лекарством от желудка, велел пить по каплям. А еще дал адрес врача-аюрведиста, к которому можно обратиться, если станет хуже.
– У тебя хороший небесный покровитель, – сказал он на прощанье, – ты одна уехала из дома, ходишь по чужому городу, и он тебя бережет все это время. А капли не бойся пить, я давно их принимаю и людей лечу.
