Татьяна Михайловна Василевская
Соседка
Глава 28
– Ты меня простишь?
Леля улыбнулась.
– За что?
– За то, что я такая ужасная гадина и такая ужасная подруга, – подойдя к ней, тоже улыбнулась Вика.
– Ты не ужасная подруга. Просто, я влезла не в свое дело, – Леля пожала плечами.
– Спасибо тебе, – Вика обняла Лелю. – Я просто разозлилась. Разозлилась на себя. Из-за того, что мне самой не хватало смелости сказать правду. Валерка вчера вечером пришел ко мне домой, – она засмеялась, – с цветами. Первый раз! Представляешь! Сказал, что ему все равно, люблю я хоккей или нет. И в субботу мы с ним идем в кино.
– А как же «Зенит-Сокол»? – улыбнулась Леля.
– Он отдал билеты друзьям. Я предлагала все-таки сходить, но Валерка сказал, что эти выходные будут только для нас, никакого хоккея, – лицо у Вики было счастливое.
– Я рада, что вы все выяснили, и между вами больше нет секретов, отравляющих ваши отношения.
Глаза у Вики блеснули озорным огоньком.
– Ну почему же? Один секрет у меня имеется. Но Валерке я о нем не расскажу, – она улыбнулась. – Я поняла, что на самом деле я даже правда успела полюбить хоккей. В пределах разумного, конечно. Когда не нужно тащиться на него по пять раз в неделю.
Они обе рассмеялись.
– Пойдем, сейчас звонок будет, – сказала Леля, беря подругу под руку. «Я больше не люблю его!» – идя шаг за шагом по школьному коридору, повторяла она.
–
В последний день занятий, 9 «А» неожиданно решил повторить прошлогодний опыт совместного «отмечания» окончания учебного года. На этот раз юные, радостные и шумные, как галдящая птичья стая, одноклассники пошли в парк Горького. Аттракционы все были дорогие и, скинувшись всем миром, а затем, разделившись «по интересам», бывшие ученики 9 «Б» прокатились по разику, кому на чем больше нравилось. Закончив вертеться, кружиться, качаться и таранить друг друга маленькими электромобильчиками на таком же малюсеньком автодроме, все дружно уселись, на поросшей травой лужайке, есть мороженое. Степанов развлекал коллектив своими бесконечными шуточками, которые стали к концу девятого класса более остроумными и намного менее обидными. Вечер получился отличный. Все вернулись домой в приподнятом настроении. Впереди лето, свобода. Молодость. Беззаботная пора мечтательности и романтики.
Леля издали увидела, машину. Из передних дверей вышел он и еще один мужчина, примерно его возраста. Оба галантно распахнули дверцы со стороны задних сидений и, опираясь на протянутые руки своих кавалеров, из машины выбрались, заливающиеся звонким смехом, две молодые женщины. Сосед обнял за плечи рыженькую, которая тут же склонила голову ему на плечо. Тонкая рука, нежно обвилась вокруг его талии. Приятель соседа притянул к себе и смачно поцеловал в губы блондинку. Громко переговариваясь и смеясь, компания направилась к дверям подъезда. «Я больше не люблю его!» – чувствуя жжение в глазах, как будто в них сыпанули песка, повторяла про себя Леля, заставляя, ставшие, вдруг, непослушными ноги, идти вперед.
Глядя в потолок, погруженной в ночной мрак комнаты, она неподвижно лежала, глотая льющиеся из глаз двумя непрерывными ручейками, слезы. Подушка рядом с головой промокла, но Леля продолжала лежать, не отрывая взгляда от кажущегося серым размытым пятном потолка. В голове было абсолютно пусто. Слезы лились и лились из глаз сами по себе. Наконец, выплеснув, очевидно весь имевшийся слезный запас, она закрыла глаза. «Я больше не люблю его! Его вообще больше нет!…»
Глава 29
1999г. июль-август
Море и поселок, и горы, и солнце, все было таким же, как и год назад. Как и всегда, когда они приезжали в гости к бабушке.
Дина, большую часть времени проводила с Георгием. Они больше не играли в равнодушно-приятельские отношения. Их глаза горели страстью. С губ не сходили улыбки. Леля нередко замечала, как они целуются, сжимая друг друга в жарких объятиях. Леля была рада за них. Кто-то ведь должен быть счастлив.
Сестра и ее возлюбленный каждый раз приглашали Лелю вместе с собой на прогулки, на ужин, на берег моря. Но Леля в большинстве случаев отказывалась. Она хотела дать им возможность побыть вдвоем. И не менее сильно она хотела иметь возможность побыть одной. Почти все время она проводила на берегу. Лежа на песке и глядя в блекло-голубое, как будто выгоревшее от солнечных лучей небо, или бродила по берегу, вглядываясь в безбрежную морскую даль. В эти минуты она чувствовала себя почти счастливой. Умиротворенной, спокойной. Она много плавала. Отплыв достаточно далеко от берега, переворачивалась на спину и лежала, покачиваясь на волнах, глядя в небо, ни о чем не думая, ничего не желая, просто ощущая прикосновение к телу, идущей из глубины приятной прохлады, и дуновение ветерка, пробегающего над поверхностью моря. По вечерам она вместе с бабушкой и ее гостями играла в карты, под неспешные разговоры и ароматный чай с вареньем и выпечкой.
– Скоро сама в такую же старушку, как они превратишься, – ворчала Дина, с тревогой поглядывая на сестру. Леля пожимала плечами.
– Мне нравится с ними. Как-то уютно. Как в детстве.
– Лучше бы с нами поехала. Ты нам ни сколько не мешаешь. Если это твоя излишняя тактичность тебя останавливает, то плюнь на нее. Мы всегда найдем место и время, чтобы поцеловаться, – смеясь, говорила Дина.
Леля часто ловила на себе озабоченный взгляд бабушки. Она внимательно всматривалась в отрешенное, как будто застывшее лицо внучки. С Лелей что-то творилось. Это неестественное спокойствие, блуждающая на губах улыбка. Не радостная, а скорее печальная. И глаза, обращенные в пространство. Горящие, каким-то нездоровым, лихорадочным огнем.
– Я очень переживаю. Что с ней? – спрашивала она несколько раз Дину.
– Да возраст, бабуль, такой. Может, влюбилась в какого-нибудь мальчишку. Она и дома последнее время такая была. – Чмокнув бабушку в морщинистую щеку, Дина улыбалась. – Сейчас, чуть-чуть повзрослеет, и все нормально будет. В семнадцать лет все такие, а Лелька вообще впечатлительная. Не переживай.
Бабушка качала головой. Слова старшей внучки не успокаивали ее. Казалось, что Леля, как будто горит изнутри. И огонь этот разрушительный. Такой, после которого может ничего не остаться. Любовь. Это, наверняка, любовь. Только не детская влюбленность в одноклассника, как считает Дина. А настоящее, сильное чувство, отчего-то не радостное и светлое, а мучительное, болезненное.
Глава 30
1999г. сентябрь – 2000г. июнь
В связи с очередными изменениями внесенными Министерством образования в учебный процесс общеобразовательных школ и введением одиннадцатилетней системы обучения, осенью учащиеся, которые должны были идти в четвертые, восьмые, девятые и десятые классы, чудесным образом «перескочили» через один класс и пошли сразу соответственно в пятые, девятые, десятые и одиннадцатые.
Расставшиеся весной ученики 9 «Б» встретились первого сентября уже не десяти, а одиннадцатиклассниками.
Таких разительных внешних перемен, как в прошлом году заметно не было, хотя, несомненно, все повзрослели, слегка возмужали. Но на этот раз одноклассники, почти все без исключения, преобразились и «подросли» морально. Не было больше гаденьких ухмылок, когда кто-то допускал какой-нибудь промах. Не звучал злорадный смех и обидные, оскорбительные высказывания в адрес друг друга. Общение стало более интеллигентным, и если не уважительным, то, по крайней мере, более взрослым. Уже неудобно было сказать кому-то просто из вредности какую-нибудь глупость или гадость. В поведении теперь присутствовала некоторая солидность, сдержанность.
Для Лели последний школьный класс прошел как во сне. Она общалась с друзьями, с одноклассниками, смеялась, посещала мероприятия, соответствующие ее возрасту, вместе с остальными. Но ей все время казалось, что она сама находится внутри какого-то колпака и наблюдает все происходящее вокруг сквозь стеклянную стену. Не чувствуя соприкосновения с окружающим, не ощущая его атмосферы. Ее душа, как будто замерла в образовавшемся вокруг нее вакууме. Если летом она, как считала бабушка, горела. То теперь она впала в некий анабиоз. Как замерзшее на зиму озеро. Под слоем льда жизнь не погибла, не прекратила свое существование, но она уснула, в ожидании, когда лучи солнца растопят ледяную корку и своим теплом дадут возможность пробудиться этой жизни от долгого сна.
Домашние замечали произошедшие в Леле перемены. Алла Сергеевна несколько раз пыталась поговорить. Но Леля всегда со спокойной улыбкой заверяла мать, что все хорошо. В конце концов, и родители, и Дина решили, что это и впрямь возраст. Просто Леля такая. Она всегда была немного сама в себе. Не закрытая или замкнутая, но просто оставлявшая часть своей души неприкосновенной для остальных.
Несколько раз Леля встречала его. Каждый раз он был один. Рыженькую подругу Ерохина она больше не видела. При встрече она теперь не испытывала трепета, как раньше. На мгновение сердце болезненно сжималось, но потом начинало биться ровно. Леля научилась «управлять» своим сердцем. Ей даже не нужно было теперь повторять себе, что она больше не любит. Каждый раз они вежливо здоровались. Ерохин, иногда справлялся как у нее дела. Леля отвечала спокойно, сдержанно, вполне доброжелательно.
Каждый раз после встречи с соседкой у майора было чувство, что в него швырнули парой лопат снега. Она не вела себя надменно или обиженно, как после ее дурацкого детского признания. От нее просто веяло таким холодом, что он буквально чувствовал его.
К моменту выпускных школьных экзаменов в семье Федоренко произошло важное событие. В Москву, на несколько дней, приехал Георгий и по всем правилам попросил у Вадима Николаевича и Аллы Сергеевны руки их старшей дочери.
– Учтите, – со смехом сказала Дина, – если не дадите благословения, сбегу из дома, и мы все равно поженимся. Так, что выбора у вас нет. Соглашайтесь.
– Ты уверен, что хочешь на ней жениться? – улыбнулся Вадим Николаевич будущему зятю.
Июнь выдался хлопотным. Дина одновременно сдавала экзамены, готовилась к защите диплома и к свадьбе. Леля сдавала экзамены в школе и готовилась к поступлению в институт. Она долго выбирала, кем видит себя в жизни. Наконец, выбор остановился на институте океанологии в Санкт-Петербурге. Алла Сергеевна поначалу пришла в ужас. Одна дочь уедет в Сочи. Но она хотя бы выходит замуж. Тут можно только порадоваться и за нее сердце любящей матери спокойно. Но младшая, ее совсем еще маленькая девочка, тоже уедет из родительского дома в другой город. И, можно сказать, обе покинут дом одновременно.
– Как же мы будем без них жить?! – растерянно спрашивала она мужа. – Они же обе сразу уедут. Это же кошмар! Что мы без них будем делать?
– Ну, ты же их рожала не для того, чтобы всю жизнь возле юбки держать, – посмеивался Вадим Николаевич, которого разлука с дочерями тоже расстраивала и даже пугала, хотя в этом он бы никогда не признался.
– Леля, ну почему именно этот ВУЗ? Ну, что в Москве мало институтов что ли? – пыталась зайти с другой стороны Алла Сергеевна, надеясь, что Леля изменит решение. Но зная дочь, в глубине души понимала, что если Леля решила, то так и сделает.
– Мам, в Москве нет таких кафедр как там, – с мягкой улыбкой говорила Леля. – Я же буду приезжать на каникулы и на праздники.
– Да, конечно, каждые полгода. Бросаете мать старуху, – смеясь, говорила Алла Сергеевна, сдерживая подступавшие к глазам слезы.
–
– Скажи, что это не новый психопат. – Абдурахманов развернулся и отошел от тела. Лицо у него было бледное. – Еще с тем не разобрались, а уже еще один нарисовался. Массовое помешательство? Может в воздухе распылили, что-то такое, от чего у некоторых крыша съезжает на полную катушку?
Алексей, не отрываясь, смотрел на девушку. Наверное, это будет его следующим ночным кошмаром. А может быть, они будут чередоваться с предыдущим, связанным с девушками, которых они находили изуродованными и задушенными.
Жертва лежала на лужайке в дальнем конце парка. Казалось, будто она спит. На лице безмятежное выражение. Необыкновенно хрупкая, тоненькая, само воплощение красоты и юности. Тело девушки было расположено очень прямо. Руки прижаты к бокам. В темных волосах, уложенных в аккуратную прическу, похожую на те, что изображали живописцы времен средневековья, воткнуты бутоны алых роз. Картина могла бы показаться прекрасной, будь девушка жива, но смерть делала ее отвратительно-пугающей.
– Предварительная причина смерти – асфиксия, – сказал судмедэксперт, подошедшим следователям.
– Ее задушили? – удивленно спросил Ерохин. Никаких внешних признаков удушения на теле не было заметно.
– Утопили, – хмуро сказал медик. – Пока ничего больше сказать не могу.
– Ладно, работаем, – отчего-то с трудом проталкивая слова из горла, сказал Ерохин. Очень хотелось развернуться и просто уйти. Может быть, предел есть у всех? Даже у загрубевших, зачерствевших на работе следователей отдела убийств, вовсе не склонных к мелодраматическим размышлениям и реакциям с соплями, причитаниями и пустыми разглагольствованиями об ужасах этого жестокого мира.
–
– Лель, пойдем, потанцуем, – Генка, в костюме, галстуке, в начищенных до блеска ботинках выглядел отчего-то не взрослым, а наоборот наивно-трогательным. Здоровенный кадык, выпирающий на тощей, длинной шее, смешно двигался, когда Генка говорил. Леля почувствовала прилив какой-то материнской нежности к приятелю.
– Ты чего, правда, в Питер учиться поедешь? – прижимая к себе Лелю, взволнованно спросил Генка.
– Если поступлю, то да.
Генка вздохнул.
– А я в МАДИ пойду.
– Хорошо. Хотя, я думала, ты в художественную академию будешь поступать. Ты же рисуешь классно. У тебя талант.
– Да, туда знаешь какой конкурс. Навряд-ли я поступлю.
Леля улыбнулась.
– А ты попробуй. Вдруг, получится.
Генка тоже улыбнулся.
– Наверное, я, правда, попробую.
После того, как музыка смолкла, Генка позвал Лелю на улицу. В зале, наполненном выпускниками, учителями, родителями, было душно, шумно. На улице теплый, необыкновенно нежный вечер был полон тишины и приятной, после душного зала, прохладной свежести.
– Хорошо как! – Леля подошла к кусту сирени, росшему неподалеку от входа, и понюхала белые ароматные гроздья цветов.
– Леля, – Генка подошел сзади и встал совсем близко к ней. Она повернулась, и их взгляды встретились. – Я давно хотел тебе сказать. Я люблю тебя.
Она смотрела удивленно. Нежные губы слегка приоткрылись. Генка наклонился и потянулся к ним своими губами. Леля слегка придвинулась к нему. Она слышала звук его взволнованного дыхания, чувствовала непривычный, по-взрослому, исходящий от него, аромат одеколона, ощущала тепло его тела. Внезапно, перед ней встало совсем другое, не похожее на Генкино, лицо взрослого мужчины, так и не поцеловавшего ее. Мужчины, которого она больше не любила. Который больше не существовал для нее. Она увернулась от Генкиных губ, почти коснувшихся ее.
– Извини, – сказала она мягко и очень грустно. Генка смотрел обиженно. Он тяжело дышал. В глазах застыли слезы, разочарование, злость. – Я не могу. Я люблю другого человека.
Ей показалось, что Генка всхлипнул.
– Прости меня. Я знаю, что это больно, – она опустила глаза. Генка развернулся и пошел к выходу со школьного двора. Леля смахнула набежавшие слезы. «Я больше не люблю его!».
Из Дининой комнаты доносился звонкий, радостный голос. То и дело сестра заливалась счастливым смехом. Они с Георгием нередко разговаривали по полночи. Алла Сергеевна даже ругалась, говоря, что Дина разорит его такими долгими телефонными разговорами по межгороду.
– Ну, значит, у нас будет нищая семья, – смеясь, отвечала Дина.
Леля лежала, не вслушиваясь в голос сестры. Он был просто как фон. Динина радость почему-то успокаивала ее. Было приятно думать, что кто-то счастлив, любим. Что на свете есть и радость и взаимная любовь. Наверное, так здорово, когда два человека созданы друг для друга. Хотят дарить друг другу тепло, делать друг друга счастливыми. Леля повернулась на бок и стала смотреть на противоположную стену, не видя ее, не видя ничего вокруг. Поскорей бы уже уехать в Питер. Здесь она задыхается, не может дышать. Здесь она постоянно ощущает, что он рядом. Может быть, когда она будет далеко, она сможет забыть о нем. О его равнодушии. О неприязни и злобе в его взгляде, обращенном на нее. О том, каким он был холодным в тот раз, когда сказал, что она должна прекратить фантазировать и играть в свои игры. Почему она полюбила его? Она увидела его в первый раз, и ее сердце сразу запрыгало в груди, как мячик. Почему? Разве так бывает? Она его почти не знает. Может быть он прав – это просто ее выдумка. Все чувства, которые она испытывает. Она закрыла глаза. Она не хотела больше думать. Ничего больше не хотела. Только уехать. Подальше. Сбежать от него и от самой себя.
Глава 31
2000г. август
– Леля! – в трубке, помимо голоса матери слышался гул других голосов. – У меня сегодня примерка платья у портнихи. Я тебя хотела попросить, съезди к ней, я никак не успеваю. У нас сегодня совещание, сбежать не получится, а вечером у меня несколько пациентов записаны на прием.
– Ладно, мам. А ты уверена, что если я его буду мерить, то оно будет на тебе нормально сидеть?
– Конечно. Ты так отощала за последнее время со всеми этими экзаменами, что стала даже худее меня, мне кажется. Смотрю и каждый раз думаю, где моя милая, маленькая пухляшечка.
Леля засмеялась.
– Мам, ты, наверное, единственная, кто считал меня милой, когда я была, как ты говоришь, пухляшечкой.
– Не выдумывай! Ты была очаровательная. А теперь, когда вы рядом с Динкой, я иногда не сразу могу понять, кто из вас кто. Две тощие селедки. Ужас!
– Я пишу адрес, мам, – смеясь, сказала Леля.
–
Доехав до Бауманской, Леля некоторое время блуждала по старым дворам, в поисках нужного дома. Наконец она, уже почти потеряв всякую надежду, подошла к старому четырехэтажному дому, который и оказался тем самым, где жила портниха. Леля только подивилась, как вообще матери удалось найти себе портниху в подобном месте.
Портниха, маленькая, необычайно шустрая, энергичная женщина лет сорока пяти, безостановочно трещала, все то время что шла примерка. За пятнадцать минут она успела рассказать Леле обо всей своей бесчисленной родне, друзьях, друзьях друзей.
– Мама сказала, что ты отказалась от платья, – ловко втыкая в ткань очередную булавку, сказала портниха, у которой видимо, наконец-то иссякли родственники и знакомые.
Леля пожала плечами.
– У меня есть платье, в котором я ходила на выпускной. Я пойду в нем. Зачем шить новое платье ради одного дня? Свадьба-то у сестры, а не у меня, – улыбнулась она.
Портниха посмотрела на нее с удивлением и рассмеялась:
– Первый раз вижу девушку, которая отказывается от лишнего платья. Твоей маме повезло, конечно, но если бы все были такими, я бы осталась без работы.
Наконец, Леля вышла на улицу. Дверь соседнего подъезда открылась и Леля замерла на месте. Из подъезда вышел, и направился по улице быстрой, немного скачущей походкой, бывший сосед, Николай Борисович. Стараясь двигаться на расстоянии, она пошла за ним следом. Леля сама не знала, зачем она идет. За прошедшее время ей уже самой начало казаться, что все ее подозрения были полной чушью. На пустом месте она, как сказал Ерохин, напридумывала целую историю, превратив в своем воображении безобидного старика в настоящего монстра. В какой-то момент ей пришла в голову мысль догнать его и поздороваться, узнать как у него дела. Николай Борисович бодрым шагом дошел почти до метро и зашел в булочную, расположенную в одном из домов. Неподалеку от булочной стоял телефонный автомат. Леля постояла в раздумье. Может, она, просто ищет повод позвонить? Она вспомнила страшные фотографии, рассыпавшиеся по полу в квартире у Ерохина. И дату на одной из них. И вдруг в памяти промелькнуло еще одно воспоминание, на которое она ни разу не обращала внимания. Вернее оно ни разу не являлось перед ней так четко, как сейчас. На одной из фотографий, она тогда заметила яркое пятно, рядом с головой девушки. Она не придала этому значения и даже не поняла, что это. Это была маска. Не целиком, а отдельный фрагмент, попавший в объектив. Вероятно, маска лежала рядом с головой убитой и поэтому, часть ее оказалась на фото, ведь на месте где находят тело убитого человека, наверняка сначала ничего не трогают и не передвигают, пока все не сфотографируют и не запишут в какой-нибудь протокол или куда-то еще. В фильмах про полицию всегда так и говорят: «Ничего не трогайте – это место преступления».
Леля сняла трубку. Руки у нее дрожали. Вытащив из сумки, визитку Ерохина, оставленную им когда-то ее отцу, как он сказал, на всякий случай, и которую она в тот же вечер забрала и всегда носила с собой, Леля набрала номер.
– Ерохин! – после седьмого или восьмого гудка, рявкнула трубка.
– Александр Игоревич!
– Да, кто говорит?
– Это Леля, Ваша соседка.
– Привет, – несколько озадаченно поздоровался майор.
– Александр Игоревич, я его нашла. Это он.
– Кого нашла? Кто он?
– Николай Борисович. Это он убивал тех девушек.
Голос у нее был взволнованный. Ерохин мысленно чертыхнулся. Опять двадцать пять. Он уже был уверен, что она повзрослела и прекратила заниматься всей этой ерундой.
– Леля…
Понимая, что сейчас он прочтет ей очередную лекцию о маленьких девочках с глупыми фантазиями, она оборвала его на полуслове.
– Я слежу за ним. Я увидела, как он выходит из подъезда и пошла за ним. Сейчас он в булочной. Это он. Я знаю. Я вдела маску у Вас на фотографии. Это он. Приезжайте.
Быстро продиктовав адрес, она повесила трубку. Леля совсем не была уверена, что сосед ей поверил и воспринял ее слова всерьез. Но она сделала все, что могла. В этот момент Николай Борисович вышел на улицу. Отвернувшись к телефону, она осторожно посмотрела, куда он направится. Вероятно, он возвращался домой. Помахивая пакетом с хлебом, он шел в том же направлении, откуда они пришли несколько минут назад. Немного поколебавшись, Леля пошла следом.
–
Ерохин сердито положил трубку на рычаг. Он уже хотел плюнуть на звонок девчонки. Но, что-то в ее голосе, на этот раз, заставило его задуматься. Мысленно проклиная Лелю Федоренко с ее девичьей необузданной фантазией, он поплелся к компьютерщикам.
– Толян, можешь пробить мне информацию про одного человечка. И машины, все какие у него были, заодно проверь. Спустя несколько минут, коллега, маг и волшебник компьютерных технологий, предоставил нужную Ерошенко информацию. Майор, со скучающим видом, исключительно для очистки совести, пробежался по страничке распечатки, и внезапно, чуть не снеся с ног Толяна, вставшего, как раз в этот момент, из за своего стола, вылетел за дверь.
– Леха! Быстро, поехали! – прорычал Ерохин. Абдурахманов ошарашенно уставился на него из-за кружки только что налитого чая.
– Сейчас. Дай, чай-то допить, только сел…
– На х… твой чай, потом допьешь! Быстро давай!
Абдурахманов поднялся из-за стола и с явным неудовольствием пошел за спятившим приятелем.
– Чего за спешка-то? На пожар что ли едем? Прошу прощения за цинизм, конечно, но наши клиенты, обычно никуда уже не торопятся и вполне могут подождать лишние пятнадцать минут.
Ерохин сунул другу распечатку.
– Чего за мужик?
– Бывший сосед.
– Понятно. Тогда точно нужно бегом бежать, ломая ноги, – проворчал Абдурахманов.
– Посмотри, какая у него машина. Не та, которая сейчас, а которая была до этого.
– ВАЗ-2106 1982 года. Цвет Медео.
– Это голубой, – глядя застывшим взглядом на дорогу перед собой, обгоняя другие машины и опасно проскакивая между ними, сказал Ерохин.
– Ты чего, думаешь, твой сосед это и есть наш психопат? – почти весело спросил Алексей.
– Не знаю, но вполне возможно.
– Может, объяснишь? – Алексей подозрительно покосился на приятеля. – А то вообще-то такое ощущение, что ты сам спятил.
Ерохин проскочил в узкий просвет между грузовиком и легковушкой, и Абдурахманов даже инстинктивно вцепился в сидение.
– Сань, давай, ты чуть-чуть потише поедешь. Я, конечно, тоже люблю быструю езду, но все-таки когда это не угрожает напрямую моей жизни и жизни окружающих.
– У меня есть соседка…
Абдурахманов заржал.
– Тоже маньячка? У вас там весь дом с тесаками и с бензопилами? Как ты-то еще живой?
– Она совсем девчонка. Лет семнадцать-восемнадцать, – проигнорировав обуявшее приятеля веселье, сказал Ерохин, совершая очередной опасный маневр на повороте.
– Господи, на хрена я с тобой в машину сел?! Видел же, что ты не в себе, – вполне серьезно проворчал Абдурахманов.
– Эта девчонка как-то сказала, что подозревает этого соседа, что это он маньяк.
Абдурахманов развернулся к нему с удивленно-ироничным выражением на лице.
– А ты, чего, с девчонкой соседкой дела об убийствах обсуждаешь? – рот у него снова растянулся в радостной улыбке. – Вы там прикольно живете, я смотрю.
– Нет. – Ерохин помотал головой. – Случайно вышло. Я папку домой взял. Тут она зашла. Короче, случайно папку задела, фотографии рассыпались.
– Я ничего не понял, кроме того, что ты мог девчушке, на хрен, всю психику подорвать своими фотографиями.
– Долго объяснять. В общем, не знаю с чего, но она сказала, что подозревает его, – Ерохин мотнул головой на распечатку.
– Ну, слушай, это же бред полный. Просто вот взяла и начала ни с того ни с сего подозревать соседа? – Абдурахманов ухмыльнулся. – Может он ее с сигаретой застукал и обещал родителям рассказать или просто вредный был, и она решила ему, с чисто детской непосредственностью, тоже пакость подстроить. Может, она надеялась, что ты его прямо во дворе шлепнешь, – снова заржал Абдурахманов. – Подростки они вообще полоумные, ты же знаешь.
Ерохин помотал головой.
– Во-первых, она не такая. Хорошая девчонка. А, во-вторых, она что-то хотела мне рассказать о том, почему подозревает его.
– И чего? Хотела, а потом расхотела? Может потому, что рассказывать было нечего, ничего правдоподобного не придумала?
– Я не стал ее слушать, – хмуро сказал Ерохин. – Наорал и сказал, примерно как ты, что это все чушь, а она малолетняя дура.
– Ну, в принципе, ты правильно сказал. Хотя можно было и как-то помягче, конечно, – пожал плечами Абдурахманов и ухмыльнулся. – Орать на детей, это, вроде как, не педагогично.
– Б..ь! Если с ней что-то случится, я не знаю… Я буду виноват…
– А чего с ней должно случиться? – несколько обеспокоенно спросил Алексей.
– Она сейчас следит за этим мужиком. Позвонила мне и сказала, что нашла его. Я сначала ее вообще послать хотел. А потом к Толяну зашел, и он мне распечатку сделал. Идиотка чертова! Маленькая фантазерка, думает это все игра. Кретинка! – Он с силой ударил по рулю, машина вильнула.
– Саня, Саня! Держи себя в руках, ладно? Если мы сейчас куда-нибудь влетим, это никак делу не поможет. Но вообще, конечно, ситуация, того, странная и даже неприятная. Когда все закончится, и заметь хорошо, предлагаю эту твою соседку-сыщицу выпороть, как следует, чтобы не доводила старых дяденек, вроде нас, до сердечного приступа.
Абдурахманов с беспокойством смотрел на приятеля. Конечно, навряд-ли девчонка и впрямь уж нашла маньяка. Но если вдруг…
–
Опасаясь, что бывший сосед ее заметит, Леля шла следом за ним, держась на приличном расстоянии. Повернув за угол одного из домов, она удивленно огляделась по сторонам. Николай Борисович, как сквозь землю провалился. Он должен был пройти вдоль дома и повернуть в самом конце к следующему. Но его нигде не было видно. Не зная, что делать дальше Леля остановилась. Она уже собралась дойти до дома, из подъезда которого он выходил, как вдруг в бок ей уперлось, что-то острое, а на плечо легла рука и больно его сжала.
– Тихо! – прошипел мужской голос. Леля покосилась в сторону говорившего. Темные глазки Николая Борисовича смотрели на нее в упор с каким-то злобным ехидством. – Здравствуй, Леля! Давно не виделись.
– Я… Николай Борисович… Что вы делаете?…
– Леля, Леля! А ведь ты мне даже нравилась. Хорошая девочка. Такая милая, неиспорченная. Если бы ты еще не любила совать свой нос, куда не следует, – он говорил почти с жалостью. – Пошли. И не вздумай кричать или дергаться. – Упиравшееся в ее бок острие кольнуло кожу чуть сильнее, давая понять, что кричать и дергаться и впрямь не стоит.
Они пошли «в обнимку» – любящий отец или дедушка и очень славная молодая девушка, дочь или может быть внучка. «Боже! Боже!…» – непрерывно повторяла Леля про себя. Она подумала, что может быть стоит сказать, что она звонила в милицию, и они сейчас приедут, возможно, он испугается. Но потом решила, что, страшный старик тогда просто убьет ее сразу и потом сбежит. Может быть, майор Ерохин все же поверил ей? Может быть, он приедет и спасет ее? По щеке скатилась, показавшаяся очень горячей, слеза. Леля всхлипнула.
– Ну-ну-ну! – успокаивающе сказал Николай Борисович. – Не бойся. Тебя я убью быстро. Ты не будешь страдать. Ты хорошая девочка.
Леля снова всхлипнула. «Пожалуйста! Пожалуйста!…». Они подошли к дому. Леля думала, что он отведет ее к себе, но они миновали подъезд и прошли чуть дальше к небольшой двери в стене дома, над которой не было козырька, как над подъездами. Леля догадалась, что это дверь в подвал. Все. Даже если Александр Ерохин и приедет, он ее не найдет. Если, она вообще еще будет жива к моменту его приезда… Осторожно засунув руку в карман, она вытащила визитку, на которой Ерохин еще имел звание капитана. Слегка отставив кисть руки в сторону, он незаметно бросила визитку в траву.
В подвале было темно. После яркого солнечного света, почти ничего нельзя было рассмотреть. Николай Борисович подтолкнул ее вперед в густой полумрак.
– Ну вот. Посиди пока здесь, – почти ласково сказал он. – Скоро мы с тобой поедем в одно место. Он наклонился и поднял что-то с пола, а затем занес руку, и, размахнувшись, опустил ее вместе с поднятым предметом Леле на голову. Леля успела почувствовать боль, длившуюся одно мгновение, а потом, наступила темнота.
–
Где-то в темноте капала вода. Она поморгала глазами и огляделась. В свете тусклых ламп, освещавших подвал, трудно было что-то разобрать. Голова слегка кружилась и Леля ощущала боль с правой стороны. Вероятно, сумасшедший старик ударил ее куском кирпича или обломком трубы, и после этого она потеряла сознание. В проржавевших трубах шумела вода. Леля вспомнила о море. На глаза навернулись слезы. Не будет больше ни моря, ни солнца. Ничего больше не будет. Она не могла закричать, рот был туго перетянут какой-то тряпкой. Возможно, он использовал носовой платок. Почему-то Леля подумала, что Николай Борисович очень аккуратный, так, что платок, наверное, чистый. Хотя это уже не имело никакого значения. По щекам покатились слезы. Руки стягивало за спиной что-то жесткое, больно врезавшееся в кожу. Леля попыталась встать, но то, чем были связаны руки, было замотано вокруг проходившей за ее спиной толстой трубы. Лязгнул замок, и дверь, ведущая на улицу, приоткрылась. Дверь снова захлопнулась и Леля увидела приближающуюся к ней темную фигуру. «Пожалуйста! Я не хочу!…». Из груди вырвался тоненький, отчаянный писк. Леля замычала и задергалась изо всех сил. Каким-то кусочком сознания, еще способным мыслить более-менее трезво, она попыталась вызвать в памяти лицо, которое так часто себе представляла. «Пожалуйста! Спаси меня! Я не хочу умирать!…»
