Татьяна Демченко
Верёвка и Генералов
Глава 2
Время заполночь, в маленькой двухкомнатной квартире наконец-то тихо. Ещё минуту назад Григорий Иванович, отец семейства, громко бранился и гремел посудой, а теперь он уже крепко спал – прямо за кухонным столом, обняв рукой недопитую бутылку. Как незаметно ушли из жизни домашний уют, улыбки жены и детей, успехи на работе, уважение в коллективе, планы на будущее. Всё это было когда-то, теперь же осталась только она – водка…
Вере не спалось. Как бы она ни легла – всё было неудобно, да и тоскливые мысли не давали покоя. «Почему моя жизнь начинается именно так?» – в отчаянии спрашивала она кого-то невидимого. Если бы ещё пил только отец… Они бы тогда с мамой могли держаться вместе, и как-нибудь переносили бы это общее несчастье. Но ведь и она, мать двоих детей, стала догонять отца в этом безумном соревновании, на глазах опускаясь всё ниже и ниже. Как она постарела, подурнела за последнее время – а ведь и сорока ещё нет! Нервы расшатаны, настроение почти всегда угнетённое, в потухших глазах хандра и вялость. А что впереди? «Полная деградация личности», как в учебнике по анатомии… Безразличные, брезгливые слова. А попробуй-ка жить с этим рядом, наблюдая за тем, с каждой новой стопкой что-то умирает в твоём родном человеке. Как этот самый близкий и любимый человек своими руками загоняет себя в могилу. Сколько раз пыталась Вера вразумить её, устыдить, напугать – все бесполезно. А Петька ещё такой маленький! Что с ним-то будет? Как уберечь его от судьбы беспризорных бродяжек и малолетних преступников, которых с каждым днём становится всё больше?.. «Быстрей бы школу закончить и на работу куда-нибудь устроиться, – всё чаще думала Вера, – Может быть, общежитие дадут – и будем мы жить вдвоём…»
Петя грустно вздохнул во сне со второго яруса кровати, а Вера тихо заплакала. Во время запоев родителей, которые продолжались обычно больше недели, она плакала почти каждый день: от жалости к себе и брату, от стыда за отца с матерью, от страха перед будущим…
Со стороны кухни послышалось шевеление и потом бормотание. Звякнула посуда. Через некоторое время раздался недовольный писк потревоженного баяна, несколько неуверенных аккордов – и потекли расхлябанные вариации мелодий отцовской молодости. «Вот, зараза, сейчас всех разбудит», – про себя выругалась Вера и нырнула головой под подушку, пытаясь совладать с нарастающим, рвущимся наружу раздражением.
– Танька, эй, где ты там, дрыхнеш-ш-шь? – противный хрипловато-визгливый голос, который ничем не заглушить, не забить, он словно звучит прямо у тебя в голове. – Опять мои папиросы выкурила? Ух ты, курва!.. Ладно, иди сюда… иди, говорю, стопочку налью…
Каждый раз в такие моменты Вера с ужасом ощущала, что в душе у неё растёт ненависть к собственному отцу, но ничего не могла с собой поделать. Еле сдерживала себя, чтобы не вскочить, не побежать сейчас же не кухню и не вцепиться в седые вихры. Хотелось хлестать это животное по обросшим одутловатым щекам, изо всех сил колотить в дряблую грудь, бить, бить, бить…
К пьяной фальшивой игре присоединилось сиплое, надрывное пение: «Мы по всей зе-мле ко-чу-ем, на по-го-ду не гля-дим…» Вера села на кровати, склонив голову к коленям, сжатыми, так что впились ногти, кулаками сдавила уши и стала судорожно повторять, как учила её бабушка Валя: «Боженька, помоги мне, Боженька, помоги…» Но ненависть и злость на отца всё сильнее одолевали её, так что уже невыносимо было терпеть. Ударив себя несколько раз кулаками по голове, она заревела навзрыд, но сразу же задушила рыдания подушкой, чтобы не тревожить брата.
Лет десять назад, в конце восьмидесятых, Григорий Иванович Фомин не был алкоголиком. Выпивал, конечно, как все – по праздникам, но меру знал. На работу никогда не опаздывал, это для него было святое. Пошёл он по стопам отца, который в конце 1957-го года, покинув свою бедную деревушку, записался в одну из строительных бригад, чтобы прокладывать по здешнему болоту первые бетонные дороги, возводить сооружения и стартовые комплексы для формирующихся ракетных частей – секретного в то время объекта. Пришлось Ивану Никифоровичу, как он выражался, поморозить ж… в палатках да землянках, а как построили первые щитовые дома – приехала жена с двухлетним Гришей и грудной Ниночкой. Военный посёлок, ставший им домом, постепенно превращался в уютный маленький городок, к чему немало труда приложил и выросший в нём Григорий. Окончил он областном центре строительный техникум, отслужил срочную, и вернулся к родителям в М. – дома новые возводить. Сначала бригадой руководил, через несколько лет прорабом поставили. Когда Вера была маленькой и воспитательница вела их группу куда-нибудь за пределы детского садика, девочка всегда показывала своим подружкам на растущие, как грибы, панельные дома и горделиво приговаривала: «Это строил мой папа!»
Григорий Иванович любил дочку. Когда она была маленькой, они часто оставались вдвоём – жена, Татьяна Владимировна, работала медсестрой в госпитале, в смены ходила. Григорий Иванович всюду брал свою Веруньку: на репетиции самодеятельного ансамбля, в котором он играл, на футбольные и хоккейные матчи, на выборы и демонстрации. Он любил гулять с ней в детском парке, катать её по озеру на лодке. Вместе они ездили на рыбалку, собирали в конце лета грибы, чернику, осенью – бруснику и клюкву. Их сближала любовь к неяркой северной природе, к этому скупому на хорошую погоду краю, чьи небольшие милости были особенно дороги и достаточны им, родившимся здесь. И хотя летним отпуском Фомины всегда выезжали из городка – на море или, чаще всего, в Волгоградскую область, где жили родители Татьяны Владимировны, – не было для отца с дочкой желаннее момента, чем возвращение домой. Утром в поезде Вера вскакивала с постели раньше всех и прилипала к окну, радуясь бедному, но такому родному для неё пейзажу. Шожма, Шалакуша, Лепша, Ивакша… – эти шепелявые названия маленьких придорожных посёлков, каждое из которых приближало к дому, казались ей нежными, ласкающими слух, похожими на шелестящий звук опадающих листьев, на шёпот ветра. И чем меньше оставалось времени до прибытия поезда на станцию, от которой до городка нужно было ехать пятнадцать минут на автобусе, тем сильнее в груди Веры всё трепетало от предчувствия встречи с домом. С озерцами на въезде, что до середины заросли нежно-зелёными ладонями кувшинок, с невысокими типовыми домами, с пышными ёлочками и по-северному раскидистыми тополями. Здесь для неё сам воздух, чистый и влажный, в сравнение с пылью и духотой больших городов, имел свой особенный, родной запах…
А вот Татьяна Владимировна, напротив, не любила городок, куда приехала по распределению совсем ещё зеленой девчонкой, после медучилища, и не очень-то была привязана к своему домашнему очагу. Она с тоской глядела сквозь вагонное стекло на размытое, неопределённого цвета северное небо, на серые покосившиеся постройки, рано порыжевшие леса, и заранее поёживалась, предчувствуя холод, которым снова встретит это неприютное место, куда занесла её судьба. Ведь климат на севере непредсказуемый – уже в сентябре может и подморозить, и наснежить. Разве об этой «ссылке» мечтала она в юности? Конечно нет, она хотела быть врачом–реаниматором на скорой помощи, людей хотела спасать. Но, как это бывает, не сумела сразу поступить в институт, пошла в медучилище. А тут кадры подбирали в военный госпиталь где-то далеко, в Архангельской области, на краю света. Звучало заманчиво, но отец ни в какую не соглашался отпустить свою единственную дочку. Да разве её можно было удержать? Пошла против его воли и почти сбежала из дому. Приехала в строящийся городок, полгода поработала, пожила в общаге с крысами – захотелось вернуться, но гордость не позволила. И вдруг на танцах познакомилась с Гришей… Чернявый, кудрявый, заводной, анекдоты травит, смешит, на деньги не скупится. Потом узнала, что строитель – значит, квартира будет. Через три месяца сыграли свадьбу…
Любила она его? Тогда – быть может. И ещё несколько лет после свадьбы, когда родилась дочка и всё было впервые. А потом новизна прошла, и чувства поблекли, развеялись ветрами повседневных забот, утомительным бытом, обманутыми ожиданиями. Совместное проживание с нелюбимым человеком через несколько лет стало Татьяне Владимировне настолько ненавистно, что она даже собиралась расстаться с ним. Но Григорий Иванович на развод не соглашался. Начались каждодневные скандалы, слёзы и кратковременные примирения за рюмкой.
Рассорившись с женой в очередной раз, Григорий Иванович сбежал из дома в выходные на рыбалку, с ночёвкой. Была зима. Весь день в субботу выл ветер, густо сыпал снежный порошок. В такую погоду, говорят, собак на двор не выгоняют. А он уехал. Татьяна Владимировна металась по дому сама не своя. Порезала ножом палец, суп посолить забыла, когда подавала дочери тарелку, расплескала половину на стол – руки не слушались.
Вера безмолвно хлебала невкусную жидкость, боясь ещё больше расстроить мать. Когда та заперлась в ванной и долго не выходила, девочка припала ухом к щелке между косяком и дверью, пытаясь подслушать, что мама там делает, но ничего не услышала – шумела включенная вода. Когда мать вышла, лицо у неё было покрасневшим, а под глазами набухли подушечки. Обычно во всём аккуратная, она напялила на себя старую выцветшую футболку, спортивную кофту с растянутыми рукавами. На ногах у неё были шерстяные колготы в гармошку на коленях и прохудившиеся на пятках вязаные носки. Нечесаные волосы висели сосульками. Встретившись с Верой взглядом, она тут же отвела глаза, словно застыдилась чего-то. Потом накинула пальто, шапку, бросила «я скоро» и куда-то ушла. Вере показалось, что должно случиться что-то плохое, и она с большим трудом заставила себя не плакать, а просто сидеть и ждать. К счастью, вернулась мать действительно быстро. Лицо её приобрело выражение жёсткое и решительное. Не раздеваясь, только смахнув с головы шапку, она начала вытряхивать из шкафов свою и Верину одежду и запихивать всё это в большую дорожную сумку.
– Мама, что ты делаешь? – удивилась Вера.
– Я написала заявление на работе… мы с тобой уезжаем к бабушке, сейчас же…