Татьяна Бочарова
Пианистка
3
Утром Карине стало легче. Проснулась она рано, задолго до того, как прозвонил будильник. От вчерашней усталости и апатии осталось лишь легкое головокружение. Но и оно быстро прошло после чашки крепкого кофе.
На работу надо было к двенадцати, и все утро она провела за чтением любовного романа, который от нечего делать купила в киоске пару дней назад.
Книжка оказалась затягивающей, хоть и откровенно банальной. Карина не заметила, как пролетело два часа.
Когда она подходила к школе, настроение было вполне терпимым. Пожилая вахтерша приветливо поздоровалась и протянула ключ от класса. Карина расписалась в журнале, поболтала со старушкой о том о сем и неторопливо поднялась на второй этаж.
Тут она нос к носу столкнулась с завучем, Марией Максимовной Бурцевой, симпатичной, подтянутой дамой лет пятидесяти с высокой, аккуратно уложенной копной каштановых волос.
Завучиха лучезарно улыбнулась, обнажив удивительно ровные и белые зубы:
– Кариночка, вы-то мне и нужны! Есть важный разговор.
Весь персонал школы отлично знал: сияющая улыбка начальницы, равно как и ее склонность называть подчиненных уменьшительными именами, не что иное как прелюдия к пренеприятнейшим вещам, например, очередному нагоняю за неверно заполненный журнал, или минутное опоздание на урок.
В другое время Мария Максимовна была весьма сурова и не проявляла излишней любезности.
– Я вас слушаю. – Карина кивнула, останавливаясь.
– Нет, дорогая, не здесь. Пойдемте ко мне в кабинет. – Завуч сделала пригласительный жест рукой и стремительно зашагала по коридору. Карина последовала за ней, на ходу гадая, чем могла прогневить начальство.
Бурцева остановилась перед дверью, повернула ключ в замке и встала на пороге, пропуская ее вперед.
– Садитесь, милая. – Она кивнула на широкое кресло напротив стола. – Не волнуйтесь, я не задержу вас надолго. – Бурцева осторожно, кончиками пальцев поправила свою шикарную прическу, опустилась на стул, сохраняя идеально прямую осанку, и спросила, слегка понизив голос: – Слушайте, что это с вашей приятельницей?
– Какой приятельницей? – Карина непонимающе уставилась на Бурцеву, хотя ей моментально стало ясно, о ком идет разговор. О Зине.
– Ну как же, – подтверждая ее догадку, проговорила Мария Максимовна, – разве вы с Зинаидой Ильиничной не подруги?
– Положим, это так, – уклончиво ответила Карина, продолжая изображать полное недоумение. Она старалась выиграть время, пока не угадает наверняка, чего именно хочет от нее начальница.
– А раз так, – мгновенно перестав улыбаться, сурово отчеканила та, – то неужели вы не в курсе, что Бабакина подала заявление об уходе?
– Когда?
– Сегодня утром.
Карина ничего не ответила.
Значит, Зина решила действовать немедленно. Что ж, может, так и лучше, потом возникнут сомнения, сожаления, а железо надо ковать, пока горячо.
Бурцева смотрела на Карину ледяным взглядом прозрачно голубых глаз.
– При чем тут я? – пожала та плечами.
– А вы не понимаете? – Завучиха скрестила руки на груди. – До конца учебного года два с половиной месяца. Впереди экзамены. Где мы найдем сейчас педагога на замену? У Бабакиной класс – пятнадцать человек.
– Распределите их по другим преподавателям, – посоветовала Карина.
– Легко сказать, – отрезала Бурцева, – у всех полная нагрузка. Поговорите с ней, вас она должна послушать! Объясните, что она ведет себя как ребенок. В конце концов, надо же понимать, в какое время мы живем и работаем – приходится иногда поступаться собственными амбициями.
Бурцева говорила так, словно не сомневалась, что Карина в курсе всех Зининых проблем с ученицей.
– Ну скверная девочка эта Малютина, – продолжала она, постукивая кончиком карандаша по столу. – Все это знают. Зато в классе музлитературы теперь есть нормальный, человеческий проигрыватель. Не вы ли с Бабакиной с пеной у рта доказывали в прошлом году на педсовете, что детям необходимо слушать музыку в хорошем исполнении на качественной аппаратуре? Не вы, я спрашиваю?
– Я, – спокойно сказала Карина, – но вовсе не имела в виду, что за это надо заплатить такую цену.
– Да бросьте вы. – Бурцева поморщилась, точно от зубной боли. – Почему остальные педагоги люди как люди, все понимают правильно, идут на разумные компромиссы, не конфликтуют почем зря, и только вы с Бабакиной вечно лезете на рожон? Будете разговаривать с ней или нет, говорите прямо!
– Не буду.
– Прекрасно. Тогда сделаем, как вы предлагаете, распределим ее учеников по другим классам. Малютину возьмете вы.
– Я?! – Карина даже вскочила.
– Вы, вы! У вас есть подход к детям, кроме того, вы молодая, полная сил. Не могу же я отдать трудного ребенка пожилым преподавательницам, у них и так проблемы со здоровьем.
В последних словах Бурцевой содержалась доля истины – в школе Карина и Зина были самыми молодыми педагогами, средний возраст основного контингента давно перевалил за пятьдесят. Многие из преподавательниц часто бюллетенили из-за гипертонии или больного сердца.
Карина отлично понимала, почему завучиха не хочет отдавать им капризную Малютину – богатенькому отцу девицы нужно было видеть, что с его дочкой занимаются полноценно, не пропуская уроков.
– Я не возьму Малютину, – твердо сказала Карина, глядя на Бурцеву в упор.
– Возьмете, никуда не денетесь, – сладко улыбнулась та и аккуратно поставила карандаш в стакан. – Вы наш работник и обязаны подчиняться распоряжениям администрации. В противном случае… – Она выразительно развела руками.
«В противном случае вам придется уйти вслед за Бабакиной», – закончила про себя ее фразу Карина.
Черт побери, ее приперли к стенке. Уговаривать Зину она не будет, это ее право – поступать как заблагорассудится. Значит, придется учить Малютину и общаться с ее родителями-спонсорами, потому что уходить Карине некуда.
Бурцева расценила ее молчание как капитуляцию.
– Значит, так, дорогая, – ее лицо вновь разгладилось и засияло, – завтра девочка придет к вам, и вы уж, пожалуйста, с ней помягче. Ребенок пережил стресс. Понятно?
– Понятно, – сквозь зубы ответила Карина.
В свой кабинет она пришла вне себя от злости, но, о чудо, эта злость вдруг непонятным образом воздействовала на учеников. С испугом поглядывая на обычно мягкую, не повышающую голос учительницу, они собрались, сконцентрировались и выдали максимум того, на что были способны.
К концу дня Карина даже увлеклась, словно в былые времена, перестала замечать, как медленно ползут сорок пять минут урока, позабыла и про Бурцеву, и про блатную ученицу.
А вечером нагрянул Саша.
Квартира сразу наполнилась веселым шумом и суетой. Он внес на кухню два объемистых пакета с продуктами, решительно отодвинул Карину от плиты и полчаса колдовал над сковородкой, фальшиво напевая себе под нос.
Затем они мирно, по-семейному поужинали сочными свиными отбивными с горошком, выпили по рюмке отличного крымского коньяка, подаренного Саше пациентом, и перешли в спальню.
Часам к девяти вымотавшийся на работе и разомлевший от коньяка и любви Саша задремал. Во сне он ворочался, ругал на чем свет стоит какого-то Серегу и жалобно просил разбудить его через десять минут.
Карина осторожно встала с тахты, сняла с кресла теплый клетчатый плед и аккуратно укутала им Сашины ноги. Постояла несколько минут рядом, с улыбкой вглядываясь в его потное, красное лицо.
Кажется, скоро три года, как он посещает ее одинокую квартирку, ненадолго рассеивая царящие здесь тоску и уныние.
Карина отчетливо помнила день их знакомства.
Это было спустя год после маминой смерти. Все это время подружка Верка неутомимо устраивала ее личную жизнь.
– Хватить куковать и сидеть одной в четырех стенах, – решительно говорила она. – Честной девушке нужен муж. Хороший, заботливый, работящий, чтобы не пил и носил на руках.
Верка говорила всерьез – у нее самой все было именно так. Сразу после школы она выскочила замуж за их с Кариной одноклассника, Алешку Фомина. Леха Верку обожал, работал не покладая рук, а уж когда она родила ему Егорку, и вовсе сделался образцово-показательным супругом: устроился на вторую работу, сделал в квартире грандиозный ремонт, построил дачу в тридцати километрах от Москвы.
Счастливая Верка считала, что все вокруг должны быть так же счастливы. Обладая несметным количеством знакомых, она начала стремительно подбирать ей потенциальных женихов.
Карина сопротивлялась, но Верка вкрадчиво уговаривала:
– Да ты только попробуй. Не понравится – пошлешь куда подальше.
От нечего делать Карина решила рискнуть. Однако Веркины мужики ей не нравились. В одном раздражал нависающий над брюками животик, другой был откровенный жмот, третий казался полным кретином.
Наконец, помыкавшись, Карина поняла, что замуж выходить вовсе не хочет.
Тут-то судьба и подбросила ей Сашу.
Он заглянул в класс, разыскивая дочку, занимавшуюся на флейте.
У Карины было очередное «окно» – одна из учениц не пришла на урок и не предупредила об этом. Как всегда в таких случаях, она коротала время, достав из шкафа клавир «Пиковой дамы», одну за другой играя оттуда любимые арии и вполголоса напевая.
Она как раз дошла до знаменитого ариозо Лизы, когда дверь приоткрылась, и в комнату просунулось румяное чернобородое лицо с маленькими глазами-бусинками.
– Простите, что побеспокоил, – сочным, сдобным басом произнес бородач. – Не подскажете, где занимается Игорь Савельич?
Флейтист работал на третьем этаже. Карина подробно объяснила, как найти его кабинет, затерянный в лабиринтах школьного коридора.
– Благодарю, – кивнул мужчина и скрылся.
Карина вернулась к своему занятию. Она благополучно пропела ариозо, сыграла песенку Графини и раздумывала, не приняться ли ей за арию Германа. И тут вновь возник бородатый.
– Не помешаю? – бесцеремонно поинтересовался он и, не дождавшись ответа, вошел в класс. – Еще раз благодарю. Нашел. Представляете, вот смех! Жена послала дочке ноты отнести – она их дома оставила – а я сроду в школе не бывал. Заплутал тут у вас. В нашей поликлинике и то, кажется, меньше кабинетов. – Чернобородый заразительно захохотал, глаза-бусинки весело сверкнули.
Застывшая в недоумении Карина невольно улыбнулась. От бородача шел мощный заряд энергии и оптимизма, и она, так остро нуждавшаяся и в том и другом, сразу почувствовала это.
– А вы вроде как музицировали? – спросил нежданный гость, кивая на пюпитр с раскрытыми нотами. – Это что? Бах?
– Чайковский, – сдерживая смех, ответила Карина, – «Пиковая дама».
– Пардон, не угадал, – мужчина комично развел руками, – но играли вы отменно. Я слышал. Да и пели хорошо.
– Спасибо. – Карина в тон ему, шутливо поклонилась.
– Не за что, – серьезно произнес бородач. – Вы, если не ошибаюсь, фортепьяно преподаете?
– Именно.
– А имя-отчество позвольте узнать?
– Карина Петровна.
– Что ж, уважаемая Карина Петровна, своего младшего непременно отдам к вам учиться. Возьмете?
– Возьму, если есть слух.
– Ну посмотрим. – Чернобородый отступил к двери. – Разрешите откланяться, уважаемая Карина Петровна, спасибо, что помогли.
Он скрылся в коридоре. После его ухода в ушах еще долго звучал мощный, рокочущий бас.
А через два дня он пришел снова. Мелкими шажочками протопал в класс, приоткрыл полу куртки: там ютился крошечный букетик мокрых фиалок – на улице шел дождь.
– Это вам. – Он сразу протянул цветы Карине, опустив приветствие, никак не объяснив цель своего визита. Стоял и молчал. С его ботинок натекли две грязные лужицы.
Карина внимательно глядела на него: лет сорок – сорок пять, метр с кепкой, толстенький, начинающий лысеть.
Видно, он хорошо представлял себя со стороны: в черных глазах-бусинках читалась печаль.
Он был совершенно не в Каринином вкусе, но почему-то она разрешила ему дождаться, пока закончатся уроки, и проводить ее до дому.
Дорогой Саша (Александр Сергеевич, тезка Пушкина – представился он) приободрился, галантно поддерживал Карину за локоток, острил, хохотал своим оперным басом. Подойдя к подъезду, просительно заглянул ей в глаза:
– Пригласите на чашку чая! А не то промокну и получу воспаление легких.
Карина прикинула наличие двоих детей, старенькую болоньевую куртку и такие же старенькие, но тщательно начищенные ботинки и, не успев ничего толком решить, неожиданно кивнула…
Детей у Саши оказалось трое. Их фотографию он достал из бумажника и продемонстрировал Карине в их первый же вечер наедине. Мордашки на снимке были до жути похожи друг на друга и не имели ничего общего с отцом, кроме знакомых темных глаз-бусинок. Если бы не эта деталь, то, глядя на сухощавые личики, обрамленные белесыми жиденькими волосами, можно было предположить, что Сашина супруга хронически наставляет ему рога.
– Нечего сказать, нашла кавалера! Нищий, как бомж, зато плодовитый, как кролик, – ворчала Верка. Но Карина ее комментарии игнорировала.
Саша ей нравился гораздо больше всех Веркиных протеже. Он безоговорочно и сразу принял условия ее игры: ничего друг другу не обещать, ни к чему не обязывать.
Встречи стали нечастыми, но теплыми, им было о чем поговорить, к тому же Саша, несмотря на неказистую внешность и бедность, обладал безусловным обаянием. Даже скептически настроенная Верка, повидавшись с ним пару раз, прикусила язык…
…Сашино лицо во сне страдальчески сморщилось. Карина дернула за шнурок ночника, погасила свет и, легко ступая, вышла в соседнюю комнату.
Нет, наверное, не права она была вчера, считая, что жизнь не удалась. Возможно, такие минуты слабости бывают у всякого.
У нее нет семьи, ребенка? Вовсе не обязательно каждой женщине иметь все это. Ей достаточно того, что есть Саша. Конечно, это не любовь, и незачем себя обманывать, но обыкновенного человеческого уважения он достоин. Хотя бы за то, что так предан своей хирургии и в наше трудное время не побоялся взвалить на себя обузу в виде троих детей. За то, что, придя сюда, всегда старается устроить Карине маленький праздник по мере своих сил.
А еще у нее есть Верка. Милая, смешная, добродетельная, готовая за Карину хоть на край света. И Зина, даже если уйдет из школы, обязательно будет звонить. Они смогут поболтать обо всем на свете, как в редкие свободные минуты на работе.
Да и работа у Карины не безнадежная. Просто надо принимать жизнь такой, какая она есть, уметь радоваться малому, замечать то хорошее, что тебя окружает.
Так думала Карина, сидя на диванчике перед включенным без звука телевизором, время от времени поглядывая на часы в углу: ровно в десять Сашу нужно было разбудить и отправить домой к жене Нине, якобы после случившегося на работе семинара.
4
Как-то незаметно пролетели две недели. Одну из них Карина, ухитрившаяся на излете мартовских холодов схватить простуду, просидела дома. Температура у нее была невысокой, но все тело ныло от тупой, ломающей боли, горло противно саднило, голос осел, стал низким и хриплым.
Приезжавший пару раз Саша поил Карину отвратительно-теплым молоком с содой, которое она ненавидела с детства.
Однажды заскочила Зина, принесла баночку малинового варенья и огромный оранжево-желтый грейпфрут. Она уже окончательно распрощалась со школой, забрала трудовую книжку и обзванивала частные заведения на предмет трудоустройства.
Когда, наконец, Карина поправилась и собралась на работу, ее пошатывало от слабости. Медленно-медленно она преодолела десять лестничных пролетов, толкнула тяжелую подъездную дверь на ржавой толстой пружине и выползла на свет божий.
Она моментально ослепла от хлынувшего ей в лицо солнечного света. Вокруг было царство весны, чудесной, полнокровной, наконец-то с достоинством вступившей в свои права.
Под ногами чернел чистый мокрый асфальт, по нему носились оголтелые, ошалевшие от счастья воробьи, вырывая друг у друга хлебные крошки.
С крыши подъезда свисала последняя, унылая и тонкая сосулька, звучно хлюпая каплями. По голубому небу плыли лохматые, похожие на куски сладкой ваты облака.
Парень в потрепанном дворницком ватнике, с ожесточением сгребавший лопатой с тротуара остатки раскисшего снега, обернулся на стук подъездной двери, увидел Карину и неожиданно улыбнулся, явив неровные, прокуренные зубы:
– Надо же, едрит твою мать! Весна пришла!
Этим возгласом он передал всю свою усталость от затянувшейся зимы, снегопадов, льда, который толстой коркой покрывал тротуар, и его надо было изо всех сил долбить тяжеленным ломом.
…Новенькая Малютина сидела за инструментом, вытянув на клавишах длинные прямые пальцы с острыми ногтями. Взамен сиреневого лака блестел бледно-розовый: это была единственная уступка, на которую пошла бывшая Зинина ученица ради Карины.
– Сонату ты не знаешь, Эвелина. – Карина, уставшая слушать жалкое ковыряние, подошла к пианино и захлопнула ноты. – Давай-ка Баха.
– Баха я не успела, – сказала Малютина, убирая с клавиатуры шикарные пальцы.
– Но ты и этюд не успела, – пожала плечами Карина. – Скажи, пожалуйста, ты собираешься играть экзамен?
– Конечно, – с готовностью кивнула девочка.
– Интересно, что же ты будешь исполнять комиссии? Ведь остался ровно месяц, а ты программу почти не разобрала.
– Я выучу, – заверила Эвелина, спокойно глядя Карине прямо в глаза.
Ту передернуло. Безусловно, Зинка была права, когда высказывалась насчет этой наглой соплюшки. Послать бы ее с урока домой, заниматься, да нельзя. Две недели назад Карина попробовала отправить Малютину из класса на пятнадцать минут раньше срока, и тут же прискакала Бурцева.
– Карина Петровна, – тоном, не терпящим возражений, заявила она. – Будьте добры заниматься с Эвелиной строго по расписанию. Ровно сорок пять минут и не меньше. Кстати, – завучиха строго поджала губы, – задерживать ее тоже нежелательно, девочка очень загружена, у нее еще теннис, изостудия и хореография.
– Может, мне с секундомером над ней стоять? – сквозь зубы спросила Карина.
– А вот это вы зря, – отчеканила Мария Максимовна. – Напрасно иронизируете. Я ведь вам все насчет нее объяснила. Вы же не уговорили Бабакину остаться, а могли бы. Теперь терпите и делайте то, что вам велят.
С этими словами она вышла, плотно прикрыв за собой дверь…
– Ладно. – Карина заставила себя успокоиться, вспомнив, что следующей придет Оля Серебрякова. – Открывай Баха и учи текст. Прямо здесь, при мне.
Девица с недоумением покосилась на нее, хотела было что-то возразить, но передумала, взяла ноты, водрузила их на пюпитр, раскрыла на нужной странице.
«Ничего, – думала Карина, сидя в излюбленном месте у окна и слушая, как ученица раз за разом повторяет одну и ту же фразу. – Найдем способ, как справиться с этой красавицей. Нельзя ее выгонять – ладно. Но тогда пусть учит программу как миленькая».
Сорок пять минут, положенные расписанием, истекли, Эвелина собралась и ушла. Карина облегченно вздохнула.
В класс заглянула Оля, маленькая, белокурая, похожая на эльфа.
– Карина Петровна, можно?
– Можно, Оля, входи.
Девочка направилась к фортепьяно, волоча за собой тяжелую сумку с нотами.
– Что играть сначала? – Она глянула на Карину ясными голубыми глазами. – Моцарта или Шопена?
– Давай Шопена.
Оля добавила к двум подставкам на стуле третью, села, положила на клавиши тоненькие пальчики.
Карина слушала ее и ловила себя на том, что невольно улыбается. Девчонка играла так непосредственно, легко и вместе с тем профессионально, почти мастерски, что ее апатия и слабость от простуды исчезли без следа.
Когда, закончив работу, Карина вышла на улицу, было еще совсем светло. Легкий ветерок за день подсушил асфальт. Она шла по знакомому скверу и удивлялась каждой мелочи. Ей казалось, что она очнулась от глубокого, тяжелого сна и словно впервые видит молоденьких мамаш, прогуливающихся с колясками взад и вперед, разноцветные яркие куртки ребятишек, гурьбой носящихся по детской площадке, толстых, важных голубей, смешно переваливающихся с лапы на лапу, горластых мартовских котов.
Карина нарочно не спешила, но когда она наконец подошла к дому, так и не стемнело. Она увидела, что дверь широко распахнута, а перед домом стоит грузовик, набитый домашним скарбом. Двое грузчиков снимали с машины большой цветастый диван.
«Кто-то въехал к нам, – подумала Карина. – Интересно, куда это?»
Всех жильцов своего маленького подъезда она знала прекрасно. Это только в новых башнях в семнадцать этажей соседи годами ездят в лифте, не узнавая друг дружку, а маленькая хрущевка-пятиэтажка вся как на ладони.
По три квартиры на этаже – всего пятнадцать. Никто вроде бы не уезжал из дома за последние месяцы.
Карина, с любопытством оглянувшись на грузовик, вошла в подъезд. И тут же, почти следом за ней, важно въехал диван.
– Девушка, в сторону! – весело гаркнул один из грузчиков, плечистый здоровяк.
Другой, не такой веселый, может, потому, что низкорослый и худой и таскать мебель ему было тяжело, угрюмо проворчал:
– Долбаные дома ваши без лифта! Тащи эту хреновину на пятый этаж – никаких денег не захочешь!
– Ладно, не вякай, – подбодрил его напарник, и они, обогнув посторонившуюся Карину, довольно быстро потопали вверх по лестнице.
Она в недоумении пожала плечами. На пятый? Кто же это поменялся втихаря, так, что она и не заметила? И тут ее осенило: да это ж к ней, под самый нос, въезжают новые соседи. Видно, двухкомнатную квартиру, пустовавшую лет пять, продали. Раньше, когда была жива мама, она принадлежала Анне Марковне Шац. Потом старушка умерла. Ее дочь и зять квартиру сдали. Но въехавшие туда жильцы за три месяца довели ее до такого состояния и оставили столь ужасающие счета за междугородние переговоры, что после их отъезда хлебнувшие лиха хозяева решили больше никого в свое жилище не пускать. Продавать квартиру тоже не спешили, видно, в деньгах не нуждались.
Карина привыкла за эти годы к отсутствию соседей за стеной, будто так и должно быть. И сейчас интерес к новоявленным жильцам боролся в ней с некоторым страхом: как-то уживется она с чужими людьми за тонкой проницаемой стеночкой. Вдруг шуметь будут? Или…
Что «или» Карина додумать не успела – машинально дошла на свой пятый этаж и уперлась носом прямо в распахнутую дверь соседней квартиры.
Оттуда слышались шаги, голоса грузчиков, скрип и грохот переставляемой мебели. Однако в прихожей никого не было. Карина помялась, но, так и не дождавшись появления хозяев, отправилась к себе.
«Ну их, – подумала она, – еще успеем познакомиться».
Все последующие вечера она прислушивалась к соседям за стеной в большой комнате, но услышать ей ничего не удалось.
«Наверное, въехала какая-нибудь тихая старушка, – решила Карина. – Сидит, караулит квартиру для подрастающих внуков».
