Таш Оу
Пятизвездочный миллиардер
В обеденный перерыв Фиби вышла во двор и уселась на каменный бортик волейбольный площадки. Она понимала, что нужно действовать, иначе всегда и везде об нее будут вытирать ноги. Серые бетонные корпуса общежития, с четырех сторон окружавшие двор, застили свет. Из одного распахнутого окна неслась кантонская попса, в другом виднелся телевизор – повторяли репортаж о победах китайских спортсменов на Олимпиаде. В кадре был сектор прыжков в высоту. Долговязая блондинка сделала две неудачные попытки, неуклюже сбив планку. Еще один заход – и она выбывает из борьбы, что вообще-то не имело значения, поскольку никакая медаль ей не светила. И тут прыгунья сделала нечто такое, от чего Фиби аж вздрогнула. Спортсменка заказала высоту, до которой пока что не добрался никто из лидеров соревнования и которая превосходила ее личный рекорд. Она дважды потерпела неудачу на меньших высотах, однако решила совершить невозможное. Девушка хотела допрыгнуть до звезд, и терять ей было нечего, поскольку она и так занимала последнее место. Готовясь к прыжку, блондинка сжала и разжала кулаки, встряхнула кистями, а потом широким пружинистым шагом начала разбег. Фиби встала и отвернулась. Она не хотела знать, чем все закончится, это было неважно. Главное – светловолосая девушка пошла ва-банк.
Свой новый дорогой мобильник Фиби выгодно продала девице из Сычуаня, приторговывавшей в общаге. Прежде чем заглянуть к начальнику Линю, она вымыла голову, сделала прическу и надела обтягивающие джинсы, которые обычно приберегала для выходных. Невероятно тесные, они врезались в промежность, когда Фиби садилась.
– Милочка, выдача жалованья ранее установленного дня будет грубейшим нарушением правил, – сказал господин Линь, а сам уже набирал номер бухгалтерии.
– Да ладно, месяц-то почти закончился, всего неделя осталась. – Фиби намотала прядь на палец и кокетливо наклонила голову, как делали ее товарки, болтая с симпатичными фабричными охранниками. – И потом… – она хохотнула, – наши отношения слегка выходят за рамки правил, верно?
Фошань, Сонси, Дунгуань, Вэньчжоу – все это не для нее. Она поднимет планку до небес. Ей сгодится только самый большой и красивый город.
* * *
За соседним столиком девушка по-прежнему проглядывала журнал, а парень отправлял сообщения. Иногда, получив ответ, он смеялся, но девушка никак не откликалась и продолжала перелистывать страницы. Парень кинул взгляд на Фиби, и сперва ей показалось, что она видит на его лице знакомое презрительное выражение. Но потом поняла, что он лишь щурится от солнца. Ее он просто не замечал.
У девушки зазвонил телефон, и она стала рыться в сумке, выкладывая содержимое на стол. Его оказалось изрядно: патрончики губной помады, связка ключей, ежедневник в кожаной обложке, авторучка, какие-то квитанции и скомканные салфетки. Девушка ответила на звонок, после чего вскочила и начала торопливо запихивать все обратно в сумку. Парень хотел ей помочь, но она лишь досадливо сморщилась и уронила монету в пять мао[4], подкатившуюся к ногам Фиби. Та нагнулась и подняла ее.
– Не беспокойтесь, – через плечо бросил парень, следуя за подругой. – Это мелочь.
Они ушли, и Фиби заметила кое-что забытое ими на столе. Под салфеткой осталось удостоверение личности девушки. Глянув в окно, Фиби увидела, что пара стоит на тротуаре, пережидая поток машин, чтобы перейти улицу. Фиби еще успела бы их догнать и оказать безмерную любезность, вернуть документ. Но она выжидала, чувствуя, как колотится сердце и пульсирует кровь в висках. Потом взяла пластиковую карточку. Бледное фото было нечетким – плоское лицо, напрочь лишенное изумительно острых скул оригинала. Любая молодая женщина в кафе могла признать в этом фото себя.
На улице парень взял девушку за руку, они перешли дорогу. Девушка все еще говорила по телефону, волоча за собой мягкую сумку, точно щенка. День выдался ясный, чуть тронутый осенней прохладой.
Фиби смахнула с карточки хлебные крошки и спрятала ее в свой кошелек.
2
初露锋芒
Выбери верное время для старта
У всякого здания своя изюминка, свое лицо. Вечерами их электрифицированные персоны оживают, они сбрасывают дежурную дневную личину и тянутся друг к другу, образуя новый мир вечно меняющегося цвета. Заманчиво воспринять их как единую световую массу, как одинаково мерцающее собрание иллюминированных реклам и причудливых флуоресцентных полос. Но это не так, они разные. Каждое здание подает себя иным способом, оставляя свой отпечаток в твоем воображении. Все их послания, если вслушаться, отличаются друг от друга.
Из его окна виднелись контуры Пудуна и небоскребы Луцзяцзуя[5], на фоне ночного неба выглядевшие остроконечными альпийскими вершинами. Днем даже самые знаменитые здания, подернутые неистребимой дымкой загазованного воздуха, казались убогими, но вечерами, когда желтовато-серый смог рассеивался, он подсаживался к окну и смотрел, как дома горделиво выставляют себя напоказ, стараясь перещеголять друг друга, оглушив своей высотой и яркостью. Кристаллы в небесной выси, иногда затуманенные пеленой дождя, гигантская золотая рыбка, проплывающая по фасаду, сочлененные геометрические фигуры, разлетающиеся на миллион фрагментов и вновь собирающиеся в ином узоре. Все это он знал наизусть.
Порой он думал, что здания – часть его генетического кода. Они дали ему все, что он имел, – дома, автомобили, друзей – и даже сформировали его образ мыслей и чувств, присутствуя в его жизни с ее первых минут. Пролетали годы, юность уступала место среднему возрасту, однако здания – недвижимость – оставались неизменными. Когда он обращался к детским воспоминаниям, пытаясь возродить в памяти сцены семейной жизни – оберегающие материнские объятия или похвалу отца, – картины возникали словно в тумане. Нет, он, конечно, помнил родителей и бабушку, но они представали фантомами, анемичными, какими были в реальной жизни. А вот дома, в которых обитала семья, вспоминались четко вплоть до запаха: холодные каменные полы, замшелые стены, отслаивающаяся штукатурка, безмолвие. Мир, откуда не имелось выхода. Путь, проложенный для него, был прям, не извилист. Он давно оставил надежды свернуть в сторону и не видел для себя иных вариантов, пока не приехал в Шанхай.
Лето 2008-го отметилось полным безветрием и неподатливой влажностью, устроившей себе логово меж проспектов из стекла и бетона. В Шанхае он надеялся встретить умеренный климат, но лето растянулось до сентября, от жары плавились тротуары, а дороги превратились в потоки выхлопных газов и пара. Даже на огороженной территории в Пудуне с ее лужайками в американо-тропическом стиле и пальмовыми рощами не ощущалось ни дуновения.
Он почти ничего не знал о Шанхае и полагал, что тот состоит исключительно из торговых центров и пластиковых репродукций своей истории, а традиционная жизнь города подобна застывшему желе, как это было в Сингапуре, где он окончил школу, или в стране изначально третьего мира вроде Малайзии, в которой он вырос. Шанхай мог быть похожим на Гонконг, где он начинал карьеру и заслужил репутацию не выдающегося, но практичного дельца, крепко держащего поводья семейных имущественных интересов. В любом случае он думал, что увидит нечто знакомое, ибо всю жизнь провел в многолюдных, густо застроенных азиатских городах, и для него все они были одинаковы: глядя на дом-башню, он видел лишь столбцы цифр, говорящих о доходах и расходах. С юных лет он был натаскан на подобную работу – быстро складывать числа и сводить вместе разрозненные факторы, такие как местоположение, цель и выручка. Возможно, в столь неромантичном складе ума была, вопреки всему, своя прелесть.
Однако на первых порах он затруднялся понять Шанхай. Утром шофер забирал его возле дома и отвозил на череду встреч, перемежавшихся деловыми обедами, и всякий день заканчивался пышным банкетом, что вскоре стало привычным. Он жил в квартале Лиссон-Вэли, принадлежащем его семье. Этот квартал, скромный жилой комплекс в районе Хунцяо и многоквартирный дом в районе Синьтяньди – только этим и владела его семья в самом большом городе Китая, а посему было принято решение о необходимости расширения, и вот так он здесь оказался. «Сотню лет мы провели в Малайзии и Сингапуре, и теперь пришла пора серьезно разрастаться, как в девятнадцатом веке сделали великие еврейские кланы Европы», – говорил его отец, словно принятое решение нуждалось в оправдании. В ежегодном списке миллиардеров от журнала «Форбс» их бизнес значился как «Генри Лим и семья, многообразные капиталовложения», и слово «многообразные» заставляло морщиться, ибо подобная неконкретность слегка отдавала обвинением в том, что источник нажитого ими состояния сомнителен и, возможно, грязен.
«Ты слишком чувствителен, – укорял отец своего юного сына. – Избавляйся от этого, стань жестче. Какая разница, что о тебе думают другие?»
Отец был прав, чужое мнение не значило ничего. Семейная страховая фирма, в 1930-м основанная в Сингапуре, в войну не только уцелела, но расцвела, став одной из старейших бесперебойно действующих компаний Юго-Восточной Азии. Ныне его род по всем статьям был «старой финансовой аристократией», одной из тех зарубежных китайских семей, что за сто с небольшим лет проделали путь от докеров до признанных миллиардеров. Каждое поколение опиралось на достижения своих предшественников, и теперь пришел его черед, Джастина Ч. К. Лима, старшего сына Генри Лима, наследника гордой, полной жизни империи, основанной его дедом.
Деловая проницательность. С юных лет приучен к браздам правления. Твердая рука. Не по годам мудр.
Так писали о нем в «Бизнес таймс» незадолго до его приезда в Шанхай. Отец вырезал заметку, вставил в рамку и прислал ему в подарочной обертке с золотыми звездами. Бандероль пришла почти сразу после его дня рождения, но он не знал, считать ли это подарком. Прежде в этот день ему ничего не дарили.
Едва он прибыл в Шанхай, его стали приглашать на шикарные приемы по случаю бесконечных открытий флагманских магазинов западных люксовых брендов и приватные банкеты, что устраивали молодые предприниматели с отличными связями в компартии. Для него всегда был готов столик в знаменитых ресторанах европейской кухни на набережной Бунд, а поскольку новым знакомым пришлись по душе его любезность и незаносчивые манеры, он редко бывал в одиночестве, но все больше на людях. На одной вечеринке, посвященной запуску новой линии нижнего белья и проходившей в оптовом магазине на северной окраине города, он машинально съежился от встречавших гостей фотовспышек и на снимках получился со скособоченной шеей, словно недавно пострадал в автомобильной аварии. На дюжине гидравлических помостов, поднятых над столами, под грохот музыки опасливо кружили манекенщицы в одном белье, и стоило взглянуть на них, как тут же осыпали его конфетти, которые потом приходилось выколупывать из волос. На всех фотографиях, что прислал устроитель приема, он хмурился, а прилипшие к смокингу бумажные кружочки смахивали на птичий помет.
Вскоре после приезда шанхайский журнал «Татлер» поместил его фото, сделанное на официальном благотворительном аукционе, – гладко зачесанные волосы (привет тридцатым годам), белая бутоньерка в петлице, рядом молодая европейка в ципао[6]. «Джастин Ч. К. Лим со своей спутницей», – гласила подпись под снимком, хоть он знать не знал эту женщину. Джастин выиграл лот «Экскурсия по городу», где в роли гида выступала Чжоу Эс – местная молодая звезда, уже успевшая сделать себе имя в артхаусных фильмах новой волны. Победа обошлась ему в двести тысяч юаней, эти деньги предназначались детям, осиротевшим в сычуаньском землетрясении. Мужчины подталкивали его локтем и лукаво шептали: «Возможно, она покажет вам сокровенные достопримечательности, как в своем последнем фильме». (Он был наслышан об этой уже запрещенной в Китае кинокартине, действие которой разворачивалось в маленькой деревне времен культурной революции, в рецензии «Нью-Йорк таймс» героиню назвали «восточной фантазией интеллектуала».)
Легкое возбуждение, охватившее его, объяснялось не присутствием гламурного гида, но первым близким знакомством с городской жизнью, не обремененной кейсами и папками. Вообще-то соседство Чжоу Эс только злило: развалившись на сиденье, она лениво отправляла сообщения и комментировала список проектов, присланный ее агентом:
– Вим Вендерс[7], он что, знаменитый? Нет, я не хочу у него сниматься, он выглядит занудой.
Машина остановилась перед отелем туристического класса на оживленной улице с магазинами торговых марок средней руки. Район выглядел лишь относительно дорогим (неплотное заселение, нереализованный потенциал аренды), и было как-то странно отсюда начинать экскурсию по Шанхаю. Через невыразительную арку они вошли в узкий проулок, где их встретили ряды мусорных контейнеров возле одноэтажных каменных домов. Это знаменитые шанхайские лонгтаны, околотки, от которых без ума иностранцы, объяснила экскурсовод, но вот она лично не понимает, как можно жить в таких закоулках.
– Вы только посмотрите, до чего они примитивные, тесные, мрачные и… старые.
Джастин заглянул в открытую дверь. В полумраке удалось различить лестницу темного дерева и выложенную кафелем кухню с двухконфорочной плитой. Он вошел в дом, не устояв перед гостеприимством сумрачной тишины.
– Куда вы? – воскликнула Чжоу Эс.
Но Джастин уже поднимался по лестнице, ступая по неровным доскам, звавшим нагнуться и пробежать пальцами по их гладкой вытоптанной поверхности. Повсюду были приметы жизни: горшки с чахлыми растениями, полотенца, повешенные на перила, веревки с бельем, растянутые в маленьких квадратных комнатах. Однако дом был окутан тяжелым безмолвием, словно обитатели недавно его покинули, словно настоящее сдалось прошлому. Крошечные окошки на лестничной площадке пропускали мало света, но все же позволяли разглядеть слой пыли на перилах и составленных в углу коробках. Не понять, дом угасает или здравствует? Джастин вышел на улицу к своей провожатой, которая, несмотря на огромные темные очки, щурилась и сумочкой закрывалась от солнца.
– Вы с ума сошли? – сказала она. – Нельзя вот так запросто совать нос в чужое жилище.
– Но ведь это оплачено, не так ли? – улыбнулся Джастин. – И я хочу окупить свои траты.
По его настоянию они ездили от одного лонгтана к другому, джип колесил по узким улочкам с рядами платанов, но порой за каменными оградами виднелись балконы старинных вилл во французском стиле. Мрачность особняков с наглухо закрытыми ставнями напоминала о его родном доме, полном тишины, теней и размеренного тиканья напольных часов. Вспоминались коридоры, лестница и высокие потолки, создававшие впечатление сумрачной пещеры.
Пока джип тащился в потоке машин, Джастин разглядывал пешеходов. Вот стайка очкастых школьников с волосами торчком, все в спортивных костюмах, пихаются, выстроившись в очередь за шэнцзянями[8], и радостно вопят при виде клубов пара, поднимающихся со сковороды. Вот престарелая пара, оба одеты во что-то поношенное, однако все еще элегантное, вроде бы наряд из парчи и бархата, под руку переходят дорогу перед самой машиной. Вот на перекрестке полсотни строителей уселись на тротуар, устроив себе перекур, смуглые обветренные лица выглядят чужеземно, но откуда они – не скажешь. Удивительно, думал Джастин, он уже довольно давно в Шанхае и до сих пор не замечал, сколь густо населен этот город. Видимо, пока его возили в лимузине, он просматривал финансовые документы и отчеты.
– Вас так легко ублажить. – Не глядя на него, Чжоу Эс тыкала пальцем в клавиатуру смартфона. – Всего-то и надо показать всякое старье.
Машина остановилась, потому что он углядел проулок с непримечательными и вроде как бесхозными домами. Наверное, чутье застройщика что-то ему подсказало, ибо улочка мало чем отличалась от дюжины уже виденных и выглядела отнюдь не привлекательно. Скверно оштукатуренные кирпичные домики, притулившиеся за рядом фруктовых и овощных лавок, смотрелись, честно говоря, отвратительно – дешевое жилье, лакомый кусок для стройки. Электрические провода перед фасадами спорили за место с бельевыми веревками. Из одного дома вышла девочка с тазом мутно-серой воды, которую выплеснула прямо на улицу. Что-то в этом бытии – людская скученность и теснота – напоминало о трущобах неподалеку от его дома в родном городе, те же сотни неотличимых хлипких домишек и тысячи жизней, словно смешавшихся в одну. Иногда там случались пожары, и тогда все выгорало дотла, но через месяц-другой опять вырастали халупы. Джастин не знал обитателей того мира – прежде чем он стал взрослым, хибары снесли, освободив место для торгового центра.
Он прихватил с собою фотокамеру и сделал несколько снимков пасмурной улочки с убогими лавками. В кадр попала старуха с пластиковыми пакетами, набитыми одеждой. На дисплее она щербато улыбалась, вскинув свои пакеты, точно трофей.
– Знаете, людям не нравится, когда лезут в их жизнь, – из машины сказала Чжоу Эс. – Может, поторопимся? Я уже опаздываю на встречу.
В последующие дни Джастин часто разглядывал снимок старухи и даже сделал его фоном рабочего стола, теперь она улыбалась ему, стоило включить ноутбук. Жидкие волосы ее, выкрашенные в иссиня-черный цвет и завитые в кудряшки, чем-то напоминали о тщетных стараниях его бабушки выглядеть моложе, но лишь ее старивших. Он вспоминал бабушкину комнату, царивший в ней густой меловой запах пудры, тигрового бальзама и одеколона. Маленьким он сидел на кровати и смотрел, как она расчесывает пряди; бабушка любила с ним разговаривать, хотя он еще не мог понять всего, о чем она говорит. Ему было лет пять или шесть, а ей, уже одряхлевшей, за восемьдесят. Сейчас его удивила прозрачная ясность этих воспоминаний, настойчиво обволакивающих, точно липкая пленка, которую никак не стряхнуть. Они с бабушкой не были особенно близки.
На увеличенном снимке старухи можно было различить цвет вещей в ее просвечивающих пластиковых пакетах – дешевое барахло, гордо выставленное напоказ. Он разглядывал красные обветренные щеки и пеньки почерневших от чая зубов. Может, вернуться в тот околоток, отыскать бабку и сделать еще фотографии? Вдруг внимательный осмотр места (без нудящей актриски за спиной) даст более четкое представление о домишках и соседствующих с ними лавках? Даже возникла мысль: а что, если спасти их от окончательной разрухи и восстановить, придумав хитрый план, по которому для жителей сохранится невысокая квартплата, а лавочники создадут кооператив? Весь район станет примером современной городской среды обитания в Азии, сюда охотно поедут образованные молодые люди, чтобы жить бок о бок со старыми шанхайцами.
Он набросал несколько цифр, собрав их в аккуратные столбцы и определив расходы на подобную затею, то была лишь грубая прикидка, но, как и всегда, при расчете финансов проект стал выглядеть реальным, кристаллизуясь в нечто убедительное и достижимое. Чтобы не забыть о нем, листок с расчетами он оставил на столе.
Однако вся следующая неделя была занята встречами с банкирами и подрядчиками, обедами с партийными функционерами и подготовкой к презентации в офисе мэра, затем предстояли поездки в Токио, Гонконг и Малайзию. Когда он вернулся в Шанхай, подоспела сырая зима, и не было никакой охоты в холодрыгу таскаться по улицам, отыскивая старуху и тот проулок, местонахождение которого не помнилось точно. Где-то между автострадой и большим треугольным стеклянным зданием, что ли? Времени не хватало даже на себя. К вечеру он так уставал, что душ перед сном и чистка зубов казались непосильной задачей, хотелось просто рухнуть в кровать и уснуть. Ныли суставы, постоянно пересыхало во рту, в мозгах клубился густой туман, сквозь который проглядывала головная боль. Это был грипп, на неделю уложивший его в постель, а позже навалился неотвязный бронхит. Весы в ванной известили, что он похудел почти на десять фунтов, но это не обеспокоило – такое уже бывало от работы без продыху. Чрезмерное усердие всегда заканчивалось болезнью. И все равно каждое утро он надевал костюм, отправлялся на встречи, изучал планы участков и финансовые модели.
После долгой подготовки семья наконец определилась в своей главной цели и была готова прибыть на континент, дабы возвестить о своих намерениях в предстоящие десятилетия. Черновая работа – дни и ночи бесконечных переговоров и приемов – дала результат в виде многообещающего участка, соответствующего амбициям семьи: полуразрушенный склад, в тридцатых годах возведенный на останках опийного притона и окруженный малоэтажными домами, имел превосходное местоположение – между улицами Наньцзин Си Лу и Хуайхай Лу. Имелись и другие варианты вроде гораздо большего по площади участка в Пудуне, на котором вполне уместился бы небоскреб, этакий воистину дерзкий азиатский исполин полукилометровой высоты, но отец и дядья Джастина предпочли старомодную престижность первого адреса.
– Уже только это скажет о многом, – твердо и размеренно произнес отец, однако в голосе его слышалось легкое волнение.
В наступающем году они выкупят участок и тогда решат, что на нем строить, – разумеется, нечто выдающееся, будущую городскую достопримечательность. Предстояло еще разузнать, кого из чиновников необходимо подмазать для благополучного совершения сделки, но отца, понаторевшего в подобных вопросах, это не беспокоило. Про него говорили, что в таких делах он мастак.
Однажды морозным январским утром, когда наступило затишье в переговорах и пала мертвая зыбь в деловой жизни вообще, поскольку европейцы еще пребывали в летаргии после празднования Рождества, а местные готовились к Празднику весны[9], Джастин, проснувшись, порадовался яркому солнцу и предстоящему выходному дню, ибо того и другого не бывало уже давненько. Сегодня, слава богу, не опухли суставы и дышалось легко. Он вызвал такси и наугад поехал к переулку, в котором очутился много месяцев назад. Когда район показался смутно знакомым, он вышел из машины и зашагал по улицам, застроенным низенькими домами. Обжигающе холодный воздух как будто прочищал легкие. По мостовой сновали велосипеды и электроскутеры, торговцы катили тележки с тыквами и апельсинами. Возле красивых старых домов европейской постройки часовыми стояли деревья с безжалостно обрезанными на зиму ветвями. Теперь, двигаясь пешком, Джастин замечал каменные наличники, украшавшие окна верхних этажей. Из машины видишь только первые этажи зданий, неизменно занятые безликими магазинами, что торгуют куртками и мобильниками. На случай, если встретит старуху, Джастин купил пакет апельсинов; похоже, нужное место где-то рядом, он вроде бы узнавал отдельные лавки и изгиб дороги.
Свернув за угол, он ожидал увидеть интересующий его переулок, но глазам его предстал грязный пустырь с пирамидами битого кирпича. Лавки исчезли, а вместе с ними и сам проулок. Джастин глянул на запомнившиеся ориентиры – старую цирюльню и странный угловой дом с наборной штукатуркой в баварском стиле. Определенно то самое место. Но от домов остались только едва различимые следы былых фундаментов. Хорошо бы сделать фото, но поди достань камеру из рюкзака, если руки заняты большим пакетом с апельсинами, теперь казавшимися излишними. Джастин огляделся – кому бы их отдать? Удивительно, но впервые за все его время в Шанхае улицы были пусты – ни скучающей девицы, привалившейся к дверному косяку, ни лоточника, кидающего на тебя подозрительные взгляды, ни малыша на трехколесном драндулете. Но вот мимо проехал старик с морщинистым, продубленным лицом. В корзине перед рулем его велосипеда сидел маленький пудель в стеганой розовой попонке. Глянув на Джастина, пес ощерился, как будто улыбаясь, но темные потеки в уголках его глаз напоминали слезы. Джастин стоял под ослепительным зимним солнцем, пакет с апельсинами оттягивал руки. Он забыл надеть перчатки, пальцы уже онемели.
Оставив пакет на кирпичной груде, Джастин прошел в центр расчищенной площадки. С трех сторон окруженная старыми домами, она оказалась не такой уж большой. Неважное место для стройки, хорошо, что не ему здесь что-то возводить. С домами и лавками это пространство выглядело обширнее, полным жизни и перспектив. Либо он отнюдь не гениальный застройщик. Джастин в последний раз огляделся, надеясь увидеть ту старуху, хотя понимал, что это глупо, ибо и она сгинула.
Перед уходом он сделал несколько снимков пустыря, в квелом зимнем свете смотревшегося иссохшей пустыней. Единственным цветным пятном был синий пластиковый пакет, в открытой горловине которого виднелись спелые апельсины. Пройдясь по округе, Джастин увидел и другие следы домов, совсем маленьких и огромных, снесенных бульдозерами. Он все их сфотографировал и еще долго бродил, до самых сумерек. Студеный воздух обжигал грудь, словно с каждым вдохом в нее проникали крохотные стеклянные осколки.
На неделе у него вновь усилился кашель – затяжная прогулка в январской сырости сказалась на легких, даже дышалось с трудом. На встрече с потенциальными инвесторами Джастин не смог закончить свое выступление – в горле сильно першило, возник раздирающий грудь жуткий кашель. Врач прописал новый курс антибиотиков, уже третий с начала года, и велел сделать рентген, но тот ничего не показал. Вам надо отдохнуть, сказал доктор, вы себя загнали. Но круговерти меньше не стало – изматывающие переговоры на протяжении дня перетекали в светские общения на банкетах и в барах. После того как он превозмог болезненную немочь первых дней, слабость казалась привычной и чуть ли не бодрящей. Так бывало всегда, в работе над крупным проектом он легко соскальзывал в жернова рутины, привыкая к постоянному утомлению. По утрам вставал с отеками под глазами в красных прожилках и мучился одышкой, словно легким не хватало воздуха. Руки-ноги казались налитыми свинцом, но после душа и чашки двойного эспрессо становилось немного легче, хотя головная боль лишь затаивалась, обещая превратиться в мигрень. Ничего страшного, думал он, перетерпим.
Да и потом, у него не было других вариантов. Возникла проблема со сделкой. Казалось бы, все детали послушно встают на свои места, но перед самым Рождеством конструкция вдруг зашаталась. Кое-кто отверг взятку. Чиновница, инженер из отдела городской планировки, углядела нарушения в документации – несоответствие между заявленным проектом и предварительными чертежами. Под снос попадало больше зданий, чем было обозначено в бумагах, и это создавало проблему, поскольку многие из них представляли национальный архитектурный стиль. Чиновница, подкованный в своем деле специалист, не поддавалась давлению начальства, благосклонного к предприятию семейства Лим. Подобная принципиальность всегда порождала излишние сложности и дополнительные траты. Ситуация усугублялась тем, что прошел слух о появлении конкурентов, заинтересованных в данном участке и готовых сразиться за него на аукционе.
Джастин провел экстренные встречи с высокопоставленными чиновниками, которых одарил зажигалками «от Картье» и путевками на двухдневный отдых в гонконгском отеле «Полуостров». Пока что сделать ничего нельзя, сказали собеседники, есть система, проект должен пройти все стадии официальной процедуры, которую невозможно изменить, процесс займет какое-то время. Каждый из них, не обещая ничего конкретно, ласково заверил, что происки конкурентов окончатся ничем. В чиновничьих словах как будто сквозил намек на создание неких помех, но теперь все это вызывало сомнение. В Шанхае ни в чем нельзя быть уверенным.
Меж тем помощники Джастина обнаружили в интернете сайт под названием «ЗАЩИТНИКИ СТАРОГО ШАНХАЯ». Они показали распечатки со множеством гневных комментариев под призывом «Спасем улицу Вэйхай Лу от разрушения иностранными компаниями!». Безумное преувеличение пагубы проекта для существующей застройки вынудило Джастина под ником «Страж справедливости» лично ответить на самые нелепые обвинения. Неправда, писал он, что семейная компания Лим представляет собой бесчувственных капиталистов, желающих попользоваться Китаем. Из верных источников ему известно, что эта фирма очень заботится об истории и делает все возможное для ее сохранения. У нее длинный список отреставрированных исторических зданий, она никогда не помышляла о разрушении чего-либо мало-мальски значимого для города. Компания неизменно проявляет большую заботу о простом народе и весьма осмотрительна в том, что касается имущества людей со скромным достатком, – никого силком не выселяет и всегда, если требуется, выдает компенсацию.
Через пару минут пришел первый отклик: ХАХАХАХА. Смешно. Твоя писанина проплачена семейством Лим?
Все его доводы презрительно отвергались, но он не отступал: неправда, что семья нажила капитал, изгоняя малайцев с их земель, и никто не собирается провернуть то же самое здесь. Теперь он часами сидел в интернете, а после деловых встреч спешил домой, чтобы прочесть ответы на свои послания и отправить новые. Но однажды все его публикации вдруг бесследно исчезли. Одномоментно сгинули все до единой, наделив его статусом безгласного отщепенца. Он сделал попытку вернуться под новым ником, но всякое его выступление существовало на сайте не дольше одного дня. Джастин сознавал свое бессилие и порой был готов заорать, читая отзывы о себе. Он не знал, кто эти люди, и не имел способа связаться с ними, но мог лишь беспомощно следить за разраставшимися комментариями, которые с каждым днем становились ожесточеннее. Скоро на эту болтовню откликнутся газеты, и как только проект станет достоянием гласности, никто из чиновников, на которых уже столько истрачено, не окажет ему явную поддержку.
Однажды вечером позвонил отец, обеспокоенный отсутствием новостей. Джастин попытался объяснить, что он ни при чем, ибо в Китае ситуация меняется очень быстро и что предвидеть ее виражи невозможно. Здесь не так, как в Индонезии или Сингапуре, тут одновременно царят беззаконие и жесткие правила. Он говорил и говорил, борясь с затяжными приступами кашля, во рту и горле пересохло, как в безводной пустыне. Отец терпеливо выслушал и сказал:
– Понятно. Уверен, ты справишься с этим делом.
Вскоре ночи напролет Джастин отсматривал публикации на сайте. Сна, казавшегося излишеством в его нынешнем состоянии, не было ни в одном глазу. Главным в его жизни стал словесный поток безвестных невидимок, будто превращавшихся в знакомцев, с которыми устанавливалась некая связь. Наткнувшись на комментарий, где его впервые назвали по имени, он ощутил странную взбудораженность и тошноту, точно заранее знал содержание реплики.