Т. А. Нестик
Отношение к времени в малых группах и организациях

Временные аспекты социальной интеграции: формирование социального капитала и долгосрочная ориентация

Как мы видели, формирование общности во времени является одной из сторон социальной интеграции. Мы наблюдаем это на всех уровнях социально-психологического анализа: внутриличностном, межличностном, внутригрупповом, межгрупповом и социетальном. Чем выше социальная интеграция, тем больше индивидуальное будущее переплетается в представлениях личности с будущим других людей и социальных групп; тем выше ориентация личности, группы и организации на долгосрочные отношения с другими людьми, сообществами и организациями-партнерами. Для нас особенно важным в этой связи является то обстоятельство, что социальная интеграция – это процесс, развертывающийся во времени. Подобно «живому веществу» В. И. Вернадского, в ходе социальных взаимодействий накапливается «вещество социальное», формируется «социальный капитал». По-видимому, такой социальный капитал можно рассматривать как своего рода спрессованное социальное время. Иными словами, одними из компонентов социального капитала являются совместная память и совместный образ будущего, ориентация на поддержание долгосрочных отношений.

Понятие «социального капитала», впервые введенное в научный лексикон в 1916 г. Л. Ханифан (Hanifan, 1916), было подвергнуто теоретическому анализу в 1970–1980-е годы (Loury, 1977; Lin et al., 1981; Granovetter, 1974; Bourdieu, 1980, 1985; Coleman, 1988), а наибольшую популярность получило в связи с критикой атомизированного американского общества Р. Патнемом в середине 1990-х годов (Putnam, 1993, 1995, 2000). В его основе лежит традиционная для социологии идея об экономических преимуществах социальной интеграции (ср. учение о совокупном общественном капитале К. Маркса, теорию солидарности у Э. Дюркгейма и др.).

Востребованность данного понятия связана сразу с несколькими тенденциями в социальных науках. С одной стороны, оно явилось еще одной формой так называемой «экономической интервенции», т. е. широкого и не всегда оправданного распространения терминологии и концепций экономической теории на другие науки (Радаев, 1997; ср. другие понятия – «языковой капитал», «капитал доверия», «религиозный капитал», «юридический капитал» [Baron, Hannan, 1994]). С другой стороны, оно как нельзя лучше отвечает необходимости междисциплинарного анализа политических и социокультурных факторов эффективности экономики. Наконец, есть и более глубокая причина: в социальных науках наметился переход от конфликтной парадигмы, т. е. анализа межгрупповых различий и социальных противоречий, к анализу социальной интеграции. Понимаемый как структура и качество неформальных связей, социальный капитал отвечает большинству характеристик экономического капитала: ограниченности, способности к накоплению, ликвидности, конвертируемости, способности к самовозрастанию и даже передаваемости, по крайней мере, на уровне межорганизационных отношений.

Первоначально понятие применялось исключительно к индивидам, под ним подразумевались совокупность актуальных и потенциальных ресурсов, связанных с использованием устойчивой сети более или менее институционализированных отношений знакомства и взаимного признания (Bourdieu, 1980); ценность аспектов социальной структуры для акторов как ресурсы, которые они могут использовать для достижения своих целей (Coleman, 1988); друзья, коллеги и контакты более широкого круга, посредством которых вы получаете возможности для использования своего финансового и человеческого капитала (Burt, 1992). Позднее социальный капитал стал интерпретироваться как характеристика группы и общества в целом: характеристики социальной жизни – сети, нормы и доверие, – которые побуждают участников к более эффективному совместному действию по достижению общих целей (Putnam, 1996); «силы, которые увеличивают потенциал экономического развития общества путем создания и поддержания социальных связей и моделей социальных организаций» (Turner, 2000); культура доверия и терпимости, в которой появляются обширные сети добровольных ассоциаций (Inglehart, 1990); обобщенный вклад социальной организации общества в эффективность общественного производства через сокращение трансакционных издержек (Дискин, 1997).

Хотя трактовка социального капитала как групповой и национальной характеристики не раз подвергалась критике за неизбежное смешение эффектов социального капитала с его источниками (Portes, 1998; Durlauf, 1999; Sobel, 2002; и др.), она хорошо согласуется с неоинституциональной экономической теорией и оправдывает себя при анализе экономического развития как переходных обществ (Woolcock, 1997; Parts, 2003; Casey, Christ, 2005; и др.), так и развитых европейских стран (Beugelsdijk, van Schaik, 2005; Kaariainen, Lehtonen, 2006). Кроме того, способность к накоплению социального капитала не является индивидуальной характеристикой, она является особенностью той сети отношений, в которую включен индивид (Paldam, 2000; Радаев, 2002; Нестик, 2009).

Можно выделить два основных подхода к анализу социального капитала: 1) структурный, подразумевающий анализ конфигурации социальных сетей (Blau, 1980; Burt, 1992; и др.), и 2) содержательный, обращенный к содержанию и качеству отношений, прежде всего к уровню доверия (Granovetter, 1985; Fukuyama, 1995; и др.).

К основным функциям социального капитала относят поддержание социального контроля, предоставление семейной поддержки и обеспечение ресурсами через внешнюю сеть контактов (Portes, 1998); обеспечение доступа к информации, облегчение влияния и социального контроля, поддержание социальной солидарности (Sandefur, Laumann, 1998; Adler, Kwon, 2002).

В структуре социального капитала выделяют: 1) обязательства и ожидания, 2) информационные каналы, 3) социальные нормы (Coleman, 1988); 1) социальные институты, 2) неформальные горизонтальные связи и 3) социальные нормы (World Development Report, 2000/01). Дж. Нахапет и С. Госхал выделяют в социальном капитале: 1) структурные аспекты: сила связей и конфигурация сети, 2) когнитивные: общие символы, представления, язык, совместная история, и 3) отношенческие: доверие, нормы, обязательства и групповая идентичность (Nahapiet, Ghoshal, 1998). В. В. Радаев вслед за П. Бурдье выделяет в структуре социального капитала: 1) капитал, инкорпорированный в диспозициях и способностях конкретного обладателя: соблюдение обязательств без санкций, доверие; 2) капитал, объективированный в физической, передаваемой форме: социальные связи, списки контактов; 3) капитал институционализированный: принадлежность к социальному кругу, членство в группе (Радаев, 2002). Другой вариант структуры предполагает выделение: 1) обладателя социального капитала (тех, кто обращается с просьбой), 2) его источников (тех, кто соглашается ответить на просьбу), 3) самих ресурсов, получаемых через социальную сеть (Portes, 1998). Иногда к структуре социального капитала относят его источники: семью, добровольные соседские, приятельские и профессиональные сообщества, компании, неправительственные организации, государственные структуры, этнические и гендерные сообщества (World Development Report, 2000/01).

Понятие социального капитала является так называемым зонтичным, т. е. объединяет в себе целый круг различных, хотя и близких друг к другу, феноменов и механизмов, связанных с социальной интеграцией. Расплывчатость объема и наличие множества определений порождают значительные трудности в измерении социального капитала, однако именно эти характеристики делают его частью «универсального языка» современных междисциплинарных исследований, одинаково понятного экономистам, социологам, антропологам и социальным психологам. Его употребление позволяет исследователям и политикам при обсуждении социальной интеграции преодолевать парадигмальные и методологические барьеры, разделяющие социальные науки.

Социальная психология нуждается в нем как в общем, интегральном обозначении для совокупности различных групповых характеристик, отражающих уровень социальной интеграции. Традиционные понятия социальной психологии, включая сплоченность, доверие, толерантность, приверженность и многие другие категории, эту роль выполнить не могут, так как охватывают только один из аспектов интегративных процессов.

Именно это понятие как никакое другое позволяет связать психологический, нравственный, духовный и экономический планы жизни индивида, группы и общества. Кроме того, понятие социального капитала позволяет в полной мере реализовать потенциал теории обмена (прежде всего ценностного обмена), недостаточно использованный социальными психологами. Исследования формирования социального капитала в межличностных отношениях дают возможность проследить, как отношения объективные превращаются в отношения субъективные, психологические, как они трансформируются в образы (например, репутацию), конвертируются в отчуждаемые ресурсы (например, деньги).

Социальный капитал группы можно определить как уровень ее социально-психологической интеграции. На наш взгляд, основным механизмом его формирования является психологический (ценностный) обмен, в ходе которого объективные межличностные и межгрупповые отношения получают индивидуальную и групповую оценку. Таким образом, социальный капитал представляет собой единство объективного и субъективного: социального взаимодействия в рамках социальной сети и его восприятия, переживания и оценки сторонами (Нестик, 2009; Нестик, 2010). Чтобы пояснить, что мы понимаем здесь под отношениями, позволим себе процитировать фрагмент из статьи П. Н. Шихирева: «Социальное отношение (как связь) может рассматриваться и как процесс, и как вещь. В первом случае оно предстает в своем динамическом аспекте, во втором – в статическом, как некая фиксация состояния, его объективация. В реальной жизни они неразрывно связаны. Так, мое отношение к другому человеку есть интегральное выражение состояния наших с ним связей, фактически оценка накопленного нами социального капитала, измерение его количества и качества. Она, в свою очередь, в процессе социального обмена может приобретать различные формы (суждения, образа, символа), которые тоже обычно синтезируются в едином поведенческом акте. Собственно, и фиксируются, объективируются социальные связи, „упаковываются“ в те или иные формы главным образом для того, чтобы их можно было „транспортировать“ в процессе постоянного социального обмена» (Шихирев, 2003, с. 26).

Метафора накопления и увеличения стоимости вводит в наш анализ временное измерение. Однако речь должна идти не о равномерном астрономическом времени, а о качественном и неравномерном социальном и психологическом времени. Социальное время формирования капитала – это последовательность транзакций, приводящих к взаимным обязательствам. Его ход зависит от взаимодействия в социальной сети, объективного темпа, ритма и продолжительности социального обмена (Старк, Ведреш, 2005). По-видимому, психологическое время формирования социального капитала – это восприятие, переживание и осмысление личностью и группой прошлого, настоящего и будущего своих отношений социального обмена с другими людьми и группами. Вместе с тем некоторые из аспектов психологического времени, – такие как ожидаемая и предпочтительная длительность отношений, образ совместного будущего, – сами формируются в процессе социального обмена и могут рассматриваться как часть социального капитала.

Широкое использование метафоры капитала в социальных науках привело к появлению множества терминов, не имеющих четкого определения и фиксированного объема, таких как «языковой капитал», «креативный капитал», «капитал доверия», «религиозный капитал», «юридический капитал» и даже «капитал самостоятельности», т. е. способность самостоятельно принимать решения, которая делает сотрудника привлекательным для работодателей (Lindenberg, 1992). По-видимому, оправданным было предостережение, высказанное еще в 1979 г. одним из сторонников концепции символического капитала П. Бурдье, Полом ДиМаджио: «Понятие капитала превращается из мощного и точного орудия анализа в бессодержательную фигуру речи» (DiMaggio, 1979; цит. по: Baron, Hannan, 1994, p. 1124). Вместе с тем понятие капитала позволяет подчеркнуть долгосрочный характер отношений, в которых формируются те или иные возможности сторон.

Так, например, Г. Беккер, вводя понятие человеческого капитала, пытался найти количественное выражение знаний и практического опыта, приобретенных работником. Человеческий капитал предприятия определялся как совокупность навыков, знаний и умений человека, инвестиции в которые (через оплату образования, внутрикорпоративное обучение и т. д.) могут принести со временем ощутимую прибыль и самому работнику, и его работодателю. В своей работе Г. Беккер осуществил расчет экономической эффективности образования, в основу которого положил оценку времени, необходимого на получение знаний. Для определения дохода от высшего образования он вычитал из заработков тех, кто окончил колледж, заработки тех, чье образование было ограничено рамками средней школы. Издержками образования считались не только прямые затраты, но и альтернативные издержки – упущенный за время обучения доход или ценность затраченного на учебу времени. Отдачу от инвестиций в образование Г. Беккер рассчитал как отношение доходов к издержкам, получив примерно 12–14 % годовой прибыли.

В 1977 г. Дж. Стиглер и Г. Беккер предложили понятие «потребительского капитала», с помощью которого они пытались объяснить формирование привычек, увлечений и привязанностей потребителей, «накопление» постоянных, устойчивых потребительских предпочтений. Их аргументация была основана на неявном допущении, что для каждого рода деятельности могут быть найдены особые формы капитала, накапливаемого с ходом времени (Stigler, Becker, 1977).

В рамках самого социологического поля наиболее влиятельным и модным оказалось понятие «культурного капитала», введенного П. Бурдье в своей работе «Набросок теории практического действия» (Bourdieu, 1972). Культурный капитал не может быть получен в одночасье. По аналогии с «человеческим капиталом», под культурным капиталом понимались те преимущества, которые передаются элитами своим детям (навыки устной и письменной речи, эстетические ценности, умение взаимодействовать с людьми, ориентация на достижения в учебе) и расширяют возможности их социальной мобильности. Высокие требования школы, которым необходимо соответствовать, чтобы оставаться успешным, способствуют воспроизводству классового неравенства и дальнейшему накоплению культурного капитала в руках элит. Культурный капитал – это знание, позволяющее его обладателю понимать и оценивать различные типы культурных отношений и культурных продуктов (Inomata, 2001). «Произведение искусства имеет смысл и представляет интерес только для того, кто обладает культурной компетентностью, т. е. знает код, которым закодировано художественное сообщение» (Bourdieu, 1984, p. 2). После перевода книги П. Бурдье на английский язык (Bourdieu, 1977) эта концепция получила популярность в США. Известный американский социолог П. Димаджио, изучая академическую успешность американских студентов – выходцев из элиты, предложил в качестве способа измерения количества культурного капитала оценку частоты контактов с «высокой культурой», имевших место в период детства и юности (DiMaggio, 1982). Оказалось, что культурный капитал влияет на профессиональное продвижение после окончания высшей школы, а также на академическую успешность. Позднее сам П. Бурдье расширил число «социальных» видов капитала, введя в своем исследовании конфликтов среди французской профессуры после 1968 г. такие понятия, как «социальный и культурный капитал», «капитал академической власти», «капитал научного престижа», «капитал интеллектуального реноме», «капитал политической и экономической власти», наконец, «символический капитал».

П. Бурдье определял социальный капитал как «ресурсы, основанные на родственных отношениях и отношениях в группе членства» (Bourdieu, 1986, p. 21). Но наибольшую известность понятие «социальный капитал» (Loury, 1976) получило в расширительной трактовке Дж. Коулмена, согласно которому это потенциал взаимного доверия и взаимопомощи, целерационально формируемый в межличностных отношениях: обязательства и ожидания, информационные каналы и социальные нормы (Bourdieu, 1986).

Социальный капитал формируется по мере включения в долгосрочные отношения, он не приобретается в разовой сделке. По аналогии с физическим и человеческим капиталом, воплощенным в орудиях труда и обучении, которые повышают индивидуальную производительность, социальный капитал содержится в таких элементах общественной организации, как социальные сети, социальные нормы и доверие, создающие условия для координации и кооперации ради взаимной выгоды. Социальный капитал – это социальный клей, который позволяет мобилизовать дополнительные ресурсы отношений на основе доверия людей друг к другу (Paldam, 2000, p. 629). «Социальный капитал – это способность индивидов распоряжаться ограниченными ресурсами на основании своего членства в определенной социальной сети или более широкой социальной структуре… Способность к накоплению социального капитала не является индивидуальной характеристикой личности, она является особенностью той сети отношений, которую выстраивает индивид. Социальный капитал – продукт включенности человека в социальную структуру» (Portes, 1995, p. 12–13).

Популярности понятия «социальный капитал» способствовала дискуссия, разгоревшаяся в американской научной прессе после того, как была обнаружена тенденция к сокращению «социального капитала» в Америке на протяжении последней четверти ХХ в. Для подсчета национального объема «социального капитала» применяются два показателя: индекс доверия и членство в общественных объединениях. Согласно исследованию Р. Патнема, число членов разного рода добровольных ассоциаций (от родительских комитетов до клубов женщин-избирательниц и кружков игры в боулинг) за минувшие два-три десятилетия сократилось в пределах 25–50 %; время, затрачиваемое на неформальное общение вне работы, с 1965 г. уменьшилось на четверть, а на деятельность в общественных организациях – чуть ли не наполовину; наконец, индекс доверия (процент положительных ответов на вопрос: «Можно ли доверять людям?») с 1972 г. снизился примерно на треть (Putnam, 1995, 2000).

Понятие символического капитала у П. Бурдье первоначально обозначало примерно то же самое, что и «социальный капитал» Дж. Коулмена. Это тот кредит доверия, который облегчает любой акт социального обмена и об экономической выгодности которого принято молчать. В главе «Символический капитал» своей книги «Практический смысл» (1980) П. Бурдье пишет: «В рамках экономики, по определению отказывающейся признавать „объективную“ суть „экономических“ практик, т. е. закон „голого интереса“ и „эгоистического расчета“… такой отрицаемый капитал, признанный в своей законности, а значит, не узнанный в качестве капитала (одной из основ такого признания может быть признательность – в смысле благодарности за благодеяния), – это и есть символический капитал, и в условиях, когда экономический капитал не является признанным, он, вероятно, наряду с религиозным капиталом, образует единственно возможную форму накопления» (Бурдье, 2001, с. 230). Символический капитал – это «капитал чести и престижа, который производит институт клиентелы» (Бурдье, 2001, с. 231). И далее: «Зная, что символический капитал – это кредит, но только в самом широком значении слова, т. е. своего рода аванс, задаток, ссуда, которые одна лишь вера всей группы может предоставить давшему ей материально-символические гарантии, легко понять, что демонстрация символического капитала (всегда весьма дорогостоящая в экономическом плане) составляет, вероятно повсеместно, один из механизмов, благодаря которым капитал идет к капиталу» (Бурдье, 2001, с. 234).

Однако изначальная путаница между «символическим» капитала как особым его видом и символическим характером самого производства любой ценности привела в конце концов к тому, что на сегодняшний день в научной литературе бытуют несколько трактовок символического капитала, причем самая общая из них принадлежит самому П. Бурдье: «Символический капитал… – любая собственность, любая разновидность капитала, воспринимаемая социальными агентами, категории восприятия которых таковы, что позволяют им знать о ней, замечать ее, придавать ей ценность» (Bourdieu, 1994, p. 116).

Например, некоторые исследователи считают символический капитал видом культурного, другие, наоборот, культурный капитал относят к одной из важнейших форм символического (Lindh, Dahlin, 2000). В ряде случаев путаница возникает потому, что и культурный, и символический капитал основаны на знании: в первом случае это полученное образование и общая культурная компетентность, во втором – экспертное влияние, т. е. власть, основанная на знании и признании авторитетности этого знания другими людьми (Fuller, 2000).

Классификации «социальных» видов капитала, предлагаемые в некоторых учебниках по социологии, увы, не являются общепринятыми. Хотя некоторых из них можно придерживаться. Например, на общеобразовательном французском сайте студентам предлагается следующая типология^[7]: (I) культурный капитал – 1) усвоенный: язык, культурные способности, знания и умения; 2) объективированный: обладание предметами культуры, картинами, аудио- и видеозаписями и т. д.; 3) сертифицированный: легитимность суждений вкуса, подтвержденная различными дипломами и научными (экспертными) званиями; (II) социальный капитал существует в форме межличностных отношений: принадлежность к определенным неформальным сообществам, к кругу друзей, это совокупность всех неформальных связей, которые могут быть мобилизованы для решения той или иной задачи; наконец, (III) символический капитал – это репутация, внешность, имя, знаки достоинства, высокого социального статуса и т. п.

Из этого краткого обзора видно, что «социальные» капиталы представляют собой ресурсы, которые могут быть получены благодаря устойчивым, долгосрочным социальным связям. Получение и само использование социального капитала возможно лишь в том случае, если индивид или группа включены в социокультурные традиции, ориентированы не на разовую трансакцию, а на поддержание своей репутации, превращение новых отношений в постоянную часть своего жизненного мира.

Формирование социального капитала происходит благодаря тому, что услуга не оплачивается сразу же, ее оказание и принятие являются залогом взаимности, вступлением в долгосрочные взаимные обязательства. Впервые это было показано еще М. Моссом в его работах о даре. По словам П. Бурдье, «в любом обществе ответный дар, чтобы не стать оскорбительным, должен быть отсроченным и иным (курсив П. Бурдье) – ведь немедленно отдариться точно такой же вещью будет с очевидностью равнозначно отказу от дара; таким образом, модель дара отличается от модели „ты – мне, я – тебе“, которая… сталкивает вместе, в одном моменте дар и ответный дар; он отличается и от займа, возврат которого эксплицитно гарантирован определенным юридическим актом и как бы уже осуществлен в самый момент составления договора» (Бурдье, 2001, с. 206–207). Временной интервал между даром и ответной услугой, обыгрывание темпа действия и интервала между поступками позволяет воспринимать отношение обмена как бескорыстное, необратимое и неопределенно длительное, маскируя тем самым утилитарную, экономическую природу обмена (Бурдье, 2001, с. 207–210).

Аналогичным образом формируются коррупционные деловые сети. Сначала элементарная взятка перерастает в систему обмена услугами, которые уже не принимают денежную форму и не сводятся к подаркам. Крупные руководители, более всего нуждающиеся не в материальном обеспечении, а в росте влияния и статуса, «берут» более изощренно и не у всех: им строят дачи, меняют машины, устраивают родственников и просто преданных людей. С укреплением взаимного доверия между чиновником и бизнесменом их отношения иногда перерастают в длительное сотрудничество, или контракт-отношение, основанное на стратегической и тактической поддержке: обмен происходит не единовременно и может быть растянут на многие месяцы и даже годы, т. е. заменен неформальной гарантией (Радаев, 1998, с. 67–68).

Наличие перспективы долгосрочных отношений, учет сторонами возможности дальнейшего социального обмена влияют не только на межличностные, но и на межгрупповые отношения. Данные экспериментов показывают, что предвидение повторного взаимодействия в долгосрочной перспективе снижает межгрупповую конкуренцию, хотя и не сказывается на уровне конкуренции межличностной. Причем наибольший эффект вероятность совместной деятельности в будущем оказывает на межгрупповые отношения в тех командах, члены которых характеризуются высокой абстрактностью мышления и долгосрочной временной ориентацией (Insko et al., 2001).

Как подтверждают исследования в области маркетинга отношений и сетевой анализ, одним из важнейших показателей социального капитала является продолжительность, устойчивость социальной сети. При этом ключевое значение имеет не объективная длительность отношений, а сама готовность сторон поддерживать их неопределенно долгое время, т. е. их долгосрочная ориентация.

Понятие долгосрочной ориентации стало широко использоваться в социальных науках после выхода в свет работы Дж. Тибо и Г. Келли. Под ней принято понимать воспринимаемую степень взаимозависимости результатов, при которой отношения оцениваются как выгодные для обеих сторон в долгосрочной перспективе (Kelly, Thibaut, 1978). Стороны социального обмена, характеризующиеся краткосрочной ориентацией, озабочены лишь возможностями и результатами текущего времени, тогда как стороны с долгосрочной ориентацией стремятся к получению как непосредственной, так и будущей выгоды от отношений. Долгосрочной ориентацией могут характеризоваться не только индивиды, но также группы и организации. Так, компании с краткосрочной ориентацией стремятся к осуществлению единовременных сделок («рыночных»), тогда как компании с долгосрочной ориентацией используют долгосрочные сделки («отношенческие») для максимизации полезности серии трансакций. Отношенческие сделки позволяют увеличить эффективность инвестиций за счет использования сторонами уникальных ресурсов друг друга и разделения рисков (Ganesan, 1994).

В экономической теории и социологии организаций долгосрочная перспектива рассматривается как уровень «реляционизма», т. е. степень ориентации на отношения. Некоторые исследователи определяют ее как ожидание продолжения отношений, т. е. оценку вероятности повторных сделок с данным индивидом, группой или организацией в будущем (Noordewier et al., 1990). Другие придают важное значение не только оценке вероятности, но и желанию субъекта продолжать те или иные отношения (Anderson, Weitz, 1989), склонности выйти из отношений (Morgan, Hunt, 1994).

Следует подчеркнуть, что долгосрочная ориентация не предполагает альтруистических мотивов сторон, она опирается на оценку относительно большей выгоды в будущем по сравнению с настоящим.

Подобно базовому доверию личности к миру, общая ориентация личности или группы на выстраивание долгосрочных деловых отношений является лишь предпосылкой формирования социального капитала, но не его компонентой. Социальный капитал неотделим от конкретных социальных связей, в которых он сформировался. Поэтому в его структуру входит лишь частная долгосрочная ориентация, т. е. ориентация на продолжение совокупности конкретных межличностных, межгрупповых отношений и межорганизационных альянсов (Das, Teng, 2000).

Долгосрочная ориентация является социокогнитивной характеристикой отношений, она не тождественна объективной длительности отношений, хотя последняя и может положительно влиять на первую.

Другим фактором долгосрочной ориентации является межличностное и межгрупповое доверие. Оно снижает субъективную оценку риска оппортунистического поведения противоположной стороны, а также повышает ожидание того, что диспропорциональное распределение выгод между участниками обмена в текущий момент будет выравнено в ходе последующих трансакций. Наконец, оно снижает трансакционные издержки социального обмена.

По сравнению с понятием долгосрочной ориентацией Дж. Тибо и Г. Келли, связанным с конкретными отношениями, понятие долгосрочной ориентации Г. Хофстеда («конфуцианский динамизм» Г. Хофстеда и М. Бонда) отличается более широким объемом: оно охватывает ориентацию на будущее и склонность к долгосрочному планированию (Hofstede, Bond, 1988; Nevins et al., 2007). Оно является характеристикой личностного и группового отношения к времени, влияющей на формирование социального капитала, но, на наш взгляд, не входит в его структуру (Нестик, 2008).

Ряд исследований позволили выявить положительную роль конфуцианского динамизма, коллективизма и социальных сетей в обмене знаниями между китайскими менеджерами при принятии решений об инвестициях в информационные технологии (Shin et al., 2007; Snell, Hui, 2000). В целом исследователи сходятся в признании долгосрочной ориентации как фактора, способствующего социальному обмену и тесно связанного с коллективизмом.