Светлана Нина
Лики памяти
17
Никита, набрав приличную компанию и выдворив мать к родственничкам, с размахом решил отметить собственное двадцати трехлетие. В предвкушении попойки всю неделю он расхаживал с улыбкой и даже однажды, засевая питательную среду, не простерилизовал помещение.
Обычные для него спокойный голос, вежливые манеры, какой-то свет в глазах, неизменная тихая улыбка сменились состоянием возбужденности. Эля наблюдала другого человека – изящного, смелого, лукавого и остроумного, в вразвалочку обходящего свои владения. Грациозный, не выглядя слабым или женственным – большой дар. Никита относится ко всему внешнему с нескрываемым налетом иронии, что всегда восхищало Элю. Ей иногда становилось страшно от их похожести самой сутью, до пугающего потаенным стремлением к внутреннему, изнаночному, пониманию, что жизнь подарена не просто так, что в ней есть и цель и глубинный смысл.
Эля поневоле засмотрелась на Никиту, надувающего шарики. Зубки белые, глазки серые. Всем хотелось пожалеть его и даже быть использованными… Мерзавцем его никто не называл. С такой внешностью и эдаким страдающе – загадочным взглядом… Улыбка придавала лицу выразительность, которую его обладатель не помышлял изображать. Застенчивый и ветреный, увлекающийся. Может, на Элю смотрели так же, но она обладала поразительной способностью не замечать очевидного, зато улавливать то, что ускользало от прочих.
Может, в этом и крылась разгадка ее настороженного отношения к Никите при всех его плюсах – Эля интуитивно понимала, чем обернется их решение быть вместе. Она будет тащить все на себе, пока он будет сидеть и отпускать критические комментарии или излучать буддийское спокойствие – смотря насколько далеко зайдут их отношения. Это пока он был умиротворенным пофигистом, а она относилась к нему доброжелательно – не нужно было каждый день мыть за ним посуду.
Все шло по накатанной – поздравления, не блещущие оригинальностью, пожелания «быть клевым парнем» от тех, кто случайно зашел ВК и увидел там напоминание. Нудные звонки от родных, с которыми нужно было разговаривать из-под палки, преодолевая зевоту и отбиваясь от досаждающих вопросов, когда он заведет себе подружку, чтобы после этого события выслушивать предостережения в стиле: «Не женись так рано и не обрюхать».
К Никите прилип какой-то странного вида благодушный паренек, любезный со всеми без встречного одобрения. Молочный румянец молодца развеселил Элю. Никита вежливо улыбался и позволял тому хлопать себя по спине.
Жизнь Никиты казалась ему далекой, пустой и ненужной, когда никто не наблюдал за ней. Он не чувствовал, что вообще существует, если никто не видел этого. Именно поэтому он пригласил к себе всех знакомых, исключая тех, кто вызывал у него крайнее отвращение.
Илья заскочил на минуту пожать имениннику руку и сунуть толстую книженцию в виде презента. Дабы развивался. Никита, облепленный конфетти и радостный до умопомрачения, прокричал ему что-то сквозь музыку, потащил в комнату, плюхнул на диван, поднес бокал и исчез. Илья выпил микстуру от тоски, окинул безразличным взглядом прямоволосых девиц в джинсах, кучкой слепившихся рядом, и парней, явно ими не интересующихся. Их куда больше волновали заводила, выделывающий какие-то кренделя на ковре и, что самое важное, бутылка коньяка, в лучах славы и сияния обосновавшаяся на столе, заваленном чипсами и пиццей. Илья припомнил скучные посиделки своих ровесников, разговоры ни о чем с главной целью набить живот в обмен на ненужный подарок, купленный в крошечном магазинчике с непомерно задранными ценами, и как-то разом оттаял.
Сквозь смрад чужого дурачества Илья заострил внимание на живой девушке с хитрым запоминающимся лицом, на ее распухшей улыбке едва ли не до ушей. Кривляка… Хорошо, наверное, быть такой беззаботной. Она перевела на него дымчатый взгляд и как-то сразу вспыхнула, померкла. Рваные темно-рыжие волосы падали ей на лицо, закрывая щеки, лезли в глаза и горели в искусственном освещении.
Она протиснулась на балкон через кухню и засекла там Никиту, мило беседующего с какой-то до неприличия тощей девицей с бумажной кожей и волосами цвета тусклого янтаря. Никита весь вечер на правах именинника собирался заливать своим бредом окружающих.
– Есть у меня одна черта – ворковал он, сам на себя не похожий, – когда взахлеб говорю про важное, считаю, что все непременно должны смотреть мне в рот и быть в восторге.
Эля оторопела. Она никак не ожидала подобного напора от своего лиричного друга. А запуганный мальчик, которому в детстве запрещали общаться с девочками, лишь бы дурного не вышло, торжествовал от приобретенной свободы.
Таранка отвечала приторным голоском, даже не пытаясь скрыть заинтересованность собеседником. От нее настойчиво пахло жвачкой.
– Прямо все?
– Во всяком случае, самые приятные.
Увидев недовольное лицо подруги, Никита выпроводил девицу легким похлопыванием по пояснице и весело повернулся к Эле.
– Цветешь и пахнешь, – выдала она, будто расценивая это как грех.
– Нельзя?
– Наоборот. Контакты налаживаешь…
– Я бы не отважился, но они сами в руки плывут.
– А я, наверное, никого никогда себе на найду, – сказал Эля, упрямо глядя в окно на буйство шуршащей зелени и оправляясь от встречи секунду назад.
Сказано это было без интонации, призывающей к состраданию, поэтому Никита ответил честно, без утешений, преувеличивающих достоинства собеседника.
– Эля, ты не понимаешь, как ты действуешь на мужчин. Ты видела себя? Как после того, как ты утром смотришь в зеркало, у тебя еще могут оставаться сомнения в том, что ты можешь нравиться?
– Так нравятся же не из-за внешности, а из-за поведения, а все прекрасно понимают, что мне на них плевать… А когда не плевать, я просто становлюсь клинической дурой, – с нотками жалобы в голове заключила Эля, а Никита, фыркнув, был утащен кем-то играть на гитаре.
Эля отстраненно улыбнулась и вернулась в зал. Она оторопела, когда к ней направился Илья. Все вроде бы было как обычно – официальный обмен любезностями, ничего не значащие обсуждения университетской жизни, но что-то коренным образом поменялось, и Эля при мысли об этом ощущала щелчок в сердце, слепленный из смеси страха и выжидания.
– Никита много рассказывал о тебе, – доброжелательно, но так неэмоционально произнес Илья, что Эля съежилась.
Мужчины так заигрываются в непобедимых супергероев, что разучиваются даже улыбаться. Когда-то она читала очередное спорное исследование, что женщины предпочитают не улыбающихся мужчин. Будто бы они кажутся надежнее весельчаков. Как ей надоели эти утки в интернете… У нее иммунитет, а есть же люди, которые всерьез ведутся на байки о телегонии и великанах в Египте.
– Этого недостаточно, – покачала она головой с легкой улыбкой превосходства обладания знанием. С улыбкой настолько непобедимой, насколько внутри нее все горело и кричало от недосказанности и желания. Необходимость сдерживать себя терзала гибельной привлекательностью. А он весь был захвачен проблемами в семье, жизнь его раскалывалась.
– Как твои прививки?
– Зажили.
– На лекциях тебя не видно.
– Нет времени.
Илья едва уловимо приподнял брови, но ничего больше не сказал.
Потом Эля сидела и смотрела на него за столом, он рассказывал что-то интересное, все смеялись. Совсем рядом. Он столько выжидания видел в ее распахнутых глазах. Выжидания и готовности слететь вниз, как только станет понятно, что надежды ложны. Наверное, ей какое-то время нравилась эта страдальческая роль. Сколько нежности, которую она не думала скрывать, а, напротив, даже выставляла.
Невозможность этой любви приводила ее в отчаяние и одновременно воодушевляла, как подростка, ночью сидящего перед раскрытым на угольные поля окном и представляющего себе картины далекого мистического средневековья.
Его волосы, кожа, губы казались ей недосягаемыми, как будто она была рядом, но ограждалась от него какой-то невидимой стеной, и уже прикоснуться к ним было настоящим благословением. Словно рядом сидело божество, и она боялась оскорбить его своей навязчивостью.
Потом Илья ушел, Эля померкла, начала слоняться по квартире и пытаться слушать чужие бредни. Но они пролетали мимо нее, даже не касаясь. Она задавала вопросы в наивной уверенности, что ей интересен ответ, но не улавливала его, кивая в такт говорящему и смотря на него, как на часть декора.
Илья подходил к машине и вспоминал, как был ошарашен, выдыхал, кашлял, хватался за затылок и виски, когда Эля так безапелляционно и нагло выдала свой секрет. За всю его карьеру такого ужаса не происходило. Слава богу, что эта девица хотя бы с другого факультета, да все студентка… Стереотипы сменялись в его голове запретами и общественным осуждением. А с другой стороны расцветало, ломая ограждение, чувство гордости и невероятной польщенности. Юная прелестная девушка, вся история какая-то поэтичная. И что-то еще. Вроде… готовности попробовать? И одновременно желание бежать как можно дальше, а лучше к Марине. Кто как не она мудро рассмеялся бы над этим и шуткой разбавил опасения?
Все это мешалось, путалось в его голове, и он не нашел ничего лучше, чем оставить все в покое. Конечно, к Эле его, чего греха таить, тянуло. Чисто физически, что ничего не значило. Как тянет по десять раз на дню к особам другого пола, случайно встреченным где ни попадя. По его разумению люди тем и отличались от животных, что не делали все по велению тела. Ему, как мужчине, это было особенно близко.
Чувство вины периодически замещало желание. Но оно было так сильно, особенно на фоне голода последних лет, что Илья сдавался и погрязал в очарованности Элей все больше, особенно сегодня. Сейчас он думал о ней уже как о спасительнице и сказочном видении. Если бы она была соблазнительницей, было бы куда легче, растерлось бы чувство вины за то, что он вытворял с ней в своем воображении.
Но против воли Илья был ей благодарен. За то, что, как весна с ее песочными ручьями, она вытянула его из ада последних месяцев.
Подойдя к внедорожнику, Илья обнаружил, что с него сняты все колеса.
18
Людям свойственно обрастать новыми чертами характера по мере общения. Кто бы подумал, что кривляка Эля начнет беседу о политике. А Илья о любимой группе со странной увлеченностью. Говорил он мягко и спокойно, но в этом чувствовалась такая сила и душа, что Эля едва не приоткрывала рот, отчего Илья хотел замолчать и провести по нему пальцем.
Сидели на кухне, пахнущей чем-то особенным, въевшимся в стены. Каждая квартира пахнет по-своему. Стоял душный летний вечер в кирпиче. Остальные кто разбежался, кто уединился в ванной. Эля сварила молотый кофе в салатнице. Никита бесследно исчез в гуще комнат, где то ли слушал чьи-то басни или песни, то ли уже храпел… Последнее, что видела Эля – как активно он улыбался какой-то некультяпистой матрешке взамен стройной шатенке с балкона.
Было в Никите что-то… Отталкивающее свои блеском? Какой-то диссонанс меланхоличности и вредности, требовательности и воспитанности настолько безупречной, что она становилась тошнотворной. Эля видела в этом двуличие, но ведь такова была сама… Себе мы прощаем то, чего не терпим в других. Даже отдавая себе отчет в лицемерии, делаем проще для повседневности, на автомате мыслим шаблонами, когда мозг не работает в полную силу. Ошибка считать, что мнения людей такие же устаканившиеся, как их внешний вид, что они не пересыпаются даже в течение дня – потому что большинство мнений вовсе не существует, воссоздается за секунду до озвучивания под тяжестью личности оппонента или настроения, а потом гордо несется в массы как точка зрения.
Илья как осьминог вползал в ее глаза и уши, теребил язык… Они молчали и улыбались друг другу, старательно жуя бисквиты. Он хвалил ее кофе, она отмахивалась, что молотый из пачки – не тру…
Эля была полностью согрета теплом, отдающимся от асфальта, от камней, от Ильи… Какой-то совершенно другой, но не менее прекрасный. Успокоившийся, размягченный. Почему мужчины так часто напускают на себя суровость и занятость мировыми проблемами? Быть мужчиной… какая загадка, непостижимость. Но как же их мало… И они тоже самое думают о женщинах. Каждому в голову затесывается некий бестелесный образ, который живые люди не оправдывают просто по причине своей развернутости.
Все это носилось в ее голове какими-то комками, которые путались друг с другом, сливались, сталкивались и бились о черепную коробку. Бледный отсвет с улицы опутывал мгновения. Илья не понимал, что он все еще делает в квартире, набитой молодежью, но уйти казалось ему чем-то вредоносным, чем-то вроде апельсина, пораженного плесенью после восхитительного десерта – все вкусное пойдет насмарку. Уйти теперь – испортить ощущение полета, возвышения, очищения.
– Мне все рисуется та золотая осень, когда мы с бабушкой гуляли в парке, а я была совсем крошечная, – тихо произнесла Эля, и Илья в знак внимания даже перестал елозить ложкой по блюдцу. – Бывают воспоминания без событий. Только как мы шли по аллее, а сверху падали листья… Помню бабушкины ботики, но только потому, что часто вижу их теперь в шкафу. Может, в тот день она была в другой обуви, а в моей голове просто произошло замещение. Или вот сейчас, описывая это, я вспомнила то, о чем не думала уже давно – как дедушка поднимал меня в детский сад. Обычно я вставала плохо, любила покапризничать и поваляться, пока меня не вытурят из кровати уже непререкаемо мама или бабушка. Но перед дедушкой надо было выставить себя в лучшем свете, и я мужественно перенесла вставание, одевание и запуливание в детский сад. Учитывая, что разбудил меня он чуть ли не на рассвете, ведь сам был жаворонком. Куда он пошел потом? Наверное, по своим вечным делам в доме – тут забить гвоздь, тут замесить раствор… Иначе он не поднял бы такой большой дом, как наш. Теперь я подумала, что никто не сможет проникнуться ощущениями, какие испытываю сейчас. В лучшем случае каким-нибудь суррогатом. Не узнает всех полутонов и нюансов… Странно, что воспоминания разбавляются теперь новыми ощущениями, пристрастиями, фактами, относящимися уже не к тому дню, а более поздним, воссоздаются по фотографиям. То есть в них всегда лето или свежая весна, потому что я люблю их и потому что истосковалась по теплу и свету.
Илья какими-то непонятно расширенными глазами смотрел на Элю. Она замолчала, чувствуя вознесение от прикосновения к потаенным, почти полностью занесенным песками времени и несовершенством памяти событиям. Событиям, почему-то похожим на старинные предания и ощущения прикосновения к загадкам древнейших цивилизаций. Наверное, потому что это было становление ее цивилизации, слепливание во что-то единое из разрозненных кусочков жизни, которая так была вновь и так поражала… И при этом на Элю давило тепло ночи и сонливость, сопутствующая счастью. Она соображала очень туго. Остались лишь ощущения.
– Я вчера посмотрела фильм… Меня вдохновила одна сцена, когда девушка рассказывала про то, как астронавт вынужден был полюбить непонятное постукивание в корабле, чтобы уберечь себя от сумасшествия – он не мог найти его причину и устранить. Меня поразило, как ее собеседник слушал, с какими глазами, едва не разрываясь от восхищения, едва не переходя в детский смех восторга. Я не понимаю, зачем это говорю. Это надо видеть. Актерскую игру… Порой меня так переполняют впечатления, что хочется их выплеснуть, – Эля опустила голову, и волосы полились ей на лицо. – Но ведь другой человек все равно не прочувствует всей палитры внутри тебя.
– Зато он может понять… Порой мне становится тесно оттого, что студенты считают меня каким-то…
– Классиком?
– Классиком, – рассмеялся Илья.
– Распространенная проблема, – повела носиком Эля, опуская подбородок на скрещенные ладони и уплывая взглядом.
«Защитная реакция» – не без симпатии подумал Илья. Ему было тепло здесь и сейчас, и не только из-за лета, отставали вечные режущие думы о том, как жить дальше и какой вообще в этом смысл…
Несколько погодя Илья со смехом рассказывал о своей коллеге, уделяющей внешнему виду больше внимания, чем детям, подсознательно ожидая полнейшего одобрения своих слов. Люди не решаются перечить друг другу в такие моменты гармонии.
– Конечно, до фанатизма доводить ничего не стоит. Но ухаживать за собой очень приятно и полезно. Ты учишься себя любить, за собой следить и дисциплинировать себя. Умный человек без ухода за собой невозможен, потому что обратное – это просто к себе неуважение. Встречают по одежке и правильно делают. Если дурман из своей головы на других обрушиваешь – какая тебе цена? Грязные волосы – спутанные мысли, тьма. Душа светлая, рвущаяся не может иметь затравленный взгляд. Конечно, не всем везет, но «грех не во тьме»…
– Пожалуй, – переваривая услышанное, отозвался Илья.
Не то чтобы Эля открыла ему Атлантиду, но атмосфера ее голоса, жестов, какой-то льющейся искренности, цельности, силы предавали каждому слову особое, едва ли не сакральное значение. Их хотелось обдумывать. Их хотелось развивать. Эля приподняла голову и как-то странно на него посмотрела. Интуицией Илья чувствовал, что сейчас настанет что-то непоправимое, но почему-то не спешил заставить себя разрушить это липкое единение, засасывающее будто. Весь вечер он был какой-то отрешенный, как, впрочем, и всегда. Поцелуем в щеку, верно поняв исходящие от Ильи сигналы и воспользовавшись его замешательством, Эля разрубила его размышления. Бойкость и сила молодости победили.
Потом она танцевала в коротком серебряном платье с остатками Никитиной компании, и утомляюще громкая музыка уже не раздражала, а мобилизовывала. Открыто смеялась, запрокинув голову, но не выглядя при этом вульгарно, плавно двигалась, излучая счастье и наполненность. Спящий вулкан страсти, жажды жизни, справедливости, красоты… В женщину сложно влюбиться, если она этого не хочет.
И на него накатило. Кому и что он должен? В голове Ильи восставал приятный туман усталости, выходных, небольшого количества алкоголя, кофе и… чувства, похожего на возрождение весны. Он пробрался к Эле, опасаясь, не передумала ли она. Его кружило ее очарование, стройные ноги, женственность, которой он раньше почему-то не замечал. Били по мозгу аккорды какой-то тяжелой команды, которую он раньше не слышал. Он смело обнял ее за талию. Эля обомлела и уставилась на него в упор своими пухлыми глазами. Он вывел ее из зала за руку и начал нежно, но настойчиво целовать, трогать за волосы и улыбаться ей горячо и искренне после каждого поцелуя.
Эля ничего не говорила, только раскрывала глаза все шире и цеплялась за его ладонь, царапая ее. Сначала она слабо реагировала на его прикосновения. Зажмуренные от благоговения и наслаждения глаза с просвечивающимися ресницами тыкались ему в щеки и отстранялись. А потом, как ребенок, которому подарили игрушку, о которой он мечтал так долго и не верит, что она его, так, что у него защемило где-то в грудной клетке, посмотрела на Илью снизу-вверх лучистыми глазами. И что есть силы обняла, немного подпрыгнув. Обняла и затихла, прижавшись губами к его рубашке.
Может, Илья каким-то уголком сознания и хотел выбраться из этой засасывающей ситуации, но ему было так хорошо, Элины губы казались слишком манящими и мягкими. За окнами с этой стороны восставал один лишь наркотический лес в вечере тумана. Может, завтра он пожалеет о своей опрометчивости. Но как же волшебно сейчас…
Его тело, вздыбленные волоски на руках парализовывали ее волю. Будь что будет… его волосы, теребящиеся ее пальцами, ее отвернутое лицо с блаженно зажмуренными глазами. И легкие, осторожные, утверждающие власть поцелуи. Знакомая дрожь приближения разливалась по телу лютыми потоками. Упоительно было после всех обид и сомнений раствориться в его близости. Как могла она поверить, что ничего не значит в его спутанной жизни? Наотмашь вклинился в ее сердце и произрос там.
19
Как схватить это ощущение узнавания человека, способного все перевернуть невзирая на мое явное нежелание этого? С мужчинами мне всегда легко было дружить, говорить все, что думаю, пошлить, грубить, язвить, критиковать политику… Но непоправимое случилось. И, клянусь, я была милее и возвышеннее, чем героини романтизма, лишенные каких-либо человеческих качеств кроме пары эпитетов. Я сахарно улыбалась и опускала глазки. Надеюсь, это было не слишком неестественно… Разум молчал, а в груди взрывалось и клокотало что-то недопонятое.
За длинным вечером, переплывшим в ночь, Илья начал казаться другом, которого я давно знала, а не далеким миражом. До этого он восставал перед моим воображением каким-то нереальным, даже чужим. Шаблоном, на который я, как в подростковом возрасте, обрушила мощь своего ни минуты не дремлющего существа.
Я соблазняла его, ненавидя себя, маясь от собственного косноязычия… и одновременно казалась сама себе очень смелой, сильной, роковой женщиной. Я была смешна, но играла так хорошо, что он поверил. Я видела, может быть, преувеличивая, его одиночество и потерянность. Странно, но к моему чувству неизменно примешивалась какая-то материнская жилка. Как маргинал он шатался где-то между, как и я.
В упоении я целовала его шею, странно нежную для мужчины кожу. Он казался закрытым, донельзя недоступным и этим еще более прекрасным. В этом была пленительная обреченность, я испытывала удовольствие от нее. И он ответил мне с нежданной увлеченностью и напором. Я испытывала к нему такую сумасшедшую страсть, которой и в помине не было с мужчинами, которые сами смотрели на меня. В мое мировоззрение никак не укладывалось, что он не может сродниться со мной из-за идиотских условностей, своего брака. Главным была душа, хотя я и не задумывалась о том, что в основном сама предпочитаю душу мужскую, их скрытую нежность и скупые жесты, их силу, не раз переворачивающую мир, их честность… предпочитаю потому ли, что встретила достойного кандидата или потому, что так было во мне заложено природой?
Я всегда так высоко ставила свободу, но инстинкт, обрамленный традицией, похоже, победил ее во мне. До встречи с Ильей мне казалось, что не имеет значения, какого пола будет человек, которого я полюблю – главное, чтобы он подходил мне. Но сейчас я поняла, что при всем моем восхищении женщинами я никогда по-настоящему не любила их. Мне нравилась их внешняя оболочка, потому что так было заведено – все искусство воспевает то же самое. Но я никогда не влюблялась ни в одну из них, все ограничивалось внешним восхищением, а этого ничтожно мало. Может, я и хотела спутать его с любовью, чтобы было интереснее. Только теперь я по-настоящему начала понимать, почему все так повернуты на любви. Раньше это было для меня чем-то вроде забавной игры. Причем я хотела не только видеть Илью как можно чаще, гулять с ним, перебирать пальцами его волосы, но и слушать, говоря в ответ.
Что если любовь – попытка слить души? Они противятся, союзы распадаются, потому что слияние сродни смерти, смерти твоего прежнего «я». Но тяга может быть так сильна, что даже после расставания люди не могут забыть. Для всех любовь разная, как и все чувства, называемые одними и теми же словами. Набухая, раздуваясь, она заполняет все, каждую щель в существе. И делает жизнь удивительно цветной, осмысленной и теплой.
Непостижимость и прелесть быть женщиной, так ярко чувствовать и преобразовывать нежность. Когда приходит настоящая любовь, принципы отгоняются прочь как шелуха, оставаясь лишь отсохшими словами. Людей, которые не верят в любовь, стоит искренне пожалеть, ведь в жизни они не испытали прекраснейшего, не оказались достойны чужой развернутой души. Это сродни инвалидности, духовной импотенции. Сублимация в виде работы или целования в задницу своих кошечек не рассматривается как достойная альтернатива.
