Пу Сунлин
Рассказы Ляо Чжая о необычайном

СХВАТИЛ ЛИСУ

Старый Сунь доводится мне по жене как бы старшим братом.

Он всегда отличался храбростью. Однажды он лежал днем у себя. И показалось ему, что какая-то тварь лезет на кровать. Вслед за этим ему почудилось, что он заколыхался-закачался, словно очутясь на туче и тумане, как на повозке.

«Уж не лисий ли это кошмар?» – подумал он про себя. Бросил мельком взгляд: тварь была величиной с кошку, хвост был желтый, морда зеленая. Она появилась из-под ног и осторожно-осторожно ползла на брюхе, боясь, по-видимому, чтобы старик не проснулся.

Проползая то там, то здесь, она старалась приникать к самому телу. Уткнется в стопу – стопа немеет, уткнется в голень – голень размякла!

Как только она добралась до живота, старик быстро вскочил, – раз, и прижал ее за шею. Тварь металась и выла, но освободиться никак не могла.

Старик давай кричать жене, чтобы связала тварь кушаком поперек. Затем, взяв кушак за оба конца, засмеялся и сказал:

– Я слышал, что ты мастерица на разные превращения. Вот теперь я уставлюсь прямо и посмотрю: какие превращения ты будешь проделывать.

Пока он это говорил, тварь вдруг втянула свое брюхо, ставшее тонким, как флейта, и чуть-чуть не высвободилась. Старик был поражен, затянул изо всех сил кушак, но она надула живот; он стал с миску и такой твердый, что нельзя было сжать его.

Как только нажим стал чуть-чуть слабеть, тварь опять сьежилась. Старик, боясь, как бы она не улизнула, велел жене поскорее ее убить. Жена заметалась из стороны в сторону, ища глазами по всем углам и не понимая, куда девался нож.

Старик взглянул влево, указав ей глазами место, где был нож. Отвернул голову, смотрит, а пояс лежит на руке браслетом. Тварь пропала.

ФИЗИОГНОМ ЛЮ

Студент Чжоу, сын видного шуньтяньского^[287] чиновника, дружил со студентом Лю. Лю владел наукой физиогномики, получив ее сам от какого-то весьма необыкновенного человека. Как-то раз Лю говорит Чжоу:

– У тебя, друг, нет судьбы к выслуге и почету^[288]. Вот разве еще на состояние, тысяч в десять четвертей^[289], ты, пожалуй, рассчитывать можешь. Однако твоя почтеннейшая супруга выглядит для гадателя неважно. Она не будет, кажется, в состоянии помочь тебе в твоих успехах.

Не прошло и самого короткого времени, как жена Чжоу действительно умерла. В доме и спальне стало скучно, бедно. Чжоу было невмоготу. Он пришел к Лю, чтобы погадать о женитьбе. Вошел в гостиную, сел. Сидел очень долго: Лю ушел к себе и не выходил. Крикнул раз, крикнул два. Наконец Лю вышел.

– Все эти дни, – сказал он, – ищу тебе «вещь по признакам»^[290] – достойную тебя пару – и вот сейчас только нашел! Теперь я у себя там являю свое скромное искусство: прошу, видишь ли ты, Лунного Старца связать вас обоих красным шнуром^[291].

Чжоу пришел в восхищенье и стал расспрашивать.

– А вот только что вышел от меня человек с мешком. Повстречал ты его или нет?

– Как же, – сказал Чжоу, – встретил! Рвань рванью, словно нищий!

– Это – твой тесть! Тебе бы следовало его почтительно, как подобает зятю, приветствовать!

– Послушай, – сказал Чжоу, – мы с тобой очень дружны, и я пришел поговорить с тобой по секрету. Зачем же тебе так зло надо мной шутить? Верно, что я, как говорится в классиках, «увы, ничтожен»^[292], а все-таки – потомок образованного рода, видного и служилого. Неужели же я пал до того, что буду родниться браком с уличным скупщиком?

– Ты не прав, – возразил Лю, – «и у пестрой коровы все же есть теленок»^[293]! Что за беда?

– А ты видел когда-нибудь его дочь? – осведомился Чжоу.

– Нет, не видел, – ответил Лю, – у меня никогда с ним особенно приятельских отношений не было. Даже фамилию его и имя я узнал, только спросив о них.

Чжоу засмеялся.

– И пестрого быка ты не знаешь, – сказал он, – как же можешь ты знать, что у него за телка?

– Я, видишь ли ты, – сказал Лю, – верую в указания судьбы. По-моему, выходит, что сам-то этот человек – злой и ничтожный, но ему суждено родить дочь с самым полным счастьем. Впрочем, если соединить вас насильно, непременно случится большая беда. Нужно будет еще погадать с молитвой.

Чжоу, придя к себе, не хотел верить всем этим речам Лю.

Стал сам искать жену во всех направлениях, но без успеха.

Однажды днем вдруг к нему явился Лю.

– К тебе – гость, – сказал он. – Я уже от твоего имени, как говорится, загнул дощечку^[294].

– Кто такой? – полюбопытствовал Чжоу.

– Ты только не спрашивай, – настаивал Лю, – а поскорей вари обед!

Чжоу не понимал, в чем дело, но приготовил все, как было велено. Сейчас же появился гость. Он оказался неким Фу, солдатом из лагеря. Чжоу это было сильно не по вкусу^[295], и он обращался с гостем еле-еле вежливо, с напускной и поверхностной манерой. А Лю, наоборот, ухаживал за гостем очень почтительно и внимательно. Через некоторое время, когда подали вино и закуску, Чжоу подал гостю есть из скверной грубой посуды. Лю вскочил с места и поспешил заявить гостю: – Моего почтенного друга давно уже влекло к вам искреннее уважение, и он все время поручал мне вас разыскать. Лишь на этих днях удалось мне встретиться! И вдруг я узнаю, что не пройдет и нескольких дней, как вам придется уехать далеко на войну. Мой друг мигом собрался вас к себе пригласить… Так что хозяин у нас сегодня – впопыхах, без подготовки…

Сидели и пили. Фу выразил сожаление, что у него заболел конь, так что на нем, пожалуй, нельзя будет ехать. Лю сейчас же грустно склонил голову в знак участия, желая что-нибудь придумать.

Затем гость ушел. Лю бросился к Чжоу с упреками:

– За тысячу лан не купить тебе такого друга, вот что! К чему было смотреть на него с таким безмолвным пренебрежением?

Лю взял у Чжоу коня, поехал к Фу и от имени Чжоу подарил. Чжоу, узнав об этом, был не особенно доволен, но делать было уже нечего.

Прошел год. Чжоу собрался ехать в Цзянси^[296], чтобы устроиться в канцелярии тамошнего губернского судьи. Зашел к Лю, чтобы спросить, что скажет гаданье.

– Большая удача будет, – сказал Лю.

– Ну, – смеялся Чжоу, – мне ничего такого особенного и не требуется. Вот только бы набрать денег да купить себе хорошую женку. Да еще, на мое счастье, не сбылись бы твои прежние слова!.. Может это удастся или нет?

– Все будет, друг, как ты хочешь, – ответил Лю. Чжоу прибыл в Цзянси, и вдруг как раз в это самое время вспыхнул сильный мятеж. Целых три года ему все не удавалось вернуться на родину. Наконец стало понемногу затихать. Чжоу выбрал день и отправился в путь.

Однако на дороге его схватили разбойники. Вместе с ним попались в ту же беду еще семь-восемь человек, у которых отобрали все деньги и отпустили на все стороны. Чжоу же схватили и повели в самое гнездо. Главарь разбойников спросил его, откуда он, кто и как живет, сказал:

– У меня есть дочурка. Хочу отдать ее вам, служить с веничком и метелочкой^[297]. Отказываться не рекомендую!

Чжоу не отвечал. Разбойник рассвирепел и велел сейчас же рубить ему голову. Чжоу перепугался и решил, что лучше пока принять предложение, а потом как-нибудь и бросить девицу. Подумал и громко сказал:

– Я, видите ли, вот почему отвечаю не особенно решительно. Я – человек книжный и хилый, военными делами с вами заниматься не могу. Боюсь, что вас, дорогой тесть, я только обременю, и больше ничего. А вот если бы вы позволили нам с женой вместе отсюда уйти, то больше этой милости нельзя и придумать!

– Помилуйте, – сказал разбойник, – я только о том я говорю, меня самого девица тяготит. Почему бы мне не исполнить того, о чем вы просите?

Повел его в дом. Вышла нарядная девушка лет восемнадцати – девятнадцати. Настоящее небесное созданье!

В тот же вечер соединили чаши^[298], и то, что было, далеко превзошло все мечты Чжоу.

Он внимательно и подробно расспросил теперь девушку, как ее зовут, и узнал, что ее отец и есть тот самый человек, который в тот памятный день нес мешок.

Чжоу при этом воспоминании рассказал ей, что говорил Лю, и с благодарностью о нем вздохнул, полный изумления.

Дня через три-четыре разбойник собрал их в путь. Вдруг совершенно неожиданно появилась великая царская рать. Всю семью сейчас же схватили, связали, и трое начальников остались за ними смотреть. Вот уже казнили отца жены и дошли до Чжоу. Чжоу уже обрек себя, решив, что жизни ему больше не видать, как один из начальников, всмотревшись в него, спросил:

– Это уж не Чжоу ли, как вас там?

Оказывается, это солдат Фу. Он за свои военные заслуги был произведен в помощники воеводы.

– Вот что, – сказал он, обращаясь к своим товарищам, – это известный ученый, человек из видной семьи и мой земляк. Разве он может быть разбойником?

Сняли путы. Фу спросил, откуда Чжоу идет.

– Да вот, – солгал Чжоу, – ходил к цянскому судье, женился там и шел домой, как вдруг по дороге попал в разбойничье гнездо… Счастье мое, что вы изволили меня выручить. Такое это великодушие с вашей стороны, что, право, мне кажется, будто надо мною – второе небо… Только вот в чем дело: семью мою со мной разьединили. Позвольте мне воспользоваться вашей властью, чтобы снова сделать черепицу целою^[299].

Фу велел выставить перед ним всех забранных и предоставил ему самому опознавать и взять, кого надо. Затем угостил его вином и обедом, дал ему на дорогу денег и сказал:

– Тогда, помните, вы оказали мне щедрое внимание, «разняв свою тройку»^[300]. Я ни на минуту ни днем, ни ночью об этом не забывал. Только, пока мы тут расправляемся с разбойниками, мне недосуг оказать подобающую вам честь, так что вот, пожалуйста, возьмите этих двух коней да лан пятьдесят серебра, и я рад помочь вам продолжать обратный путь на север.

Ко всему этому он присоединил еще двух конных солдат с доверительной стрелой^[301], велев им охранять Чжоу.

По дороге жена сказала мужу так:

– Мой глупый отец не послушался чистосердечных советов, и вот мать из-за него умерла, а ведь я давно знала, что сегодняшний день наступит! И если я доселе краду свои утра и вечера^[302], то только потому, что в детстве мне обещал физиогном, что в свое время я смогу прибрать, как следует, родительские кости. Можно будет, кстати, отрыть клад, который я закопала в земли, – там крупные слитки серебра, и на них выкупить отцовские кости. Что останется, мы возьмем с собой: хватит устроиться!

Чжоу велел конным стражникам подождать у дороги, а сам с женой пошел на их старое жилье. Оно было уже превращено в пепел. Чжоу достал свой привесный нож, проковырял в золе этак с фут и действительно нашел там серебро. Сгребли его, положили в мешок и пошли обратно. Дали сотню лан конным стражникам, чтобы те похоронили труп старика, а между тем жена повела Чжоу поклониться могиле матери.

Наконец поехали дальше. Добравшись до чжилийской границы, щедро одарили стражников и отпустили их.

Видя, что Чжоу долго не возвращается, слуги в доме решили, что он погиб, и давай расхватывать, что полюбилось из имущества, ни с чем не считаясь. Растащили все запасы хлеба, материи, утварь, мебель, все до нитки. Услыхав теперь, что хозяин вернулся, они сильно переполошились и стремглав разбежались. Остались только старая нянька, служанка и старик слуга.

Чжоу, уйдя от смерти и найдя жизнь, не стал никого преследовать. Пошел проведать Лю, но куда тот делся, никто не знал. Молодая прибрала к своим рукам дом почище любого мужчины. Она выбирала из слуг тех, кто почестнее и поусерднее, давала им деньги в оборот и брала с них умеренные проценты. Бывало, эти торговцы усядутся под крышей отчитываться, а она, спустив штору^[303], сидит и слушает. Стоит лишь неверно положить на счетах хоть костяшку, как она указывает на ошибку. Никто не смел обмануть ее – ни из домашних, ни из посторонних.

Через несколько лет таких сотрудников-купцов было уже с сотню, а в доме лежали сотни тысяч серебра. Послали людей перенести родительские кости. Устроили роскошные похороны.

Рассказчик-автор прибавил тут следующее:

Лунного Старца можно подкупить, можно ему придать! Тогда ничего странного в том, что сваха у нас – то же, что рыночный скупщик.

А вот, смотрите: разбойник – а какую имел дочь! Сказано^[304], что «на горке-холме не бывает ни сосен, ни кедров». Но это слова жалкого человека.

Раз это неверно даже применительно к девушке и женщине, то что сказать о тех^[305], кто стремится угадать ученого государственного деятеля, признанного всем миром?!

ЦЯОНЯН И ЕЕ ЛЮБОВНИК

В Гуандуне жил потомок чиновной знати, некий Фу. Когда ему перевалило за шестьдесят, у него родился сын, названный им Лянь. Мальчик был чрезвычайно толковый, но кастрат от природы, и в семнадцать лет у него в тайном месте было еле-еле – с тутовый червяк. Об этом по слухам знали не только поблизости, но и дальние жители, и никто не хотел выдавать за него дочь. Старик уже решил, что ему судьба остаться без продолжения рода, тужил, горевал дни и ночи… Однако положение было безвыходное.

Лянь занимался с учителем. Случайно учитель куда-то ушел, а в это время у ворот их дома остановился фокусник с обезьянкой. Лянь загляделся на него и забыл про свои науки. Потом, спохватившись, что учитель сейчас придет, весь в страхе бросился бежать.

На расстоянии нескольких ли от дома он увидел какую-то барышню, одетую в белое платье; вместе с маленькой служанкой появилась она откуда-то перед его глазами. Она разок оглянулась – дьявольская, ни с чем не сравнимая красота! Лотосовые шажки^[306] ковыляли вяло, и Лянь ее обогнал. Девушка обернулась к прислуге и сказала:

– Попробуй спросить у этого молодого человека, не собирается ли он идти в Цюн.

Служанка, и в самом деле окликнув Ляня, спросила. Лянь поинтересовался узнать, зачем это было нужно.

– Если вы направляетесь в Цюн, – ответила девушка, – то у меня есть, как говорится, в фут длиной письмо, которое я попросила бы вас по дороге передать в мое село. У меня дома старуха мать, которая, между прочим, может быть для вас, как говорят в таких случаях, «хозяйкой восточных путей»^[307].

Убежав из дому, Лянь, собственно говоря, никакого определенного направления не брал. Теперь он решил, что может пуститься хоть в море^[308], и обещал. Девушка достала письмо, передала его служанке^[309], а та – студенту. Лянь осведомился, как имя и фамилия адресатки и где она живет. Ему было сказано, что ее фамилия – Хуа и что живет она в деревне Циньской Девы, в трех-четырех ли от северных городских окраин. Студент сел в лодку и поехал. Когда он прибыл к северным предместьям Цюнчжоу, солнце уже померкло. Наступал вечер. Кого он ни спрашивал, о деревне Циньской Девы решительно никто не знал. Пошел на север, отошел от города ли на четыре-пять. Уже ярко сияли звезды и луна. От цветущих трав рябило в глазах. Было пусто… ни одной гостиницы. В сильном замешательстве, увидев, что у дороги стоит чья-то могила, он решился как-нибудь у нее примоститься. Однако, сильно боясь тигра и волка, полез, как обезьяна, вверх на дерево и там прикорнул.

Слышит, как ветер так и гудит, так и воет в соснах. Ночные жуки жалобно стонут… И сердце юноши захолодело пустотой, а раскаяние жгло огнем.

Вдруг внизу раздались человеческие голоса. Лянь нагнулся, посмотрел. Видит: самые настоящие хоромы; какая-то красавица сидит на камне, а две служанки держат по расписной свече и расположились одна направо, другая налево от нее.

Красавица взглянула влево и сказала:

– Сегодняшней ночью так бела луна, так редки звезды. Завари-ка чашечку круглого чая^[310] – того, что подарила нам тетушка Хуа… Насладимся, право, этой чудесной ночью!

Студенту пришло в голову, что это бесовские оборотни, и по всему его телу волосы стали торчком, словно лес. Сидел, не смея дохнуть. Вдруг служанка поглядела вверх и сказала:

– На дереве сидит человек!

Девушка вскочила в испуге.

– Откуда это взялся такой смельчак, – сказала она, – что берется из-за угла подсматривать за людьми?

Студент страшно испугался. Укрыться было уже некуда, и он, кружась по дереву, спустился вниз. Упал на землю и умолял простить его. Девушка подошла к нему, всмотрелась и, вместо того чтобы разгневаться, выразила удовольствие. Взяла и потащила его сесть с ней вместе.

Студент взглянул на нее. Ей было лет семнадцать – восемнадцать. Красота и манеры были прямо на редкость. Вслушался в ее речь – не просто говор.

– Вы куда, молодой человек, держите путь? – спросила она.

– Я, видите ли, – отвечал Лянь, – исполняю кой для кого роль почтаря!

– В пустынных местах часто встречаются страшные незнакомцы, – сказала девушка. – Спать на открытом месте опасно. Если не отнесетесь с пренебрежением к грубому нашему шалашу, то я желала бы, чтобы вы у нас остановили, так сказать, колесницу^[311].

И с этими словами пригласила студента войти в помещение. Там была всего-навсего только одна кровать, но она велела прислуге застлать ее двумя одеялами. Студент, стыдясь своей телесной мерзости, выразил желание улечься на полу. Девушка засмеялась.

– Я познакомилась, – сказала она, – с таким прекрасным гостем. Смеет ли женщина Юаньлун^[312] лечь гордо и выше его?

Студенту не было иного выхода, и он лег с ней на одну кровать. Однако, дрожа от страха, не посмел вытянуться.

Не прошло и небольшого времени, как девушка незаметно залезла к нему под одеяло своей тоненькой ручкой и стала легонько щупать у его ног и колен. Студент притворился спящим и сделал вид, что ничего не чувствует и не понимает.

Вскоре она открыла одеяло и влезла к нему. Давай его расталкивать, но он решительно не шевелился. Тогда она стала нащупывать тайное место – и вдруг остановила руку, приуныла, с грустным-грустным видом ушла из-под одеяла, и студент сейчас же услыхал се сдержанный плач. Весь в волненье стыда, не зная, куда деваться, со злобой и досадой роптал он на Небесного Владыку^[313] за его проруху… Но больше ничего предпринять не мог.

Девушка крикнула служанке, чтобы та зажгла свечу. Та, заметив следы слез, удивленно спросила, в чем неприятность. Девушка помотала головой и сказала:

– Я сама оплакиваю свою же судьбу.

Служанка стала у кровати и пристально всматривалась в ее лицо.

– Разбуди барина, – сказала она, – и выпроводи!

Услыша такие слова, студент почувствовал еще более жестокий прилив стыда… Кроме того, его брал страх очутиться среди ночи в темных, мутных пустырях, не зная больше, куда идти… Пока он все это соображал, вошла, распахнув двери, какая-то женщина.

– Пришла тетушка Хуа, – доложила служанка. Студент исподтишка взглянул на нее. Ей было уже за пятьдесят, хотя живая рама красоты ее еще не покидала. Увидев, что девушка не спит, она обратилась к ней по этому поводу с вопросом. Не успела еще девушка ответить, как женщина, взглянув на кровать, увидела, что там кто-то лежит, и спросила, что за человек разделяет с ней ложе. Вместо девушки ответила служанка.

– Ночью здесь остановился спать один молодой человек!

Женщина улыбнулась.

– Не знала я, – сказала она, – что Цяонян с кем-то справляет свою узорную свечу^[314].

Сказав это, заметила, что у девушки еще не высохли следы слез, и испуганно бросила ей:

– Ни на что не похоже тужить и плакать в вечер соединения чаш. Уж не грубо ли с тобой поступает женишок?

Девушка, не отвечая, стала еще грустнее. Женщина хотела уже коснуться одежды, чтобы посмотреть на студента. Едва она взялась за нее, чуть встряхнула, как на постель упало письмо. Женщина взяла, поглядела и, остолбенев от изумления, сказала:

– Что такое? Да ведь это же почерк моей дочери!

Распечатала письмо и принялась громко вздыхать.

Цяонян спросила, в чем дело.

– Вот здесь известие от моей Третьей. Муж ее умер, и она осталась беспомощной сиротой… Ну как тут теперь быть?

– Это верно, – сказала девушка, – что он говорил, будто кому-то несет письмо… Какое счастье, что я его не прогнала!

Женщина крикнула студенту, чтоб он встал, и стала подробно расспрашивать, откуда у него это письмо. Студент рассказал все подробно.

– Вы потрудились, – сказала она, – такую даль нести это письмо… Чем, скажите мне, вас отблагодарить?

Затем пристально посмотрела на студента и спросила его с улыбкой, чем он обидел Цяонян. Студент сказал, что не может понять, в чем провинился. Тогда женщина принялась допрашивать девушку. Та вздохнула.

– Мне жалко себя, – сказала она. – Живою я вышла за евнуха, мертвой – сбежала к скопцу!.. Вот где мое горе!

Женщина посмотрела на студента и промолвила:

– Такой умный мальчик… Что ж это ты: по всем признакам мужчина – и вдруг оказываешься бабой? Ну, ты мой гость! Нечего тут дольше поганить других людей!

И повела студента в восточный флигель. Там она засунула руку ему между ног, осмотрела и засмеялась.

– Неудивительно, – сказала она при этом, – что Цяонян роняет слезы. Впрочем, на твое счастье, есть все-таки корешок. Можно еще что-нибудь сделать!

Зажгла лампу. Перерыла все сундуки, пока не нашла какой-то черной пилюли. Дала ее студенту, велела сейчас же проглотить и тихо рекомендовала ему не шуметь.

Затем ушла.

Студент, лежа один, стал размышлять, но никак не мог взять в толк, от какой болезни его лечат.

Проснулся он уже в пятой страже и сейчас же ощутил под пупом нить горячего пара, ударяющего прямо в тайное место. Затем что-то поползло, как червяк, и как будто между ляжек свисла какая-то вещь. Пощупал у себя – а он, оказывается, уже здоровенный мужчина! Сердце так и встрепенулось радостью… Словно сразу получил от государя все девять отличий^[315].

Только что в рамах окна появились просветы, как вчерашняя женщина уже вошла и принесла студенту жареные хлебцы. Велела ему терпеливо отсидеться, а сама заперла его снаружи.

– Вот что, – сказала она уходя своей Цяонян, – молодой человек оказал нам услугу, принес письмо. Оставим его пока да позовем нашу Третью в качестве подруги сестры для него. Тем временем мы его снова запрем, чтоб отстранить от него надоедливых посетителей!

И вышла за дверь.

Студенту было скучно. Он кружил по комнате и время от времени подходил к дверной щели, словно птица, выглядывающая из клетки. Завидит Цяонян – и сейчас же захочется ее поманить, все рассказать… Но конфузился, заикался и останавливался. Так тянулось время до полуночи. Наконец вернулась женщина с девушкой, открыла дверь и сказала:

– Заморили скукой молодого господина! Третья! Можешь войти поклониться и попросить извинения!

Тогда та, которую он встретил на дороге, нерешительно вошла.

Обратись к студенту, подобрала рукава и поклонилась. Женщина велела им называть друг друга старшим братом и сестрой.

Цяонян хохотала:

– Старшей и младшей сестрой… Тоже будет хорошо!

Все вместе вышли в гостиную, уселись в круг. Подали вино. За вином Цяонян в шутку спросила студента:

– Ну, а что, скопец тоже волнуется при виде красавицы или нет?

– Хромой, – отвечал студент, – не забывает времени, когда ходил. Слепой не забывает времени, когда видел.

Все расхохотались. Цяонян, видя, что Третья утомлена, настаивала, чтобы ее оставили в покое и уложили спать. Женщина обратилась к Третьей, веля ей лечь со студентом. Но та была вне себя от стыда и не шла. Хуа сказала:

– Да ведь это мужчина-то мужчина, а на самом деле – покойник! Чего его бояться?

И заторопила их убираться, тихонько шепнув студенту:

– Ты за глаза действуй как мой зять. А в глаза – как сын. И будет ладно!

Студент ликовал. Схватил девушку за руки и залез с ней на кровать. Вещь, только что снятая с точильного камня, да еще в первой пробе… Известно, как она быстра и остра!..

Лежа с девушкой на подушке, Фу спросил ее: что за человек Цяонян?

– Она мертвый дух. Талант ее, красота не знают себе равных. Но судьба, ей данная, как-то захромала, рухнула. Она вышла замуж за молодого Мао, но тот от болезненного состояния стал как кастрат, и когда ему было уже восемнадцать лет, он не мог быть как все люди. И вот она, в тоске, которую ничем нельзя было расправить, унесла свою досаду на тот свет.

Студент испугался и выразил подозрение, что Третья и сама тоже бес.

– Нет, – сказала она, – уж если говорить тебе правду, то я не бес, а лисица. Цяонян жила одна, без мужа, а я с матерью в то время остались без крова, и мы сняли у нее помещение, где и приютились!

Студент был ошарашен.

– Не пугайся – сказала дева. – Хотя мы, конечно, бес и лисица, мы – не из тех, которые кому-либо вредят!

С этой поры они стали проводить вдвоем все дни, болтая, балагуря…

Хотя студент и знал, что Цяонян – не человек, однако, влюбленный в ее красоту, он все досадовал, что нет случая ей себя, так сказать, преподнести.

У него был большой запас бойких слов. Он умел льстить и подлаживаться, чем снискал себе у Цяонян большие симпатии. И вот однажды, когда обе Хуа куда-то собрались и снова заперли студента в комнате, он, в тоске и скуке, принялся кружить по комнате и через двери кричать Цяонян. Та велела служанке попробовать ключ за ключом, и наконец ей удалось открыть дверь. Студент сказал, припав к ее уху, что просит оставить все лишь промеж них двоих. Цяонян отослала служанку. Студент схватил ее, потащил на кровать, где спал, и страстно устремился… Дева, смеясь, ухватила у него под животом:

– Как жаль! Такой ты милый мальчик, а вот в этом месте – увы! – не хватает!..

Не окончила она еще этих слов, как натолкнулась рукой на полный обхват.

– Как? – вскричала она в испуге. – Прежде ведь было такое малюсенькое, а теперь вдруг этакий канатище!

Студент засмеялся.

– Видишь ли, – сказал он, – в первый-то раз мы застыдились принять гостью – и сьежились. А теперь, когда над нами глумились, на нас клеветали – нам невтерпеж: дай, думаем, изобразим, что называется, «жабий гнев»^[316].

И свился с ней в наслаждении. Затем она пришла в ярость…

– Ах, теперь я поняла, – говорила она, – почему они запирали дверь! Было время, когда и мать и дочь шлялись тут без места… Я им дала помещение, приютила… Третья училась у меня вышивать… И я, знаешь, никогда ничего от них не скрывала и ничего для них не жалела. А они, видишь, вот какие ревнивые!

Студент стал ее уговаривать, успокаивать, рассказывать все, как было. И все-таки Цяонян затаила злобу.

– Молчи об этом, – просил студент. – Тетушка Хуа велела мне строго хранить это в секрете.

Не успел он закончить свои слова, как тетка Хуа неожиданно вошла к ним… Застигнутые врасплох, они быстро вскочили, а тетка, глядя на них сердито, спросила, кто отпер дверь.

Цяонян засмеялась, приняла вину на себя. Тетка Хуа еще пуще рассвирепела и принялась ругаться сплошным и путаным потоком оглушительной брани.

Цяонян с притворной и вызывающей усмешкой сказала:

– Слушай, бабушка, – ты, знаешь, меня сильно насмешила! Ведь это, не правда ли, по твоим словам, хоть и мужчина, да все-таки покойник… Что он, мол, может поделать?

Третья, видя, что ее мать сцепилась с Цяонян насмерть, почувствовала себя плохо и принялась сама их усмирять. Наконец обе стороны побороли свой гнев и повеселели. Хотя Цяонян и говорила гневно и резко, однако с этой поры стала всячески служить и угождать Третьей. Тем не менее тетка Хуа и днем и ночью держала дочь взаперти, подальше от Цяонян, так что у нее с Фу Лянем не было возможности открыть друг другу свои чувства, которые оставались лишь в их бровях и глазах, скрытыми, невыраженными.

Однажды тетка Хуа сказала студенту:

– Мои дети, государь мой, – и старшая, и младшая, – уже имели счастье тебе услужить. Мне думается, что тебе сидеть здесь уже не расчет. Ты бы, знаешь, вернулся к себе домой и обьявил отцу с матерью. Пусть они поскорее устроят вам вечный союз!

Собрала студента и заторопила в дорогу. Обе молодые женщины смотрели на него с грустными, скорбными лицами, – особенно Цяонян, которая не могла выдержать, и слезы так и катились из ее глаз, словно жемчуга из порвавшейся нитки, – без конца. Тетка Хуа остановила, отстранила ее и быстро вывела студента. Только что они вышли за ворота, – глядь, а уже ни зданий, ни дворов! Видна лишь одна заросшая могила.

Тетка проводила студента до лодки.

– Вот что, – сказала она ему на прощанье, – после твоего ухода я заберу обеих девочек и проеду в твой город, где сниму помещение. Если не забудешь старых друзей, то мы свидимся еще в заброшенном саду дома Ли!..

Студент прибыл домой. До этого времени Фу-отец искал-искал сына, но найти не мог. Тосковал и волновался опасениями до крайности. Увидев вернувшегося, был нежданно обрадован. Студент рассказал все в общих чертах, причем упомянул, кстати, о своем уговоре с Хуа.

– Разве можно верить этой чертовщине? – говорил ему на это отец. – Знаешь, почему ты как-никак, а воротился живым? Только потому, что ты не мужчина, а калека. Иначе была бы смерть.

– Правда, что это необыкновенные создания, – возражал Лянь. – Тем не менее чувства у них напоминают те же, что у людей. Тем более что они такие сметливые, такие красивые… Женюсь на ней – так никто из земляков не будет смеяться!

Отец не стал разговаривать, а только фыркал.

Студент отошел от него… Его так и подзуживало. Он не желал мириться со своей участью. Начал с того, что, как говорится, усвоил себе служанку. И мало-помалу дошел до того, что среди бела дня с ней блудил вовсю, прямо желая, чтобы это во всей резкости дошло до ушей старика и старухи.

Однажды их подсмотрела маленькая служанка, которая сейчас же побежала и доложила матери. Та не поверила. Подошла, подсмотрела и была ошеломлена тем, что видела. Позвала служанку, допросила ее и наконец узнала все. Страшно обрадовалась и стала разглашать всякому встречному направо и налево, заявляя, что сын их не бездейственный человек. Ею руководила мысль просватать сына за кого-нибудь из знатной семьи.

Однако студент тихонько шепнул матери, что он ни на ком, кроме Хуа, не женится.

– Послушай, – сказала мать, – на этом свете нет недостатка в красивых женах. Зачем тебе вдруг непременно понадобилась бесовщина?

– Если бы не тетка Хуа, – возразил Лянь, – мне никак не удалось бы узнать, в чем жизнь человека. Повернуть ей спину – не принесет добра.

Старик Фу согласился. Послали слугу и старую прислугу искать Хуа. Вышли за город с восточного конца, прошли четыре-пять ли, стали искать сад семьи Ли. Смотрят – среди разрушенных стен и бамбуков вьется ниточками дым. Старуха слезла с телеги и прямо прошла в дверь. Оказывается, мать и дочь вытерли стол, все чисто вымыли и, видимо, кого-то ждали.

Старуха с поклоном передала волю своих господ. Затем, увидя Третью, была поражена и сказала:

– Это и будет супруга моего молодого господина? Я лишь взглянула на нее, и то полюбила. Что же странного в том, что у молодого барина она в душе мыслится и во сне кружит?

Старуха спросила о сестрице. Хуа вздохнула:

– Это была моя приемная дочь. Три дня тому назад она внезапно скончалась, отошла от нас.