Пу Сунлин
Рассказы Ляо Чжая о необычайном

ДЕВИЦА ИЗ ЧАНЧЖИ

У Чэнь Хуаньлэ, человека из Чанчжи, что в Лу, была дочь, умная и красивая.

Какой-то даос, проходя за подаянием, бросил на нее косой взгляд и ушел. С этих пор он, со своей чашкой в руке, каждый день подходит к их дому.

Случилось один раз, что от Чэней вышел слепой. Даос нагнал его и пошел вместе, спросив его, зачем он сюда приходил. Слепой сказал, что он зашел к Чэням выяснить определяющуюся судьбу^[57].

– Я слышал, – сказал даос, – что в их доме есть девица. Мой родственник хочет искать случая посвататься и породниться, но дело в том, что он не знает, сколько ей лет и как расположены ее знаки^[58].

Слепой рассказал ему; даос попрощался и отошел.

Через несколько дней после этого девица вышивала у себя в комнате. Вдруг она почувствовала, как ноги стали неметь, деревенеть. Вот уже дошло до лядвий, дальше, выше – дошло до поясницы, до живота. Миг – и в полном обмороке свалилась на пол.

Прошло, наверное, не меньше четверти часа, прежде чем она, еле сознавая что-либо, все же могла встать. Пошла искать мать, чтоб рассказать ей. Выйдя за двери, смотрит: среди широких, необьятных черных волн, как нить, вьется дорожка… В ужасе попятилась она обратно, а уже двери, постройки и весь дом были затоплены и исчезли в черной воде. Смотрит дальше: на дороге прохожих очень мало, и только медленно идет перед ней даос. Девица издали поплелась за ним, рассчитывая, что раз он из одних с ней мест, то что-нибудь ей расскажет.

Пройдя несколько ли, вдруг она видит какой-то деревянный дом. Присмотрелась – да это ее же родной дом.

– Как, – вскричала она в крайнем изумлении, – я такую даль бежала, неслась, а нахожусь в своей деревне? Как это я все время была в таком омрачении?

Радостно вошла домой. Отец с матерью еще не вернулись. Опять, как и раньше, прошла в свою комнату: оказывается, вышитые башмаки по-прежнему лежат на постели.

Теперь она сама почувствовала, что от этого стремительного бега она пришла в крайнее изнеможение. Подошла к кровати и села отдохнуть. Даос схватил ее и прижался. Девица хотела закричать, но видит, что онемела и не может подать голоса.

Даос быстро достал острый нож и вырезал ей сердце. И вот девица чувствует, как ее душа взлетела, вспорхнула, отошла от своей оболочки и так осталась. Посмотрела на все стороны: комната и дом исчезли совершенно… Но появилась какая-то обвалившаяся глыба скалы, накрывающая ее, как шляпой.

Взглянула на даоса. Он взял кровь ее сердца и кропил на деревянную куклу. Вслед за этим он сложил пальцы и стал творить заклятие. Девица почувствовала, что теперь деревянный человек с ней сливается.

– С этих пор, – приказывал повелительно даос, – ты будешь слушаться и служить мне, куда ни пошлю. Не сметь сопротивляться и делать не то, что надо!

С этими словами он взял ее и стал с собой носить.

У Чэней пропала дочь, и весь дом был в тревоге и смятении. Стали искать. Дошли до гор Нютоу и там только узнали от поселян, что, по слухам, под горой лежит какая-то мертвая девица с вырезанным сердцем. Чэнь помчался туда, осмотрел труп – да, действительно, это его дочь. Весь в слезах, он обратился с жалобой к местному начальнику. Тот велел связать людей, живших под горой, и дать им по нескольку палок. Однако в конце концов никаких улик и нитей не добился, так что велел временно всех их задержать до тех пор, пока не будет произведено дознание.

Даос отошел на несколько ли и уселся у дороги под ивой.

– Послушай, – обратился он вдруг к деве, – сегодня я посылаю тебя на первую службу. Ты пойдешь подслушивать, как в городе будут разбирать уголовное дело. Когда пойдешь туда, то тебе придется укрыться наверху, в теплой комнате. Если только заметишь, что чиновник взял печать, сейчас же убегай. Хорошенько запомни, не забудь! Даю тебе срок такой: пойдешь в час чэнь (7-9 утра), придешь в сы (9-11 утра же). Если опоздаешь на четверть часа, я возьму иглу и уколю твое сердце, чтобы причинить тебе живую боль. Опоздаешь на две четверти, уколю двумя иглами. Если ж на три четверти часа опоздаешь, я доведу твою душу до полного уничтожения.

Слыша это, дева в испуге и ужасе тряслась всеми конечностями, затем вспорхнула, как ветер, и полетела.

Мгновение – и она была уже в канцелярии правителя. Там, как было ей сказано, она улеглась наверху. Как раз в это время поселяне с подножия горы на коленях были расставлены под возвышением камеры. Допрос еще не производился, но чиновнику случайно пришлось взять печать^[59] для скрепления официальной бумаги. Дева не успела скрыться, как печать была уже вынута из чехла. И вот она почувствовала, что тело ее тяжелеет и мякнет. Бумажные рамы потолка как будто уже не могут ее выдержать и с шумом захрустели. Вся камера посмотрела туда удивленными глазами. Чиновник велел еще раз поднять печать, – зашумело, как в первый раз. Подняли в третий раз – дева свалилась вниз головой на пол. Все в камере это слышали. Чиновник встал и, обратись к деве, сказал тоном заклинания:

– Это обиженный бес^[60]. Ты сейчас же должна все напрямик здесь изложить. Я смою твою обиду, обелю тебя!

Дева, рыдая и глотая слезы, прошла вперед и рассказала всю историю, как даос ее убивал, как он ее посылал.

Чиновник послал казенных служителей, велев им бегом бежать к иве. Даос действительно оказался там. Его схватили и привели в камеру.

При первом же допросе он сознался. Тогда чиновник отпустил задержанных, испросил деву, куда она направится после того, как теперь ее обида смыта.

– Я хочу, – сказала она, – идти к вам, большой человек^[61].

– Да, но у меня в канцелярии, – отвечал тот, – нет места, куда бы тебя деть. Не лучше ли будет, если ты все-таки вернешься в свой дом?

Дева довольно долго молчала. Потом сказала:

– Эта канцелярия и есть мой дом. Дайте, я пройду!

Чиновник стал было ее расспрашивать, но уже все звуки смолкли.

После службы он ушел к себе в покои. Оказывается, жена его родила девочку.

ДАОС УГОЩАЕТ

Студент Хань происходил из древней известной семьи и отличался гостеприимством. Некий Сюй, живший в той же деревне, часто сидел у него за вином. Как-то раз, когда он был у Ханя, у дверей дома появился неизвестный даос со своей чашкой и просил милостыни. Ему бросили денег, потом крупы – он, однако, не брал и при этом все же не уходил. Слуга рассердился и ушел в дом, не обращая на него более никакого внимания.

Хань, слыша все продолжающийся стук в дверь, спросил слугу, в чем дело, и тот стал рассказывать. Но не окончил он еще своих слов, как даос уже был в комнате. Хань пригласил его сесть с собой. Даос поднял руки вверх^[62] и сделал приветствие сначала хозяину, а потом и гостям. Затем он сел. Хань стал его расспрашивать и узнал, что он только что поселился в заброшенном храме, находившемся в восточном конце деревни.

– Скажите, – изумлялся Хань, – когда вы успели, как говорят, «дать приют святому журавлю»^[63] в этом храме? Я ровно ничего об этом не слыхал и не знаю. Простите, что я не сделал, что полагается хозяину по отношению к прибывшему гостю!

– Простите и вы, – отвечал даос, – меня, человека полей и лесов, за то, что, прибыв недавно сюда и не имея ни друзей, ни знакомых, я осмеливаюсь попросить вас напоить меня вином… Я слышал о вашей широкой натуре и щедром гостеприимстве…

Хань предложил ему свою чарку. Оказалось, что он мог пить сколько угодно.

Сюй, видя на монахе грязную и рваную одежду, отнесся к нему с весьма заметным высокомерием и еле с ним говорил. Хань тоже держал себя с ним, как с заморским торговцем. А тот быстро выпил одну за другой более двадцати чарок и тогда только откланялся и ушел.

С этой поры каждый раз, как у Ханя были гости, даос уже был тут. За обедом обедал, за вином пил. Ханю его назойливость стала надоедать. И вот раз, сидя за вином, Сюй, желая поиздеваться над ним, сказал:

– Послушайте, даосский настоятель, вот вы тут каждый день в гостях. Что ж вы ни разу не пожелаете быть сами нашим хозяином?

– Даос, – отвечал тот, смеясь, – в этом смысле совершенно похож на вас, почтеннейший: у того и другого над парой плеч имеется по глотке. Так ведь?

Сюю стало стыдно, и он не нашелся ничего возразить.

– Впрочем, – продолжал даос, – я уже очень давно об этом думаю. Придется воспользоваться данным случаем, чтобы как-нибудь понатужиться и угостить вас смиренной чаркой воды, что ли…

Когда они кончили пить, монах твердил им:

– Завтра в полдень, надеюсь, вы осчастливите меня своим высоколестным посещением!

На следующий день Хань и Сюй решили идти вместе, думая, что он, конечно, ничего не устроит. Однако монах уже ждал их по дороге к храму. Когда они вошли в двери, то увидели, что все дворы и здания были отделаны совершенно заново и целый ряд строений прихотливо извивался, одно за другим, словно тучи или лианы. Оба приятеля сильно изумились этому зрелищу.

– Действительно, – говорили они монаху, – мы уже давно здесь не были. Но когда же вы начали все это строить?

– Да не так давно, – отвечал даос, – закончили мы работы.

Теперь вошли в келью и увидели, что мебель блещет красотой и ни у какого магната в доме такой не найти. Хань и Сюй приняли серьезный вид и засвидетельствовали монаху свое почтение.

Сели за стол, и сейчас же стали подавать вино и носить блюда. Смотрят: суетятся проворные юноши лет шестнадцати, не более, одетые в атласные халаты и красные сапоги. Вино и яства чудесно пахнут, великолепны. Наставлено притом же всего в крайнем изобилии.

Когда кончили обедать, подали еще легкий десерт. Тут были какие-то дорогие фрукты, причем гости большинству их не знали даже названий.

Они лежали в чашах, сделанных из горного хрусталя и дорогих камней, так и сиявших на весь стол. Пили из стеклянных чар, чуть не больше фута в обхват.

– Позвать сюда сестер Ши! – сказал даос.

Слуга ушел, и сейчас же появились две красавицы. Одна была высокая и тонкая, нежная, словно ива. Другая была ростом пониже и, очевидно, очень молоденькая. Обе были бесконечно привлекательны и грациозны.

Даос велел им петь и угощать гостей вином. И вот младшая ударила в кастаньеты и запела, а старшая вторила ей, играя на сквозной флейте. И голос, и звук их были чистые, тонкие…

Когда они кончили, даос поднял в воздух свою чару и настаивал, чтобы гости пили до конца, а потом велел всем снова налить.

– Вы, кажется, давно не танцевали, – обратился он к красавицам. – Не разучились еще?

Сейчас же появился мальчик, который разостлал на полу, у самого стола, большой ковер, и обе певицы, став друг против друга, начали танцевать. Теперь их длинные платья веяли вокруг по воздуху, и душистая пыль неслась всюду.

Кончив танцевать, они небрежно облокотились на расписные ширмы. У Ханя и у Сюя в сердце стало свободно и хорошо, и душа их куда-то полетела. Незаметно для себя они окончательно охмелели. Впрочем, даос тоже не обращал на своих гостей внимания, перестал поднимать свою чару и приглашать их пить, поднялся и сказал:

– Будьте любезны, наливайте себе тут одни, а я пойду прилягу. Потом приду.

Отошел от стола и поставил к одной из стен диван, сделанный из прихотливого перламутра, а девушки сейчас же постлали ему тут парчовую постель. Затем они помогли ему лечь.

Даос притянул к себе старшую и лег с ней на одной подушке, приказав младшей стать у постели и чесать ему спину.

Видя такую картину, приятели потеряли всякое хладнокровие.

– Слушай, ты, даос, – кричал на него Сюй, – так бесчинствовать нельзя!

С этими словами он направился к монаху и хотел его растормошить, но тот быстро вскочил и убежал. Сюй подошел к дивану и видит, что младшая из сестер все еще стоит у постели. В пьяном раже он схватил ее и потащил к дивану, стоявшему у стены напротив, и, обняв ее, улегся вместе с нею. Затем, увидя, что красавица, лежавшая на расшитой постели даоса, все еще спит, он посмотрел на Ханя и сказал:

– Послушай, что ты за диковинный чудак!

Хань мигом бросился к кровати, лег на нее и хотел вступить с красавицей в бесстыдную близость, но та крепко уснула, и, как он ни расталкивал ее, она даже не повернулась. Делать нечего – Хань обнял ее и уснул с ней вместе.

Рассветало. Пьяный сон проходил. Хань чувствовал у своей груди какой-то холодный, леденящий все тело предмет. Взглянул: оказывается, он обнял какой-то длинный камень и лежит под крыльцом.

Он бросился теперь искать Сюя. Тот еще не проснулся, и Хань увидел, что он лежит головой на камне, полном испражнений, и сладко спит в развалинах отхожего места. Толкнул его ногой – тот поднялся… Посмотрели друг на друга, полные недоумения, а вокруг них был двор, весь заросший бурьяном, развалины дома в две комнатки – и больше ничего.

СЯН ГАО В ТИГРЕ

Сян Гао, по прозванию Чудань, из Тайюаня, был очень близок и дружен со своим старшим братом, рожденным от наложницы, Чэном. Чэн имел любовницу-гетеру, по имени Босы, с которой был связан клятвенным обещанием и союзом: они дали друг другу слово, как бы руку на отсечение. Однако ее мать брала с него слишком дорого, и их союз не состоялся.

Как раз в это время мать Босы хотела выйти из сословия и стать честной женщиной. Для этого она сначала хотела отправить Босы. И вот граф Чжуан, всегда благоволивший к Босы, просил дать ему ее выкупить с тем, чтобы взять в наложницы.

– Вот что, – сказала она тогда матери, – раз мы обе хотим уйти от этого зла, то, значит, мы стремимся выбраться из ада и подняться в небесные чертоги. Если же он берет меня как наложницу, то далеко ли это уйдет от нынешнего? Если уж я соглашусь кому отдаться всей своей душой, то студенту Чэну – ему, да!

Мать изьявила согласие и сообщила Чэну решение дочери. Чэн как раз в это время потерял жену и еще не женился вторично. Он был страшно рад: вынул все свои сбережения, посватался к Босы и женился на ней.

Об этом узнал Чжуан и сильно рассердился на Чэна, который отнял увлекшую его женщину. Как-то случайно они повстречались на дороге, и граф начал ругать и поносить Чэна. Чэн не стерпел… Тогда граф натравил на него людей из свиты, и те наломали палок и стали его бить. Били до тех пор, пока он не умер, а затем поехали дальше.

Узнав об этом, Гао прибежал, посмотрел – брат его был уже мертв. Вне себя от горя и гнева, он написал жалобу уездному начальнику, но Чжуан всюду, где нужно, совал большие взятки и добился того, что Гао справедливости восстановить не удалось. Гао затаил в себе гнев, который так и засел ему в сердце, но жаловаться было уже некому. Он только и думал теперь, как бы на какой-нибудь проезжей дороге зарезать Чжуана. У него весь день был при себе острый нож. Он лежал в засаде средь травы возле горных троп.

Тайна его, однако, стала обнаруживаться и дошла до Чжуана, который, проведав о его замыслах, стал теперь выезжать не иначе как с большой осторожностью. Затем ему сказали, что в Фэньчжоу есть некто Цзяо Дун, отважный и ловкий стрелок. Он призвал его сейчас к себе в телохранители и дал ему большое жалованье. Гао был лишен возможности осуществить свой замысел, но все-таки ежедневно подстерегал своего врага.

Однажды, в то время как он лежал в своей засаде, вдруг полил сильный дождь, и он весь промок сверху донизу, застыл и продрог, терпя сильные мучения. После дождя сразу же поднялся со всех сторон резкий ветер, и с ним посыпал ледяной град… Все тело Гао как-то потеряло способность ощущать боль и зуд.

Он вспомнил, что на перевале раньше был маленький храм, посвященный горному духу. И вот, сделав над собой усилие, вскочил и бросился туда. Вошел он в храм – и вдруг увидел, что там сидит его знакомый даос, который бывал у них в деревне за подачками и которого Гао подкармливал. Даос, конечно, его сейчас же узнал и, видя, что одежда Гао промокла насквозь, дал ему холщовый халат.

– Смените, – сказал он, – пока хоть на это.

Как только Гао переменил платье, он вдруг как-то преодолел озноб и сел на ноги, как сидят собаки… Посмотрел на себя и видит, что у него сразу наросла кожа и шерсть: что такое? – он превратился в тигра. А даос уже исчез, и неизвестно куда.

Испугался Гао – в душе заныла досада. Но затем ему пришло на мысль, что теперь-то он, уж наверное, поймает врага и полакомится его мясом, так что в конце концов все это было ему в высшей степени на руку. Он спустился с горы, дошел до места своей засады и видит, что его труп лежит в зарослях трав. Гао понял, что его первое тело уже умерло. Однако, боясь, что придется схоронить себя в зобы ворон и коршунов, он от времени до времени расхаживал вокруг и стерег свое тело.

Через несколько дней случилось проехать здесь Чжуану. Тигр выскочил, схватил Чжуана с лошади, свалил на землю, отгрыз ему голову и проглотил ее. Тогда Цзяо Дун пустил в него сзади стрелу, которая попала ему в брюхо. Тигр свалился и тут же издох.

Гао лежит теперь в густой траве и что-то смутно ощущает, как будто просыпаясь ото сна. Прошла еще ночь; наконец он встал и мог идти. Он тихо зашагал домой.

Дома все были напуганы тем, что Гао не возвращался несколько ночей кряду, и не знали, что думать. Увидя наконец его, обрадовались и бросились к нему с вопросами и ласковыми словами, но Гао лег на постель в крайнем изнеможении и не был в состоянии отвечать.

Вскоре дошли вести о Чжуане, и родные наперерыв подходили к Гао и поздравляли.

– Да ведь тигр – это был я! – сказал Гао и описал всю свою чудесную историю, которая сейчас же распространилась по деревне.

Чжуанов сын сильно горевал о смерти отца. Слыша теперь рассказы о Гао, он возненавидел его и подал жалобу. Начальник, однако, оставил жалобу без рассмотрения, ввиду невероятности дела и за отсутствием доказательств и улик.

КОЛДОВСТВО ХЭШАНА

Студент Хуан принадлежал к родовитой семье и обладал весьма значительными способностями, так что уже с детства он строил большие планы, рассчитывая сделать карьеру.

За селом был буддийский храм, в котором жил хэшан. С этим хэшаном у Хуана давно установились глубоко искренние отношения. Затем хэшан отправился странствовать по губернии Юньнань и пропадал там лет десять. Наконец он вернулся и явился к Хуану.

– Я уже думал, что вы давным-давно в высоких должностях, – сказал он со вздохом сожаления, – а, оказывается, вы все еще простой студент в белом кафтанчике. По-видимому, счастья в вашей судьбе определено мало! Позвольте-ка, я подкуплю в вашу пользу главного правителя того света. Скажите, можете ассигновать на это десять дяо?

– Нет, не могу, – отвечал Хуан.

– Ну вот что, – сказал тогда хэшан. – Пожалуйста, постарайтесь как-нибудь достать половину этих денег, а остальную половину придется уж мне вам достать где-нибудь в долг. И положим трехдневный срок. Хорошо?

Студент согласился и стал напрягать все усилия, чтобы достать деньги; прибег даже к залогу вещей – наконец достал столько, сколько было нужно. А через три дня хэшан в самом деле принес пять дяо и вручил их Хуану.

В доме Хуанов был старый колодец, в котором вода была всегда глубока и не иссякала. Говорили, что колодец этот сообщается с рекой и морем. Хэшан велел Хуану связать деньги и положить их на край колодца.

– Дайте мне дойти до храма, – говорил он наставительно, – и затем сейчас же столкните деньги в воду. После этого – так через половину того времени, что требуется для кипячения воды, – всплывет на поверхность медная монета. Нужно будет ей поклониться и уйти.

Хуан не мог понять, что это за фокус. Затем он решил, что выйдет из этого что-нибудь или нет – еще неизвестно, но десять дяо жалко. Поэтому девять дяо он припрятал, а один бросил. Вскоре на воде вскочил огромный пузырь и со звоном лопнул. Тут же всплыла на поверхность деньга, огромная – величиной с колесо телеги.

Хуан страшно перепугался и, поклонившись, вытащил еще четыре дяо и бросил туда же. Деньги упали, и слышно было, как звякнули, ударившись о большую деньгу, которая им перегородила путь. Так они и не могли погрузиться в воду.

К вечеру пришел хэшан и стал его ругательски ругать.

– Зачем вы не бросили все деньги? – кричал он.

– Я все бросил, – отвечал Хуан.

– Нет! Человек, посланный от владыки того света, унес только одну тысячу. К чему врать?

Тогда Хуан рассказал все начистоту.

– Скряга, – вздохнул хэшан, – никогда не будет большим человеком. Таков, значит, ваш удел! Вам, очевидно, полагается кончить на вашей второй студенческой степени. Иначе экзамены сейчас же пропадут.

Хуан стал сильно каяться и просил хэшана еще раз за него помолиться. Но хэшан решительно отказался и ушел.

Хуан посмотрел в колодец. Деньги там все еще плавали. Он взял колодезную веревку и вытащил деньги обратно. Тогда большая деньга потонула.

В этом году Хуан получил всего подвторую степень. Так и вышло, как говорил монах.