Стивен Эриксон
Полуночный прилив

«Я выбрал… то, чему служил всегда».

– Это ответ труса.

«Да».

– У тебя есть мгновение, чтобы изменить ответ.

Пространство вокруг Удинааса начинало заволакивать черным. Грязь, набившаяся ему в рот, имела привкус крови.

«Ящер! Я выбираю вивала!»

Сапог сдвинулся в сторону. Рука в кольчужной перчатке потянулась к веревке, служившей рабу поясом. Железные пальцы подняли его вверх. Удинаас раскачивался, словно тряпичная кукла, а окружающий мир то и дело переворачивался вверх тормашками. Выше, еще выше, пока он не оказался между разведенными в стороны ляжками женщины.

Ее пальцы расстегнули на нем одежду и сорвали прочь набедренную повязку. А затем эти же холодные пальцы обхватили его за плечи.

Удинаас застонал.

Чудовище в женском обличье втолкнуло его член себе в лоно.

Вся кровь Удинааса вспыхнула огнем. Чресла отозвались нестерпимой болью. Придерживая летерийца за плечи одной рукой, она все запихивала и запихивала в себя его член… пока он не излил семя.

Пальцы разжались. Удинаас, весь дрожа, повалился на землю.

Он не слышал, как исчезло чудовище. Он не слышал ничего, кроме стука двух сердец, бьющихся внутри. Они бились все громче и громче.

Рядом с ним кто-то опустился на корточки:

– Должник.

«Кто-то непременно заплатит», – вспомнил Удинаас и едва не засмеялся.

Ему на плечо легла чья-то рука.

– Удинаас, где мы?

– Не знаю.

Он повернул голову и увидел испуганные глаза Ведьминого Перышка.

– А что тебе говорят гадательные черепки?

– У меня нет при себе черепков.

– Тогда представь их. Мысленно сделай расклад.

– Что тебе известно о подобных вещах, Удинаас?

Он медленно сел. Боль прошла. На теле – ни единой царапины. В пепле вокруг – ни одного следа.

Молодой человек потянулся за одеждой, прикрыв обнаженную промежность.

– Ты и без гадания знаешь, что случилось, – сказала Ведьмино Перышко.

– Да, – горько улыбнулся он. – Менандора. Дочь Зари, которую тисте эдур боятся сильнее остальных дочерей Отца-Тени. Она была здесь.

– Боги тисте эдур не навещают летерийцев.

– А вот я удостоился. – Удинаас отвел глаза. – Она попользовалась мною.

Ведьмино Перышко встала:

– В тебе говорит кровь вивала. Ты отравлен видениями, должник. Безумием. Тебе кажется, что ты видишь недоступное другим.

– Тогда взгляни на тела вокруг нас. Это Дочь Зари их исполосовала.

– Они уже давным-давно мертвы.

– Но даже мертвые, они шли. А один из них схватил меня и долго волок. Видишь, какую борозду прочертил я в пепле? А вот этих потоптали копыта коня Менандоры. Посмотри сама!

Но Ведьмино Перышко смотрела лишь на него.

– Это мир, порожденный твоим воображением, Удинаас, – сказала она. – Твой разум переполнен видениями.

– Раскинь свои черепки.

– Нет. Это мертвое место.

– Зато кровь ящера живая. Понимаешь, Ведьмино Перышко? Именно она связывает нас с тисте эдур.

– Такое невозможно. Вивалы – порождения элейнтов. Дикие полукровки, с которыми и самим драконам не справиться. Их принадлежность к Обители Драконов еще ни о чем не говорит.

– В ту ночь я увидел на берегу белую ворону. И со всех ног побежал в сарай. Надеялся успеть раньше, чем ты начнешь гадание. Я пытался прогнать птицу, но она только посмеялась надо мной. Когда на тебя напали, я решил, что это Белая Ворона. Неужели ты не понимаешь? У Менандоры – Дочери Зари – бледное лицо. Как раз об этом Опорные черепки и пытались нам поведать.

– Должник, я не желаю, чтобы твое безумие поглотило и меня тоже.

– Ты просила меня солгать Уруте и другим тисте эдур. Я исполнил твою просьбу, Ведьмино Перышко.

– Но теперь тобою овладел вивал. Вскоре он убьет тебя, и даже тисте эдур не сумеют ему помешать. Едва только хозяева поймут, что ты отравлен, как сами вырвут твое сердце.

– Ты боишься, что я тоже стану ящером? Думаешь, это моя судьба?

Девушка покачала головой:

– Пойми, Удинаас: это не просто поцелуй, что ты получил от одиночника. Это болезнь, которая угрожает твоему мозгу. Она отравляет чистое течение твоих мыслей.

– А где мы с тобой сейчас, Ведьмино Перышко? Неужели здесь, в моем сне?

От этого вопроса тоненькая фигура юной ведьмы вдруг стала прозрачной, задрожала и исчезла, как будто ее и не было.

Удинаас снова был один.

«Неужели я никогда не проснусь?» – вдруг подумал он.

А затем краешком глаза уловил какое-то движение в небе и повернул голову.

Драконы. Их было не менее двух десятков. Они летели высоко, несомые невидимыми потоками воздуха. А вокруг, словно комары, вились вивалы.

И вдруг Удинаас понял.

Драконы летели на войну.

Труп бенедского воина был густо покрыт голубыми листьями мóрока. Через несколько дней листья начнут гнить, придавая янтарному воску синеватый оттенок. И тогда возникнет ощущение, будто тело помещено внутрь ледяной глыбы. Еще один панцирь в дополнение к первому, из медных монет.

Бенедский воин получит вечную тень. Пристанище для скитающихся духов, которые наверняка поселятся внутри выдолбленного ствола.

Трулль стоял возле покойника. Саркофаг для него все еще делали в строении, примыкающем к крепости. Работа велась впотьмах: обычай запрещал зажигать факелы или масляные лампы. Живое дерево противилось рукам, что изымали его сердцевину. Но черное дерево любило смерть и поддавалось уговорам и увещеваниям.

Вдалеке слышались крики тех, кто возносил заключительную молитву Дочери Сумерек. Совсем скоро на мир опустится тьма. Эти часы называли пустыми. Сейчас даже сама вера должна была неподвижно замереть. Время ночи принадлежало Предателю. Когда-то, в момент наивысшего триумфа, он попытался убить Отца-Тень и почти осуществил свой замысел.

В это время запрещались любые серьезные разговоры. Во тьме легко прокрасться обману; можно запросто вдохнуть его в себя и не заметить, как отрава разольется по всему телу.

В пустые часы нельзя было закапывать меч под порогом дома, где жила невеста, ибо брак, скрепленный в часы тьмы, обречен. Ребенка, родившегося от такого союза, надлежало сразу же убить. Возлюбленные не имели права касаться друг друга; любые их ласки могли быть отравлены ядом предательства.

Но вскоре взойдет луна, и в мир вновь вернутся тени. Мир выйдет из тьмы, как когда-то вышел из нее Скабандарий Кровоглазый. Предателя ждет поражение. По-другому и быть не может, иначе все вокруг превратилось бы в хаос.

Трулль глядел на плотный ковер листьев, покрывавший тело воина. Он сам вызвался нести караул в первую ночь. Ни один покойник тисте эдур не должен оставаться без присмотра в часы тьмы, ибо тьма не разбирает, живое тело перед нею или хладный труп. И потому мертвец не менее опасен, чем живой человек, задумавший недоброе. Мертвецу и не нужно самому говорить или двигаться; найдутся те, кто и скажут за него, и обнажат кинжал.

Ханнан Мосаг объявил это величайшим изъяном тисте эдур. Старики и мертвецы готовы первыми произнести слово «возмездие». Они стоят возле одной стены, но только покойники смотрят смерти в лицо, тогда как старики пока что обращены к ней спиной. За стеной этой лежит небытие. И те и другие говорят о конце времен; те и другие ощущают необходимость вести молодежь прежними дорогами, какими шли сами. Да и цель у них тоже одна: придать значение всему, что они узнали и совершили, убедить самих себя, что жизнь была прожита не напрасно.

Но король-колдун знал, насколько губительны междоусобицы и вражда племен друг с другом. Ханнан Мосаг запретил кровную месть. Отныне повинные в таких преступлениях обрекали на позорную казнь не только себя, но и весь свой род…

Трулль вдруг увидел Рулада. Младший брат свернул с тропы в лес. Сейчас, когда властвовала тьма, движения Рулада были осторожными. Он не шел, а крался, словно призрак. Трулль догадался, куда направляется брат: сначала в лес, затем на северную тропу.

Северная тропа вела на кладбище, где предстояло похоронить бенедского воина. Там сейчас в одиночестве, как того требовал обычай, совершала бдение девушка.

«Что это? – с тревогой подумал Трулль. – Попытка, обреченная на провал? Или же… очередная встреча, одна из многих?»

Майена, как и все женщины, была для него непостижима. Зато побуждения Рулада были Труллю вполне понятны. Младший брат не сражался на войне за объединение племен – возрастом не вышел. Его пояс не имел кровавых отметин. Парень избрал иной способ утвердиться в своей зрелости.

Трулль начисто забыл о покойнике. Рулад вдруг занял все его мысли.

«Откуда у брата такая уверенность, что он всегда должен побеждать? Всегда и во всем. Он провозгласил победу острием своей жизни. Ну почему вся жизнь видится ему полем состязаний? Настоящие они или существуют лишь в его мозгу – Руладу требуется, чтобы весь мир каждое мгновение восхищался его победами».

Трулль чувствовал, что начинает злиться. А тут еще эта непонятная забота со стороны Фэра, боящегося ранить Рулада насмешками и пренебрежением. Лучше бы старший брат задумался о другом. Этому юнцу все достается без борьбы. Если он с чем и сражается, так только с собственными сомнениями. Но и тех совсем немного. Рулад полагает, что воины бьются ради победы, ради славы. Ему до сих пор невдомек, что сражения происходят в силу необходимости. А слава – она сама находит тебя, когда ты о ней не думаешь…

Самоуверенный мальчишка надеется одержать легкую победу? Как бы не так! Трулль представил гнев в глазах Майены и ее резкую отповедь в ответ на дерзкие притязания Рулада… А если нет? Вдруг их руки переплетутся в объятиях и они оба, разгоряченные страстью, повалятся в траву? Двойное предательство.

Трулль умел бесшумно передвигаться по лесу. Рулад ничего не заподозрил бы. Но… он тоже обязан совершать свое бдение. Нести караул возле тела безымянного бенедского воина…

Как и требовал обычай, Фэр изготовил меч. С этим мечом он явился к Майене и встал перед нею, держа оружие на вытянутых руках. А девушка на виду у всех подошла к нему, приняла дар и унесла меч в дом. С того мгновения она стала невестой Фэра. Ровно через год (теперь до этого дня оставалось менее пяти недель) Майена должна будет вынести меч из своего жилища, вырыть его лезвием яму перед порогом и закопать туда подарок Фэра. Железо и земля. Оружие и домашний очаг. Мужчина и женщина, которые отныне станут мужем и женой.

А ведь пока Фэр не преподнес Майене меч, Рулад ее даже не замечал. Может, считал, что его достойна только первая красавица? В знатных семьях были девушки гораздо привлекательнее Майены, однако Рулад не пытался ухаживать ни за одной из них. А после сватовства Фэра он вдруг обратил внимание на невесту старшего брата и начал всячески красоваться перед нею.

И теперь этот желторотый юнец готовился одержать победу. Если уже не одержал ее.

Трулль вполне мог бы на время уйти со своего поста. В конце концов, бенедский воин – это не хирот. Обезображенный труп, покрытый не золотом, а простыми медяками. Никто и не узнает, что караульный на время отлучился.

Да вот только зачем? Чтобы смутные догадки превратились в уверенность, которая вгрызется в его сердце острыми зубами? А дальше что? Часы тьмы – опасное время.

И вдруг…

Вначале Трулль Сенгар решил, что ему померещилось. А затем глаза его широко распахнулись от изумления, а сердце бешено заколотилось. Из леса кто-то вышел.

Незнакомец приблизился. Его рот был в запекшейся черной крови, а бледная кожа, похожая на тусклую луну, скрытую пеленой облаков, перепачкана землей и плесенью. С обоих боков свисали пустые ножны из полированного дерева. Доспехи незнакомца были в лохмотьях. Довольно высокий, он почему-то сильно сутулился, словно бы ему мешал собственный рост.

На Трулля смотрели глаза цвета догорающих углей.

– Ну-ка, поглядим, кто это тут разлегся, – произнес пришелец.

Он говорил на языке ночи, который был понятен Труллю, хотя и отличался от языка тисте эдур.

Преодолевая дрожь, Сенгар заставил себя шагнуть вперед. Обеими руками он сжимал копье, острие которого подрагивало над покойником.

– Он не для тебя, – ощущая в горле непривычную сухость и сдавленность, сказал Трулль незнакомцу.

Глаза того на мгновение вспыхнули.

– А ты знаешь, тисте эдур, кто я?

– Знаю. Ты – призрак тьмы. Предатель.

Черный рот раздвинулся в усмешке, обнажив желтые зубы. Предатель сделал еще один шаг. Воин напрягся, приготовившись обороняться.

– Уходи прочь, – потребовал он.

– А если не уйду? Что ты сделаешь?

– Подниму тревогу.

– Начнешь кричать? Вот этим голосом, который не громче шепота? Твое горло сдавлено. Ты и дышишь-то с трудом. Успокойся, тисте эдур. Я достаточно странствовал по свету и не позарюсь на доспехи этого воина. – Предатель выпрямился. – Если хочешь вернуть себе свободу дыхания, отойди от тела.

Трулль не шевельнулся. Воздух с шипением проникал в его сомкнутое горло. Он чувствовал, как слабеют руки и подкашиваются ноги.

– Что ж, тисте эдур никогда не отличались трусостью. Продолжай нести свой караул.

Призрак повернулся и вновь шагнул к лесной кромке.

В легкие Трулля хлынул благословенный воздух. Голова кружилась. Молодой человек воткнул копье в землю и оперся на древко.

– Постой! – крикнул он Предателю.

Тот остановился.

– Послушай, такого… никогда еще не было. Этот караул…

– На подобные караулы, воин, нападают лишь голодные подземные духи, – сказал Предатель. – Говоря более возвышенным языком, духи выхолощенных черных деревьев, каковые погружаются в мертвую плоть, дабы… Впрочем, к мертвым они относятся точно так же, как и к живым. Мир кишит разнообразными силами, хотя большинство из них правильнее было бы называть слабостями, ибо они слабы, тисте эдур.

– Но ведь Отец-Тень пленил тебя…

– Да, я и по сей день остаюсь у него в плену. – Предатель одарил Трулля еще одной жуткой улыбкой. – За исключением того времени, когда сплю, – продолжал призрак. – Вынужденный подарок Матери-Тьмы. Своего рода напоминание о том, что она не забывает и сам я тоже должен всегда помнить.

– Только я-то сейчас не сплю, – возразил Трулль.

– Все разбилось вдребезги, – сказал Предатель. – Давно. Очень давно. Осколки разлетелись по всему полю битвы. Неужели они могут кому-то понадобиться? Зачем? Эти осколки невозможно собрать. Каждый из них ныне замкнут в себе самом. Вот я и пытаюсь понять: что же он сделал с ними?

Призрак шагнул в лес и пропал.

– Нет, я не сплю, – прошептал Трулль. – Это вовсе не сон.

Удинаас открыл глаза. В ноздрях, во рту и особенно в горле до сих пор сохранялось зловоние опаленной мертвой плоти. Над ним темнел знакомый скошенный потолок его каморки. Летериец лежал неподвижно, прикрытый ветхим тряпьем.

Далеко ли еще до зари?

В доме было тихо, однако тишина эта мало что говорила рабу. Часы перед восходом луны всегда проходят в тишине. И время, когда все спят, тоже. А Удинаасу не спалось. С утра ему предстоит чинить сети и плести веревки.

«Должно быть, это и есть свидетельство безумия, – думал Удинаас. – Ум, желая доказать себе, что здоров, начинает нанизывать, словно бусины на нить, десятки обыденных дел. Нужно починить сети. Надо сплести новые веревки. Если я что-то делаю, значит еще не потерял смысла жизни».

Кровь вивала не была горячей или холодной. Она не бурлила от ярости. Удинаас не ощущал в теле вообще никаких изменений.

«Но чистое течение моих мыслей замутнено. Заражено той кровью».

Летериец откинул тряпки и сел на подстилке.

«Есть определенный путь, и мне суждено оставаться на нем, пока… не придет то мгновение, когда…»

Какое именно мгновение должно наступить, Удинаас не знал. А пока он будет выполнять свои повседневные обязанности: чинить сети и плести веревки.

«И не только. Мне велели вырыть могилу для бенедского воина. Если бы у него были глаза и он сейчас открыл бы их, то увидел бы не черноту монет, мешающих смотреть. И не синеватый воск, не потемневшие и ставшие влажными листья морока. Вместо всего перечисленного он увидел бы… нечто совсем иное…»

А ведь те вивалы так и вились вокруг драконов. Удинаас не придумал это. Он сам видел. Совсем как охотничьи псы, которые ждут не дождутся, когда хозяин спустит их с цепи.

«Я знаю, почему все так случилось и почему я там оказался. И я знаю ответ, который ночь еще не успела прошептать. Вернее, не прошептать. Нет, она громко выкрикнет его. Сама Тьма отдаст приказ начать погоню».

Удинаас вдруг понял, что находится среди врагов. Разумеется, тисте эдур и так не были его друзьями, но ощущение, нахлынувшее на него сейчас, отличалось от чувств летерийца, обреченного на пожизненное рабство. Опасность, которую ощущала его новая кровь, исходила не от тисте эдур и не от Куральда Эмурланна.

«Ведьмино Перышко объяснила бы это лучше меня, но даже в таких делах пути Матери-Тьмы остаются невидимыми».

Удинаас встал и, тихо ступая, вышел в главный зал, где… лицом к лицу столкнулся с Урутой.

– Раб, сейчас неподходящее время, чтобы расхаживать по дому, – сказала она.

Удинаас привычно упал на колени, притиснувшись лбом к истертым половицам. Он успел заметить, что хозяйка вся дрожит.

– Приготовь Фэру, Руладу и Труллю плащи для ночного странствия, – раздалось у него над головой. – Ты должен управиться до восхода луны. И не забудь собрать им еду и питье. – Молодой человек торопливо вскочил, чтобы исполнить повеление Уруты, но она протянула руку, задержав его. И добавила: – Удинаас, все это ты сделаешь один. И никому ни слова.

Он кивнул.

Из леса выползли тени. В небе поднялась луна – тюрьма для настоящего отца Менандоры, который там находился. Древние битвы Отца-Тени сотворили нынешний мир, который имеет множество обличий. Скабандарий Кровоглазый стойко сражался против всех, кто обладал убеждениями, и не важно, была ли их вера сиянием ослепительного Света или мраком всепоглощающей Тьмы. Он сумел расправиться с Братом-Тьмой, отправив его в подземный мир, и с Братом-Светом, который теперь пребывал далеко на небесах. И означенные победы явились дарами, преподнесенными не только тисте эдур, но и всем, кто рождался и жил, чтобы однажды умереть.

Дары свободы. Воля, не имеющая цепей, пока люди сами не приладят к ней цепи и не наденут на себя вместо доспехов. А цепи эти состояли из отдельных звеньев – нескончаемых, вечно соперничающих между собой предложений, каждое из которых неизменно обещало избавить от всего неизвестного и неопределенного.

Подобные цепи Трулль Сенгар видел на летерийцах. Точнее, непроницаемую сеть, звенья которой неизвестно где начинались и заканчивались, переплетаясь между собой самым чудовищным образом. Он понимал, почему летерийцы поклоняются Пустому Трону. Знал Трулль и то, как эти люди оправдывают все свои действия. Какие слова чаще всего повторялись в их языке? «Прогресс» и «рост». Первое они считали необходимостью, а второе приносило им прибыль. Взаимная выгода – удел глупцов; долги – вот связующая сила каждого народа, любой цивилизации. Долги являлись у летерийцев ключевым понятием; можно сказать, что они общались друг с другом на особом языке: чего стоят все эти «заимодавец», «возмещение», «поручительство»… Было у них еще много других хитроумных слов, значения которых Трулль толком не представлял, но чувствовал, что они помогают ушлым летерийцам еще сильнее затуманивать правду.

Пустой Трон. Наверняка он у них стоял на вершине горы из золотых монет.

Отец-Тень стремился создать такой мир, где неопределенность отравляла бы существование тех, кто избрал своим оружием непримиримость и воевал с мудростью; где каждая крепость рано или поздно разрушалась бы изнутри от тяжести навешенных на нее цепей.

Трулль мысленно спорил с Предателем, который тысячи лет назад вознамерился убить Скабандария Кровоглазого. Любая определенность уже сама по себе есть Пустой Трон. Те, кому известен лишь один путь, рано или поздно начнут обожествлять его, даже если он и заведет их на край пропасти. Тисте эдур говорил горячо, однако призрак молчал, абсолютно равнодушный к его словам. Неожиданно Трулль спохватился и понял: да он и сам разглагольствует, стоя у подножия Пустого Трона.

Скабандарий Кровоглазый так и не создал свой мир. Он пропал в этом мире, затерялся на одной из троп, которую никому не найти.

Трулль Сенгар продолжал нети караул над трупом, скрытым под толстым слоем гниющих листьев. До чего же тяжело и одиноко было у него на душе. Перед ним открывалось множество путей, но все они были насквозь пропитаны отчаянием.

Звук приближающихся шагов заставил Трулля повернуться.

К нему шли Фэр и Рулад, оба в плащах. Фэр нес в руке также и плащ для Трулля. За спиной у старшего брата висел небольшой мешок.

Лицо Рулада буквально пылало румянцем: может, от беспокойства, а может, от возбуждения.

– Приветствую тебя, Трулль, – произнес Фэр, подавая брату плащ.

– Куда мы отправляемся?

– Отец проводит эту ночь в храме. Молится о помощи свыше.

– Мы пойдем к Каменной чаше, – сверкая глазами, сообщил Рулад. – Нас посылает туда мать.

– Зачем?

Рулад лишь пожал плечами.

– Что это за место такое – Каменная чаша? – обращаясь к Фэру, спросил Трулль. – Я никогда про него не слышал.

– Каменная чаша очень древняя. Она находится в Кашанской впадине.

– Рулад, ты про нее знал?

Младший брат покачал головой:

– Понятия не имел, пока нынче вечером мама не рассказала. Разумеется, все мы бывали у кромки Кашанской впадины. Но там такая темень. Кто же мог предположить, что внутри находится священное место!

– Священное место? В кромешной темноте?

– Трулль, не торопись. Вскоре ты сам многое поймешь, – сказал Фэр.

Они двинулись по тропе, ведущей на северо-запад. Старший брат шел впереди.

– Фэр, а прежде мать говорила с тобой о Каменной чаше? – не унимался Трулль.

– Я ведь главный оружейник, – ответил Фэр. – Есть ритуалы, которые нужно соблюдать.

В памяти Трулля хранились все битвы, которые когда-либо вели тисте эдур. Странно, почему он подумал об этом сейчас, словно бы в ответ на слова Фэра. Какие тайные звенья стремится обнаружить его ум и почему он их не различает?

Братья шли дальше, тщательно огибая островки лунного света, которые не пересекала ни одна тень.

– Но ведь отец запретил нам это путешествие, – вдруг вспомнил Трулль.

– В делах магии мать превосходит отца, – промолвил Фэр.

– Так это связано с магией?

Рулад у него за спиной прыснул со смеху:

– Не ты ли недавно плавал вместе с королем-колдуном и кое-что видел?

– Кое-что видел, – растерянно повторил Трулль и обратился к старшему брату: – А Ханнан Мосаг одобрил это путешествие?

Фэр промолчал.

– Брат, ты полон сомнений, и они удерживают тебя, – сказал Труллю Рулад.

– Зато тебя, Рулад, похоже, ничто не удерживает. Я видел, как ты скользнул на тропу, которая ведет к кладбищу. К тому, что избрали для погребения бенедского воина. И было это в ту пору, когда сумерки покинули мир, а луна еще не взошла.

Если в лице Фэра что-то и изменилось, Трулль этого все равно не видел. Старший брат продолжал невозмутимо шагать по тропе.

– Ну и что в этом особенного? – с нарочитой небрежностью промолвил Рулад.

– Брат, я спросил тебя серьезно и хочу услышать серьезный ответ.

– Я знал, что Фэру некогда. Он следил за тем, чтобы все оружие вернули в арсенал. Но час был уже поздний. Я почувствовал зловещие шаги тьмы и решил, что мой долг – охранять невесту Фэра. Она ведь была совсем одна на кладбище. Пусть я и нечистокровный воин, но не лишен храбрости. Знаю, Трулль, ты полагаешь, будто моя неопытность служит почвой для корней ложного мужества. Думай, как тебе угодно, но мужество у меня настоящее. А свою неопытность я считаю невспаханной почвой, где нет вообще никаких корней. Я стоял в карауле вместо брата, но Майена об этом даже не догадывалась, ибо не видела меня.

– Говоришь, ты почувствовал зловещие шаги тьмы? И кто же, по-твоему, мог угрожать Майене?

– Если бы я знал кто, то не стал бы скрывать это от тебя. Но я только почувствовал опасность.

– Фэр, а разве ты сам ни о чем не хочешь спросить Рулада? – удивился Трулль.

– Не хочу, – сухо ответил старший брат. – В этом нет надобности… когда ты рядом.

Трулль сжал зубы. В кромешной темноте никто не увидел, как вспыхнуло его лицо, и за это он был благодарен ночи.

Какое-то время все трое шли молча.

Тропа устремилась вверх, змеясь между гранитными скалами, поросшими лишайником. Братьям то и дело приходилось перелезать через поваленные деревья и карабкаться вверх. Лунный свет начинал терять яркость. Скорее всего, рассвет они встретят на самой верхней точке тропы.

Далее их путь лежал на восток, по местности, усеянной поваленными деревьями и обломками каменных глыб. В многочисленных ямах чернела вода. Небо над головой постепенно светлело.

В каком-то месте Фэр свернул с тропы и повел братьев на север, по каменистой осыпи, где росли низкие скрюченные деревья. Вскоре путники подошли к Кашанской впадине.

Склоны ущелья, которое напоминало обширную колотую рану, нанесенную скалам, отличались невероятной крутизной. По ним зигзагами неслись воды горной речки. Она вытекала из Хасанского залива, находящегося на западе, на расстоянии половины дневного перехода отсюда, а затем продолжала свой путь по дну ущелья и еще через день пути уходила вглубь скал. Место, куда вышли братья Сенгар, было самым широким во всем ущелье – двести с лишним шагов. Противоположный берег ничем не отличался от этого: такие же валуны (казалось, чья-то гигантская рука выбросила их со дна) да чахлые скрюченные деревья, которые сгубило невидимое дыхание, поднимавшееся из глубины Кашанской впадины.

Фэр расстегнул плащ, снял с плеч мешок и подошел к бесформенной груде камней. Когда он убрал оттуда весь сор и сухие ветки, Трулль увидел, что это не просто нагромождение булыжников, а древняя гробница. Фэр отодвинул верхний камень, запустил руку в выемку и извлек моток толстой узловатой веревки.

– Снимите плащи и оружие, – велел братьям Фэр, а сам понес веревку к краю обрыва.

К одному концу веревки он привязал мешок, плащ, меч и копье. Затем добавил туда же одежду и оружие братьев. После чего начал медленно опускать груз.

– Трулль, возьми другой конец и отнеси его в такое место, где тень не исчезает даже днем.

Средний брат подчинился. Он заприметил большой, криво стоящий валун. Едва веревка оказалась в тени, как десятки невидимых рук жадно схватили ее. Трулль отошел в сторону и увидел, что веревка крепко натянута.

А Фэр тем временем уже начал спускаться. Рулад стоял у кромки ущелья, глядя вниз.

– Нам нужно дождаться, пока Фэр доберется до самого дна, – пояснил Рулад подошедшему Труллю. – Потом он трижды дернет за веревку. Фэр велел, чтобы следующим спускался я.

– Ладно, так и сделаем.

– До чего же сладостны ее губы, – пробормотал Рулад. Он повернулся к Труллю, и их глаза встретились. – Что, брат, наверное, таких слов ты ждал от меня? Тебе хочется, чтобы твои подозрения подтвердились?

– Не стану скрывать, братец, у меня много всяких подозрений, – промолвил Трулль. – У каждого из нас есть мысли, опаленные солнцем, и мысли, поглощенные тьмой. Но только мысли тени способны двигаться незаметно, подбираясь к самой границе соперничающих миров. Зачем они это делают? Чтобы узреть то, что надлежит увидеть.

– А если они совсем ничего не увидят?

– Такого, Рулад, просто не бывает.

– А как же различные иллюзии? Что, если мысли тени видят не действительность, а плоды собственного воображения? Например, ложную игру света? Или какие-то силуэты во тьме? Разве не так подозрение превращается в отраву? В яд, подобный белому нектару: после каждого глотка тебе хочется еще и еще.

Трулль ответил не сразу.

– Не так давно мы с Фэром кое-что обсуждали. Он утверждал: то, что человек воспринимает при помощи чувств, отличается от действительности. И зачастую по своей силе превосходит ее. Восприятие способно изменять истину, как волны сглаживают даже самые острые камни.

– Трулль, что тебе от меня надо? – не выдержал Рулад.

– Перестань распускать хвост перед Майеной, – глядя ему в глаза, потребовал Трулль.

Лицо юноши тронула странная улыбка.

– Ладно, как скажешь.

От удивления Трулль едва не разинул рот. Он ждал, что брат, как обычно, начнет препираться.

Снизу Фэр трижды дернул за веревку.

– Мой черед! – Рулад крепко ухватился за веревку и исчез из виду.

«Как-то подозрительно быстро он согласился», – подумал Трулль. И глубоко вздохнул, продолжая гадать, что означала странная улыбка младшего брата: была ли она порождением боли? Или уязвленной гордости?

От мыслей о Руладе Трулль перешел к своим собственным ощущениям. До чего же погано на душе. Вроде бы ничего определенного, и тем не менее…

«Отец-Тень, прости меня, но я чувствую, будто внутри весь испачкан…»

Веревка снова дернулась три раза.

Трулль ухватился за нее. Волокна были щедро смазаны воском, чтобы предотвратить гниение. Без узлов, служащих опорой для рук и ног, спуск оказался бы делом рискованным. Прежде чем начать его, Трулль наклонился и глянул вниз. Ничего, кроме темноты. Его старший и младший братья уже на дне ущелья. Скоро внизу окажется и он сам.

Совсем рядом между скал струилась вода. По обе стороны от ручейков тянулись красноватые полосы. Через потоки бойко перескакивали какие-то насекомые, похожие на блох. На веревке блестели следы, оставленные Фэром и Руладом. Каменный склон был сплошь в глубоких трещинах.

С каждым узлом тьма вокруг становилась все гуще. Влажный воздух делался все прохладнее. Наконец ноги Трулля соприкоснулись с мшистыми камнями. Братья протянули к нему руки, не давая поскользнуться.

Трулль напрягал зрение, силясь разглядеть хотя бы силуэты Фэра и Рулада.

– Зря мы не взяли фонарь, – проворчал он.

– Здесь достаточно света, – сказал Фэр. – Он исходит от Каменной чаши. Это Кашан, один из древних магических Путей.

– Путь, о котором ты говоришь, мертв, – возразил Трулль. – Отец-Тень уничтожил его собственной рукой.

– Дети его мертвы, но магия живет. Твои глаза уже обвыклись? Различаешь камни под ногами?

Теперь Трулль и в самом деле видел нагромождения камней и поблескивающую воду, что струилась между ними.

– Да, – кивнул он.

– Тогда идите за мной, братья.

Они стали удаляться от стены. Из-за того что камни были скользкими, приходилось ступать медленно. Кое-где валялись сухие ветки. На мху росли причудливые грибы. Какой-то зверек, похожий на бледную лысую крысу, юркнул в расщелину и торопливо подтянул длинный хвост.

– Мир Предателя, – пробормотал Трулль.

Фэр хмыкнул:

– На самом деле не все так просто, брат.

– Там, впереди… я что-то чую, – шепотом сообщил Рулад.

По обе стороны от них высились какие-то непонятные нагромождения. Каменные столбы, на которых не было ни единого островка мхов и лишайников. Странная поверхность камней напоминала кору черного дерева. Из-под основания каждого столба тянулись толстые изогнутые корни, переплетаясь с соседними. Дальше начиналась впадина, откуда, словно клубы белесого тумана, исходил свет.