Стивен Эриксон
Трилогия Харканаса. Книга 1. Кузница Тьмы
Клер Томас, с любовью
Благодарности
Благодарю моих первых читателей: Эйдана Пола Канавана, Шарон Сасаки, Даррена Тэрпина, Уильяма и Хэзел Хантер, а также Бария Ахмеда.
Действующие лица
Обитель Пурейк
Аномандер
Андарист
Сильхас Гиблый
Келларас
Празек
Датенар
Обитель Драконс
Драконус
Ивис
Злоба
Зависть
Подлость
Аратан
Раскан
Сагандер
Обитель Тулла
Хиш Тулла
Рансепт
Сукуль Анхаду (заложница)
Дом Энес
Джайн Энес
Энесдия
Кадаспала
Крил Дюрав (заложник)
Дом Дюрав
Спиннок Дюрав
Фарор Хенд
Обитель Хуст (и легион Хуста)
Хуст Хенаральд
Калат Хустейн
Финарра Стоун
Торас Редон
Галар Барас
Абара-Делак
Кория Делат
Нерис Друкорлат
Сандалата Друкорлат
Орфантал
Вренек
Нерет-Сорр
Вата Урусандер
Оссерк
Хунн Раал
Рисп
Севегг
Серап
Ренарр
Гуррен
Офицеры легиона Урусандера
Скара Бандарис
Илгаст Ренд
Халлид Баханн
Эстала
Кагамандра Тулас
Шаренас Анхаду
Тате Лорат
Инфайен Менанд
Пограничники
Ринт
Вилл
Ферен
Галак
Лаханис
Традж
Цитадель
Синтара
Эмрал Ланеар
Эндест Силанн
Седорпул
Райз Герат
Легил Бехуст
Матерь-Тьма
Шейки
Шекканто Дерран
Чародей Реш
Капло Дрим
Скеленал
Ведьма Рувера
Азатанаи
Гриззин Фарл
Кильмандарос
Сешуль Лат
Эррастас
Каладан Бруд
Т’рисса
Старец
Яггуты
Худ
Готос
Хаут
Варандас
Кория Делат (заложница)
Прочие
Грипп Галас
Харал
Нарад
Бурса
Олар Этил
Тисте: Обители, Великие и Малые дома, жрецы и двор
Пролог
…Итак, ты нашел меня и желаешь услышать мой рассказ. Когда поэт говорит об истине с другим поэтом, на что стоит надеяться истине? Позволь мне кое о чем спросить тебя. Возможно ли в вымысле отыскать воспоминания? А может, ты хочешь обнаружить в воспоминаниях вымысел? Что из них услужливо кланяется другому? Измеряется ли мера величия исключительно подробностями? Вполне вероятно, если из подробностей состоит вся ткань мироздания, если все существующие в нем темы – не более чем смесь идеально упорядоченных и безошибочно составленных списков… и при условии, что я склонюсь перед вымыслом, как если бы он был доведенными до идеала воспоминаниями.
Но вот только похож ли я на того, кто преклонит колени?
Не существует историй, единственных в своем роде. Ничто не имеющее себе равных не заслуживает даже второго взгляда. Мы с тобой хорошо это знаем. Мы можем исписать тысячу свитков, излагая судьбы тех, кто считает, будто они являются началом и концом всего сущего, тех, кто помещает всю вселенную в маленькие деревянные шкатулки, которые затем запихивает себе под мышку, – наверняка ты повидал их немало, проходящих мимо. Им есть куда идти, и где бы ни находилось то место, оно нуждается в них, ибо без их впечатляющего появления наверняка перестало бы существовать.
Циничен ли мой смех? Звучит ли в нем презрение? Вздыхаю ли я, в очередной раз напоминая себе, что истины подобны скрытым в земле семенам, и кто может сказать, какая дикая жизнь родится из этих семян, если за ними ухаживать. Предсказания глупы, воинственные заявления жалки. Но все подобные споры давно позади. Если мы с тобой когда-то и вели их, то очень давно, в другую эпоху, когда оба были моложе, чем нам казалось.
Эта история будет подобна самой Тиаме, многоголовому созданию. Мне свойственно носить маски и говорить множеством голосов чужими устами. Даже когда я был зрячим, видеть одной лишь парой глаз было для меня подобием пытки, ибо я знал – чувствовал всей душой, – что мы с нашей единственной точкой зрения упускаем большую часть мира. И ничего не можем с этим поделать. Это наша преграда на пути к пониманию. Возможно, лишь поэты всерьез недовольны подобным положением дел. Не важно: если я вдруг чего-то и не вспомню, то попросту выдумаю.
Не существует историй, единственных в своем роде. Жизнь в одиночестве – это жизнь, стремительно движущаяся к смерти. Но слепой никогда не спешит; он лишь нащупывает свой путь, как и подобает в этом полном неопределенностей мире. Так что можешь воспринимать меня как метафору, ставшую реальностью.
Я – поэт Галлан, и слова мои будут жить вечно. Это не похвальба, а проклятие. Мое наследие – будущая мертвая туша, от которой станут отрывать по кусочку, пока все сущее не обратится в прах. И еще долгое время после того, как я испущу последний вздох, плоть моя будет шевелиться и содрогаться.
Когда я еще только начинал, то даже и представить себе не мог, что последние мои мгновения настанут здесь, на алтаре, под нависающим лезвием. Я не верил, что жизнь моя будет принесена в жертву какой-либо великой цели или станет платой за славу и уважение. Признаться, я вообще не думал, что потребуется какая бы то ни было жертва.
Никто не позволяет мертвым поэтам покоиться с миром. Мы подобны заветрившемуся куску мяса на заставленном свежими яствами обеденном столе. Приносят новое блюдо, которое оттесняет наши останки, и даже боги теряют надежду когда-нибудь навести порядок. Но есть истины, ведомые поэтам, и мы оба прекрасно знаем их ценность. Это своего рода хрящ, который мы без конца пережевываем.
«Аномандарис». Смелое название. Но помни, что я не всегда был слепым. Это история не одного только Аномандера. Она не поместится в маленькую шкатулку. Возможно даже, что сам Аномандер играет здесь наименее значительную роль. Тот, кого подталкивает в спину множество рук, будет двигаться лишь в одном направлении помимо своего желания.
Пожалуй, это не слишком уважительно с моей стороны. Но у меня есть на то свои причины.
Ты спросишь: а где же мое собственное место во всем этом? Нигде. Приди в Харканас, в моих воспоминаниях, в моем творении. Прогуляйся по Портретной галерее, и ты не найдешь там моего лица. Означает ли это затеряться в том самом мире, который нас создал, в котором существует наша плоть? Страдаешь ли ты в своем мире по той же причине? Блуждаешь ли, погруженный в размышления? Вздрагиваешь ли при виде собственной тени или вдруг перестаешь верить, что это и есть весь ты, с туманными перспективами и ничем не подтвержденными амбициями?
Или просто хмуро проходишь мимо, уверенный, что в руках у тебя действительно прекрасная шкатулка?..
Единственная ли я потерянная душа в этом мире?
Не завидуй моей улыбке. Меня тоже никто не сможет запихнуть в ту маленькую шкатулку, хотя наверняка и найдется немало желающих попытаться это сделать. Нет, уж лучше отвергни меня целиком, если желаешь сохранить спокойствие духа.
Стол заставлен, пиршеству нет конца. Присоединись же ко мне среди жалких отбросов и костей. Слушатели проголодались, и голод их не знает границ. И мы им за это благодарны. А если я что-то говорил о жертвах, то я солгал.
Запомни как следует эту мою историю, Рыбак Кельтат. Если вдруг ошибешься – составители списков сожрут тебя живьем.
Часть первая. В дарах тех образ обожанья
Глава первая
«Да будет мир».
Эти слова на древнем языке азатанаев были высечены на каменной облицовке над дверью. Не тронутые ветром или дождем, они могли бы показаться столь же юными и невинными, как и сама сентенция. Неграмотный увидел бы здесь лишь неистовство руки каменщика, но вряд ли будет ложью утверждать, что невежды не способны к иронии. И тем не менее, подобно домашнему псу, который по одному лишь запаху осознает истинную природу гостя, даже самый невежественный свидетель способен ощутить скрытую истину. Соответственно, жестокая рана на базальтовой поверхности дверной перемычки производила впечатление даже на непосвященных, в то время как искренность высеченных на камне слов заставляла задуматься тех, кто их понимал.
«Да будет мир». Убежденность подобна каменному кулаку в сердце всего сущего. Ее формируют уверенные руки, быстро сметая прочь отходы. Она создается, чтобы противостоять врагам и бросать им вызов, а оказавшись загнанной в угол, сражается, позабыв обо всяких законах чести. Нет ничего ужаснее убежденности.
По общему мнению, в Обители Драконс не могло быть никого, в чьих жилах текла бы кровь азатанаев. Собственно, мало кто из этих созданий с усталым взглядом, обитавших за Баретской пустошью, когда-либо бывал в королевстве, именовавшемся Куральд Галейн, за исключением разве что каменщиков и прочих строителей, призванных для выполнения той или иной задачи. В любом случае хозяин Обители был не из тех, кого можно расспрашивать о его личных пристрастиях. И если даже рукой азатанаев над порогом Большого дома были высечены двусмысленные слова – как будто провозглашавшие наступление новой эпохи (в форме не то обещания, не то угрозы), – то это никого не касалось, ибо являлось исключительно делом повелителя Драконуса, фаворита Матери-Тьмы.
Так или иначе, хозяин Обители в последнее время посещал ее не часто, в основном пребывая рядом с Матерью-Тьмой в Цитадели Харканаса. И когда он внезапно вернулся домой после ночной поездки верхом, это стало поводом для беспокойства и породило целую бурю слухов, которые передавали друг другу шепотом.
Грохот копыт становился все громче в слабом свете восходящего солнца, постоянно тусклом из-за близости Обители к средоточию могущества Матери-Тьмы. И вот уже лошади ворвались через арку ворот во внутренний двор, разбрасывая вокруг красную дорожную глину. Выгнув шею под тяжестью крепко натянутых поводьев в руках хозяина, боевой конь Каларас встал на дыбы; из ноздрей скакуна валил пар, а по лоснящейся черной шее и груди стекала пена. При виде его спешившие навстречу конюхи замерли.
Управлявший столь внушительным животным великан спешился, бросив поводья, и молча направился в Большой дом. Слуги разбегались перед ним, будто всполошившиеся куры.
Лицо повелителя не выражало ни малейших чувств, но это как раз было вполне ожидаемо и никого не удивляло. Драконус всегда оставался абсолютно бесстрастным, и, возможно, загадка, таившаяся в этих невероятно темных глазах, с самого начала была источником его могущества. Изображение Драконуса кисти выдающегося художника Кадаспалы из дома Энес теперь занимало почетное место в Портретной галерее Цитадели. Воистину рука гения сумела ухватить непостижимое в лице этого мужчины, намек на нечто выходящее за пределы совершенства его черт тисте, нечто более глубокое, нежели подтверждение чистоты благородной крови. Одним словом, получился портрет того, кто был настоящим королем, хотя и не носил этого титула.
Аратан стоял у окна Старой башни, где оставался с тех пор, как услышал звон колокола, возвещавшего о возвращении отца. Ничто не ускользало от взгляда юноши, смотревшего, как Драконус въезжает во внутренний двор. Поднеся руку к лицу, Аратан, сам того не замечая, обгрызал ногти и клочки кожи с пальцев, которые давно уже покраснели и распухли, а иногда кровоточили, пятная по ночам простыни. Он внимательно следил за движениями Драконуса, который спешился, небрежно оставив Калараса на попечение конюхов, и направился к крыльцу.
Трехэтажная башня занимала главное место в северо-западном углу Большого дома, парадный вход в который находился правее, так что из окна верхнего этажа его видно не было. В подобные моменты Аратан, затаив дыхание, напрягал все чувства, пытаясь уловить то мгновение, когда его отец перешагнет порог и ступит на голые камни вестибюля. Юноша ждал перемен в атмосфере, дрожи древних стен здания, грохота, знаменующего появление повелителя.
Но, как всегда, Аратан ничего не почувствовал. Почему? Трудно сказать. Может, с ним самим что-то было не так? Или же могущество Драконуса просто было надежно заперто внутри его впечатляющей фигуры, таилось за проницательным взглядом темных глаз, сдерживаемое доведенной до совершенства силой воли? Аратан подозревал, что все-таки верно первое предположение: он видел, как реагируют на появление его отца остальные, как застывают лица высокородных, как отворачиваются в испуге те, кто пониже рангом. По неким причинам, остававшимся для юноши непостижимым, все боялись Драконуса.
Так что, похоже, дело все-таки в самом Аратане. Да и чего от него ожидать? В конце концов, он был всего лишь внебрачным отпрыском повелителя, рожденным от матери, которую никогда не знал, даже имени ее не слышал. Аратан прожил на свете семнадцать лет, и за все это время ему от силы раз двадцать довелось побывать в одном помещении с отцом, да и то Драконус никогда не обращался непосредственно к сыну. Аратан не имел права обедать в главном зале, ему давали частные уроки, а обращению с оружием обучали вместе с новобранцами из домашнего войска. Даже сразу после того, как Аратан едва не утонул, провалившись в девятилетнем возрасте под лед, за ним ухаживал лекарь стражи, и мальчика никто не навещал, кроме его младших единокровных сестер, которые заглядывали в дверь – троица круглолицых девчушек с широко раскрытыми глазами – и тут же с визгом убегали по коридору прочь.
Поначалу подобная реакция при виде брата убедила Аратана в том, что он невообразимо уродлив. Поэтому мальчик приобрел привычку закрывать лицо ладонями, пряча свои черты, а вскоре единственным утешением для него стало нежное прикосновение собственных пальцев. Теперь он больше не считал себя уродом. Просто… заурядным типом, ничего собой не представляющим, не достойным внимания окружающих.
Хотя никто никогда не упоминал про его мать, Аратан знал, что имя сыну дала она. Уж отец бы точно не стал церемониться и придумал бы что-нибудь куда более жестокое. Аратану казалось, будто он помнит мать своих единокровных сестер, задумчивую тучную женщину со странным лицом, которая то ли умерла, то ли куда-то уехала вскоре после того, как отняла от груди тройняшек; правда, судя по тому, что потом говорил его наставник Сагандер, женщина, которую мальчик помнил, была всего лишь кормилицей, ведьмой из народа песьегонов, жившего за пределами Баретской пустоши. И все же он предпочитал считать ее родной мамой девочек, слишком добросердечной, чтобы дать дочерям имена, которые они теперь носили, – имена, которые, по мнению Аратана, тяготели над каждой из сестер подобно проклятию.
Зависть. Злоба. Подлость. Девочки по-прежнему не часто бывали в обществе единокровного брата. Пугливые, будто птицы, они лишь иногда попадались на глаза Аратану, перешептываясь по углам в коридорах и выглядывая из-за дверей, мимо которых он проходил. Похоже, он чем-то в немалой степени их забавлял.
Сейчас, когда детство уже осталось позади, Аратан считал себя пленником или, возможно, заложником, которыми традиционно обменивались Великие дома и Обители, заключая между собой союзы. Официально он не принадлежал к семейству Драконс; хотя никто не пытался скрыть его происхождение, равнодушие, с которым окружающие воспринимали данную подробность, лишь подчеркивало, сколь несущественной они ее считают. Семя проливается где попало, но отец должен взглянуть ребенку в глаза, чтобы признать его своим. А этого Драконус не желал. К тому же в жилах Аратана текло не так уж много крови тисте: он не мог похвастаться ни светлой кожей, ни высоким ростом, а взгляду его глаз, хотя и темных, недоставало свойственной чистокровным изменчивости. В этом отношении он ничем не отличался от своих сестер. Где же в таком случае кровь их отца? Почему не заявляет о себе?
«Она прячется, – подумал юноша. – Где-то глубоко внутри нас».
Хотя Драконус и не признавал сына, однако это не давало Аратану повода ненавидеть отца. Любой, будь то мужчина или женщина, после того как закончится детство, должен был встретиться лицом к лицу с внешним миром и найти в нем для себя место, полагаясь исключительно на собственную волю и имеющиеся ресурсы. А уж форма этого мира и прочие его параметры в полной мере соответствовали силе этой воли. В этом отношении общество Куральда Галейна являлось точным отображением способностей и возможностей каждого по отдельности. По крайней мере, так почти ежедневно внушал своему ученику наставник Сагандер.
Ни при дворе Цитадели, ни среди селений Пограничья не оставалось возможностей для притворства. Слабым и неопытным негде было скрыть собственные неудачи. «Это естественная справедливость, Аратан, и она во всех отношениях превосходит справедливость, скажем, форулканов или яггутов». У Аратана не имелось причин считать иначе. Никакого иного мира, кроме того, который столь решительно поддерживал его наставник, он никогда не знал.
И все же он сомневался.
За спиной Аратана послышались шаги обутых в сандалии ног, заставив его обернуться, слегка удивленно. Юноша давно уже объявил эту башню своей собственностью, провозгласив себя повелителем ее пыльной паутины, теней и эха. Лишь здесь он мог какое-то время побыть самим собой, когда никто не отталкивал его руку ото рта и не насмехался над изуродованными кончиками пальцев. Никто к нему сюда не приходил, а об уроках или трапезе Аратана извещали домашние колокола, по приглушенному звону которых он отмерял свои дни и ночи.
Шаги приближались. Сердце Аратана сильнее заколотилось в груди. Отдернув руку ото рта, он поспешно вытер пальцы о рубашку и повернулся к провалу лестницы.
К удивлению юноши, наверх выбралась одна из его сестер, та, что была меньше всех ростом и последней покинула материнскую утробу. Лицо девочки раскраснелось, она тяжело дышала. Темные глаза взглянули на него в упор.
– Аратан…
Никогда прежде она не называла его по имени. Юноша молчал, не зная, что ответить.
– Это я. – Глаза ее сердито вспыхнули. – Твоя сестра Подлость.
– Имена не должны становиться проклятием, – не подумав, ляпнул Аратан.
Даже если слова брата и задели ее, девочка ничем себя не выдала, а лишь слегка наклонила голову, глядя на него.
– Похоже, ты не настолько прост, как говорит Зависть. Отец будет… доволен.
– Отец?
– Он зовет тебя к себе, Аратан. Прямо сейчас. Мне велели тебя привести.
– К отцу?
Сестра нахмурилась:
– Зависть так и знала, что ты тут прячешься, будто рыжак в норе. Утверждает, что ты, мол, такой же тупой. Да? Она права? Ты что, рыжак? Зависть всегда права, – по крайней мере, так она всем говорит.
Метнувшись к Аратану, Подлость схватила его за левое запястье и потащила к лестнице.
Он не сопротивлялся.
Отец позвал его к себе. Зачем? Тут могла быть лишь одна причина.
«Меня собираются прогнать». Больше ничего в голову Аратану не приходило.
Пока брат с сестрой спускались по лестнице Старой башни, вокруг кружились облака пыли, создавая ощущение, будто эти двое нарушили царившее здесь спокойствие. Но пыль вскоре осядет, и вернется прежняя пустота, словно свергнутый король на свой трон; Аратан знал, что никогда уже больше не сможет бросить вызов ее господству. Все это было лишь глупым самомнением, детской игрой.
«Там, где властвует естественная справедливость, Аратан, слабым негде спрятаться, если только мы не наделим их этим правом. И помни, что это всегда лишь право, за которое слабые должны быть вовек благодарны. В любой момент, если сильные того пожелают, они могут взмахнуть мечами и покончить со слабыми. И таков будет сегодняшний урок. Снисходительность».
Рыжак в норе? К существованию этого зверька относятся терпимо, пока он не становится помехой, после чего в прорытый в земле туннель спускают собак, которые раздирают беднягу на куски или выгоняют на открытое пространство, где уже ждут копья и мечи, жаждущие лишить его жизни.
В любом случае зверек проявил пренебрежение к дарованным ему правам.
Все уроки, преподанные Сагандером Аратану, кружили, подобно стае волков, вокруг слабости или надлежащего места для тех, кому она стала проклятием. Нет, Аратан вовсе не был простаком или глупцом. Он прекрасно понимал очень многие вещи.
И он знал, что однажды причинит Драконусу невообразимую боль.
«Отец, я считаю твоей слабостью себя».
Пока же, спеша следом за Подлостью, крепко сжимавшей его запястье, юноша поднес другую руку к лицу и прикусил ноготь.
Капитан Ивис ждал за дверью, утирая пот со лба. Его позвали, когда он был в кузнице, объясняя мастеру, как правильно затачивать клинок. Считалось, будто все в роду Хустов знали железо так, словно бы впитали его расплавленный поток с молоком матери, и капитан нисколько не сомневался в правильности данного утверждения. Кузнец и впрямь был опытным оружейником, но сам Ивис унаследовал кровь Хустов от отца и, хотя считал себя солдатом до мозга костей, без труда мог на слух определить дефект клинка, еще когда меч вытаскивали из ножен.
Мастер Гилал вроде бы отнесся к словам капитана спокойно, хотя, разумеется, сложно было догадаться, что он думает на самом деле. Склонив голову, кузнец пробормотал извинения, как и подобало нижестоящему, а уходя, Ивис услышал, как этот великан орет на подмастерьев, хотя никто из них не был виноват в том, что клинок вышел бракованным: последнюю доводку мастер всегда выполнял своей собственной рукой. По этой его тираде капитан понял, что Гилал не держит на него зла.
Ожидая повелителя Драконуса у дверей Зала Кампаний, Ивис убеждал себя, что пот, от которого жгло глаза, – всего лишь следствие его пребывания в кузнице, где жарко пылали четыре печи, воздух был насыщен едким запахом металла, сажи и дыма, а работники лихорадочно трудились, выполняя дневное задание.
Во имя Бездны, кузница была далеко не фабрикой, и тем не менее за последние два месяца они здорово развернулись. Всех новобранцев, приходивших сюда, удавалось быстро обеспечивать доспехами и оружием, что намного облегчало Ивису задачу.
Но теперь повелитель неожиданно вернулся, и капитан отчаянно пытался понять возможную причину этого. Драконус неизменно был сдержан и вообще не отличался склонностью к необдуманным поступкам. Он обладал терпением и невозмутимостью камня, но все знали, что лучше не попадаться ему на пути. Что-то вынудило повелителя приехать в Большой дом, и вряд ли после долгой ночной скачки он пребывал в добром расположении духа.
Драконус срочно вызвал Ивиса, а теперь заставляет его ждать под дверью. Нет, тут явно что-то было не так.
Мгновение спустя послышались шаги, и дверь, щелкнув, открылась. Капитан увидел перед собой наставника Сагандера. Вид у старого ученого был такой, как будто он испытал немалый страх и еще не до конца пришел в себя. Встретившись взглядом с Ивисом, он кивнул:
– Повелитель сейчас вас примет, капитан.
И, ничего больше не сказав, Сагандер прошел мимо и удалился по коридору такой тяжелой шаркающей походкой, словно бы вдруг постарел на десяток лет. Что же такое ужасное поведал ему Драконус? Ивис тут же обругал себя за подобные мысли. Он редко видел наставника, который долго спал по утрам, а вечером частенько отправлялся в постель самым последним; так что, скорее всего, это лишь последствия непривычно раннего подъема, ну и плюс, возможно, вполне объяснимая в пожилом возрасте скованность движений.
Глубоко вздохнув, Ивис вошел в Зал Кампаний.
Сейчас старое название этого помещения обретало новое значение. Если все кампании прошлых десятилетий велись против иноземных врагов, то теперь единственным врагом стали взаимоисключающие амбиции Обителей и Великих домов. Пожалуй, напоминающая склеп кузница повелителя по нынешним временам – всего лишь разумная предосторожность. К тому же, поскольку Драконус носил титул фаворита Матери-Тьмы, не было ничего необычного в том, что он пополнил ряды своего домашнего войска, так что теперь его силы уступали лишь армии самой Матери-Тьмы. И тем не менее другие аристократы были отчего-то не слишком рады возросшей военной мощи Обители Драконс.
Собственно, политика не особо интересовала Ивиса. Его задача заключалась в том, чтобы обучать это скромное войско.
Занимавший центр помещения круглый стол был вырезан из ствола трехтысячелетнего чернодрева: под толстым слоем янтарного лака виднелись красные и черные годовые кольца. Стела, основательница Обители и приемная мать Драконуса, поставила этот стол в зале полтысячи лет назад, отметив таким образом свое выдающееся восхождение от Малого дома к Великому. Десять лет тому назад госпожа внезапно умерла, после чего семейные владения перешли к Драконусу. И следует признать: сколь бы впечатляющими ни были амбиции Стелы, они не могли сравниться с амбициями того, кого эта незаурядная женщина выбрала себе в сыновья.
В этом помещении на стенах не было фамильных портретов, а тяжелые портьеры из некрашеной шерсти служили лишь для тепла, как и толстый ковер под ногами.
Драконус сидел за столом и завтракал хлебом и разбавленным вином. Оловянное блюдо перед ним окружали беспорядочно свитки.
– Приветствую вас, повелитель, – сказал Ивис, видя, что Драконус словно бы и не замечает его появления.
– Доложи, как его успехи, капитан.
Ивис нахмурился, подавляя желание снова утереть пот со лба. В общем-то, если хорошенько подумать, этого и следовало ожидать. В конце концов, парень уже повзрослел.
– У Аратана имеются врожденные способности, повелитель, как и подобает сыну такого отца. Но руки его пока слабы: из-за привычки грызть ногти подушечки пальцев слишком мягкие и их легко поранить.
– Насколько он прилежен? – Драконус не поднимал взгляда, сосредоточившись на еде.
– В упражнениях, повелитель? Трудно сказать. Такое ощущение, что ему все дается легко. Как бы я ни муштровал парня или как бы ни посылал против него лучших новобранцев, он не особо… перетруждается.
Драконус что-то проворчал себе под нос.
– И это беспокоит тебя, капитан?
– То, что я еще не подверг Аратана настоящим испытаниям? Да, повелитель. Я не могу посвящать ему столько времени, сколько мне бы хотелось, хотя и понимаю, что он нуждается в лучшем обучении. И все же для столь юного возраста его владение мечом достойно восхищения.
Повелитель наконец поднял глаза:
– Вот как? – Драконус откинулся на спинку кресла, отодвигая блюдо с остатками хлебных крошек и несколькими каплями масла. – Найди ему приличный меч, какую-нибудь легкую кольчугу, перчатки, наплечники и поножи. И еще шлем. Потом поручи конюхам подготовить крепкую лошадку: знаю, он еще не научился ездить на боевом коне, так что постарайся, чтобы лошадь была не слишком норовистой.
Ивис моргнул.
– Повелитель, под неуверенным всадником любая лошадь будет норовистой.
– Думаю, молодая кобылка подойдет, – продолжал Драконус, будто и не слыша капитана. – Готовая не сводить взгляда с Калараса и во всем его слушаться.
«Слушаться Калараса? Да уж скорее бедняжка здорово перепугается», – подумал Ивис.
Возможно, мысли отразились на его лице, поскольку повелитель улыбнулся:
– Полагаешь, я не смогу управлять собственным жеребцом? Да, и еще потребуется запасная лошадь. Хороший выносливый конь. Лучше даже мерин.
«Ага, значит, возвращение в Харканас не планируется».
– Повелитель, путешествие будет долгим?
Драконус встал, и только теперь капитан заметил темные круги у него под глазами.
– Да, – кивнул он, а затем, будто отвечая на незаданный вопрос Ивиса, добавил: – И на этот раз я поеду вместе со своим сыном.
Подлость затащила брата в коридор, который вел к Залу Кампаний. Аратан знал его лишь по названию: сам он никогда не бывал в любимом помещении отца. Юноша попятился, пытаясь вырвать руку из руки сестры.
Девочка развернулась кругом, и лицо ее помрачнело – а потом, внезапно расслабившись, она отпустила его запястье.
– Ты прямо как заяц осенью. Думаешь, отец таким хочет тебя увидеть?
– Понятия не имею, что он хочет увидеть, – ответил Аратан. – Да и откуда бы мне знать?
– Видел, как оттуда вышел Ивис Драная Рожа? Он шел прямо перед нами, а потом свернул к выходу во внутренний двор. Наверняка все про тебя рассказал. А теперь отец ждет. Чтобы убедиться самому.
– Драная Рожа?
– Его прозвали так из-за шрамов…
– Это не шрамы, – возразил Аратан. – Просто возраст. Ивис Йерртуст сражался во время войны с форулканами. Отступая, они все едва не умерли от голода. Вот откуда взялись морщины на его лице.
Сестра уставилась на него, словно бы на сумасшедшего:
– Как ты думаешь, Аратан, что будет?
– В смысле?
– Ну, если отцу не понравится то, что он увидит.
Брат в ответ лишь пожал плечами.
Даже сейчас, находясь столь близко к Драконусу – оставалось пройти всего тридцать шагов по широкому коридору, а затем открыть дверь, – Аратан все равно ничего не чувствовал, будто могущество отца было лишь иллюзией. Мысль эта поразила юношу, но он тут же отбросил ее. Пока не пришло время проверять, сколь далеко она может завести.
– Отец убьет тебя, – сказала Подлость.
Пристально посмотрев сестре в лицо, Аратан заметил в ее глазах веселый огонек, едва ощутимый намек на усмешку.
– Имена не должны становиться проклятием, – повторил он.
Девочка показала на дверь в конце коридора:
– Отец ждет. Вряд ли мы когда-нибудь еще увидим тебя – разве что зайдем за кухню, под желоб, куда выбрасывают кости и потроха. Твои клочки окажутся на Вороньем кургане. Я сохраню прядь твоих волос. Даже не стану смывать кровь.
И, протолкнувшись мимо брата, она поспешила прочь.
«Драная Рожа – жестокое прозвище. Интересно, какое они дали мне?»
Не сводя взгляда с далекой двери, Аратан направился к ней, слыша эхо собственных шагов. Вряд ли отец его убьет. При желании Драконус мог сделать это уже давно, и не было никаких причин поступать так с внебрачным сыном именно сейчас. Отец никак не реагировал на любые его неудачи – о чем не раз говорил ученику Сагандер. Аратан словно не отбрасывал тени – ибо солнечный свет, сколь бы слабым и тусклым тот ни был, не способен осветить связующие кровные узы, и никакие слова не в состоянии этого изменить.
Подойдя к двери, Аратан немного поколебался, а затем вытер пальцы и стукнул железным кольцом. Приглушенный голос велел ему войти. Удивляясь тому, что совершенно не испытывает страха, юноша открыл дверь и шагнул в зал.
Сперва на него обрушился тяжелый запах ланолина, а затем – резкий и яркий свет из выходящего на восток окна с открытыми ставнями. Воздух был еще прохладным, но по мере наступления дня быстро прогревался. Увидев на огромном столе остатки завтрака, Аратан вспомнил, что сегодня еще ничего не ел. Наконец подняв взгляд, юноша увидел перед собой устремленные на него темные глаза отца.
– Возможно, – произнес Драконус, – ты считаешь, будто был ей не нужен. Ты жил, не получая ответов на свои вопросы, – но я не намерен за это извиняться. Она знала, что ее выбор причинит тебе боль. Могу сказать, что он также причинил боль и ей самой. Надеюсь, однажды ты поймешь это и найдешь в своей душе силы ее простить.
Аратан молчал, не зная, что сказать. Он смотрел, как его отец поднимается с кресла, и только теперь, когда тот оказался столь близко, юноша наконец-то ощутил исходящую от Драконуса мощь. Он был высок и крепок, обладал телосложением воина, однако наряду с этим в нем чувствовалось изящество, которое, возможно, впечатляло больше, нежели что-то иное.
– То, чего мы желаем в душе, Аратан, и то, что должно быть… это совпадает столь редко, что вряд ли тебе когда-либо суждено увидеть их встречу. Ты жил с этой истиной. Мне нечего тебе обещать. Не могу сказать, что тебя ожидает, но ты теперь уже взрослый, и пришло время самому решать, как жить дальше. – Отец немного помедлил, продолжая пристально разглядывать Аратана, и взгляд его темных глаз упал на руки сына; юноша с трудом подавил желание их спрятать, прижав к бокам ладони с длинными, покрасневшими на кончиках пальцами. – Сядь, – велел ему Драконус.
